Социально-перцептивная модель с позиции субъекта: когнитивная составляющая социально-перцептивного образа.

Социально-перцептивная модель с позиции субъекта описывает процесс формирования когнитивной составляющей социально-перцептивного образа – представления об объекте. Основное внимание в ней уделяется тем специальным механизмам, благодаря которым преодолеваются трудности восприятия социальных объектов, вызванные их высокой вариативностью, затрудняющей формулирование познавательной гипотезы, а также дефицитом времени и информации, необходимых для ее формулирования и проверки.

Одним из таких механизмов, используемых на самых первых этапах общения, когда дефицит времени и информации особенно ощутим, является стереотипизация. Она представляет собой процесс помещения на место объекта стереотипа[23] – обобщенного образа определенной группы объектов. Следствием этого становится формирование стереотипизированного образа, руководствуясь которым субъект и осуществляет взаимодействие с объектом.

Феномен стереотипизации получил многочисленные экспериментальные подтверждения. Так, в исследовании А.А.Бодалева испытуемых просили описать одну и тот же фотографию, но одной группе сообщали, что они видят портрет героя, а второй – закоренелого преступника. Несмотря на то, что портрет был один и тот же, описания в разных группах разительно отличались друг от друга. В первой группе объект изображался как молодой человек со спортивной фигурой и правильными чертами лица; во второй – как человек стареющий, опустившийся, с «бандитским» подбородком и мешками под глазами [4]. Это означало, что испытуемые вместо восприятия портрета использовали вызванные инструкцией стереотипы, содержание которых и легло в основу их описаний.

Стереотип формируется путем эмпирического обобщения, которое представляет собой процесс сравнения характеристик объектов, принадлежащих к определенному классу, с последующим абстрагированием от неповторяющихся в них свойств как от несущественных. Очевидно, что чем больше объектов будет включено в этот процесс, тем меньше окажется общих для них признаков. Поскольку при формировании стереотипа используется огромный объем материала, содержащегося в личном опыте субъекта, отличительной особенностью стереотипа является его предельная абстрактность: в состав стереотипа часто входит одна, реже – 2-3 личностные характеристики.

Обязательным атрибутом стереотипа является так называемый ключевой признак, благодаря которому происходит опознание объекта, соответствующего тому или иному стереотипу. Он должен быть таким, чтобы его можно было легко обнаружить уже в самый первый момент общения: либо непосредственно, путем восприятия внешности объекта, либо на основе контекста ситуации, в которой происходит контакт (на стройке нашим собеседником окажется скорее каменщик, чем музыкант). В зависимости от того, что выступает в качестве ключевого признака, стереотипы принято подразделять на перцептивные, категориальные и эмоциональные.

В перцептивных стереотипах ключевым признаком выступают характеристики внешности. Так, блондинкам приписывают глупость, людям с высоким лбом – интеллект, пухлые губы ассоциируются со страстностью, а выдающиеся вперед черты лица – с хитростью. Иногда в качестве ключевого признака используются не отдельные черты, а общее строение тела (конституция). Странным образом такие стереотипы почти в точности воспроизводят конституциональные теории темперамента Кречмера и Шелдона: пикникам приписывается общительность, доброжелательность, любовь к комфорту и иным чувственным удовольствиям; астенику – замкнутость, раздражительность, аналитический склад ума; атлетику – энергичность, настойчивость, непреклонность, агрессивность.

Ключевым признаком категориальных стереотипов является принадлежность к определенной социальной группе, которая устанавливается либо по внешности (включая одежду), либо на основе ситуации, в которой происходит контакт, либо собеседники сами обозначают ее, представляясь друг другу (при знакомстве, например, часто сообщается профессиональная принадлежность). Чаще всего используются этнические и профессиональные стереотипы. В первых ключевым признаком служит национальная принадлежность, которой приписываются типичные личностные черты. Так, немцы считаются аккуратными и пунктуальными, евреи – скупыми и хитрыми, англичане – чопорными, кавказцы – темпераментными, прибалты – тугодумами и т.п.[24] В профессиональных же стереотипах типичные черты приписываются представителям определенных профессий. Бухгалтеров, например, считают аккуратными и педантичными, врачей – милосердными, инженеров – грамотными, учителей – строгими, военных – мужественными и пр.

Отдельное место в этом ряду занимают эмоциональные стереотипы, ключевым признаком которых является эмоциональная реакция, вызываемая некоторыми непосредственно воспринимаемыми характеристиками объекта. В отличие от предыдущих ключевых раздражителей она не ассоциирована с конкретными личностными чертами, но способна создавать определенную тенденцию в их приписывании. К числу эмоциональных стереотипов относятся стереотип привлекательности, стереотип отношения и стереотип превосходства.

Стереотип привлекательности выражается в том, что внешне привлекательным объектам приписываются исключительно положительные личностные качества, содержание которых зависит от предпочтений субъекта. Так, в эксперименте А.Миллера [см. 14] более привлекательным объектам, изображенным на фотографиях, испытуемые обоего пола чаще приписывали положительные личностные черты. Данный эффект объясняется тем, что внешняя привлекательность вызывает положительную эмоцию, на основе которой формируется положительная эмоциональная гипотеза. Преобразуя ее в предметную гипотезу, каждый субъект выдвигает собственную версию, какими чертами обладает «хороший человек», но эти черты будут, безусловно, положительными. В отсутствие информации об объекте такая гипотеза не может быть подтверждена, но не может быть и опровергнута. Поэтому субъект оставляет ее без изменений, приписывая объекту положительные личностные черты до тех пор, пока это не вступит в очевидное противоречие с реальностью.

Аналогичный механизм лежит и в основе стереотипа отношения, возникающего в случае позитивного отношения объекта к субъекту. Удовлетворяя потребность в любви и принадлежности (А.Маслоу), последнее вызывает у него положительную эмоциональную реакцию со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как было показано в эксперименте Р.Нисбета и Т.Вильсона, если помощник экспериментатора, изображавший преподавателя, вел себя с испытуемыми доброжелательно, они более высоко оценивали его характеристики, чем те, с кем он держался отстраненно, подчеркивая со­циальную дистанцию [см. 14].

Несколько иначе проявляет себя стереотип превосходства. Он возникает, если объект превосходит субъекта по какому-нибудь значимому для субъекта признаку и выражается в том, что объекту приписывается превосходство и по остальным характеристикам. Наглядной демонстрацией такого эффекта является эксперимент П.Уилсона [56], в котором разным группам студентов предъявляли одного и того же человека (в эксперименте он фигурировал под именем «мистер Инглэнд»), представляя его студентом, лаборантом, преподавателем, доцентом или профессором. После того, как гость уходил, испытуемых просили максимально точно определить его рост и рост самого П.Уилсона. Оказалось, что от первой группы к последней мистер Ингленд «подрос» почти на 15 см, в то время как рост самого П.Уилсона остался без изменений. Превосходство в социальном статусе, возрастающее от группы к группе, заставляло испытуемых приписывать объекту все большее превосходство даже в такой очевидной характеристике как рост.

Все сказанное выше приводит к выводу, что стереотип – весьма несовершенный инструмент познания: в силу своей абстрактности он способен предоставить лишь весьма скудные сведения об объекте, которые, к тому же, основаны на сомнительных импликациях[25]. Несмотря на это он отличается высокой устойчивостью (отсюда и содержащийся в его названии корень «твердый»), в том числе, и к воздействию противоречащей ему информации. Можно встретить сколько угодно умных блондинок, сложившийся стереотип блондинки от этого не изменится.

Такая особенность стереотипа объясняется двумя причинами. Первая из них имеет когнитивную природу и связана с процессом обработки информации: стереотип формируется на основе солидного массива данных, в то время как противоречащие ему сведения поступают к субъекту порционно, в виде единичного факта, что позволяет интерпретировать этот факт как исключение из общего правила. Другая причина продиктована чисто прагматическими соображениями: лучше иметь несовершенный инструмент, чем вообще никакого[26].

Однако этими причинами не может быть объяснена устойчивость стереотипизированного образа, наиболее ярким проявлением которой является так называемый эффект первичности: сложившееся в первый момент контакта представление об объекте сохраняется длительное время, в том числе, вопреки противоречащей ему информации.

Стереотипизированный образ по своему содержанию полностью соответствует стереотипу: он такой же абстрактный (обедненный) и, нередко, ошибочный. Казалось бы, субъект должен немедленно воспользоваться любыми сведениями, которые дополняют или уточняют этот образ. Однако на самом деле вся противоречащая ему информация блокируется механизмом, именуемым эффектом ореола: она либо игнорируется субъектом, либо истолковывается так, чтобы подтвердить первое впечатление.

Это объясняется тем, что поступающая к субъекту новая информация еще недостаточно надежна, чтобы менять сложившееся представление об объекте, а значит, и избранный способ взаимодействия с ним. Причем такая поспешная смена представлений и способа взаимодействия создает неудобство не только для субъекта, но и для противоположной стороны. Представим себе, что у молодого человека, который понравился девушке, сложилось негативное впечатление о ней. Не видя перспективы построения отношений с ним, она начинает принимать ухаживания других молодых людей. Представим, что под влиянием новой информации молодой человек изменил свое представление о девушке и начал оказывать ей знаки внимания. Поскольку он ей нравится, она разрывает отношения с прежними ухажерами. Представим теперь, что информация, изменившая представление, оказалась ошибочной, и молодой человек вернулся к прежнему впечатлению. С чем, скажите, останется девушка? Поэтому пока субъект не накопит достаточно надежной информации об объекте, и тому, и другому выгоднее сохранять сложившийся ранее характер взаимодействия.

Это почти то же самое, что взаимодействовать с ежом, воображая будто имеешь дело с табуреткой. Вы считаете собеседника общительным, а он застенчив и не идет на контакт; вы решили, что он умен и ждете разумных решений, а он глуп и несет ахинею. Опять же такое взаимодействие неприятно не только субъекту, но и «ежу», особенно, если ему приписывают отрицательные качества. Складывается парадоксальная ситуация: с одной стороны, неоправданно раньше времени менять представление об объекте, но, с другой, оно порождает неадекватные действия.

Чтобы преодолеть это противоречие, в социальной перцепции используется еще один механизм – назовем его механизмом обратной связи. Поскольку объект тоже не устраивают неадекватные действия, он посылает об этом соответствующий сигнал – иногда вербальный, иногда поведенческий, но в любом случае – в форме отношения к совершаемому действию. Как известно, отношение является формой эмоционального реагирования и сопровождается невербальными сигналами, которые непроизвольно и неосознанно воспринимаются субъектом. Под влиянием этих сигналов он корректирует свои действия, не меняя при этом сложившегося представления.  

Механизм обратной связи используется не только в условиях дефицита информации, но и когда у субъекта сложилось предельно полное и точное представление о партнере. Это объясняется высокой интраиндивидуальной вариативностью социальных объектов, свойства которых постоянно меняются под воздействием физических, физиологических или ситуативных факторов. Я трудолюбивый, но сейчас я устал; я уравновешенная, но у меня «критические дни; я общительный, но сегодня у меня нет настроения – все это вне всяких сомнений окажет влияние на характер взаимодействия. Поэтому субъект вынужден учитывать актуальное состояние партнера, и многие достигают в этом исключительных результатов, отражая тончайшие проявления его чувств.

Подобные наблюдения легли в основу понятия эмпатии (от греч. empatheia – сопереживание) – способности постигать эмоциональное состояние другого и сопереживать ему. Первые версии объяснения этой способности связывали эмпатию с опытом общения: действительно, опытный врач может по походке определить состояние пациента, а опытный преподаватель способен оценить знания студента по тому, как тот берет билет. Однако эти версии опровергались очевидными фактами. Во-первых, тоньше других чувствуют состояние взрослых как раз таки маленькие дети, имеющие весьма ограниченный опыт общения, в то время как многие взрослые и многоопытные люди этой способности начисто лишены. Во-вторых, в отличие от опыта уровень эмпатической способности подвержен ситуативным изменениям: в разных обстоятельствах и с разными партнерами один и тот же человек проявляет разную степень эмпатии. 

Это привело к возникновению двух альтернативных версий – гипотезе заражения и гипотезе идентификации. Согласно первой, эмоция объекта имеет свойство передаваться субъекту, заставляя его чувствовать то же самое, что и объект, следовательно, понимать эмоциональное состояние последнего. В пользу этой гипотезы говорят хорошо известные факты распространения и усиления определенных эмоциональных состояний в больших неорганизованных общностях, например, в толпе. Однако это происходит только с сильными и грубыми эмоциями (страхом, агрессией, экстазом), в то время как эмпатия предполагает отражение тончайших нюансов настроения партнера.

Вторая гипотеза объясняет эмпатию тем, что субъект ставит себя на место партнера, старается вжиться в его роль, благодаря чему и происходит понимание переживаемого им состояния. Такое уподобление партнеру, вплоть до подражания его действиям, является установленным эмпирическим фактом: достаточно вспомнить, как футбольные болельщики замахиваются вместе с футболистом, когда тот собирается ударить по мячу. Однако возникает вопрос, насколько точным окажется полученное таким способом понимание внутреннего мира другого. Известно, что в роджерсианской психотерапии аналогичная задача решается при помощи специальных техник, которые вряд ли известны обычному человеку.

Несостоятельность обеих гипотез в конце концов привела исследователей к выводу, что никакого специального механизма эмпатии не существует Отражение эмоциональных состояний объекта происходит благодаря считыванию поступающих от него невербальных сигналов, которые непроизвольно и неосознанно воспринимаются и «декодируются» субъектом.

Но в таком случае, чем объяснить индивидуальные различия в эмпатии – ведь способность воспринимать и декодировать невербальные сигналы является врожденным достоянием человека? Скорее всего, это связано с тем, что далеко не все люди и не во всех ситуациях одинаково мотивированы на использование этой врожденной способности. Гораздо проще действовать в рамках сложившихся, в том числе и стереотипизированных, представлений, не обращая внимания на эмоциональные реакции собеседника. Иначе обстоит дело, например, у маленьких детей, которые в силу своей зависимости от взрослых вынуждены постоянно улавливать их настроения. Кстати, данная версия одинаково хорошо объясняет не только индивидуальные различия, но и ситуативную вариативность эмпатии: экспериментально установлено, что чаще всего ее вызывают люди, чьими отношениями субъект особенно дорожит.

Механизм обратной связи – весьма трудоемкий процесс, вынуждающий субъекта регулировать свои действия, что называется, в «ручном режиме». Если его использование вызвано ситуативными изменениями в объекте, это оправдано. Однако постоянная корректировка поведения, обусловленная неточным или неполным представлением о партнере, как это бывает в случае стереотипизированного образа, существенно затрудняет общение. Рано или поздно субъекту придется достраивать и уточнять сложившееся у него представление на основе накопленной к этому времени информации.

Основным материалом для этого служат действия объекта, часть из которых (хотя, конечно, далеко не все) обусловлена его устойчивыми личностными особенностями. Поэтому установив причину действия, субъект может дополнить или скорректировать сложившееся представление. Процесс, с помощью которого он решает эту задачу, является еще одним специальным механизмом социальной перцепции, именуемым каузальной атрибуцией.

Вопрос о том, каким образом осуществляется этот процесс, на сегодняшний день не имеет однозначного ответа. Теория каузального атрибутирования представлена тремя альтернативными моделями: теорией «наивного анализа деятельности» Ф.Хайдера, теорией корреспондентских выведений Е.Джоунса и К.Дэвиса и ковариационной моделью Г.Келли.

Согласно теории «наивного анализа деятельности», определяя причину наблюдаемого действия, субъект (в терминологии Ф.Хайдера – «наивный наблюдатель») руководствуется имплицитной «теорией причинности», в соответствии с которой любое действие может быть вызвано одной из пяти причин: 1) случаем 2) трудностью задачи 3) способностями деятеля 4) его усилиями и 5) его намерениями. Например, студент может опоздать на занятия, потому что попал в «пробку» (случай), живет в отдаленном районе (трудность), плохо себя чувствовал (способности), поленился (усилия) или не имел желания (намерения) прийти вовремя. Случай влияет на трудность, увеличивая или уменьшая ее. Вычитание трудности из способностей дает представление о возможности совершения действия. Несовершение действия при наличии возможностей объясняется недостаточным старанием, которое является производным от усилий (настойчивости) и намерений (рис. 2). Используя имеющуюся информацию и руководствуясь этой схемой, субъект старается определить причину наблюдаемого действия. При этом чем «левее» окажется эта причина, тем большая ответственность возлагается на деятеля за совершенное им действие [38].

Рис. 3. Схема анализа действия по Ф.Хайдеру

По мнению Е.Джоунса и К.Дэвиса [см.29], каузальное атрибутирование представляет собой алгоритм, состоящий из трех шагов. На первом шаге субъект отвечает на два вопроса: 1) была ли у объекта альтернатива совершенному действию и 2) знал ли он о его последствиях. Если хоть один из этих вопросов получает отрицательный ответ, атрибутирование прекращается, поскольку отрицательный ответ на первый вопрос сам по себе указывает причину (у объекта не было возможности совершить иное действие), а отрицательный ответ на второй не позволяет приступить к очередному шагу – выявлению специфических последствий совершенного действия.

Оно осуществляется путем сравнения тех мотивационных последствий, которые содержатся в возможных альтернативах. Например, опоздание на занятия позволило студенту хорошо выспаться и всласть поболтать с приятелем. Альтернативное действие (присутствие на занятиях) также содержит возможность общения плюс – приобретение полезных знаний. Поскольку общение содержится в обеих альтернативах, оно является неспецифическим последствием; сон же во второй альтернативе отсутствует. Следовательно, если студент отдал предпочтение первой, логично сделать вывод, что действие было совершено ради этого – специфического – последствия.

Выявление специфических последствий - центральный шаг алгоритма, позволяющий установить ту личностную особенность, которая является причиной действия (в нашем примере это тяга ко сну). Однако наивно было бы полагать, что все студенты, присутствующие на занятиях, пришли туда ради получения знаний (специфическое последствие второй альтернативы). Многие поступки детерминированы не личностными особенностями деятеля, а социальными ожиданиями. Поэтому алгоритм предусматривает еще и третий шаг – оценку социальной желательности совершенного действия. Если оно будет признано социально желательным, сделанный ранее вывод субъект подвергает сомнению: в этом случае неизвестно, чем вызвано данное действие – индивидуальными особенностями деятеля или социальными ожиданиями.

Согласно третьей модели, разработанной Г.Келли [45], для определения причины действия субъект оценивает его по трем параметрам:

1) согласованности – мере, в которой данное действие совершают другие индивиды;

2) стабильности – степени постоянства совершения данного действия во времени;

3) различия – степени уникальности данного действия по отношению к данному объекту.

Каждый параметр может иметь в наблюдаемом действии высокие или низкие значения. Некоторые ковариации таких значений позволяют объективно и безошибочно локализовать причину данного действия в личности деятеля, обстоятельствах совершения действия или объекте, в отношении которого оно совершено. Так, если студент постоянно пропускает занятия (высокая стабильность) независимо от преподаваемых на них дисциплин (низкое различие), а большинство студентов занятия посещает (низкая согласованность), можно утверждать, что данное действие обусловлено особенностями его личности. Если же действие вызвано обстоятельствами, то его согласованность будет низкой (у каждого свои обстоятельства), стабильность низкой (обстоятельства изменяются), а различие высоким (разные дисциплины сопровождаются разными обстоятельствами). Если же причиной является содержание или качество преподавания дисциплины, значения всех параметров окажутся высокими.

Эмпирическая проверка всех трех моделей дала положительные результаты. Это означает, что субъект использует каждую из них. Однако только модель корреспондентских выведений позволяет решить ту задачу, которая сейчас стоит перед субъектом – определить конкретное личностное качество, вызвавшее наблюдаемое действие. Две другие модели позволяют лишь локализовать причину действия, не сообщая о ней ничего конкретного и, следовательно, не добавляя ничего нового в сложившееся представление о партнере. Зачем же, в таком случае, они субъекту нужны?

Ответ на этот вопрос содержит исследование Б.Орвиса, Г.Келли и Д.Батлера [49], в котором супружескую пару просили описать конфликтную ситуацию, когда-либо возникавшую между ними, и объяснить причины ее возникновения. Как и следовало ожидать, в большинстве случаев рассказчик приписывал причину конфликта личностным особенностям партнера. Когда же слово предоставлялось второму участнику, он сначала атрибутировал атрибуцию рассказчика, а затем давал собственную трактовку ситуации, обвиняя в ее возникновении рассказчика. Это сильно напоминало процесс фехтования: второй участник сначала парировал выпад (атрибуция атрибуции), после чего наносил ответный удар.

Исходя из результатов исследования, авторы приходят к выводу, что с помощью атрибуции субъект пытается управлять поведением объекта. Локализуя причину в личности деятеля (а не в ситуативных факторах), он приписывает ему ответственность за совершенное действие, поощряя тем самым желательное и предостерегая от нежелательного поведения. Этому и служат модели атрибуции, описанные Г.Келли и Ф.Хайдером, причем первая позволяет это сделать более объективно, а вторая предполагает изрядную долю субъективизма, открывая широкие возможности для манипулирования.             

Управленческая функция социальной перцепции выражается не только в приписывании ответственности в ходе каузального атрибутирования. Весь процесс построения социально-перцептивного образа оказывает существенное влияние на поведение объекта. Стремясь составить о себе благоприятное представление, он готов не только отказаться от неодобряемых субъектом действий, но и нести немалые материальные и физические издержки – сесть на диету, часами мастерить прическу, истратить все сбережения на косметику и т.п. Конечной целью таких усилий является формирование у субъекта позитивного отношения к себе, т.е., эмоциональной составляющей социально-перцептивного образа – аттракции.