Русская морфология в ортологическом аспекте 2 страница

2. Отсутствие качественной редукции безударного [э], особенно «в словах, которые не являются частотными» [Михайлова 2011: 167]: [э]кслибрис, про[тэ]же. Такое «безударное е, не подчиняясь общим правилам произношения безударных, произносится почти как чистое э: а[тэ]лье» [Ожегов, Шведова 1994: 8; Орфоэпический словарь 2001: 646]; ср. неправ. а[ты]лье, про[ты]же.

3. Скопление корневых гласных (хиатус): а) разных: пр[Аэ]кт, д[иэ]та, абитур[иэ]нт, пац[иэ]нт, б) одинаковых: Гаага и др. Поскольку «русскому языку несвойственно соседство двух гласных», такие звукосочетания «обычно разрушаются» а) с помощью эпентетических согласных: пр[Аjэ]кт, рад[ивъ]; б) стяжения: Г[а]га, что наблюдается в речи «лиц, не владеющих нормами литературного языка» [Коготкова 1969: 40]. Наиболее неустойчивым оказывается звукосочетание [иэ]; именно в этом случае норма чаще всего противоречит узусу. Сочетания же менее интенсивных в артикуляционном отношении гласных устойчиво сохраняются: аэрофлот, Иов, диагноз и др.

4. Твёрдый согласный перед буквой е «в необрусевших иностранных словах» [Ушаков 1995: 177] имеет местов именах существительныхи их производных: гро[тэ]ски гро[тэ]скный, [пэ]ри ‘добрая фея’,Воль[тэ]р, Бор[нэ]о. По наблюдению М. Я. Гловинской[1971: 85], твёрдость согласного перед [э] часто связана с «морфологической неосвоенностью слова» (т. е. с его несклоняемостью): резю[мэ], ку[пэ], медре[сэ], шимпан[зэ]. Замечено, что «идентифицируя новые слова как иноязычные вкрапления, русское языковое сознание стремится показать твердость произношения графически», отсюда использование графемыэв неосвоенных заимствованиях: Фейсбук и Фэйсбук, флеш-моб и флэш-моб [Турко 2014: 182].Данная графема используется и для предупреждения омонимии, ср. сэр и сер, мэр и мер[ср. Вербицкая 2011: 51].

По мере фонетического освоения происходит «переход от твёрдого произношения согласного к мягкому» [Горбачевич 1978 а: 143]; варианты типа [кэ]мпинг / [к’э]мпинг «обнаруживают степень обрусения иноязычных слов» [Валгина 2001: 34]. Слова [д’э]мон, [т’э]масейчас произносятся с мягкими согласными, но ещё в 20-30-е годы XX в. такое произношение считалось «простонародным» [Поливанов 1968: 230], говорили: [дэ]мон, [тэ]ма. Твёрдый согласный в фонетически освоенных словах характерен для манерно-претенциозного произносительного стиля: Го[мэ]р, му[зэ]й, брю[нэ]т.

5. Долгий (или «двойной») корневой согласный произносится: а) в коротких, преимущественно двусложных словах типа ванна, РиммаИва[нн]а, тонна, панна, металл, масса – в противном случае они либо искажаются до неузнаваемости (^*вá[н]а), либо омофонически сближаются с другими словами, что приводит к двусмыслице (^*тó[н]а = род. ед. от слова тон, ^*пá[н]а = род. ед. от слова пан): здесь противопоставление «простого и двойного н… употребляется с различительной целью» [Щерба 1957: 112][1];б) в производных от коротких слов: то[н:]а>то[н:]аж, ма[с:]а>ма[с:]овка (в таких словах по мере их постепенного освоения иногда становится допустимым краткий корневой согласный, однако старшей нормой является долгий);в) в многосложных словах – в случае, если они не вполне освоены русским языком и носят книжный характер: ассоциация, ассимиляция; г) в общеупотребительных многосложных словах произношение долгого корневого согласного «характеризует нарочито книжный стиль» [Аванесов 1972: 131]: профе[с:]ор, ко[л:]ега.

6. Полумягкий [ж.] в словах типа жюри, что характерно, по наблюдениям специалистов, для речи интеллигенции [Ярошенко 2010: 69].

«Разнобой в оформлении устной речи», состоящий в использовании значительного количества орфоэпических вариантов, «мешает пониманию» [Аванесов 1961: 7], поэтому важнейшей задачей остаётся разработка и повсеместное внедрение единого произносительного стандарта, установление которого «так же важно, как и единое, орфографически правильное письмо» [Аванесов 1961: 7]. Ещё Д. Н. Ушаков [1995: 180] отметил, что «единое общерусское литературное произношение необходимо, а его у нас нет». Современные учёные также сетуют на «отсутствие повсеместного произносительного стандарта» [Вербицкая 2001: 114]. И. А. Вещикова [2007: 147-148] констатирует «огромное количество нарушений языковых правил», «массовые ошибки, проявляющиеся в несоблюдении акцентных норм, в расширениизоны действия устно-разговорных фонетических форм», что влечёт за собой: а)«несущественность строгого соблюдения нормы»; б)«приемлемость нелитературных форм в сферах, обладающих культурной и общественно-коммуникативной значимостью»;в)«ограниченныевозможности использования текстов устнойпубличной речи в качестве ориентира и образца», т. е. стандарта.

Назовём фонетические подсистемы национального языка, затрудняющие установление единого произносительного стандарта: 1) нелитературные: просторечие и диалекты; 2) литературные: московская и петербургская орфоэпические нормы.Просторечие представляет собой социальную подсистему, все остальные являются «локальными фонетическими разновидностями» русского языка [Панов 1990: 16].

В своё время «школа, радио, звуковое кино, театр, граммофонная и патефонная пластинка помогли остановить натиск диалектов» [Панов 1990: 16]. Тем не менее отдельные чисто диалектные черты русского произношения ещё сохраняются: это оканье: х[о]р[о]шó, яканье: [в’я]зу, ч[ав]о?, использование «среднего» [l]: бы[l]á, билабиальное произношение фонемы /в/: пра[ў]да, [ў] доме и т. д. [Русская диалектология 1998: 34-69].

В середине прошлого века С. П. Обнорский [1960: 237] отметил: «Рост и развитие литературного языка, книжного в своём óстове, протекало и протекает в условиях непрерывного воздействия на него диалектной стихии, этой основной питающей среды, дающей силы и жизненность самóй литературной базе языка». В настоящее время «территориальные диалекты уже не играют существенной роли в образовании норм современного литературного языка» [Горбачевич 1978 а: 146], однако ещё в недавнем прошлом отдельные диалектные элементы (прежде всего лексика) действительно довольно активно заимствовались литературным языком. Что касается диалектной фонетики, то она воздействовала (и продолжает воздействовать) не на литературный язык, а прежде всего на просторечие, так что большинство особенностей диалектного произношения свойственно и городскому просторечию [Русская диалектология 1998: 73]. Строго говоря, такие особенности связаны не с орфоэпией, а с орфофонией – «правилами произношения аллофонов фонем»:так, в слове поэт /е/ – открытое, а в слове лес – закрытое[Вербицкая 2011: 49].

1. Произношение: а) [хв] вместо [ф]: [хв]ёдор, [хв]изика; б) [ф] вместо [хв]: [ф]атит, [ф]ост; в) [х] вместо [ф]: ко[х]та.

2. Замена мягких звуков твёрдыми: [ч]ас, мо[ш:]ный, су[ш:]ность (в литературном языке фонемы /ч/ и /щ/ всегда мягкие), [бjу], [пjу], соло[вjá] («буквы б, в, п в таких случаях… произносятся мягко» [Ушаков 1968: 48]), [су]дá (ещё В. И. Чернышёв [1970: 57] отметил, что «в слове сюдá имеем мягкое с, в слове судá – твёрдое»), г[ры]б (в песне В. Высоцкого: Потом в скверý, [γ]де детские [γры]бочки…); б[ры]ть – брою (по аналогии с крыть – крою, рыть – рою). Приведём пример из «Киевских губернских ведомостей» за 1899 г.: «По определению Уманского окружного суда отыскивается крестьянин примет следующих: лицо чистое (броется)» [Ханпира 1963: 36].

Иногда твёрдый звук на месте мягкого возникает под действием закона аналогии, ср. в[зы]мать (вм. в[з’и]мать) и подымать, изымать. Как известно, «в слове взимать… в соответствии с произношением пишется и. Все другие образования от этого корня имеют на письме букву ы (тоже в соответствии с произношением: изымать, подымать, а также прост. сымать, отымать)» [Кайдалова, Калинина 1973: 41]. Замена мягких звуков твёрдыми очень характерна для украинцев, говорящих по-русски: салат с по[мы]дора[мы]. И для диалектов, и для просторечия характерна замена мягких губных твёрдыми согласными в конце слова: любо[ф], кро[ф], голу[п], восе[м]. Такое произношение иногда «проникает и в литературный язык» [Панов 1990: 35]: Отведай сунуться к друзьям: Начнут советовать и вкось тебе и впрям(И. А. Крылов. Крестьянин в беде). Вариативность по твёрдости / мягкости в отдельных случаях закрепляется в литературном языке, ср. зверёк и зверок, зверюшка и зверушка, псалтирь и псалтырь, кринка и крынка, Давид и Давыд, скрипеть и устар. скрыпеть: Кто стукнет, заскрыпит, на цыпочках ступает (Д. В. Давыдов); И мачта гнётся и скрыпит (М. Ю. Лермонтов); Кучер слезает, лошади фыркают, с скрыпом отворяется воротище (И. С. Тургенев). В таких парах более перспективным считается мягкий вариант [Горбачевич 1978: 124].

3. Замена твёрдых звуков мягкими: хóди[ть], сидя[ть]. «Многие произносят: вимéния (в имение), вéтым (в этом), абéтым (об этом), кéтому (к этому). Лучше говорить: вымéния, вэтым, абэтым, кэтому и т. д.» [Чернышёв 1970: 81]. Следует говорить: из [ы]збы, кот [ы] повар, человек [ы]дёт. Мягкое произношение, особенно часто встречающееся на стыке слов после звуков г, к, х, «неправильно: челове[к’и]дёт, сме[х’и]горе» [Ушаков 1968: 81].

4. Замена безударного [у] звуком [и]: а) в предударных слогах: гл[ы^э]бóкий, б[и^э]рó, комм[ь]никé; б) в заударных слогах: имé[ь]щийся, чéл[ь]сть, дед[ъ]шка, сúн[ь]юкраску. «Вытеснение фонемы /у/ в безударных слогах» [Касаткин 1971: 257] оценивается по-разному. Одни полагают, что в литературном языке такая замена «встречается лишь в виде оговорок» [Касаткин 1991: 81], другие считает эту замену присущей «разговорному стилю»[Панов 1968 а: 31] и даже «речи интеллигенции»[Ярошенко 2010: 70]. Обратим внимание: замена [у] звуком [и] заметна в первом предударном слоге, а в заударных слогах практически неощутима на слух, именно поэтому здесь эту замену следует признать литературной. Отсюда –правило русской орфоэпии: «Неударяемые окончания прилагательных вин. п-жа жен. рода ед. ч. -ую, -юю заменяются в произношении окончаниями -ыю и -ию»: дóбр[ы]юсестру, здéшн[ь]южительницу.Такую замену наблюдаем в рифмах русской классики: Разбогатеть ему хочется пашнею, Правит мужик свою нýжду домашнюю (Н. А. Некрасов. Притча о Ермолае трудящемся) [Чернышёв 1970: 82-83], подобные примеры находим и в современных стихах: Эта челюсть – просто прелесть (Ю. Энтин, песня волка из мультфильма «Красная Шапочка»).

5. Замена взрывного [г] фрикативным [γ]: «Белорусы, малороссы и многие южные великороссы произносят в своей речи г, близкое к х, т. е. во всех словах произносят такое же г, которое у нас слышится только в словах бога, благо и немногих других. Прислушавшись к речи южных великороссов, мы часто заметим в их говоре, во-первых, такой особый звук г, во-вторых, переход его в конце слов в х» (ср.: но[γ]а – но[х], пиро[γ]а – пиро[х]. Такое произношение характерно для «туляков, рязанцев, калужан и других жителей мест южнее Москвы…» [Чернышёв 1970: 61]. Навык использования фрикативного [γ] (но[γ]а, ро[γ]а) «у его носителей оказывается весьма стойким, и при усвоении ими литературного произношения обнаруживает значительную сопротивляемость вытеснению взрывным г. Этим объясняется обычное сохранение фрикативного γ в речи выходцев из южно-русской, а также белорусской и украинской языковой среды, успешно овладевших или овладевающих некоторыми другими орфоэпическими нормами русского литературного языка» [Пеньковский 1967: 62]. Как видим, «главная трудность при обучении произношению – не овладение чужим, а борьба со своим» [Реформатский 1961: 68].

Фрикативный [γ] наиболее устойчиво сохраняется в интервокальной позиции (но[γ]а, лу[γ]овой, бере[γ]у); в остальных позициях (при соответствующей тренировке и самоконтроле) появляется смычный [г] [Пеньковский 1967: 67; Пеньковский 1967 а: 60]. Д. Н. Ушаков [1995: 175] справедливо отмечает, что очень стойким в речи лиц украинского происхождения, носителей южновеликорусских диалектов, а также уроженцев Белоруссии оказывается звук [х] на месте литературного [к] в конце слова: вдру[х] вм. вдру[к], лу[х] вм. лу[к], сапо[х] вм. сапо[к] и т. д.; это [х] часто остаётся у них единственной нелитературной чертой «и передаётся потомству».

Фонема [γ] упорно пробивается в литературную речь и уже довольно часто встречается, к примеру, в рифмах «у поэтов, которые родились и выросли в тех южных губерниях, в которых произносят всякое г перед гласной по-малорусски… и конечное г обращают в х» [Чернышёв 1970: 75-76]: И глухо, как от подачки, Когда бросят ей камень в смех, Покатились глаза собачьи Золотыми звёздами в снег (С. Есенин. Песнь о собаке).

Учёные отмечают «особую экспрессивную роль звука [γ] в современном русском литературном языке. Это выявляется в таких, например, контекстах: Какой [γ]усь! Пальчики оближешь!», Какой же ты [γ]рязный! [Воронцова 1971: 235-236; Реформатский 1966: 119-121], а также в междометиях: [γ]осподи! о[γ]о! ей-бо[γ]у! и др. Фрикативный [γ], в отличие от взрывного, тянется, и потому может выступать хорошей основой для эмфатического ударения. Видимо, именно этот факт объясняет «особую экспрессивную роль» данного звука. Использование фрикативного [γ], по мнению некоторых специалистов, характерно для «сниженно-разговорного стиля» (что наблюдаем, к примеру, в песнях В. Высоцкого) [Воронцова 1971: 236]. Приведём противоположную оценку звука [γ]: «У образованной части населения… вызывали неприятие, насмешку фрикативное Г и билабиальное В в произношении М. С. Горбачёва, особенно в сочетании с его лексико-грамматическими диалектизмами и специфической артикуляцией», которые «легко гипертрофировались популярными юмористами-сатириками» [Костомаров 1999: 276].

Рассмотрим основные приметы московской орфоэпической нормы. В её основу легло «мещанско-городское просторечие (недаром Пушкин говорил об удивительно чистом языке московских просвирен)» [Аванесов 1972: 22]. Напомним слова А. С. Пушкина: «Альфиери [итальянский драматург XVIII в. – В. М.] изучал итальянский язык на флорентинском базаре. Не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням: они говорят удивительно чистым и правильным языком». Характернейшей чертой московского произношения является аканье. Вот как оценивает это явление М. В. Ломоносов [1952: 430]: «Московское наречие не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо почитается, а особливо выговор буквы о без ударения, как а, много приятнее…». В. И. Чернышёв [1970: 72] считал аканье «главной особенностью московского произношения и говора образованных русских людей». Если аканье стало одной из основных особенностей современного произносительного стандарта, то другие приметы московского произношения начиная с 30-х годов XX столетия постепенно вытесняются из литературной речи. В 1936 году Д. Н. Ушаков [1995: 182] пишет: «Единой системы произношения, которую можно было бы назвать московской, сейчас нет» и «поэтому название “московское произношение” <мы> употребляем, конечно, в смысле “старомосковского”».

Судя по наблюдениям специалистов, особенности старомосковской орфоэпической нормы продолжают жить в произношениикак «москвичей разного возраста,в том числе и молодых»[Антонова 2007: 225-239], так и актёров московских театров [Прохорова, Колесникова 2010: 90-99], поэтомутрудно принятьмнение о том, что «старое московское произношение исчезло безвозвратно» [Щерба 1957: 111]. Такие особенности обычно задаются списком, однако для более удобного осмысления подразделимих следующим образом.

А. Особенности консонантизма. Первые три из них связаны с экспансией звука [ш].

1. Произношение [ш] вместо [ч’] перед н в словах конечно, нарочно, скучно и некоторых других. Сочетание двух смычных [ч’н] представляет определённые «трудности для произношения» [Обнорский 1960: 235], поэтому «созвучие чн во многих словах упрощается в шн» [Чернышёв 1970: 78] – путём замены одного из смычных щелевым [ш] (процесс диссимиляции). Варианты на шн (опришный) зафиксированы уже в текстах XV в. [Обнорский 1960: 235].

Переход чн в шн происходил не во всех словах. Два обстоятельства способствовали сохранению звукосочетания чн. 1. Воздействие «родственных образований» (С. П. Обнорский), т. е. словообразовательных ассоциаций: начну (не нашну, т. к. есть инфинитив начать), дачный (ср. дача), ночной (ср. ночь). 2. «Влияние орфографии» [Чернышёв 1970: 66], т. е. воздействие графических ассоциаций, отсюда: а) «колебания в произношении таких слов, как скучно, сердечный, которые произносятся то орфографически с ч, то орфоэпически с ш: скушна, сердешный»; б) отсутствие перехода чн в шн в книжной лексике (тактичный, поэтичный, энергичный) [Обнорский 1960: 236, 246 и 249]. Случаи графического отражения [шн] были редки даже при стилизации народно-разговорной речи: Вы с барышней скромны, а с горнишной повесы (А. С. Грибоедов. Горе от ума);Побывай во всех странах, В деревнях и в городах: Не найти тебе нигде Горемышнее меня (А. А. Дельвиг. Русская песня).

В «живой» (не книжной) речи –в диалектах, в просторечии, в разговорной речи – замена чн на шн происходила активнейшим образом, ср. диал. востошный, подрушный, мушной, пешной, подвенешный, отлишный, фабришный (примеры С. П. Обнорского), устар. прост. табашный, закадышный, башмашник (примеры Я. К. Грота), коришневый (пример Н. И. Греча), разг. ску[ш]но, наро[ш]но. Отсюда – старинное правило русской орфоэпии: «Чн в живых словах произносится за шн: конечно, скучно, молочный, булочная, пустячный и т. п. Но в словах книжного происхождения произносится чн: бесконечный, сердечныеболезни, точный, беспечный» [Ушаков 1995: 176].

С распространением грамотности, книг и прессы конкуренция чн и шн закончилась победой «орфографического» чн. На протяжении последних 200 лет «мы имеем красноречивое свидетельство постепенного роста норм произношения с чн за счёт старейшего произношения соответственной лексики с шн» [Обнорский 1960: 247]. Сочетание [шн] осталось в считанных словах (кончно, скучно, нарочно, очечник, пустячный),в частности в таких женских простонародных отчествах, как Саввична, Кузьминична, Фоминична, Ильинична, Лукинична. С. П. Обнорский [1956: 105] отмечает: «В соответствии с правописным чн обычно такое же произношение в литературном языке. Изредка в том и другом слове задержалось шн. Случаев этих, однако, немного. Слово скучный имеет чн, но на сцене внедрено шн. Отсюда колебание в литературном произношении. Верно Л. В. Щерба подчеркнул, что такое шн… отзывает чем-то архаическим и просторечным». Списочный характер слов на [шн] «свидетельствует о реликтовом, остаточном характере старой нормы, о её отмирании в современном литературном языке» [Аванесов 1972: 143].Вместе с тем, наблюдения показывают, что и сейчас «во множестве случаев литературно говорящие москвичи (в том числе и молодые) используют старомосковскую норму впроизнесении таких слов, какбеспорядо[шн]ый, було[шн]ая, горни[шн]ая, горчи[шн’]ики, загадо[шн]ый, тряпи[шн]ый, тряпо[шн]ый, праче[шн]ая, пере[шн’]ица(старая), серде[шн]ый(друг), шапо[шн]ое(знакомство), шуто[шн]ыйи др.», так что «выводы относительно безнадежнойархаичности черт старомосковского говора в речи москвичей были, вероятно, слишком поспешны»[Антонова 2007: 232 и 238].

2. Произношение [ш] вместо [щ] перед н в словах помощник и всенощная. Такое произношение возникло, на наш взгляд, под влиянием [шн] на месте чн в словах типа очечник, скворечник, прачечная, поскольку церковнославянский щ в этих двух словах чередуется и ассоциируется с русским ч: помощь ~ помочь, всенощная ~ ночь.

3. Произношение [ш] вместо [ч’] перед т в словах что и чтобы ещё не так давно было обязательной нормой литературной речи: «Произношение что, чтобы, основанное на письме, которое иногда мы слышим в разговоре, нужно считать ошибкой против выговора. Это всё равно, что говорить злого, худого с письменными окончаниями -го», – пишет В. И. Чернышёв [1970: 78] в 1915 году. «Что вместо што» (как пример «орфографического воздействия на язык») Е. Д. Поливанов [1968: 219] считал чертой петербуржского произношения. Варианты [ч’]то и [ч’]тобы, появившиеся в результате приближения произношения к письму (т. е. в результате усиления и распространения буквенного произношения), ранее расценивались как противоречащие норме, но теперь признаются литературными [Шанский, Иванов 1987: 134]. Можно предположить, что такое произношение также возникло под влиянием перехода чн в [шн].

Ещё три особенности консонантизма старомосковской орфоэпической нормы связаны с экспансией мягкого произношения.

1. Долгий мягкий [жж’] с оглушением в [шш’] в конце слов: до[жж’]и - до[шш’]. Такое произношение следует, видимо, расценивать как рефлекс древнерусского мягкого звука [ж’], т. е. как реликтовое явление. Допустимо это произношение только в корневых морфемах (прие[жж’]ать, жу[жж’]ать, по[жж’]е, во[жж’]и и др.), но не на стыке морфем; здесь «группа жж… звучит твёрдо»: бе[жж]алостный, ра[жж]алобить [Ушаков 1994: XXXIV]. Напомним, что краткий мягкий [ж’] в русском языке в настоящее время отсутствует, поэтому и сам долгий мягкий [жж’] существует в фонетической системе современного русского языка на правах исключения, т. е. явления асистемного. Исключения делают орфоэпическую систему слишком громоздкой, неудобной для использования. Поэтому вступает в действие не знающий жалости закон аналогии, и мягкое ж заменяется твёрдым: жужжать начинают произносить так же, как безжалостный, дожди – как подожди (с кратким твёрдым [ж] и т. д. Всё, что «не вытекает из языковой системы, не заложено в ней…, безвозвратно гибнет» [Щерба 1974: 29]. Положение мягкого ж в русском языке, по определению М. В. Панова [1990: 26], «неуверенное», поскольку против этого звука «действует стремление к выравниванию системы» – «глубокий стимул фонетических перемен». Фонема /жж’/ «довольно редка и встречается в ограниченном круге слов. Всё это способствует её исчезновению» [Баринова 1968: 91] – к такому выводу специалисты пришли уже в 60-е годы XX века. В настоящее время произношение [жж’] «возможно у представителей старшего поколения в нескольких словах (и всегда в корне): вожжи, дрожжи, жжёт, жужжать, визжать, брюзжать, дожди, дождик и нек. др.» [Богомазов 2001: 224]. Такие слова, произношение которых противоречит фонетической системе языка и потому требует запоминания, иногда называют фонетическими (или орфоэпическими) фразеологизмами [Панов 1968: 14 и 15].

2. Смягчение согласных, особенно «зубных (д, т, с, з, н), а также р и ф перед мягкими согласными»: [д’]верь, во [c’]не, [з’]лить, ба[н’]щик (контактная регрессивная ассимиляция), це[р’]ковь (случай дистантной регрессивной ассимиляции, ныне представляющий собой «произносительный архаизм» [Панов 1990: 39]), ср.:Корабль как ярых волн среди, Которые хотят покрыти, Бежит, срывая с них верьхи (М. В. Ломоносов).Причины отвердения называют разные [см. обзор: Касаткин 2003: 147-150]. Так, В. В. Колесов [1991: 183] отмечает: «В Петербурге подобное “нежное” произношение осуждали и произносили так, как писали: ла[ф]ки, гу[п]ки, ло[ф]кий. Такое произношение удобнее, и потому оно стало современной нормой». Думается, что твёрдое произношение побеждает в тех случаях, когла оно соответствует графическим ассоциациям, и наоборот, ср.: бью, пью (б и п перед j произносятся мягко).

3. Мягкое [р’] (преимущественно перед г, к, х) в словах верх, четверг, первый, коверкать и некоторых других (случай дистантной прогрессивной ассимиляции). В настоящее время «такое произношение приобрело просторечно-бытовой характер и не свойственно литературному языку» [Аванесов 1961: 10]; победило буквенное произношение.

Три особенности консонантизма старомосковской орфоэпической нормы связаны с экспансией твёрдого произношения.

1. Твёрдое [с] в постфиксе -ся / -сь: бою[с], боял[са], бояли[с], бои[сса] («окончание глаголов -шься произносится -сса: сердисса, вертисса, стараисса, занимаисса и т. п.» [Чернышёв 1970: 78], делая[c]. Однако «в деепричастиях с ударением на конце надо произносить мягкое с»: боя[с’] [Ушаков 1995: 176]. Как известно, «на протяжении всего XIX и в XX в. по литературной норме частицы -ся, -сь произносились с твёрдым [с]» [Кузьмина 1968: 103], вспомним: И русский Н, как N французский Произносить умела в нос; Но скоро всё перевело[с]. К настоящему моменту победило мягкое произношение, что «объясняется прежде всего влиянием правописания» [Аванесов 1972: 164].

2. Произношение концовок -гий, -кий, -хий в прилагательных типа долгий, широкий, тихий «так, как если бы было написано гой, кой, хой» [Ушаков 1995: 176], ср.: И стал осёл скотиной превеликой, А сверх того ему такой дан голос дикий (И. А. Крылов). Иногда это обстоятельство получало отражение в письменной речи: Не видно более педантов, дураков, И даже поумнел Загряжской, Свистунов! (Д. В. Давыдов). Судя по рифмам XVIII–XIX вв., данное правило распространялось и на прилагательные с другими концовками, ср.: Оробел и убежал И со всею свитой… Два часа в санях лежал Генерал сердитый (Н. А. Некрасов). Об этом же говорит и графическое оформление текстов этой эпохи: Иной, в последни видя зорю, Закрой, кричит, багряной вид (М. В. Ломоносов). Это исконно русское окончание -ой во второй половине XIX в. сменилось на «заимствованное из церковнославянского -ый» [Касаткин 2007: 348].

3. Твёрдое произношение слогов ги, ки, хи в глаголах типа затрагивать, отталкивать и отпихивать – «так, как если бы было написано го, ко, хо» [Толковый словарь русского языка 1994: XXXIV] или «гы, кы, хы» [Чернышёв 1970: 80]. В настоящее время «у подобных глаголов распространяется “орфографическое” произношение» [Горбачевич 1978 а: 137].