Межгрупповая агрессия и ингрупповой фаворитизм

Понятие «ингрупповой фаворитизм» (от греч. favor - благосклонность) фиксирует тенденцию благоприятствовать своей группе и ее членам в ущерб другим группам. Крайним выражением ингруппового фаворитизма является межгрупповая агрессия, проявляющаяся в негативном отношении и враждебных действиях к представителям чужих групп.

 Именно это крайнее выражение феномена и стало предметом первых научных изысканий – и не только потому, что экстремальные значения любого явления гораздо более заметны. Главной причиной, вызвавшей повышенный интерес к межгрупповой агрессии стали события, повсеместно наблюдаемые в канун первой мировая войны. Вопреки здравому смыслу большинство населения европейских государств восприняло известие об объявлении войны с необычайным воодушевлением. Особенно в этом смысле показательна динамика настроений российского общества, наиболее активная часть которого в предвоенные годы находилась в жесткой оппозиции к правящему режиму. Однако издание манифеста о вступлении в войну с Германией вывело на Сенатскую площадь многотысячную толпу, которая на коленях благодарила царя за принятое решение. Такое масштабное и наглядное проявление межгрупповой агрессии не могло не вызвать озабоченности в научном сообществе.

Первая социально-психологическая теория межгрупповой агрессии была создана З.Фрейдом почти сразу после окончания войны. Ссылаясь на двух своих предшественников – французского социолога Г.Ле Бона и американского психолога У.МакДауголла, он отмечает, что этот феномен не впервые становится предметом научного анализа. Так, Г.Ле Бон еще в последней четверти ХIХ в. создал теорию толпы, с позиций которой он объясняет, в том числе, и межгрупповую агрессию. По мнению автора, толпа производит на включенного в нее индивида воздействия, подобные тем, которым он подвергается в гипнозе: она пугает его своим могуществом, очаровывает своими возможностями, и, наконец, ограничивает его контакт с внешним миром точно так же, как это делает гипнотизер. Это разрушает «тонкий слой индивидуального сознания», которым руководствуется человек в обычной жизни, и им начинает управлять «коллективное бессознательное» – общие для всех генетически заданные инстинкты. Они имеют разное содержание, в том числе, способны побуждать к самоотверженности и великодушию, но «вожаки толпы», т.е. субъекты, не поддающиеся ее гипнотическому влиянию, предпочитают взывать толпу к межгрупповой агрессии, поскольку это укрепляет их власть и способствует материальному обогащению [см. 20].

Другой предшественник З.Фрейда, У.Мак-Дауголл обращает внимание на то, что первобытные племена веками ведет друг с другом жестокие и изнурительные войны, не имеющие ни экономического, ни геополитического смысла. Для объяснения этого явления он привлекает две популярные в то время теории – собственную теорию социальных инстинктов и теорию рекапитуляции С.Холла. Согласно первой, в ходе естественного отбора человеческий вид выработал и генетически закрепил не только полезные соматические признаки, но и оптимальные модели поведения – инстинкты, в том числе и инстинкт агрессии. Последовательность их образования в эволюционном процессе можно вывести, руководствуясь теорией рекапитуляции, согласно которой онтогенетическое развитие индивида повторяет главные стадии филогенеза. Наблюдая за поведением подростков, которые постоянно самоутверждаются в драках друг с другом, легко прийти к выводу, что этап исторического развития, соответствующий подростковому возрасту (в терминологии С.Холла – период дикости), знаменовался доминированием инстинкта агрессии. По мнению У.Мак-Дауголла, именно на этой стадии и находятся упомянутые первобытные племена, чем и объясняется их межгрупповая агрессия[40].

Как отмечает З.Фрейд, ни в то, ни в другое объяснение не вписываются факты, наблюдаемые в обществе в канун первой мировой войны: в состоянии межгрупповой агрессии пребывали вполне цивилизованные народы, и возникала она не обязательно в толпе. В связи с этим он предлагает собственную трактовку данного феномена, согласно которой межгрупповая агрессия является обязательным атрибутом любой группы.

Причиной тому являются две крайне важные функции, которые выполняет межгрупповая агрессия. Во-первых, она позволяет сублимировать и вывести за пределы группы межиндивидуальную агрессию ее членов, которая в противном случае создавала бы мощные центробежные тенденции. Во-вторых, враждебное отношение к чужим группам препятствует оттоку к ним членов своей, что также могло бы привести к разрушению группы. В доказательство этой последней функции З.Фрейд ссылается на феномен, названный им нарциссизмом малых различий, который выражается в том, что самые враждебные чувства испытывают друг к другу группы, имеющие максимальное сходство. Такое сходство более всего благоприятствует переходу туда индивида, в силу чего группа поощряет негативное отношение к этим общностям в первую очередь. Таким образом, в понимании З.Фрейда межгрупповая агрессия является своеобразной групповой нормой, позволяющей предотвращать центробежные тенденции, вызываемые межиндивидуальной агрессией или привлекательностью чужих групп.

Новый всплеск интереса к межгрупповой агрессии возникает в 50-е годы на фоне интенсивной разработки конфликтной проблематики. Ключевую роль в этом сыграл эксперимент М.Шерифа, в котором две группы подростков, отдыхавших в бойскаутском лагере, были поставлены в конкурентные отношения друг с другом. Уже через неделю между группами развернулись настоящие боевые действия: мальчики наделяли друг друга обидными прозвищами, обстреливали противников зелеными яблоками, устраивали взаимные потасовки и нападения. На основании полученных данных М.Шериф приходит к выводу, что межгрупповой конфликт и сопровождающая его межгрупповая агрессия, возникает, если между группами складываются конкурентные отношения и борьба за ресурс, необходимый для осуществления совместной деятельности [55].

Этот вывод можно было бы расценивать как банальность, не отражающую специфики межгрупповых конфликтов – конкурентные отношения порождают и межличностные конфликты, если бы внимание исследователей не привлекли процессы, происходящие внутри враждующих групп. Это позволило обнаружить ряд конструктивных изменений, увеличивающих жизнеспособность группы: усиление групповой сплоченности, создание символов групповой идентификации, сбалансирование групповых норм, укрепление власти лидера и что особенно важно – повышение привлекательности собственной группы и ее членов, особенно в сравнении с чужой группой. Так в сфере внимания исследователей оказался ингрупповой фаворитизм, а не только его крайнее выражение – межгрупповая агрессия. Принимая во внимание то обстоятельство, что данный феномен возникает в условиях межгрупповой конкуренции и сопровождается другими конструктивными процессами, есть все основания квалифицировать его как своеобразную групповую норму, повышающую конкурентоспособность группы.

Ингрупповой фаворитизм является весьма позитивным явлением. Поэтому во все времена лица, возглавлявшие и малые, и, особенно, большие социальные группы создавали «образ врага», способствующий его возникновению. Однако такой прием содержит и немалую опасность: внутригрупповые процессы могут выйти из-под контроля и перерасти в реальный межгрупповой конфликт. Поэтому в начале 70-х годов предпринимается поиск минимальных условий, необходимых для возникновения ингруппового фаворитизма. Его возглавил английский психолог Г.Тэджфел, осуществивший серию экспериментов по приблизительно одной и той же схеме: испытуемых путем псевдотестирования причисляли к одной из двух условных групп, после чего предлагали оценить сочинение, написанное якобы другим испытуемым, принадлежащим либо к его, либо к чужой условной группе. Оказалось, что простой категоризации в качестве члена одной из условных групп было достаточно, чтобы возник ингрупповой фаворитизм: испытуемые оценивали сочинение представителя своей группы значительно выше, чем чужой [см 1].

Чтобы объяснить полученные результаты, Дж.Тэджфелл выдвигает гипотезу позитивной социальной идентификации, согласно которой более высокая оценка представителей своей группы позволяет индивиду повысить собственную самооценку на основании его принадлежности к ней. Проверка гипотезы осуществлялась в серии экспериментов, создававших конфликтную ситуацию при одновременном оценивании двух испытуемых. Это достигалось при помощи специальных таблиц (рис. 3), содержавших два ряда чисел, так что любая оценка одного сочинения автоматически влекла соответствующую ей оценку другого.

Рис. 5. Таблицы, использованные Дж.Тэджфеллом

Таблица А содержала натуральный ряд чисел от 5 до 18, которые в первой строке были расположены в порядке их возрастания, а во второй – в порядке убывания. Такая таблица не вызвала затруднений, если предстояло оценить представителей своей и чужой группы, но создавала внутренний конфликт при оценке обоих «своих» или обоих «чужих»: высокая оценка одного автоматически влекла низкую оценку другого, и наоборот.

В таблице В первую строку составлял натуральный ряд чисел от 7 до 19, а вторую – числа, возрастающие в арифметической прогрессии от 1 до 25. В этом случае внутренний конфликт возникал при оценке сочинений представителей своей и чужой группы: поставив высокую оценку своему, испытуемый вынужден был начислять еще более высокий балл «чужому; чтобы добиться обратного соотношения, своему нужно было начислять минимальные баллы.

Полученные результаты подтвердили гипотезу. Используя матрицу А, при оценки обоих «своих» или обоих «чужих» испытуемые выбирали преимущественно средние значения таблицы. Это исключало дискриминацию одного из «своих» и избавляло от необходимости приписывать выдающиеся способности одному из «чужих». Если же использовалась матрица В, то при оценке «своего» и «чужого» предпочтение отдавалось минимальным значениям, которые хотя и ущемляли интересы объекта оценивания, обеспечивали признание относительного превосходства своей группы.

Таким образом, ингрупповой фаворитизм как социально-психологический феномен имеет двойную направленность. С одной стороны, это своего рода групповая норма, стимулирующая преданность своей группе и благоприятствование ее членам. Она позволяет сублимировать межиндивидуальную агрессию и вывести ее в межгрупповое пространство, препятствует оттоку индивидов в чужие группы и усиливает внутригрупповой потенциал, необходимый для успешной конкуренции. С другой стороны, такая норма тем более привлекательна для индивида, что позволяет ему повысить собственную самооценку за счет позитивной социальной идентификации.

Конформность

Общим механизмом, лежащим в основе всех предшествующих ценностно-нормативных феноменов, является конформность (от лат. conformis — подобный, сообразный) – изменение мнения или поведения индивида под влиянием группового большинства. Полномасштабное изучение этого феномена стимулировали начатые в 50-е годы эксперименты С.Аша, в которых испытуемый после выполнения некоторого задания (например, определения длины отрезка) помещался в группу якобы таких же испытуемых, а на самом деле – сообщников экспериментатора, единодушно высказывавших мнение, отличное от мнения испытуемого. Оказалось, что примерно треть испытуемых подпадали под влияние большинства и изменяли свое мнение в его пользу.

Дальнейшие исследования показали, что это число может варьировать в зависимости от ряда переменных, которые локализуются в трех областях: 1) индивидуальных различиях объекта влияния 2) характеристиках задачи, которую решает испытуемый и 3) особенностях группового большинства.

Индивидуальные различия объекта. Уже в самых первых экспериментах С.Аша была установлена криволинейная зависимость конформности от возраста испытуемых: ее пик приходился на 12 – 13 лет, после чего наблюдалось постепенное снижение. По-видимому, полученная кривая отражает динамику социализации ребенка: освоение социальных норм, в число которых входит и подчинение большинству, сначала сопровождается ростом конформности, а затем начинается процесс автономизации индивида. Правда, А.П.Сопиковым были получены несколько иные данные: в его экспериментах степень коформности с возрастом снижалась и, достигнув наименьших значений в 15 – 16 лет, далее не изменялась. Однако эти различия, скорее всего, как раз и отражают специфику социализации в различных культурах – советской и американской [см. 15].

В работе Р.Кратчфилда отмечена зависимость конформности от пола испытуемых: женщины несколько конформнее, чем мужчины. Аналогичные данные были получены и А.П.Сопиковым: у девочек в возрасте от 7 до 18 лет конформность в среднем на 10% выше, чем у мальчиков [см. 32]. Авторы объясняют эти различия влиянием полоролевых стереотипов, предписывающих женщине подчинение и сотрудничество. Правда в более поздних исследованиях [см. 11] было показано, что большую конформность женщины проявляют лишь тогда, когда предмет оценивания им менее знаком и интересен, чем мужчинам; если же речь идет о кулинарии или фасоне одежды, соотношение меняется на противоположное. Однако в этом случае влияние на конформность, скорее всего, оказывает уже иная переменная – компетентность испытуемого.

Влияние этой переменной было обнаружено уже в первых экспериментах С.Аша, обратившего внимание, что испытуемые, уступающие другим в точности восприятия, проявляли большую конформность при определении длины отрезка. В дальнейшем эта зависимость получила подтверждение и в отношении задач иного рода. Очевидно, что с ростом компетентности в обсуждаемом вопросе у испытуемого повышается уверенность в правильности собственного мнения, что способствует большей сопротивляемости давлению большинства.

Отдельного обсуждения заслуживает вопрос о связи конформности с групповым статусом. Хотя в большинстве работ положительная связь этих переменных расценивается едва ли не как аксиома, отдельные авторы [24] придерживаются противоположной точки зрения. На наш взгляд, эти противоречия вызваны тем, что при анализе вопроса игнорируется сопряженное с групповым статусом содержание групповых ролей. Некоторые из высокостатусных ролей в силу делегированных им функций предполагают нонконформизм. Так, лидер не смог бы создавать новые групповые нормы, если бы проявлял конформное поведение[41]. То же самое можно сказать о функциях оппозиционера и шута: они обязаны находиться в определенной оппозиции к групповому мнению. Если же исключить эти роли из сферы анализа, окажется, что групповой статус положительно коррелирует с конформностью. Во-первых, конформность сохраняет целостность группы и потому вознаграждается статусом. Во-вторых, справедливо и обратное: в конформности заинтересованы, прежде всего, высокостатусные субъекты, так как она обеспечивает существование группы, где они занимают привилегированное положение.

Характеристики задачи. Хотя содержание заданий, которые выполняли испытуемые, С.Аш частенько варьировал, специальных исследований о влиянии этой переменной на конформность им не проводилось. Этот пробел устранил один из его последователей Р.Кратчфилд, установивший зависимость уровня конформности от сложности решаемой задачи. В одном из его экспериментов испытуемые, находящиеся под давлением большинства, должны были определить, какой из двух предъявленных им кругов больше по площади. Как и ожидалось, была получена стандартная треть отклонений в пользу мнения большинства. Однако когда тем же испытуемым было предложено сравнить площадь круга и звезды, уровень конформности вырос до 46 % [см. 32].

Позже Р.Кратчфилдом была установлена еще одна характеристика задачи, влияющая на конформность – степень неопределенности решения. В первой серии испытуемые должны были определить, какой из двух кругов больше по площади, хотя они были одинаковы. Во второй серии неопределенность решения возрастала: нужно было установить, к какой лексической категории – синонимам или омонимам – относятся предложенные слова, хотя все они принадлежали к паронимам. Наконец, в третьей серии испытуемые решали арифметическую задачу, которая не имела решения. По мере роста неопределенности решения уровень конформности увеличивался: в первой серии она составлял 40 %, во второй – 56 %, а в третьей – 78 % [см. 32].

И та, и другая зависимость достаточно объяснимы: сложность задачи, а тем более, неопределенность решения снижает уверенность испытуемого в правильности собственного мнения. В таких случаях выгоднее согласиться с мнением тех, кто справился с заданием лучше. 

Особенности группового большинства. Самые первые данные о влиянии этого фактора на конформность касались количественных характеристик большинства: в одном из своих экспериментов С.Аш зафиксировал резкое возрастание числа конформных реакции при увеличении размера подставной группы с двух до трех человек. Самое удивительное состояло в том, что дальнейший рост численности большинства существенного влияния на уровень конформности не оказывал [см. 32].

Достаточно предсказуемым было установление зависимости между конформностью и субъективной оценкой испытуемым компетентности большинства, особенно в сравнении с оценкой собственной компетентности [52]. В самом деле, трудно отстаивать собственное мнение, в котором ты не до конца убежден, если оно противоречит мнению тех, кого признаешь более компетентным в данном вопросе. Напротив, сопротивляемость возрастает по мере увеличения уверенности в собственной правоте и роста недоверия к оппонентам.

Вероятно, тот же механизм лежит в основе еще одной зависимости – между конформностью и согласованностью мнений большинства: если в подставной группе хотя бы один человек проявлял инакомыслие, а тем более соглашался с мнением испытуемого, уровень конформности резко падал – с 33 до 5,5 % [52]..

Отмеченные зависимости были установлены на материале так называемых лабораторных групп, создаваемых лишь на время проведения эксперимента. В реальных группах конформность гораздо выше – по данным ряда авторов она может достигать 97 %. При этом уровень конформности в таких группах зависит от их характеристик. В частности, установлено, что гомогенные по какому-либо признаку группы отличаются большей конформностью, чем гетерогенные, причем влияние этой переменной зависит от того, насколько релевантен конформности признак, лежащий в основе гомогенности [см. 32]. Еще одной переменной, влияющей на уровень конформности в группе, является ее привлекательность для субъекта: чем она выше, тем охотнее индивиды подчиняются мнению большинства [см. 32].

Легкость, с которой индивид меняет свое мнение под давлением большинства, заставляет искать объяснение этому явлению. Наиболее очевидной кажется версия, основанная на теории социального обмена (Дж.Хоманс), согласно которой конформное поведение вознаграждается, а нонконформное подвергается санкциям. Доказательства последнего содержатся в эксперименте С.Шехтера, котороый моделировал нонконформное поведение в четырех реальных студенческих группах из 5 – 7 человек, сформированных на основе общности интересов – к юриспруденции, технике, журналистике и кинематографии. Каждую из групп знакомили с историей малолетнего правонарушителя и предлагали обсудить, как с ним следует поступить. По мере того, как индивидуальные мнения участников конвергировали к некоторому среднему значению, в группы внедрялись три сообщника экспериментатора, один из которых («конформист») сразу же соглашался с мнением группы, второй («перебежчик») сначала оспаривал его, но затем позволял себя переубедить, а третий («нонконформист») настаивал на своем решении до конца дискуссии.

Наблюдение за ходом обсуждения показало, что первоначально все обращения участников направлялись в сторону двух несогласных с целью побудить их принять мнение группы. После того, как это удавалось сделать с «перебежчиком», адресованные ему коммуникативные акты ослабевали, и взаимодействие с ним не отличалось от взаимодействия с остальными членами группы. Третий же сообщник («нонконформист») еще некоторое время подвергался ожесточенному давлению, после чего группа прекращала с ним всякое общение, как бы отвергая его. После окончания дискуссии он получил самую низкую оценку со стороны участников и не был включен ни в один из списков комиссии, создаваемой по предложению экспериментатора для рассмотрения обсуждаемого инцидента. На основании этих наблюдений С.Шехтер делает вывод, что группа наказывает нонконформистов, лишая их не только группового статуса, но и какого бы то ни было участия в дальнейшей жизнедеятельности группы [см. 11]. На самом деле, как показывают полевые исследования, выполненные в промышленных организациях, в отношении нонконформистов могут применяться и гораздо более жесткие санкции.

В предложенную версию хорошо вписываются данные о зависимости конформности от привлекательности группы. Однако она малопригодна для объяснения конформного поведения в лабораторных группах, которые не могут ни вознаградить статусом, ни применить ощутимые санкции. Этот недостаток с лихвой компенсируют версии, имеющие когнитивистскую ориентацию. Одной из них является объяснение конформности с позиций теории когнитивного диссонанса Л.Фестингера: если мнение группы расходится с мнением индивида, у последнего возникает когнитивный диссонанс, который редуцируется, в том числе, и путем изменения своего мнения в пользу мнения большинства. Доказательством этого служат описанные ранее результаты наблюдения за членами религи­озной секты, не дождавшимися инопланетян: чтобы редуцировать когнитивный диссонанс между собственными сомнениями и убеждением большинства, они усилили свои религиозные убеждения [28].

Другая когнитивистская версия опирается на теорию информационной неопределенности М.Дойча и Г.Джерарда [см. 11], согласно которой в большинстве ситуаций индивид не имеет объективных критериев правильности или неправильности своего поведения. В таких случаях он использует в качестве критерия поведение большинства. В группе, где неопределенность поведения особенно велика, индивид вынужден для ее устранения ориентироваться на то, как ведут себя в данной ситуации остальные. В пользу этой версии свидетельствуют данные о связи конформности с компетентностью индивида и группы и ее зависимости от сложности и неопределенности задания.

Отметим, что рассмотренные версии не взаимоисключают друг друга. Скорее всего, имеется несколько механизмов, детерминирующих конформное поведение.