Понятие нормы. Типология норм и речевых ошибок

Системанормпредставляет собой совокупность общепринятых, или, по Б. В. Томашевскому, «общеобязательных» [Томашевский 1959: 326] пра­вил выбора и употребления языковых средств [ср.: Беликов, Крысин 2001: 39; Петрищева 1967: 34; Бельчиков, 1965: 7]. Считается, что говорить пра­вильно означает соблюдать нормы литературного языка. «Высокая культура речи, – пишет С. И. Ожегов [1974: 287], – это умение правильно, точно и выразительно передавать свои мысли средствами языка. Правильной речью называется та, в которой соблюдаются нормы современного литературного языка».

Сфера действия нормы в национальном языке ограничена: 1) социально (т. е. охватывает не все социальные слои и группы населения); 2) территориально (т. е. охватывает не все территории). Именно по­этому по отношению к норме национальный язык членится на следующие подсистемы (формы его существования): 1. Литературный язык – часть национального языка, которая находится в сфере действия норм. 2. Нелитературные формы, находящиеся вне сферы действия норм: а) просторечие (обычно определяемое как речь малограмотного насе­ления); б) социальные и профессиональные жаргоны(уголовный, армейский, компьютерный, школь­ный и т. д.); в) территориальные диалекты. 

Правильную речь часто называют литературной, неправильную – нели­тера­турной. В чём состоит назначениелитературного языка, какова его необ­ходи­мость в жизни общества? Вот как отвечает на этот вопрос князь Н. С. Трубецкой: «Настоя­щий литературный язык является орудием духовной культуры и предназна­чается для разработки, развития и углубления не только изящной литературы, в собствен­ном смысле слова, но и научной, фи­лософской, религиозной и политиче­ской мысли. Для этих целей ему прихо­дится иметь совершенно иной словарь и иной синтаксис, чем те, которыми довольствуются народные говоры» [Трубецкой 1990:125], а также, добавим, просторечие и жар­гоны. Считается, что литератур­ный язык представляет собой «высшую форму общена­родного языка именно потому, что в нем воплощены все… лучшие черты данного языка. Само название “литературный” применительно к языку указывает на тесную генетическую и органическую связь его с литературой. Литературный язык возникает и развивается прежде всего в письменно-лите­ратур­ной сфере, и здесь он обрабатывается и совершенствуется масте­рами слова, пи­сателями, учёными» [Веселитский 1967: 30].

Необходимо отметить, что в научной литературе понятия «норма» и «литературный язык» не всегда чётко и последовательно раз­во­дятся. Дело в том, что норма часто определяется не как система правил (или, по В. В. Веселитскому [1967: 30], «совокупность установлений»), а как «совокупность наиболее устойчивых, традиционных элемен­тов системы языка, исторически отобранных и закрепленных обще­ственной языковой практикой» [Кодухов 1974: 173], как «стабильный и уни­фицированный… комплекс языковых средств» [Семенюк 1975: 48], как «существующие в данное время в данном языковом коллективе и обязатель­ные для всех членов коллектива языковые единицы», в частности «модели словообразования и словоизменения», «модели синтаксических единиц» [Иц­кович 1970: 12; Иц­кович 1968: 5].

Неясно, чем норма (в таком определении) отличается от литературного языка как системы нормативных единиц (или «элементов», «средств»). Такая трактовка соотноше­ния понятий «норма» и «система» восходит к известному определению уругвайского языковеда Э. Косериу [1963: 175]: «Система охватывает идеальные формы реализации оп­ределенного языка, т. е. технику и эталоны для соответст­вующей языковой деятельности; норма же включает модели, исторически уже реализованные с помощью этой технике и по этим шаблонам». По справедливому мнению Л. А. Вербицкой [1987: 8], в концепции Э. Косериу «реальные отношения между системой и нормой практически не показаны». Ср. ещё более запутывающее определение В. А. Ицковича [1970: 16]: «Сис­тема языка – это сис­тема существующих в языке моделей, типов». Чем система (в таком определении) отличается от нормы (по Косериу)? Как ка­жется, терминологическая неопределённость – одна из при­чин того неприят­ного обстоятельства, что сущность нормы «до сих пор не поддается ясному описанию и объяснению» [Березин, Головин 1979: 55].

Рассмотрим функциилитературной нормы. Важнейшая из них – унифицирующая. Ещё Е. С. Истрина [1948: 4], говоря о стремлении литератур­ного языка к «наиболее возможному един­ству», отметила: «Единообразие и устойчивость в области произношения, грамматического строя, словаря ведут к точности и ясности языка и способ­ствуют его лучшему воспри­ятию». Норма препятствует разруше­нию литературного языка, сохраняя его единство (а значит – и един­ство общества) в следующих трёх измерениях.

1. В социальном измерении для того, чтобы язык был общепоня­тен, «пред­ставители разных социальных слоев и групп, составляющих данное обще­ство, обя­заны придерживаться традиционных способов языкового вы­ражения, а также тех правил и предписаний, которые содержатся в грамма­тиках и словарях» [Крысин 2002: 83]. Что происходит, если общество иг­норирует это требование? М. Е. Кольцов вспоминает: «У нас до рево­люции разница в классах по языку была ужасающая. Купцы говорили на од­ном языке, интеллигенты – на другом, так называемое простонародье, т. е. рабочие и крестьяне, – на третьем и на четвёр­том. Толком хорошо понять друг друга никто не мог. Да и не добивался» (Кольцов Е. С. Новый язык // Правда, 11.01.1927). В наше время наблюдаем не «разницу в классах», а противостояние, с од­ной стороны, литературного языка, с другой – просторечия (ср. кладёт и лόжит, звонúт и звόнит) и жарго­нов, ср. миллион и лимон, тысяча и кусок, деньги и бабки, тысяча дол­ларов и тонна (штука) баксов. В результате «в узусе нарастает хаос, разброс в употреблении слова, формы, конструкции, звучания» [Лаптева 2002: 346].Л. К. Граудина [1996: 173] отмечает, что «свобода слова вывела жаргон из подполья»; это обстоятельство во многом определяет облик современных СМИ, а значит, ввиду того, что «основным носителем языковой нормы стали устные СМИ» [Степаненко2009: 18; ср.: Виноградов 1982: 419-420], и национального языка в целом.

Нельзя не согласиться с Л. А. Вербицкой [2011: 47] в том, что такая свобода слова «инициирует процесс разрушения русского языка, ведёт к разрушению культуры, общественного сознания, нравственности и морали» и что «будущее России в значительной мере зависит от того, удастся ли сохранить национальную культуру,нормативный русский язык и образование».

2. В территориальном измерении. Очень затрудняет взаимопо­нима­ние диа­лектная раздробленность языка. Приведём несколько примеров из северных говоров: мост ‘крыльцо или сени’, изба ‘комната в доме’, вышка ‘жилое помеще­ние на чердаке’, стая ‘холодное по­мещение между хлевом и сенями’ и др. [Русская диалектология 1998: 174-175]. Вывод: слова общепонятны только тогда, когда их значения соответст­вуют нормам литератур­ного словоупот­ребления (такие нормы фиксируются в толковых словарях).

Норма способствует «унификации всей речевой практики» [Семенюк 1990: 337], или, выражаясь образно, «стоит на страже целостности и общепо­нятности ли­тературного языка» [Беликов, Крысин 2001: 39]. Однако «в ре­зультате незавершен­ности процессов унификации (о чем свидетельствует на­личие жаргонов и диалек­тов. – В. М.)… норма представляется скорее иде­альным предельным понятием, чем осуществленной действительности», – справедливо полагает В. М. Жирмунский [1969: 21].

Нормы литературного языка представляют собой стандарт[Стеблин-Камен­ский 1968: 47], единый и обязательный для всех социальных и терри­ториальных групп общества. Именно поэтому норма выступает объектом:

– обучения и распространения: «Норма литературного языка… культи­вируется в передачах ра­дио и телевидения, в театре, в массовой печати и яв­ляется предме­том и целью обучения родному языку» [Скворцов 1997: 270], прекращение такой деятельности означает «смертный приговор литератур­ному наречию» [Пешковский 1925: 113];

–кодификации, заключающейся в подробном описании и записи в грамматиках, учебниках и словарях; таким образом, «отличитель­ной чер­той литературного языка является фиксированность его норм» [Ицко­вич 1968: 6]. К. С. Горбачевич [1978: 33] отмечает: «Представленные в виде своеобраз­ного кодекса (в словаре, грамматике и т. п.) нормы языка чем-то напоминают пра­вовые нормы» и иногда даже предполагают опреде­ленные санкции (к примеру, штраф за использование иноязычных слов, введенный во французском парламенте; практиковав­шийся в СССР штраф за использование бранных слов в общест­венных местах и т. д.).

Некоторые учёные считают, что диалекты и даже жаргоны имеют соб­ствен­ные нормы произношения, словоупотребления, словоизменения и т. д., которые, в отличие от литературных норм, «оформляются стихийно» [Горба­чевич 1978: 36; Кодухов 1974: 173]; такое понимание нормы именуется широким. Так, в широком смысле «можно говорить о норме применительно к территориальному диалекту: например, нормальным для севернорусских диалектов является оканье, а для южнорусских – аканье» [Крысин 2003: 57]. В подобных контекстах слово норма используется в нетерминологическом смысле ‘обычай’ (ср. нормальный и привычный, обычный, узуальный) и потому сближается с термином узус [Крысин 2003: 57]. В этом значении слово норма по своему содержанию, конечно же, не равно термину литературная норма.

О литературной норме в узком, терминоло­гическом смысле слова нельзя говорить (без подмены либо потери тезиса) применительно к диалектам, просторечию и жаргонам.Это понятие принадлежит литературному языку, поскольку только здесь «литературная норма сознательно культиви­руется: она фиксируется в словарях и грамматиках, ей обучают в школе, её пропагандируют в книгах, по радио и телевидению… В диалектах, а тем бо­лее в просторечии и жаргонах этого нет: име­ется традиция использования языковых средств, но никто из носителей диалекта не оберегает его от каких-либо влияний, не культивирует сознательно и целена­правленно диалектные образцы речи, речевого общения» [Беликов, Крысин 2001: 41], ср.: «Территори­альный диалект, городское просторечие, социальные и профессио­нальные жаргоны не подвергаются кодификации, поэтому к ним неприменимо по­ня­тие нормы в узком смысле этого термина» [Крысин 2002: 82].

3. Норма обеспечивает единство литературного языка во времени (т. е. в темпо­ральном измерении) и, таким образом, способствует сохране­нию культур­ных тра­диций, поскольку «литературный язык соединяет поко­ления» [Горбачевич 1978: 26], а это «создает возможность единой мощной многовековой национальной лите­ратуры» [Пешковский 1959: 55]. Современ­ные нормы сложились в пушкин­скую эпоху, именно поэтому границы совре­менного литературного языка опреде­ляют «от Пушкина до наших дней» (об­зор мнений по этому вопросу см. в кн.: Гор­баче­вич 1978: 41-43].

Итак, нормы литературного языка кодифицируются, сохраняются и ох­раняются государством и потому относительно стабильны. Благодаря этому литературный язык сохраняет единство: 1) в социаль­ном и территориальном пространстве; 2) во времени.Вместе с тем, литературный язык постоянно развивается, его номинативно-выра­зительные ресурсы постоянно пополняются следующими способами[ср.: Крысин 2002: 84].

1. За счёт словообразовательных, фраземообразовательных и иных воз­можностей самого литературного языка. К примеру, И. Северянин образовал ныне общеизвестное слово бездарь, Н. М. Карамзин придумал слово про­мышленность, В. Хлебников – слово лётчик и т. п. Стали крылатыми, попол­нив русскую фразеологию, многие выражения из басен И. А. Крылова: а воз и ныне там; а Васька слушает да ест и т. д. Имена авторов сотен и тысяч дру­гих удачных номинативно-выразительных нововведений нам неизвестны.

2. За счёт заимствований: а) внешних (из других языков): спикер, брокер, маркетинг и др.; б) внутренних (из просторечия, жаргонов, диалек­тов,т. е. из нели­тературных сфер собственного национального языка): бес­предел, крыша по­ехала, с приветом, дóит и т. д.

Норма должна иметь предписывающий (прескриптивный) характер, в противном случае она утратит свою эффективность. Между тем, начиная с конца XX в. «прескриптивный подход к языку попадает под град всё усиливающейся критики; всё большее числолингвистов разделяет убеждение, что навязывание языковых стандартов недемократично»[Германова 2010: 145]. В настоящее время специалисты говорят о «смягчении» литературное нормы [Крысин2008: 14], «о её весьма широких рамках, допускающих значительное варьирование» [Саенко 2012: 80]. Результатом становится жаргонизация языка, падение речевой культуры общества, а также «нежелательный разрыв в преемственности традиций, в целостности культуры»[Костомаров 1999: 2].

По указанным причинам не все новообразования, появляющиеся в национальном языке, должны по­падать в литературный язык. Одно из важных свойств литературной нормы – избирательностьпо отношению к появляющимся в речи новшествам, которые в этом случае оцениваются как дос­тойные либо недостойные пополнить систему литературного языка (эту функцию нормы называют селективной). Таким образом, норма выполняет две основные функции: унифицирующую и селективную.

Нормы предполагают «оценочный (аксиологический) подход к языко­вым фактам» [Горбачевич 1978: 46]: «одним они открывают свободный путь, а другим дают ограниченный возможности действия, третьим решительно преграждают дорогу» [Гельгардт 1961: 23]. Таким образом, норма «выпол­няет роль своеобразного языкового фильтра» [Горбачевич 1978: 26]. Языковая норма устанавливается учёным «как акт сознательно принимаемой на себя ответственности» [Еськова 2005: 22], поэтому важным аспектом теории нормы является разработка системыкритериевнормативной оценки языковых фактов.К настоящему времени известно шесть таких критериев.

1. Соответствие системеязыка, т. е. «словарю и грамматике» [Щерба 1974: 26]. Асистемные явления воспринима­ются как противоречащие норме. Так, выражение нажать на курок ‘нажать на спусковой крючок, выстрелить’ не соответствует месту слова курок (‘молоточек, наносящий удар по капсюлю’) в парциальной группе «Огнестрельное оружие».

2. Соответствие узусу(лат. usus ‘использование’), т. е. общепринятой современной речевой практике. Сфор­мулируем данный критерий проще: «сейчас так говорят все – значит это пра­вильно»: хочешь (а не хотишь), выборы (а не выборá) и т. д. Вместе с тем: а) «языковая норма – не статистическое явление, ибо распространенной и часто повто­ряющейся в языке может быть, как известно, и ошибка» [Ожегов 1974: 259], например недоумённый (вм. лит. недоумéнный), вклю́чит (вм. лит. включúт); б) число носителей литературного языка в обществе может быть небольшим. В идеалелитературный язык должен быть «средством общения наиболее широких общественных кругов» [Истрина 1948: 3], однако трудно принять мысль о том, что что норма должна определяться статистикой, т. е. ориентацией на речь большинства носителей языка [Шмелёв 2014: 274; Лазуткина 2012: 49; Успенский 2006]. Прислушаемся к доводам Ф. П. Филина[1966: 20]: «Бóльшая употребитель­ность того или иного варианта далеко не всегда может быть достаточным ос­нованием для того, чтобы считать этот вариант образцовым, единственно правильным. Во времена Пушкина литературным языком владел ничтожный процент на­селения, подавляющее большинство народа говорило на диалек­тах… Нормы, которые были установлены и освящены гением Пушкина, дали бы низкие статистические показатели (в смысле их распространенности в пуш­кинское время среди широких слоев населения), а между тем многие из них выжили и являются образцовыми и в настоящее время». Отсюда – следующий критерий.

3. Авторитетностьносителя языка, «который в своей речи употребляет данный вариант, а не другой» [Мечковская 1996: 36]. Именно поэтому для решения вопросов нормы мы обращаемся «к наиболее автори­тетным источ­никампрошлого и настоящего»; такими источникамисчитаются «произведе­ния художественной литературы, лучшие образцы публицистики и… прессы, материалы научной и деловой речи. Грамматики и словари строятся в основном на данных, собираемых из этих источников, и подтверждаются примерами – цитатами из них» [Истрина 1948: 27]. Считается, что «в настоящее время центр нормообразования переместился в средства массовой информации (телевидение, радио, периодическая печать)» [Валгина 2001: 42].

Как ви­дим, «опора нормы – лишь некоторая часть узуса», ограниченная определен­ными социальными рамками [ср.: Семенюк 1970: 574–575], поэтому норма иногда определяется как «принятые в общественно-речевой практике (в ху­дожественной литера­туре, в речи образованных людей, в сценической речи, на радио и т.п.) правила произношения, грамматике и словоупотребле­ния» [Ожегов 1974: 287. ср.: Скворцов 1997: 270].

Таким образом, «факт широкой распространенности варианта сам по себе служит лишь важным симптомом, но не доказательство его нормативно­сти» [Горбачевич 1978: 44], поскольку «норма определяется степенью упот­ребления при условии авторитетности источника» [Истрина 1948: 19].

4. Соответствие литературной традиции. По опре­делению Э. Косериу[1963: 175], норма «соответствует не тому [вернее, не только тому. – В. М.], что можно сказать [т. е. системе. – В. М.], а тому, что уже сказано и что по традиции говорится в рассматриваемом обществе». Система позволяет сказать: «Шли в новых пóльтах, Встретились около депá. Норма [точнее, традиция и узус. – В. М.] наклады­вает ограничения и требует, чтобы формы слов пальто, депо остава­лись без изменений» [Головин 1988: 24]. В этом смысле норма может быть опреде­лена как «совокупность параметров, характеризующих границы рече­вых реа­лизаций системы» [Каспранский 1976: 7]. Сохраняя традицию, норма проявляет консервативность: «Коль скоро она стоит на страже целостности и общепонятности литературного языка, то свойство консервативности ей совершенно необходимо» [Беликов, Крысин 2001: 40]. Поэтому и норма, и кодификация часто не совпадает с речевым узусом:

«Консервативность “языкового идеала” неминуемо создает кон­фликты ме­жду грамматическим, произносительным или лексикографическим сводом “законодательных установлений” и новыми явлениями, ещё не узако­нен­ными, но уже достаточно прочно укоренившимися в практике литератур­ной речи. Поэтому в кодексах законов употребления литературного языка могут иметь место отдельные предписания и характеристики, настолько устаре­лые, что с ними почти никто не считается. Часто, несмотря на запреты и пре­грады, языковые факты могут получить столь широкое признание, что указа­ния на их “неправильность”, “нелитературность” вызывают у многих носи­телей литературного языка только недоумение» [Гельгардт 1961: 24].

Л. П. Катлинская [1975: 72] пишет: «Нам представляется не вполне оп­равданным упорство, с каким нормализаторы продолжают считать ошибкой одеть на месте надеть». Традиция сохраняет привыч­ную сочетаемость этих глаголов (одеть кого, но надеть что), и именно традиция является здесь решающим фактором, т. е. фактором бо­лее важным, нежели бесспорная распространенность [см.: Цейтлин 1963: 114-116; Еськова 2003: 42] не вполне литературных употреблений типа одел шапку. В таких слу­чаях было бы «опрометчиво целиком опираться лишь на степень употреб­ляемости той или иной языковой формы. Уда­рение квáртал, например, является весьма распространенным (статистиче­ски, возможно, и преобла­дающим). Однако литературная норма оберегает традиционный вариант квартáл» [Горбачевич 1971: 32].

Считается, что традиция «составляет серд­цевину литературной нормы» [Граудина 1980: 70]. Норма и кодификация часто отстают от узуса и по­тому носят преимущественно ретроспектив­ный характер: «Включение в норму ненормированных явлений – дело вре­мени, необходимого на преобра­зование стилистических традиций литератур­ной речи» [Ожегов 1967: 17]. Противо­стояние узуса и нормы может быть очень длительным: «Так, например, в словаре неправильностей, состав­ленном К. П. Зеленецким ещё в 1885 г., отмечались неправильные ударе­ния: документы вместо документы, звонит вместо звонит и др., которые наблюдаются и в наши дни» [Горбачевич 1971: 9].

Узус и традиция – два измерения речевой практики: синхронное (узус: «так сейчас говорят») и диахронное (традиция: «так говорили всегда») [ср.: Филин 1966: 17-18].

5. Кодифицированность. Одним из признаков нормативности языкового явления выступает «общественное одобрение и признание… Наи­более экс­плицитной и “объективированной” формой такого одобрения явля­ется коди­фикация» [Семенюк 1990: 338], поэтому нормой называют «употребле­ние, рекомендованное грамматикой, словарем, справочником» [Ицкович 1970: 4] и трактуют её как «результат кодификации, как совокупность предписаний, касающихся употребления языковых единиц» [Крысин 2008 а: 189].

Остановимся вкратце на непростом вопросе о кодифицированности функциональных стилей. Наиболее спорным в этом плане является разговорный стиль (или, в иной терминологии, разговорная речь).

Как известно, многие разговорные варианты языковых единиц – типа зам (заместитель директора), декрет (декретный отпуск), вступительные (вступительные экзамены), Ксан Ксанна (в полном произносительном стиле: Александра Александровна) и проч. – не кодифицированы, т. е. не внесены в словари, справочники и не рекомендуются к употреблению учебниками, грамматиками, но, вместе с тем, и не запрещены ни языковыми, ни этическими нормами, а следовательно, имеют нормативный характер. Нормативность в сочетании с некодифицированностью характерна для многих (однако, конечно же, не всех) единиц разговорного стиля; в этом плане данный стиль вполне сопоставим с художественной и публицистической речью.

Некоторые учёные на основании активности и довольно значительного количества некодифицированных единиц делают вывод о том, что разговорная речь является некодифицированныем стилем русского литературного языка: «Разговорная речь не может быть включена (вернее: втиснута) в систему кодифицированного литературного языка» [Земская 1968: 6]; именно поэтому «русский литературный язык существует в двух основных разновидностях. Одну из них называют кодифицированным литературным языком, другую – разговорным литературным языком» [Земская 1987: 3].

Как уже было отмечено выше, кодификация всегда отстаёт от более «демократичного» узуса. Тем не менее, факты разговорной речи регулярно фиксируются авторитетными словарями (вспомним помету «разговорное»), описываются в академических грамматиках и т. д., так что полностью отказывать разговорной речи в кодифицированности нельзя. Думается, что по отношению к функциональным стилям логичнее было бы говорить о большей (для научного и официально-делового) либо меньшей (разговорный стиль, публицистический стиль, художественная речь) степени кодифицированности[Москвин 2005: 37-48]. В этом ряду наиболее сложной для описания представляется разговорная речь – «неуловимая, с трудом поддающаяся фиксации и тем более кодификации и нормированию» [Денисов 1993: 166].

6. Коммуникативная целесообразность(необходимость). Рас­смотрим с точки зрения данного критерия заимствованные слова спикер и эксцерпиро­вать (например, примеры из текста). Первое целесооб­разно, поскольку короче словосочетания председатель нижней па­латы парламента, второе же не имеет никаких преимуществ по сравнению с глаголом извлекать и потому нецелесообразно. Акцентные ва­рианты дóите, пóите вм. доúте, поúте обеспечивают чёткое разграничение форм изъявительного и повелительного наклонений и потому сначала побе­дили в узусе, затем стали использоваться авторитетными носителями языка, после чего были кодифицированы.

Таковы критерии нормативности языковых фактов, т. е. их принад­лежно­сти к системе литературного языка. Факторамистабильности в этой системе выступают традиция и кодификация; двигателемизменений является признание коммуникативной целесообразности тех или иных новшеств.

Здесь следует подчеркнуть несколькоусловныйхарактер понятий «нормативность» и «правильность». «Что значит “правильное”?» – задает во­прос Д. Н. Ушаков. «Никакой наукой нельзя доказать, что писать следует так, а не иначе. <…> Понятие правильности… условно: правильно то, что обще­принято» [Ушаков 1995: 155]; выражаясь иначе, «господствующая оценка определяет собой реальную языковую норму» [Петрищева 1967: 37].

 Представление о правильности или неправильности тех или иных язы­ковых фактов постепенно могут (прежде всего под влиянием коммуникатив­ной целесообразности и узуса) меняться, а вместе с ними постепенно меняются и нормы: «Объективных критериев для суждения о том, что “правильно”, а что “неправильно”, нет, в языке “всё течет”, так что то, что вчера было “правильным”, сегодня может оказаться “неправильным” инаоборот» [Пешковский 1959: 53].Именно поэтому принято го­ворить об исторической из­менчивости норм: «старшаянорма» (устар. ма­нит, уходящ. кружит, доит, поит и др.) постепенно вытесняется «младшей» (манит, кружит, доит, поит). Временное сосуществование этих норм обеспечивает непре­рыв­ность литературность языка, помогает «привыкнуть к новой форме, делает сдвиг нормы менее ощутимым и болезненным», «поддерживает пре­емствен­ность речевых навыков и избавляет нас от слишком крутых поворо­тов в ис­тории языка» [Горбачевич 1978: 29]. Нормы, допускающие вариатив­ность (манит и манит, доит и доит), иногда именуются компромиссными, диспозитивными; не допускающие (звонит, но не звонит, включит, но не включит) – императивными [см.: Скворцов 1970: 50].

Ещё учёные Пражской лингвистической школы заметили, что «допусти­мость исторически обуслов­ленных вариантов… связана с признанием дина­мического характера норм, с признанием эволюционных процессов, совер­шающихся в литературном языке. Включение исторически обусловленных вариантов в норму должно рассматриваться как средство снять противоречие между статичной по своей сущности кодификацией и динамикой нормы, как средство отразить внут­реннюю динамику нормы. Раз­витие нормы совершается именно благодаря вариантам, они являются, как правило, переходными формами от одного ка­чества к другому…» [Едличка 1967: 553].

Младшая норма вырастает из просторечия и граничит с просторечием, старшая – с архаизмами. Однако гораздо лучше использовать в своей речи архаизм (устар. нужны, манит), чем просторечный элемент (правы, звонит). Старшая норма более надёжна, что даёт нам возможность сформулировать и использовать следующее ортологическое правило, имеющее характер универсалии: в случае сомнений (нужны или нужны? правы или правы? манит или манит? звонит или звонит?) следует ориентироваться на старшую норму. Для того, чтобы вывести частное правило употребления слов той или иной ортологически значимой микросистемы (например, глаголов на -ить), необходимо определить старшую норму, действующую в данной микросистеме. Старшая норма: во-первых, фиксируется в словарях: мáнит, устар. манúт (МАС), во-вторых, сохраняется: 1) в устойчивых словосочетаниях, ср. Хозяйка вáрит кашу, но котелок варúт; 2) в старинных стихотворных текстах: Оглянуться не успела, Как зима катúт в глаза (И. А. Крылов); 3) в производных единицах: а) словах: дымок курúтся; б) словоформах: вагон для курящих. Знание старшей нормы и ориентация на неё составляют основу языкового чутья и позволяют уйти от бесперспективного заучивания пространных списков кодифицированных единиц, варьирующихся от словаря к словарю, от автора к автору, от одного пособия к другому и постоянно меняющихся.

Как известно, «для того, чтобы исправление речевых ошибок имело осмысленный характер, целесообразно проводить анализ ошибок по однородным группам» [Казакова 1973: 17]. Только такой подход даёт возможность «теоретического осмысления и объяснения не только механизмов и причин самой ошибки, но и работы речевого механизма в целом» [Залевская 2009: 6]. Вопрос о типологии ошибок логически связан с вопросом о типологии норм; первый невозможно решить в отрыве от второго.

Под системойнорм принято понимать совокупность пра­вил выбора и употребления языковых средств. Как и любое правило, каждая нормаимеет: 1) определённый объект регулирования, 2) определённую степень категоричности. С учётом данных двух фактов общую типологию норм представляется целесообразным строить на основании следующих двух критериев.

Первый критерий связан с членением норм по объектам регулирования. Такими объектами традиционно считаются качества речи, в частности: 1. Правильность. Нормы правильной речи именуют ор­тологическими. 2. Точность, однозначность, логичность, уместность, краткость, благозвучие и другие качества, придающие правильной речи силу и выразительность. Связанные с оценкой этих качеств нормы называют коммуникативными.

Второй критерий – степень категоричности. По данному критерию нормы можно подразделить на два типа: прескриптивные и рестриктивные.

Прескриптивные нормы имеют предписывающий, обязательный, императивный характер.К этому разряду норм следует отнести два требования:

1. Требование правиль­ности речи, а значит ортологические нормы. Последние включают: 1) орфографические и пунктуационные (нормы письменной формы речи); 2) орфоэпиче­ские (нормы устной речи, регу­лирующие произношение и ударение): но[г]а, а не но[γ]а, красúвее, а не красивéе; 3) грамматические, не зависящие от формы речи: а) морфологические (регулируют формо­образова­ние): красивее, а не красивше, споткнуться, а не спотыкнуться (по аналогии с формой несовершенного вида спотыкаться); б) словообразовательные, «регламентирующие сочетаемость морфем в слове» [Хакимова2013: 82]: поскользнуться, а не подскользнуться; в) синтаксические (нормы построения фраз, затрагивающие, в частности, управле­ние и согла­сование).Соответственно, к ортологическим относятся ошибки орфографические, пунктуационные, орфоэпиче­ские играмматические.К ошибкам ортологического типа отнесём также искажения структуры номинативных единиц: а) слов: инцидент, а не инциндент, характер, а не карахтер, конфорка, а не комфорка, флюорография, а нефлюрография (вставка, перестановка, замена или изъятие фонем, т. е.метаплазмы); поликлиника, а не полуклиника, вазелин, а не мазелин (искажение по близкозвучию, виднародной этимологии); б) устойчивых словосочетаний: играть роль, а не играть значение (контаминация – смешение частей двух номинативных единиц:играть роль+ иметь значение).

2. Требование точности речи. Нарушение данной нормы состоит всмешениилибо неверном выборе номинативных единиц,связанных: а) по смыслу или тематически: Колизей имеет форму эллипса более 0,5 кмв обхвате (вм.в окружности; фраза из книги И. М. Саркисова-Серазини «Под небом Италии», потешившая В. В. Виноградова), Убило громом (Разг. речь); б) по близкозвучию, что ведёт кпаронимическим ошибкам. Паронимымогут быть определены как близкозвучные (пока суть да дело вм.пока суд да дело), в частности принадлежащие одному словообразовательному (командированный и командировочный) либо этимологическому гнезду (аппендицит и аппендикс) слова, подвергающиеся регулярному смешению в речи.

Причиной нарушениятребования точности являются непонимание значения номинативной единицы либо невнимательность, прямым следствием – нарушение норм лексической сочетаемости. Ошибки такого рода «особенно опасны тем, что их не всегда легко заметить» [Черемисина 2012: 21].

Целесообразно различать «паронимическое смешение как ошибку и как оговорку», критерием разграничения этих двух явлений следует считать «степень осознанности индивидом неточности своей речи» [Конева 2011: 41], ср.: Благодарю моих уважаемых компонентов… [смех в зале] Ой… Простите! Оппонентов (Из заключительного слова диссертанта).

Следует также отличать случайное нарушение нормы от нарочитого, а речевую ошибку – от приёма: ещё Квинтилиан указал на то, что «фигура становится ошибкой, если она не преднамеренна, а случайна», и «сколько есть фигур, столько же есть ошибок» [Quintiliani 1854: 111 и 112], ср.: Злоклю… Ой! Заключение (проф. Д. Н. Медриш – зачитывая заключение счётной комиссии).

Из замечания Квинтилиана вытекает, что каждому качеству (норме) речи можно поставить в соответствие: а) определённый класс фигур; б) определённый класс речевых ошибок. Возможностью установить такое соответствие определяется языковая реальность качества речи [Москвин 2007: 314]. С этой точки зрения такие качества речи, указанные античными учёными, как живость, напыщенность, ребячливость, сила, сладостность, стремительность, суровость и др., не являются системообразующими по отношению к фигурам и ошибкам, а значит с точки зрения современной науки о языке незначимы.

В силу своейобязательности прескриптивные нормы подвергаются кодификации, т. е. фиксации в авторитетных изданиях: в академических грамматиках, в словарях ортологического типа, а также в толковых, фразеологическихсловарях, в словарях синонимов, антонимов.

Рестриктивные (ограничительные) нормы не обязательныдля исполнения, а потому объектом кодифицикациине являются. Систематизация ошибок по отношению к рестриктивным нормам даёт следующую картину.

1. Нарушением требования разнообразия формы речи является тавтология: а) звуковая: В президиум приглашены прокурор и представитель президента, в зале присутствуют представители прессы (ТВ); б) морфемная: Как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то. Собственно, ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего (И. С. Тургенев); в) лексическая, под которой традиционно подразумевается «того же слова либо выражения повтор» [Quintiliani 1854: 59]: Министр доложил о состоянии дел в министерстве иностранных дел (ТВ); г) синтаксическая, состоящая в однообразии используемых синтаксических конструкций.

2.Нарушает требование эвфонии неблагозвучие,источниками которогослужат: а) звуковая тавтология: ищущий [щ]астья, б) скопление одинаковых или сходных звуков, например согласных: текст стихотворения.

3.Нарушением требования логичности речи являются несовместимость смыслов или утверждений, а также композиционная неупорядоченность изложения, возникающие в результате нарушения законов логики: Отродясь такого не видали, и вот опять! (В. С. Черномырдин). Частным случаем алогизма является плеоназм[греч. πλεονασμός ‘излишество’] – паразитарное повторение смысла, смысловое излишество: памятный сувенир (определение избыточно, т. к. сувенир означает ‘подарок на память’). Плеоназм есть «одного смысла рядом сходных слов выражение» [Dionysii 1774: 1127], «пустословие» [Eustathii 1826: 35]; он характерен для просторечия, в силу чего используется для создания просторечного колорита: так, в романе В. Крестовского «Петербургские трущобы» городовым был задержан некий иностранец француз, без всяких признаков панталон. С учётом данного факта трудно принять мнение, согласно которому плеоназм является «стилистической ошибкой» [Кожина и др. 2010: 164]. Вместе с тем, плеоназмы «встречаются даже у людей, хорошо владеющих литературной нормой, как своего рода обмолвки» [Еськова 1961: 145]: Вошла в спинные лопатки ему горячая пуля (Н. В. Гоголь).

И тавтология, и плеоназм представляют собой паразитарный повтор, в силу чего их зачастую отождествляют. Чтобы такого отождествления не возникало, под тавтологией следует, в соответствии с античной традицией, понимать повтор формы, под плеоназмом – повтор смысла. При определённых условиях плеоназм и тавтология могут совмещаться (рассказчик рассказывал).

4. Нарушением требования правдоподобия речи, её соответствия реальному положению дел является фактическая ошибка. Н. М. Минский пишет в стихотворном переводе: Вот приближается он к спящей Дездемоне: Ужасен взор его, в лице кровинки нет… «Полно, так ли? – иронизирует А. Блок. – Лицо венецианского мавра – чёрно-коричневое, где же различить, что в нём нет “кровинки”?». Видом фактической ошибки является анахронизм, состоящий в «смешении событий, предметов, явлений разных эпох» [Цейтлин 1997: 160]. В пьесе В. Шекспира «Юлий Цезарь» читаем: «Чу! Бьют часы. Пробило три часа». Однако башенные часы с боем были изобретены позже.

К неправдоподобию, абсурду ведёт катахрéза, возникающая вследствие невнимания к внутренней форме, т. е. к деривационной истории слова. Известны два типа этой ошибки: а) противоречие между внутренними формами слов: Он засыпал меня потоком слов(«Засыпать пото­ком нельзя, можно залить» [Жирмунский 1996: 310]); б) противоречие между внутренней формой одного и смыслом другого слова: мясорубка для овощей (Ценник).

Согласно известному предписанию, «следует различать наряду с речевыми ошибками также неречевые: композиционные, логические и искажение фактов» [Львов 1975: 153]. С этой точки зрения композицию, плеоназм и другие понятия, традиционно относимые к сфере речи, придётсясчитать неречевыми феноменами,поэтомунебезосновательной представляется позиция специалистов, рассматривающих алогизм и композиционные неправильности как речевые ошибки [Кузнецова, Филиппова 2011: 74-77]. К числу речевых феноменов принято относить и искажение фактов, принявшее форму неправдоподобия: а) случайного (катахрезу); б) нарочитого (гиперболу, литоту, гротеск и др.).

5.Нарушением требования однозначности речи является двусмысленность: Привет освободителям города от немецко-фашистских захватчиков! (Заголовок в газете). Фраза имеет два варианта синтагматического членения и истолкования: а) Привет‌ | освободителям города от немецко-фашистских захватчиков! (вариант, соответствующий замыслу); б) Привет освободителям города | от немецко-фашистских захватчиков! (паразитарное прочтение).

6. Нарушением требования богатства речи является незнание синонимических средств, а также тропов и фигур, без которых, по мнению оксфордского филолога Томаса Линакра (1460-1524), «речь становится грубой, неотёсанной и инфантильной» [Linacre 1524: 292]. Следствиями бедности являются: а) лексическая и синтаксическая тавтология; б)употребление штампов и слов-паразитов, свидетельствующее о сложностях в подборе номинативных средств.

7. Нарушением требования уместности речи является несоответствие её формы: а) коммуникативной ситуации, б) теме. Так, в вузовской лекции, в отличие от статьи в академическом журнале, ситуативно неуместным будет использование усложнённого синтаксиса и значительного числа иноязычных терминов. Правилу ситуативной уместности подчиняется употреблениеобсценной и бранной лексики, а также прямых именований, в известных случаях требующих замены эвфемизмами, например пенсия вм. заслуженный отдых. 

Тематически уместное использование номинативно-выразительных ресурсов языка регламентировалось античной теорией трёх стилей:так, высокий («важный») стиль, в отличие от скудного, или «низкого», требует «самых красивых слов» и предназначается для «важных мыслей» [Ciceronis 1828: 264 и 265]. Немало нарушений данного предписания находим в школьных сочинениях: Счастлив тот, кто и жить торопится, и чувствовать спешит по большому счёту. Соединение поэтического фразеологизма с разговорным штампом «придаёт речи пародийное звучание» [Рамазанова 2011: 50]. Случаем тематически неуместного использования языковых средств является канцелярит– применение ресурсов деловой речи за её пределами: Болконский храбро сражался на войне согласно желанию отца (Соч.). Подобные иностилевые вкрапления разрушают единство стиля.

8. Нарушение требования чистоты речи [см. обзор мнений в статье: Грехнева 2010: 501-503] заключается в немотивированном использованиинелитературных элементов, в частности:

А. Заимствований из нелитературных форм собственного национального языка: диалектов, жаргонов и просторечия. «Литературная газета» в разные периоды своего существования вела борьбу против засорения русского языка элементами грубого просторечия: «мазила, мура, хахаль, волынить, ломаться‘капризничать’, погореть‘потерпеть неудачу’, присобачить,срезать‘победить в споре, привести сильный аргумент’, шамать», чиновничьего жаргона: «бросать на(картошку), в деле, на участке, незавершенка, переотвлечься, по вопросу, утрясти(вопрос)», диалектной речи: «без усику ‘на прямоту’, не волташись ‘не суетись’» [Басовская 2011: 13; Басовская 2011а: 118].

Б. Сореизмов– неосвоенных иноязычных заимствований (латинизмов, галлицизмов, германизмов и т. д.). В России «чужебесие» порицалось;хитросплетение разноязычных слов и выражений, характерное для дворянской речи XVIII в., не раз становилось объектом пародирования:

Советница. Не то на уме у отца твоего. Я очень уверена, что он нашу деревню предпочтёт и раю и Пари. Словом, он мне делает свой кур.

Сын. Как! Он мой риваль?

Д. И. Фонвизин. Сатира на дворян, которые, говоря по-русски, заикаются по-французски

Как реликт этой смеси «французского с нижегородским» дошло до наших дней выражение строить куры [fairlacour ‘ухаживать’]: «Как, неужели он и протопопше строил куры?» (Н. В. Гоголь). К числу сореизмов относят «элементы звуковой системы, графики, интонации, грамматики, лексики, синтаксиса, даже значения и коннотации» [Dupriez 1991: 332]. Для западной России, в частности Москвы, характерно белорусское «цеканье-дзеканье»: [дз]е[тс]и вм. [д]е[т]и [Добродомов 1971: 242-243], для южной – украинское «γ-канье». Пример синтаксического украинизма: скучать за кем (ср. укр. скучити за ким) вм. по кому или о ком. Пример семантического украинизма находим в описании кареты, принадлежавшей Коробочке, одной из героинь романа Н. В. Гоголя «Мёртвые души»: «Щёки этого арбуза, т. е. дверцы, носившие следы жёлтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого состояния ручек», ср. укр. гарбуз ‘тыква’ и рус. арбуз.

9. Нарушение требования ясности речиведёт к сложностям в её восприятии. Основные причины неясности: 1) длинноты, усложненный синтаксис, путаный порядок слов, отсутствие рубрикации, ситуативно неуместное использованиекнижной лексики; 2) недостатки формы речи: а) почерка; б) звучания, в частноститакое произношение, когда «в словах часть звуков проглатывается, часть съедается, концовки же вовсе не произносятся» [Quintiliani 1854: 214]; 3) чрезмерная краткость, неполнота, что также «не ведёт к ясности речи» [Aristotelis 1833: 193]. Вспомним объявление, составленное героем повести И. Ильфа и Е. Петрова «12 стульев»: Сд. пр. ком. в уд. в. н. м. од. ин. хол.

Поскольку ошибки возникают в результате нарушений целого ряда предписаний, сводить их к нарушениям отдельных норм нецелесообразно. С данной точки зрения трудно принять трактовку речевой ошибки как «неудачно выбранного слова, неправильно построенного предложения, искажённой морфологической формы» [Львов 1975: 152], поскольку она ограничивает ошибки нарушениями требования точности, а также синтаксической и морфологической правильности. Более ёмким, а потому более приемлемым представляется понимание речевой ошибки как «любого случая отклонения от действующих языковых норм» [Цейтлин 1997: 5].

Некоторые учёные противопоставляют ошибки грамматические, связанные со «строем языка (системой языковых единиц)», и речевые, связанные с «употреблением языковых средств в речи» [Богуславская и др.1991: 30; Hartung1984: 270-272]. Однакопоскольку грамматические ошибки не принадлежат «строю языка», а возникают в результате реализации языковой системы в речи, их следуетрассматривать как вид речевых [ср. Мистюк2012: 91].

Спорным является понятие лексической ошибки.При узком понимании они трактуются как «речевые ошибки, заключающиеся в нарушении точности словоупотребления» [Жаркова, Сороковых 2014: 148]. При более широком понимании кним относят: а) ортологические ошибки, состоящие в искажении формы слов и фразеологизмов; б) коммуникативные ошибки, состоящие в нарушении требования точности и уместности в использовании лексики и фразеологии, в «употреблении диалектных, просторечных слов», анахронизмов, а также в «неоправданном повторе одного и того же слова» [Львов 2002: 234]. Строго говоря, ни нарушения требований уместности и чистоты речи, ни тавтология не ограничиваются лексикой, т. е. имеют межуровневый характер. Добавление к этому ряду двусмысленности, плеоназма [Мистюк 2013: 115],логических ошибок, «засорения языка заимствованиями» [Райский 2006: 9, 11] и др. приводит к ешё большему и, как кажется, методически неоправданному расширению понятия лексической ошибки. Если же, например вслед за Ю. В. Фоменко [1973: 33] иМ. Р. Львовым [2002: 234], отнести к числу лексических ошибок ещё и «словосочинительство» (рецензист, грузинец), то это приведёт к отождествлению лексических ошибок со словообразовательными.

Рассмотрим вопрос о понятиях стилистической нормы и стилистической ошибки. Следует, видимо, согласиться с теми учёными, которые относят «эстетичность (красоту)» к числу «основных качеств хорошей речи», составляющих сущность стилистической нормы [Бондалетов и др. 1989: 37]. В этой связи логично определить стилистическую ошибкукак нарушение тех норм, соблюдение которых делает речь эстетичной. Ошибки, чаще всего рассматриваемые как стилистические, возникают в случаях, когда нарушаются следующие рестриктивные нормы: 1) требование благозвучия; 2) требование уместности в использовании стилистически окрашенной лексики; 3) требование разнообразия; 4) требование богатства речи; 5) требование её однозначности.

Сложен вопрос о соотношении ошибки и недочёта. Существует трактовка ошибки как «нарушения требований правильности речи», недочёта – как «нарушения рекомендаций, связанных с понятием хорошей речи, т. е. богатой, точной и выразительной» [Богуславская и др. 1991: 30], а также как «погрешности, вызванной неумением пользоваться языковыми средствами» [Соловейчик 1979: 14]. Вряд ли, однако, можно считать «мелкими погрешностями» паронимическую ошибку, плеоназм,катахрезу,использование обсценной лексики (т. е. грубое нарушение правила ситуативной уместности),жаргонизмов или диалектизмов (нарушения требования чистоты речи). Вэтойсвязиоправданной представляется позиция учёных, например Т. Б. Ивановой [2003],трактующихнедочёткак понятие, тождественное стилистической ошибке.

Некоторые авторы полагают, что стилистические нормы состоят вотборе языковых средств в зависимости от конкретной ситуации, темы, а также социального статуса отправителя и адресата речи [Сергеева 2002: 375], что стилистические нормы – «это правила наиболее целесообразных в каждой сфере общения реализаций принципов отбора и сочетания языковых средств». С этой точки зрения стилистические ошибки трактуются как «нарушения единства стиля» [Кожина и др. 2010: 154 и 159], т. е. сводятся к нарушениям закона уместности в использовании стилистически окрашенной лексики. Данное определение представляется слишком узким.

Традиционным является отождествление стилистических ошибок с любыми нарушениями рестриктивных норм, ср.: «Типичные, часто встречающиеся в сочинениях речевые ошибки по связи с соответствующими нормами членятся на пять разновидностей: 1) орфографические, 2) пунктуационные, 3) грамматические, 4) словарные и 5) стилистические ошибки» [Черемисин 1973: 34].Такаятрактовка представляется необоснованноширокой.

Ещё более широкое понимание стилистической ошибки характерно для учёных середины и второй половины XX в., ср.: «К стилистическим ошибкам, с одной стороны, относят недочёты, которые связаны с лексикой и грамматикой (неточность словоупотребления, ошибки в употреблении форм существительных, прилагательных, местоимений, глаголов, нарушение норм согласования и управления, ошибки в предложении и т. д.), а с другой стороны, нарушение норм стилистики (тавтология, плеоназмы, паронимы, речевые штампы и т. д.)» [Шаповалова 1967: 8];«Речевые ошибки делятся на лексико-стилистические, морфолого-стилистические и синтаксико-стилистические» [Львов 1975: 153]. С этой точки зрения как стилистическиетрактовались следующие ошибки: 1) ортологические: «По двору сновают тени» [Плёнкин 1964: 129], «оказать значение», «убедился о том, что» [Голуб 1997: 129и392 ]; 2) нарушающие требование точности: «Я хочу продолжить семейную династию» вм. традицию, «врач-некрóлог» вм. наркóлог (смешение паронимов, сопровождаемое просторечной переакцентовкой) [Голуб 1997: 8 и 56]; 3) нарушающие требование чистоты речи: «Девочка положила ребёнка в зыбку» (обл. зыбка вм. лит. колыбель) [Кожина 1983: 102] и др. Такие трактовки уже тогда являлись объектом критики [см. Шмелёв 1960: 16 и 17]; тем не менее, до сих пор «в школьной практике нередко любые речевые ошибки называют стилистическими» [Иванова 2003: 438].

Рекомендуемая литература

Основная:

Гельгардт Р. Р. О языковой норме // Вопросы культуры речи. Вып. 3. М., 1961.

Горбачевич К. С. Вариантность слова и языковая норма. Л., 1978 (гл. 2. Понятие «языковая норма» в современной русистике. С. 36-52)

Крысин Л. П. Современная норма и её кодификация // Рус. язык в школе. 2002. № 1.

Дополнительная:

Веселитский В. В. Норма и вариант // Русский язык в школе. 1967. № 5.

Горбачевич К. С. Нормы современного русского литературного языка. М., 1989.

Горбаневский М. В., Караулов Ю. Н., Шаклеин В. М. Не говори шершавым языком(О нарушениях норм литературной речи в электронных и печатных СМИ). М., 1999 (раздел «Типология ошибок»).

Граудина Л. К. Вопросы нормализации рус. языка: Грамматика и варианты. М., 1980.

Истрина Е. С. Нормы русского литературного языка и культура речи. М.-Л., 1948.

Семенюк Н. Н. Норма // Общее языкознание: Формы существования, функции, история языка. М, 1970.

Скворцов Л. И. Нормы современного русского литературного языка // Русский язык в современном мире. М., 1974.

Филин Ф. П. О языковой норме // Проблемы нормы в славянских лите­ратурных языках в синхронном и диахронном аспекте. М., 1976.

Задания

1.Определитьпринадлежность следующих слов разновидностям национального языка, привести литературные варианты: оттудова[421], кочет[422], жмурик[423], сваты́, общага, прикол, бурак, видак, поговорить за жизнь, ейный, прибалдеть, выборá, втихаря, ихний, слесаря́, мягше, баксы, чаво?

2.Проанализироватьследующие определения нормы. 1) «Норма – это объективно существующие в данное время в данном языковом коллективе значения слов, их фонетическая структура, модели словообразования и словоизменения и их реальное наполнение, модели синтаксических единиц – и их реальное наполнение [Ицкович 1968: 5][424]. 2) «Языковая норма – это кодифицированные, выбранные, наиболее регулярные реализации языковой системы» [Есаджанян 1975: 48][425]. 3) «Всякий язык имеет свои нормы – правила, которым он подчиняется: правила произношения, выбора слов, использования грамматических форм» [Панов 1972: 11]. 4) «Норма – это принятые среди большинства говорящих на русском языке, сознательно поддерживаемые образованными людьми и предписываемые грамматиками и словарями образцовые способы употребления слов, форм слов и отдельных звуков» [Сергеева 2002: 121]. 5) «Под языковой нормой обычно понимают совокупность наиболее устойчивых, освящённых традицией языковых средств и правил их употребления, принятых в данном обществе в данную эпоху» [Крысин 2002: 82]

3.С. И. Ожегов [1955: 5-33] приводит рял иноязычных слов, употребление которых, по мнению учёного, в современном ему языке «отнюдь не вызывалось насущной потребностью общения».

Определитестепень целесообразности данных заимствований. Для этого следует подобрать такие контексты их употребления, в которых невозможно или нежелательно использование русских аналогов; как источник контекстов можно использовать толковые словари. Образец: пальпация больного / ощупывание больного. Заимствование оправдано, поскольку наличие внутренней формы у русского аналога вызывает неуместные ассоциации.

Материал для анализа: доминировать[426], апробировать[427], апеллировать, апелляция[428], акклиматизировать[429], экипировать[430], элиминировать[431], превалировать, импозантный, акцентировать, экстравагантный, эксцентричный, адепт, антураж, амикошонство, амикошонский.

Подобратьи проанализировать по этой же методике заимствования, которые, на Ваш взгляд, засоряют русский язык. Как источник материала можно использовать прессу.

4.Проанализироватьследующие номинативные нововведения по следующим параметрам: 1) соответствие системе; 2) соответствие узусу; 3) коммуникативная целесообразность; 4) использование авторитетными носителями языка; 5) соответствие традиции; 6) кодифицированность.

Материал для анализа: 1) звóнит, вклю́чит, бýрит[432]; 2) Я влюблён, я очарован, Словом, я огончарован(А. С. Пушкин)[433]; 3) Книжные магазины деградируют на глазах. Это сдача позиций ширпотребу и комкам в прямом смысле слова (Книжное обозрение); 4) хотишь, пекёшь; 5) Обращение интересно не столько декларативным текстом, сколько составом «подписантов» (Моск. новости); 6) электорат, бой-френд, киллер, ноу-хау;[434] 7) маркéтинг.

5.Определитьслова и словоформы, находящиеся в сфере действия: 1) императивных норм; 2) диспозитивных, «компромиссных» (допускающих варианты) норм: в цехе[435], в сквере[436], звонúт, доúт, бурúт, флюорогрáфия, в отпуске, рáпорт, наркомáния, тóрты, мáркетинг, инáче, эпилéпсия, оплатитьчто-л., родúлся, Бога, будничный, согласнодоговору, квартáл.

6.Указатьслучаи несоответствия нормы (кодификации) и узуса: вéрба, щавéль, шелковúца, включúт, брелóк – брелóком, выборы, вéнтили, новорождённый, знáмение, курица кудахчет, красúвее, мáркетинг, мозаúчный, осуждённый, чéрпает воду, вода каплет из крана, недоумéнно.

7.Найдитепримеры, подтверждающие историческую изменчивость литературных норм. Для каждого случая укажите нормы (лексико-семантические, орфоэпические, морфологические, синтаксические и др.), которые подверглись изменениям. 1. Пищу принял русский пленный И знаком ей благодарил (М. Ю. Лермонтов)[437]. 2. Но только с плеч беда долой, То избавителю от нас же часто худо; Все взапуски его ценят; И если он у нас не виноват, Так это чудо! (И. А. Крылов). 3. Судьба свершилась, о мой сын! (А. С. Пушкин)[438]. 4. Купчина выстроил анбары И в них поклал съестные все товары (И. А. Крылов)[439]. 5. Везде мои разбиты войская, Парламентом отвергнут (В. А. Жуковский). 6. Так! Я паду в стране чужой, Далёко родины, изгнанником невинным (Д. В. Давыдов). 7. Дóмы были в один, два и полтора этажа с вечным мезонином, очень красивым, по мнению губернских архитекторов (Н. В. Гоголь). 8. В пустыне в полночь я вставал И пред Тобой, мой Бог, молился; Свои грехи воспоминал И мудрости Твоей дивился… Как правы все твои судьбы^´! (Ф. Глинка). 9. Затем что он равно зевал Средь модных и старинных зал (А. С. Пушкин). 10. Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо нужно растолковать ей в чём дело (Н. В. Гоголь). 11. Девка немка: говорить не умеет, а всё разумеет (В. И. Даль). 12. Может быть, я имел бы свой кусок хлеба и получше, ежели бы жена моя не такая была охотница до корнетов, манжет и прочих вздоров (Д. И. Фонвизин. Бригадир)[440]. 13. В старину мошеннический промысел не считался зазорным, им занимались наравне с другими ремеслами, и в городах, например в Можайске, были целые улицы, по официальной переписи значившиеся как заселённые мошенниками [занимавшимися шитьём (кожаных) кошельков] (П. Н. Тиханов. Тайный язык нищих). 14. Слова чувствительность, несчастная любовь стали шиболетом, лозунгом для входа в общество (А. Бестужев-Марлинский). 15. Да, правда: не свои беды – для вас забавы, Отец родной убейся – всё равно (А. С. Грибоедов). 16. Заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни гемороя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей (Н. В. Гоголь). 17. Тут щекотливый Ярослав Ильич вопросительным взглядом устремился на Мурина (Ф. М. Достоевский)[441]. 18. Жуковский, милый друг! Долг красен платежом: Я прочитал стихи, тобой мне посвященны; Теперь прочти мои, биваком окуренны И спрысканны вином! (Д. В. Давыдов). 19. Хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспóривай глупца (А. С. Пушкин). 20. Прости, Петрополь величавый, Невы державный полубог! (П. П. Ершов).

8.Определитьтип отклонения от литературной нормы (неправильность, неблагозвучие, двусмысленность, однообразие, неточность, неясность, неуместность, алогизм, неправдоподобие). 1. Видаки фирмы «Toshiba» довольно надёжны (Аргументы и факты)[442]. 2. То к темю их прижмёт, То их на хвост нанижет (И. А. Крылов). 3. Ничего не могу одеть!(А. Пугачёва).4. И шаг твой землю тяготил (В. Я. Брюсов). 5. Это очередной дебютный альбом этой группы (ТВ). 6. Имя – это смысловой предел символико-смыслового становления эйдоса как умозрительной картины апофатической сущности предмета (Из учебника для студентов первого курса). 7. В венце из звезд, нетленная богиня, С задумчивой улыбкой на челе (А. Фет). 8. Здесь он [И. Северянин] много общался с русскими и эстонскими литераторами, в том числе с В. Маяковским и А. Толстым (Из предисловия к сборнику стихотворений И. Северянина). 9. Министр доложил о состоянии дел в министерстве иностранных дел (ТВ). 10. Она не раз спасала товарищей ценой своей жизни (Шк. соч.). 11. А у Ули глаза были большие, тёмно-карие (А. Фадеев). 12. Он облокотился спиной на батарею(Шк. соч.). 13. ООО «Оазис» (Название фирмы). 14. На митинг вышли протестанты (Из речи чиновника)[443]. 15. Пассажиров теплохода решено эвакуировать с вертолёта (Интернет, 31 дек. 2013).16. Нужны лучшие тренеры, а кто без хороших бабок сейчас будет честно работать? (Огонёк). 17. Лиза была домработницей в доме Фамусова (Шк. соч.). 18. Нормальное развитие нормы обеспечивается равнодействием сохранности традиции и коммуникативной целесообразности (Из монографии).

9.Указать, исправить и прокомментировать ортологическую ошибку, определить её тип: произвести анализы текстов[444], компроментирует[445], различать текстовую аллюзию от исторической[446],лазиют по деревьям[447], со скольки лет[448], австралийское кенгуру, согласно приказа ректора,уволить в отставку,отзыв на диссертацию, железнодорожная рельса, пара ботинков, нужнό изменение, сколько время,у кое-кого, крыть крышу толью, к первому сентябрю, реклама чулков,советское КГБ, дебюторы банка,часто ездиют, установка жалюзей,оплатить за проезд, быстрее на 10,5 секунд, опротивят мне, представить займ, зрители «Санты-Барбары», 13 августа 1961 года ГДР приступило к возведению стены, Нам с вами нужно будет определиться вот о чём, Читая текст, возникает такое чувство сопереживания…,Большинство возражали, Период времени, о котором вы указываете…,Я извиняюсь, Те, кто знают это правило, вряд ли ошибётся, Решение принято пятидесятью голосами, Страна любила и гордилась поэтом, Ляжьте на пол, Окна закрыты тюлью, Им двигает чувство долга, Медведь – один из самых опасных животных; Вице-премьер был задержан сотрудниками ФСБ в аэропорту сразу по прилёту из Махачкалы в воскресенье.

10.Подобратьправильные варианты сочетаемости: одеть/надеть (очки, ребёнка, носки, куклу), подпись/роспись (хохломская, поставить, доходов и расходов),комнндированные/командировочные (приехали, расходы), аппендикс/аппендицит (острый, удалить, приступ), представить / предоставить (гостя, слово, нового руководителя коллективу, ребёнок самому себе), стать/ встать(с колен, на колени), бобр/бобёр (плывёт, крепко пришит), невежа/ невежда(полный, невоспитанный, круглый, в физике), оплатить/ уплатить(деньги, проезд, за проезд), освоить/усвоить (профессию, новый материал, урок, новые истребители), ванна/ванная (комната, принять, зайти в…, выложить плиткой), крёстный/ крестный(ход, отец, знамение).

Определитезначение слова невежа в следующем контексте: Как это, что́ мы ни начнём,Суды ли, общества ль учёны заведём,Едва успеем оглянуться,Как первые невежи тут вотрутся? (И. А. Крылов).

Главным признаком паронимов является их регулярное смешение в речи. Можно ли, например вслед за О. П. Антипиной [2012: 257-259], считать паронимами пары типа темнеть/темнить, спасательный/спасительный, чернеть/чернить, кожаный/ кожный, осудить/обсудить, женский/женственный, бедный/бедственный?