Часть VI. ГОРИЗОНТЫ ОТКРЫВАЮТСЯ НА ЗАПАДЕ 9 страница

Во введении к Тайной Доктрине Е.П.Б. упоминает о тех, кто хотел бы дискредитировать её работы на том основании, что это якобы плагиат из таких авторов, как Элифас Леви и Парацельс, а также буддийских и брахманических текстов:

«С таким же успехом Ренана можно обвинить в том, что он похитил свою "Жизнь Иисуса" из Евангелий, а Макса Мюллера — [что он заимствовал] свои "Священные книги Востока"244... из философий браминов и Гаутамы Будды. Но широкой публике и читателям "Тайной Доктрины" я могу лишь повторить то, что уже не раз говорила и что сейчас облекаю в слова Монтеня: ... ЗДЕСЬ Я ДАЛА ЛИШЬ БУКЕТ ИЗБРАННЫХ ЦВЕТОВ И НЕ ВНЕСЛА ОТ СЕБЯ НИЧЕГО, КРОМЕ СВЯЗУЮЩЕЙ ИХ НИТИ» [245].

В статье "Мои книги" Е.П.Б. спрашивает, перефразируя Монтеня: "Готов ли кто-нибудь из моих помощников сказать, что я не заплатила сполна за эту нить?" [246]. В 1983 году тибетолог Дейвид Рейгл сообщил, что ему наконец-то удалось выяснить, что скрывается за загадочным названием Kiu-te. В работе "Книги Kiu-te" он пишет:

«Книги Kiu-te охарактеризованы в монументальном труде Е.П.Блаватской Тайная Доктрина как подлинно оккультные произведения; одни из них общедоступные, другие — тайные. Мы также узнаём, что первые можно найти в любом тибетском монастыре гелукпа, вторые включают в себя Книгу Дзъян, откуда был переведён ряд строф, составивших основу Тайной Доктрины. Книга Дзьян охарактеризована как первый том комментариев к тайным книгам Kiu-te и одновременно глоссарий к доступным книгам Kiu-te. Хотя сведения, приведённые выше, были опубликованы в конце прошлого века, "общедоступные" книги Kiu-te не удавалось идентифицировать вплоть до недавнего времени. Ни образованные тибетцы, ни западные учёные не располагали сведениями о книгах с таким названием. Поэтому они были объявлены плодом воображения Е.П. Блаватской, как, впрочем, и всё остальное в Тайной Доктрине. Но стоило всего-навсего разобраться в пояснениях, данных ею по поводу этих книг, как их удалось идентифицировать вполне достоверно. Как и утверждала Е.П.Б., их действительно можно найти в библиотеке любого тибетского монастыря гелукпа, а также в монастырях других школ (кагьюпа, ньинмапа и сакьяпа), и это действительно самые настоящие оккультные произведения; во всей тибетской буддийской традиции считается, что они заключают в себе тайное учение Будды. И как будет видно далее, все предшествовавшие попытки их идентифицировать терпели неудачу только из-за разного подхода к транскрипции этого термина» [247].

 Е.П.Б. иногда транскрибировала название этих книг и как Khiu-te, как это делал капуцинский монах-миссионер Делла Пенна ди Билли, побывавший в Тибете в середине восемнадцатого века. Сегодня они известны как Гью-дэ, один из основных разделов Кангьюра ("Перевод Слова [Будды]"), главной части тибетского буддийского Канона. Многолетние исследования привели Рейгла и к другим интересным выводам, о которых он сообщает в своей работе.

Глава 13. Живительный воздух Фонтенбло

В конце весны 1889 года, когда вот-вот должны были появиться "обличительные" статьи Коуза, вслед за которыми бывшая сотрудница, Коллинз, подала на Е.П.Б. в суд, в жизни Е.П.Б. происходили другие события — к счастью, совсем иного рода. Она писала друзьям: "Мой врач настаивает на том, чтобы я отдохнула, хотя бы две недели. Мне нужно сменить обстановку" [248]. Она получила приглашение приехать в Фонтенбло, что рядом с Парижем, от подруги из Бостона, жены сенатора США Иды Кэндлер, которая уже находилась там с дочерью. Е.П.Б. провела там три недели. Из Франции она отправляет два радостных письма Надежде, где сообщает, что перемена обстановки пошла ей на пользу. Эти письма появились в журнале Путь за ноябрь 1895 года, и редактор — У. Джадж — отметил, что из них явствует, "насколько восприимчивой к новым впечатлениям оставалась г-жа Блаватская даже в преклонном возрасте". Е.П.Б. пишет из Фонтенбло:

«Восхитительный воздух, весь пропитанный смолистым духом соснового леса и прогретый солнцем, — коим я дышу целые дни, катаясь по прекрасному парку, — просто воскресил меня, вернул давно утраченные силы. Представь, несколько теософов приехали вчера из Лондона навестить меня, и посему мы все отправились осматривать замок. Из пятидесяти восьми дворцовых покоев сорок пять я прошла на своих ногах!! Я уже больше пяти лет столько не ходила! Я поднялась по парадной лестнице, откуда Наполеон прощался со своими гвардейцами; осмотрела апартаменты бедной Марии-Антуанетты, спальню и подушки, на которых когда-то покоилась её обречённая голова; видела бальную залу, gallerie ", de Francois I*, комнаты "юных дам" Габриели д'Эстре и Дианы где Пуатье, комнаты самой мадам де Ментанон и атласную, изъеденную молью колыбельку le petit roi de Rome**, и ещё много всякой всячины. Гобелены, севрский фарфор и некоторые картины — настоящее чудо!.. Мои пальцы касались того самого стола, за которым великий Наполеон подписывал своё отречение. Но больше всего мне понравились картины, вышитые шёлком par les demoiselles de St. Cyr*** для мадам де Ментанон. Я ужасно горжусь собой, потому что сама обошла весь дворец. Подумать только, при вас в Вюрцбурге я чуть было не распрощалась с обеими ногами, а теперь, как видите, преспокойно разгуливаю... Ах, что за деревья в этом doyen des forets+! Я никогда не забуду этого живого леса. Гигантские дубы и шотландские ели, и у всех — исторические имена. Здесь есть дуб Мольера, Ришельё, Монтескье, Мазарини, Беранже. Есть дуб Генриха III и два огромных семисотлетних дерева des deux freres Fara-monds++. Я попросту жила в этом лесу целыми днями, меня возили по нему либо в кресле-каталке, либо в ландо. Здесь так замечательно, и у меня не было ни малейшего желания ехать смотреть Выставку» [249].

Однако поездка в Фонтенбло [250] интересна для истории Теософского движения не только тем, что дала Е.П.Б. возможность переменить обстановку и посетить знаменитый дворец, но, скорее, потому, что именно здесь был в основном написан Голос Молчания. Быть может, бегство из Лондона, с его загрязнённой атмосферой и вечными туманами, способствовало тому, что Е.П.Б. смогла приняться за эту важную книгу. Анни Безант в Автобиографии рассказывает о поездке в Фонтенбло и о том, как Е.П.Б. писала Голос Молчания:

«Меня пригласили в Париж вместе с Гербертом Барроузом для участия в большом Конгрессе труда, который проходил с 15 по 20 июля. Пару дней я провела у г-жи Блаватской в Фонтенбло, куда она выбралась на несколько недель отдохнуть. Я застала её за переводом чудесных отрывков из "Книги золотых правил", широко известных теперь как Голос Молчания. Она писала быстро, не имея перед собой никакого материального источника, а вечером я должна была читать вслух сделанное за день, чтобы убедиться, "приличен ли её английский". При этом присутствовали Герберт Барроуз и м-с Кэндлер, преданный американский теософ. Мы усаживались вокруг Е.П.Б., и я начинала читать. Перевод был на чистейшем и красивом английском, плавном и музыкальном; лишь изредка попадались одно-два слова, которые можно было бы заменить. Выслушивая похвалы, она смотрела на нас как изумлённый ребёнок — хотя любой, кто обладает литературным вкусом, не меньше нашего восторгался бы этой изысканной поэмой» [251].

В главах, посвященных Тибету, уже говорилось, что восточные учёные подтвердили подлинность Голоса Молчания. Известные западные писатели и учёные также высоко ценили эту книгу. Так, лорд Алфред Теннисон, знаменитый английский поэт, читал Голос Молчания незадолго до своей смерти [252]. По поводу одной из его последних поэм Е.П.Б. заметила: "Похоже, что лорд Теннисон читал теософские книги или черпал вдохновение в тех же великих истинах, что и мы" [253]. Уильям Джеймс в своих известных Джиффордских лекциях 1901-2 гг., изданных под общим названием "Многообразие религиозного опыта", приводит несколько отрывков из Голоса Молчания и заключает, что "есть грань нашего сознания, которой милы подобные вещи, и доносящийся оттуда шёпот сливается с нашей рассудочной деятельностью подобно тому, как безграничный океан гонит свои волны, разбивающиеся о камни наших берегов". Вот что он цитирует [254]:

«Кто хочет услышать голос Нада, "Беззвучный Звук", и понять его, тот должен познать природу Дхараны****... ..Когда его собственный облик представится ему нереальным, таким же нереальным, как все образы его сновидений по пробуждении; Когда он перестаёт слышать множественность, тогда он способен различить ЕДИНОЕ — звук внутренний, убивающий внешний... Ибо тогда душа услышит, и вспомнит. И тогда к внутреннему слуху обратится — ГОЛОС МОЛЧАНИЯ... Отныне твоё я растворилось в [ВЕЛИКОМ] Я; ты сам — в СЕБЕ САМОМ, слившись с ТЕМ Я, чьим излучением ты был вначале... Пребывай отныне под древом бодхи, которое есть совершенство всякого познания, и знай, ты овладел САМАДХИ — состоянием безошибочного видения*****. Воззри! ты сам стал свет, ты сам стал Звук, ты сам себе Учитель и Бог. ТЫ САМ — цель твоих исканий; непрерывающийся ГЛАС, звучащий из вечности в вечность; неподвластный переменам, свободный от изъянов, семь звуков в едином, ГЛАС МОЛЧАНИЯ».

Ещё один отрывок из Голоса Молчания, обращенный к ученику — "ты должен научиться разделять своё тело и своё сознание... и жить в вечном" [255], — по-видимому, особенно занимал Джеймса, ибо далее он пишет:

«Доктрина... столь популярная нынче в определённых философских кругах, [о том], что вечность безвременна, что наше "бессмертие", коль мы живём в вечном, относится не столько к будущему, сколько присутствует в каждом мгновении настоящего, — находит опору в тех "внемли, внемли!" или "аминь", что достигают нас из этой таинственной глубинной области. Мы распознаём пароли этого сокровенного мира, когда слышим их, но мы не способны воспользоваться ими — лишь сам этот мир владеет "паролем предвечным"» [256].

Британский буддист Деннис Лингвуд, больше известный под именем бхикшу Сангхаракшита, изучавший пали и хорошо знавший тхераваду и махаяну, в лекции «Парадоксы и поэзия в "Голосе Молчания"», опубликованной в виде брошюры, говорит:

«Голос Молчания, хотя и не претендует на то, чтобы считаться изречениями Будды, тем не менее ближе к сутрам, чем к шастрам... Он стремится более вдохновить, нежели наставить, он обращается скорее к сердцу, чем к разуму. Если воспользоваться классификацией Де Куинси, он относится не к разряду литературы информационной, цель которой — умножать знания, но к литературе силы, имеющей назначение произвести сдвиг. Важно четко понимать разницу не только между ожидаемым в каждом случае следствием, но и между органами, на которые та или иная литература предназначена воздействовать, — важно настолько, что, согласно Голосу Молчания, ученику уже в самом начале даётся следующее напутствие: «И, прежде всего, учись отличать знание Рассудка от Мудрости Души: доктрину "Ока" — от доктрины "Сердца"». Нам, [однако], следует быть настороже и не впасть в весьма распространённое заблуждение, что под мистическим подразумевается нечто иррациональное и алогичное. По язвительному замечанию Т. С. Элиота, прежде чем выходить за пределы интеллекта, его нужно иметь. Но проблема передачи [мистического опыта] всё-таки остаётся. Как можно рассказать о природе самадхи тому, кто не имел подобного опыта, если язык, основное средство общения, складывается на основе именно тех уровней опытного знания, за пределы которых и выводит состояние самадхи? Некоторые учителя дзэн, конечно, решают эту проблему по-своему, пытаясь вообще обходиться без языка. Традиционное буддийское решение не столь радикально. Одна группа сутр... основывается, главным образом, на методе систематического парадокса. Другая... прибегает к поэзии, особенно в высшей форме космического мифа. Голос Молчания, пожалуй, необычен тем, что в нём используются оба метода, и именно это во многом объясняет, почему сей небольшой трактат столь действенно пробуждает дремлющую Мудрость Души ученика, который готов к этому» [257].

Поддавшись на уговоры Иды Кэндлер, Е.П.Б., покинув Фонтенбло, отправилась с ней на две недели на остров Джерси у французского побережья, дабы подышать морским воздухом. Е.П.Б. пишет Надежде: "Ну вот, старина, я и выкроила минутку среди работы, которой я просто завалена после покоя и лености в Фонтенбло. Я пишу тебе, лёжа в постели, хотя вполне здорова. Это доктор уложил меня на всякий случай, потому что колени у меня в последнее время побаливали" [258]. Одним из дел, которыми занималась Е.П.Б., была подготовка к печати очередного номера журнала Люцифер. Джордж Мид вспоминает: "Работать постоянно с Е.П.Б. я стал с начала августа 1889 года. Она была тогда на Джерси, так что манускрипты и гранки Люцифера то и дело приходилось пересылать туда и обратно вместе с бесконечными записками и телеграммами вдогонку. Не успел я прорецензировать две книги, как пришла телеграмма от Е.П.Б. с настоятельной просьбой приехать, и я отправился на Джерси". Среди всего прочего Е.П.Б. поручила Миду просмотреть рукопись Голоса Молчания; тогда-то он и узнал впервые, что она работает над этой книгой. Он сообщает:

«Я сказал ей, что это самая великая вещь во всей нашей теософской литературе, и даже попытался, против своего обыкновения, выразить словами тот восторг, который испытывал... Е.П.Б. не была удовлетворена своим переводом и высказывала опасение, что ей не удалось должным образом передать оригинал... Это так характерно для неё! Она никогда не бывала уверена в своих литературных трудах и охотно выслушивала все критические замечания, даже от тех, кому следовало бы промолчать. Странно, что больше всего она тревожилась как раз за свои лучшие статьи и книги, а в отношении своих полемических сочинений чувствовала себя вполне уверенно... [259]. Свежая атмосфера подлинности, которая присутствует в её великих произведениях, — на мой взгляд, основная причина неувядающей её славы. Она была титаном среди смертных... наш титан был стихийным, какими и бывают в действительности все титаны. Но чтобы закладывать основы, нужны гиганты; а когда гиганты передвигаются, они поневоле опрокидывают идолов в кумирнях карликов» [260].

 В отсутствие Е.П.Б. в Лондоне вышел в свет её Ключ к теософии. Вернувшись, она послала свою новую книгу Уильяму Стеду. "Я не прошу Вас о рецензии, просто прочтите её, — пишет она ему, — эту работу Вы-то уж поймёте, метафизики в ней нет вообще. М-р Оскар Уайльд дал мне слово чести, что напишет рецензию, но дальше дело не пошло; впрочем, меня это не волнует. Меня заботит, чтобы Вы прочли её, потому что тогда Вы будете знать о ней всю правду" [261]. Ключ написан в жанре философского диалога. Центральный персонаж этого диалога — теософ. В предисловии говорится:

«Цель этой книги точно отражена в её названии... Это не полный, исчерпывающий учебник теософии, но лишь ключ от двери, ведущей к более углублённому изучению. В ней обрисована в общих чертах Религия Мудрости и объясняются её основополагающие принципы; опровергаются, вместе с тем, различные возражения, которые обычно возникают у европейцев, интересующихся теософией, и делается попытка представить незнакомые понятия в наиболее доступном виде и как можно более ясным языком. Не стоит ожидать, что книга эта поможет понять теософию безо всяких умственных усилий со стороны читающего... Для умов ленивых или тупых теософия так и останется загадкой; ибо в сфере умственной, как и в мире духовном, можно продвинуться только собственными усилиями. Писатель не может думать за читателя, да и тому — от этого было бы мало проку, будь такое возможно».

Среди прочих предметов в книге рассматриваются природа посмертных состояний; тайна сознания; семеричная природа человека и космоса; перевоплощение и карма; обсуждаются социальные проблемы и пути их решения, предлагаемые теософией. В одном из разделов говорится об образовании детей и молодежи. Тему задают следующие слова спрашивающего:

«Один из самых сильных ваших аргументов в пользу несостоятельности существующих на Западе форм религии, а также в известной степени и философии материализма, столь популярной ныне, но в которой, похоже, вы видите мерзость запустения, — это океаны страдания и нищеты, которые бесспорно налицо, особенно в наших больших городах. Но вы должны признать, что много делалось и делается, чтобы исправить подобное положение путём расширения системы образования и информированности населения».

Теософ отвечает:

«Вы коснулись предмета, который нам, теософам, отнюдь не безразличен... Я вполне согласен, что ребёнку, появившемуся на свет в трущобах, играющему в сточной канаве и живущему среди грубости и действий и слов, — куда как полезно каждый день приходить в светлую, чистую классную комнату, увешанную картинами, а нередко и украшенную цветами. Там его учат быть опрятным, добрым, послушным; там он учится петь и играть; там у него игрушки, пробуждающие сообразительность; там он учится ловко владеть пальцами; к нему обращаются с улыбкой, а не хмуро; мягко укоряют или уговаривают, а не ругают. Всё это облагораживает детей, развивает их ум и делает их восприимчивыми к интеллектуальному и нравственному воздействию. Не все школы таковы, какими им следовало бы быть; но в сравнении с домом это рай; и они мало-помалу оказывают воздействие и на дом. Но хотя это и верно в отношении многих государственных школ, ваша система [образования] заслуживает самых нелестных слов в свой адрес... Какова истинная цель современного образования? В том ли, чтобы совершенствовать и развивать ум в правильном направлении; учить обездоленных и несчастных людей стойко нести бремя жизни (возложенное на них кармой); укреплять их волю; прививать любовь к ближнему и чувство взаимозависимости и братства, — и тем воспитывать и формировать характер для практической жизни? Ничуть не бывало... Всякий юноша или мальчик, больше того, любой из молодого поколения школьных учителей ответит: "Цель современного образования — сдать экзамены"; эта система не развивает здорового соперничества, она порождает и культивирует в молодых людях не добрые чувства, а ревность, зависть, почти ненависть друг к другу и тем готовит их к жизни, исполненной жестокого эгоизма, к борьбе за почести и богатство. А что такое эти экзамены — ужас современного отрочества и юношества? Всего лишь способ классификации, с помощью которого результаты вашего школьного обучения сводятся в таблицу... Сейчас "наука" учит, что интеллект есть результат механической работы мозгового вещества; следовательно, вполне логично, что и современное образование сделалось почти всецело механистичным — чем-то вроде механизма для производства интеллекта тоннами. Даже самого беглого знакомства с нынешней системой образования с её экзаменами достаточно, чтобы убедиться, что даваемое ею образование — не более чем тренировка физической памяти, и рано или поздно все ваши школы опустятся до этого уровня. Что же до того, чтобы разумно и правильно развивать способность мыслить и рассуждать вслух, то это попросту невозможно, пока всё надлежит оценивать по результатам, определяемым путём конкурсных экзаменов».

Далее, отвечая на вопрос: "Ну а что бы сделали вы?", Е.П.Б. говорит:

«Прежде всего детям следует внушить уверенность в своих силах, учить их любви ко всем людям, альтруизму, взаимной доброжелательности и милосердию, и более всего — учить самостоятельно мыслить и рассуждать. Мы свели бы чисто механическую работу памяти к самому минимуму и посвятили бы время развитию и тренировке внутренних чувств, способностей и скрытых возможностей. Мы стремились бы обращаться с каждым ребёнком как с индивидуальностью и строить его образование таким образом, чтобы силы его раскрывались наиболее гармонично и равномерно, а его особые наклонности получали своё полное естественное развитие. Мы должны стремиться создавать свободных мужчин и женщин, свободных интеллектуально, свободных нравственно, непредубежденных во всех отношениях, и превыше всего — бескорыстных. И мы верим, что многого, если и не всего этого, можно было бы достичь правильным, и подлинно теософским образованием» [262].

Обратив внимание читателей Ключа к теософии на многие социальные нужды своего времени, Е.П.Б. более подробно останавливается на этих вопросах в своих редакционных статьях в Люцифере, таких как "Приливная волна", "Падение идеалов", "Циклическое движение", "Прогресс и культура", "Цивилизация — смерть искусства и красоты".

Глава 14. На Авеню-Роуд

В начале 1890 года литературная деятельность Е.П.Б. на время приостановилась. В письме к двум французским теософам она рассказывает:

«Я была настолько больна — полное нервное истощение, — что не могла написать ни слова о чём бы то ни было, кроме трансцендентальной философии. Ибо она не требует от меня никакой умственной работы, никаких размышлений. Всё, что я должна сделать, — это открыть тот или иной ящичек в одном из шкафов моей памяти и затем — переписать оттуда» [263].

В феврале она пишет Вере:

«Как видишь, я в Брайтоне, на побережье, куда меня послали врачи дышать океаническими испарениями Гольфстрима, чтобы излечиться от полного нервного истощения. Я не чувствую никаких болей, только сильное сердцебиение, звон в ушах — я почти оглохла, — а ещё слабость, такую слабость, что с трудом могу руку поднять. Мне запрещено писать, читать и даже думать, вместо этого я должна целые дни проводить на воздухе — "сидеть у моря и ждать погоды". Мой врач испугался сам и напугал всех сотрудников. Это очень дорогое место; а денег у меня — пшик! Поэтому мои эзотеристы тотчас же собрали деньги и уговорили меня поехать. И теперь субсидии на моё лечение текут со всех концов света; некоторые даже без подписи, просто адресованы мне. Америка особенно щедра, так что, право слово, мне неловко... Подле меня поочерёдно дежурят двое или трое теософов, которые приезжают из Лондона; стерегут каждое моё движение, словно церберы. Как раз сейчас один из них просунул голову в дверь, слёзно просит, чтобы перестала писать, но должна же я дать знать, что всё ещё жива. Ты ведь бывала в Брайтоне, не так ли? Здесь прекрасная весенняя погода; солнце просто итальянское, воздух великолепный; море как зеркало, и все дни напролёт меня катают туда-сюда по эспланаде в кресле для инвалидов. Это так мило. Думаю, что я уже достаточно окрепла. Мозги мои шевелятся гораздо медленнее, но раньше я просто боялась за свою голову. ..."Вы перетрудились, — говорит [мой врач], — Вы должны дать себе отдых". Вот так! И это — при всей той работе, что лежит на мне! "Будет с вас ваших писаний, — говорит, — теперь катайтесь". Легко ему говорить, ну да всё равно, я должна привести в порядок третий том [Тайной] Доктрины, да четвёртый едва начат. ...Не бойся. Опасности больше нет. Пусть вырезки из газет, которые прилагаю к письму, послужат тебе утешением. Только посмотри, как народы превозносят твою сестру! Мой Ключ к теософии привлечёт много новых прозелитов, а Голос Молчания, хоть и небольшая книжица, становится просто теософской библией. Это и вправду великолепные афоризмы. Я могу так говорить, потому что, как ты знаешь, я их не выдумала! Я только перевела их с телугу, древнейшего южно-индийского языка. Это три трактата о нравственности, излагающие моральные принципы монгольских и дравидских мистиков. Некоторые афоризмы изумительны по глубине и красоте. Здесь они произвели настоящий фурор, и я думаю, они привлекут внимание и в России. Не переведёшь ли ты их? Вот было бы замечательно!» [264].

Когда в журнале Путь в 1895 году было опубликовано это письмо, редактор — У. Джадж — добавил: "Морской воздух пошёл ей на пользу, но сил хватило ненадолго. Уже в конце апреля ей снова запретили работать, что было для неё настоящей пыткой, потому что с угасанием физических сил активность её умственной деятельности, казалось, только возрастала" [265]. В Приложении к Теософу за июнь 1890 года Олкотт извещает о состоянии Е.П.Б.:

«Последние сообщения м-ра Мида о здоровье Е.П.Б. внушают серьёзные опасения. Она была так больна, что не смогла даже написать редакционную статью для майского Люцифера. Её личный врач д-р З.Меннелл, преданный ей и очень способный, пишет мне, что приехать сюда [в Индию] в декабре без риска для жизни она не сможет — хотя мы с ней уже всё обговорили. Именно сейчас, по его словам, она переживает жестокий кризис, от исхода которого зависит — жить ей или умереть. Каждое признательное азиатское сердце будет горячо молиться о том, чтобы чаша весов склонилась в нужную сторону. Другой "Е.П. Б." просто нет» [266].

У Блаватской была веская причина выздороветь. Движение расширялось, штаб-квартира Британской секции ТО должна была вскоре переехать с Ланздаун-Роуд в более просторные помещения на Авеню-Роуд, в другом конце Лондона, рядом с Риджентс-парком. К переезду в июле готовились уже за много месяцев. В усадьбу входил также дом Анни Безант, предоставленный ею в распоряжение Общества. В апреле 1890 года Е.П.Б. пишет Вере:

«Мне запрещено теперь работать, но всё равно я ужасно занята, перебираюсь с одного конца Лондона на другой. Мы сняли три отдельных дома, соединённых садом, на несколько лет: Авеню-Роуд, 19, с разрешением на пристройки. Я строю лекционный зал, вмещающий триста человек; зал задуман в восточном стиле, из полированного дерева, и облицован кирпичом, чтобы холод не проникал, без потолка внутри, крышу будут поддерживать балки, тоже из полированного дерева. Один из наших теософов, художник, собирается расписать его аллегорическими символами и картинами. Это и впрямь будет великолепно!» [267].

Как пишет Олкотт, "Р. Мейчелл, художник, расписал сводчатый потолок символами шести великих религий и зодиакальными знаками" [268]. В наше время на рождественских открытках символы шести мировых религий встречаются часто; в те времена ЭТО Было нечто неслыханное.

Торжественное открытие состоялось 3 июля. Е.П.Б. пишет сестре:

«В конце залы водрузили огромное кресло для меня, я восседала на нём, как на троне. Я с трудом держалась, так мне было нехорошо, подле меня был мой доктор на случай, если лишусь чувств... Собралось человек пятьсот, почти вдвое больше против того, что она может вместить... И вообрази моё изумление, когда в первом ряду мне указали на м-с Бенсон, жену архиепископа Кентерберийского, которому мой Люцифер адресовал "братское послание". Ты, конечно же, помнишь его? К чему мы идём! С речами выступали Синнетт и прочие, но, конечно же, никто не мог сравниться с Анни Безант. Боже, как эта женщина говорит! Надеюсь, ты услышишь её сама. Она теперь соредактор мой в Люцифере и президент Ложи Блаватской. Синнетт остаётся президентом одной лишь Лондонской ложи. Что же до меня, то я теперь самый что ни на есть теософский папа: меня единодушно избрали президентом всех европейских теософских филиалов [269]. Но что мне с того?.. Побольше бы здоровья — вот это было бы дело. А почести и титулы не для меня» [270].

Большая часть сотрудников штаб-квартиры Общества поселилась там же, на Авеню-Роуд. Безант так описывает этот период:

«Правила, заведённые в доме, были — и остались — очень простыми, но Е.П.Б. настаивала на том, чтобы наша жизнь была предельно размеренной. Мы завтракали в 8 часов, потом работали с перерывом на ленч в час дня до ужина в 7. После ужина все дела, касающиеся Общества, отставлялись в сторону, и мы собирались в комнате Е.П.Б., где обсуждали наши планы, получали наставления, слушали, как она объясняет самые запутанные вопросы. В полночь все огни в доме гасли. Сама она писала безостановочно; постоянно недомогающая, но с непреклонной волей, она заставляла своё тело служить ей... В роли учителя она была удивительно терпелива, объясняя одну и ту же вещь по-разному снова и снова, но если её объяснение всё равно не доходило, она откидывалась на спинку кресла: "Бог мой (лёгкое "Mon Dieu" иностранки), — неужто я совсем дура, коль вы никак не поймёте?" "Ну-ка, вот вы, вы, — обращалась она к кому-нибудь, на чьём лице читались робкие проблески понимания, — объясните этим олухам царя небесного, что я имею в виду". Если ученик подавал надежды, она безжалостно боролась с его тщеславием, самомнением, претензиями на обладание знанием; острые стрелы иронии разили любое притворство. Других она гневной насмешкой пробуждала от летаргии; она в полном смысле слова сделала себя орудием для подготовки учеников, при этом её совершенно не волновало, что они или кто-то другой станут думать о ней, лишь бы это шло им на пользу» [271].

Джордж Мид, на себе испытавший её метод обучения, рассказывает: