Часть VI. ГОРИЗОНТЫ ОТКРЫВАЮТСЯ НА ЗАПАДЕ 11 страница

Редактор лондонского журнала "Ревью оф ревьюз" Уильям Стед писал в выпуске за июнь 1891 года:

«Среди множества разнообразных духовных учителей, внимать которым мне доводилось за время моей пёстрой журналистской карьеры, госпожа Блаватская была одной из самых оригинальных. Находятся люди, которые полагают, что разделались с теософией, отпустив шутку-другую о чайной чашке**.. Однако мы в долгу перед ней за нечто гораздо более значительное, нежели удвоение чашек. Благодаря ей наиболее образованные и трезвомыслящие мужчины и женщины нашего поколения смогли поверить, — притом поверить настолько, чтобы не бояться насмешек и презреть преследования, — что в невидимом мире, окружающем нас, существуют разумы, чьи познания истины намного превосходят наши собственные, и что, более того, человеку по силам общаться с этими скрытыми и молчаливыми разумами и учиться у них Божественным тайнам Времени и Вечности... Вот это действительно великое достижение, и именно над ним заранее можно было бы посмеяться как над чем-то невозможным. И всё же она сотворила это чудо. Госпожа Блаватская, русская... заставила видных англо-индийцев поверить в её теософскую миссию в самый разгар русофобии, а на закате дней ей удалось обратить в свою новую — старую религию Анни Безант, которая прежде много лет выступала в авангарде воинствующего атеизма. Этих двух достижений уже достаточно, чтобы назвать её женщиной выдающейся... Госпожа Блаватская, в век материалистических и механистических воззрений, сумела [добиться] того, что род исследователей и экономистов допустил по крайней мере наличие концепции, что всё материальное суть не более чем преходящая иллюзия и что существует только духовное. Госпожа Блаватская также укрепила — едва ли не создала заново — во многих умах ощущение того, что наша земная жизнь есть не что иное, как испытание. С этой точки зрения её учение по духу гораздо ближе Новому Завету, нежели большинство псевдохристианских учений нашего времени. Она раздвинула горизонты сознания и вселила в самое сердце Европы девятнадцатого столетия ощущение беспредельной, безграничной тайны, характерное для некоторых восточных религий» [296].

В другой статье Стед добавляет:

«Истинно или ложно учение о перевоплощении, однако вплоть до последнего десятилетия рядовой представитель Запада вообще не задумывался о нём. Теперь положение изменилось. Множество людей, по-прежнему отвергающих перевоплощение как нечто недоказанное, начинают признавать ценность такой гипотезы, объясняющей многие загадки человеческого существования... вне всякого сомнения, положительное отношение к идее перевоплощения расширило кругозор масс... И это поистине великое достижение навсегда будет связано с именем госпожи Блаватской» [297].

Нью-йоркская ежедневная газета "Трибьюн" так откликнулась 10 мая 1891 года на кончину Е.П.Б.:

«Едва ли какая-нибудь из женщин наших дней была так оклеветана и опорочена, как госпожа Блаватская, но хотя она и пострадала от злобы и невежества, имеется множество признаков того, что дело её жизни себя оправдает, выстоит и ещё послужит добру... Жизнь г-жи Блаватской была примечательна сама по себе, но не место и не время сейчас говорить о превратностях этой жизни. Скажем лишь о том, что почти двадцать лет она посвятила распространению учений, фундаментальные принципы которых носят самый возвышенный этический характер. Какой бы утопичной ни казалась кому-то попытка в девятнадцатом веке разрушить барьеры рас, национальностей, каст и классовых предрассудков и привить дух братской любви, к которой величайший из Учителей призывал в первом веке, в благородстве этой цели может сомневаться лишь тот, кто отвергает христианство. Г-жа Блаватская полагала, что возрождение человечества должно зиждиться на развитии альтруизма. В этом она была заодно с величайшими мыслителями не только нашего, но и всех времён... Уже потому только учение её заслуживает, чтобы те, кто приветствует всё направленное к добру, отнеслись к нему с самым искренним и серьёзным вниманием. Ещё в одной области... она проделала важную работу. Можно сказать, что никто из нынешнего поколения не сделал так много, чтобы заново открыть сокровища восточной мысли, мудрости и философии, так долго остававшиеся тайной за семью печатями. Никто не сделал столько, сколько она, чтобы разъяснить глубокую религию мудрости, выявленную на протяжении веков неизменно деятельной мыслью Востока, и чтобы вынести на свет древнейшие литературные памятники, масштаб и глубина которых так изумили западный мир, воспитанный в том ограниченном представлении, что в области абстрактной мысли Восток способен лишь на грубые и примитивные построения. Её познания в восточной философии и эзотеризме были исчерпывающими. Ни один честный ум не может усомниться в этом по прочтении двух её главных работ. На самом деле она нередко прокладывала путь туда, куда могли проследовать за ней лишь немногие посвященные, но общий дух и направленность всех её сочинений — целительные, вливающие бодрость и стимулирующие. Она неустанно стремилась научить мир тому, в чём он больше всего нуждается и нуждался всегда, а именно — необходимости самоподчинения и работы на благо других. Разумеется, среди почитателей своего "я" такое учение ничего, кроме неприятия, не вызывает, и у него, пожалуй, мало шансов на общественное признание, не говоря уже о применении в жизни. Но мужчина или женщина, добровольно отказавшиеся от всех личных целей и притязаний в пользу таких убеждений, конечно же, заслуживают уважения, даже со стороны тех, кто не способен в той же мере следовать зову более высокой жизни. Труд г-жи Блаватской уже дал свои плоды, и в будущем, бесспорно, принесёт ещё более значительные и благотворные результаты. Внимательные наблюдатели уже давно отметили, что многие направления современной мысли испытали это воздействие. Более широкая человечность, раскрепощение мышления, готовность исследовать древние философии с более достойных позиций — всё это напрямую связано с её учением. Таким образом, г-жа Блаватская оставила свой след в современной истории. То же будет и с её работами... и если не сейчас, то когда-нибудь в будущем возвышенность и чистота её целей, мудрость и глубина её учения будут восприняты полнее, к вящей славе её, которую она по справедливости заслужила» [298].

Глава 17. «А вы знали госпожу Блаватскую?»

Эдмунд Рассел, американский художник, встречался с Е.П.Б. в Лондоне в конце 80-х годов прошлого века. Она называет его «"наш общий друг", знаменитый Эдмунд Рассел». О Расселе упоминает Йейтс в письме к Кэтрин Тайнан, написанном в сентябре 1888 года: "На днях я познакомился с весьма любопытным и занятным человеком... Это самая интересная личность из всех, встреченных мною у госпожи [Блаватской] за последнее время..." [299]. Следующий далее рассказ составлен по материалам четырёх очерков Рассела о Е.П.Б. [300].

«Я прочел многое из того, что было написано о Елене Петровне Ган-Блаватской, но, судя по этим статьям, их авторы и в глаза её не видели. Они пытаются понять её характер не больше, чем африканский охотник — свою добычу, когда, охваченный азартом, он гонит её к западне. Всё подчинено стремлению доказать, что она — шарлатанка. Каковой она никоим образом не была. Или божество, быть которым она столь же категорически отказывалась. Она и вправду была крупным зверем. В последние годы её жизни на Ланздаун-Роуд... у меня была возможность наблюдать её при самых разных обстоятельствах. Я не был одним из активных работников, но всё же входил в её эзотерический кружок. Будучи человеком со стороны, художником, к тому же самым молодым из её последователей, я, похоже, забавлял её, и она была со мной очень откровенна. Она уже давно совершенно отошла от дел светских. Люди, которые хотели её видеть, просто приходили к ней. Женщина, медлившая у порога: "Я боюсь войти. Я дрожу при мысли, что увижу её", — вскоре уже сидела подле неё. ОНА УДЕРЖИВАЛА ЛЮБОВЬЮ, НЕ СТРАХОМ Гости её могли бы составить целый этнологический конгресс: итальянские и русские офицеры-бенгальцы-брамины патриархи греческой церкви-мистики со всего света. Все ощущали её проницательность и мощь. Всех пленяла её универсальность. Она помогала людям мгновенно раскрыться с самой лучшей стороны. Это давало им возможность с новой силой почувствовать, что перед ними человек, способный разглядеть их подлинную суть, не обращая внимание на всё мелкое и ничтожное, чему другие придают столько значения. Естественно, что пленников догмы, заглатывающих Иону — и кита в буквальном смысле, пугало её толкование символизма, они чувствовали себя неуютно, столкнувшись с её логикой и глубинными познаниями, и уходили, называя её "ужасной женщиной". Их жёны иногда признавались: "Мы не одобряем её — но всё равно любим". Я хорошо помню её сестру, г-жу Желиховскую, которая, бывало, подолгу гостила у неё. Tres grande dame*, седовласая женщина с аристократическими манерами, державшаяся с подобающим достоинством, была известна в русском высшем свете. Сама госпожа, когда хотела, тоже могла блеснуть изысканными манерами, однако редко утруждала себя этим. Её отличала простота, свойственная тем, в ком живёт царственный дух, поступающий, как ему заблагорассудится. Когда ей хотелось втянуть кого-то в дискуссию, она делала вид, что недостаточно хорошо знает английский, но чем дальше, тем увереннее владела она и языком, и ситуацией. Было забавно наблюдать за её интеллектуальным поединком — тонким, изящным, напоминающим перекрёстный допрос, — с каким-нибудь журналистом, явившимся, чтобы поймать её в ловушку. В таких случаях она напускала на себя глуповатый вид... ещё чуть-чуть — и её можно было бы счесть придурковатой. Сначала она вынуждала его выложиться на всю катушку, а потом шаг за шагом отвоёвывала свои позиции, нанося бомбовые удары, пока, наконец, не разбивала его в пух и прах. Потом она, сердечно смеясь, брала его за руку: "Вы чудесный парень — заходите почаще — буду всегда рада!" Я был свидетелем того, как во время спора она вдруг стукнула себя кулаком по лбу и воскликнула: "Ну и дура же я! Мой дорогой друг, простите меня — вы правы, а я ошиблась". Многие ли способны на такое? В одной рецензии утверждалось, что никакой теософии вообще не существует и что великая тайная доктрина — её собственное изобретение, на что госпожа сказала: "В таком случае я бы сняла шляпу перед Е.П.Б. Я всего лишь переписчик, а меня объявляют творцом! Это больше того, на что я претендую!" Абсолютно равнодушная к сплетням, она никогда не утруждала себя опровержениями. Как-то она сказала мне: "Грязь лилась на меня так долго, что теперь я даже не пытаюсь открыть зонтик". Её идеалом было самадхи, или богосознание. Она была железным бруском, раскалённым докрасна, который уподобляется огню, позабыв о своей природе. Большинство людей постоянно поглощены потребностями и удовольствиями своей низшей натуры. А для неё, казалось, не существует ни личных потребностей, ни удовольствий. Часто она по полгода не выходила из дому. Даже чтоб прогуляться по саду. Воздействием её личного примера объясняется секрет столь поразительного роста и распространения Теософского движения. Она жила великой истиной, а её называли обманщицей; она была необыкновенно щедра, а её считали мошенницей; любое притворство вызывало у неё отвращение, а из неё сделали Королеву плутов. Она хорошо знала свою Библию, хотя та была для неё лишь одной из многих священных книг, которые все были для неё священными; своей теософией — богомудрием или благомудрием — она учила нас относить понятие "религия" к тем словам, которые не имеют множественного числа, и, похоже, этот взгляд понемногу входит в жизнь. Она была глубочайшим знатоком универсальных аналогий, а некоторые её интерпретации просто поразительны. Последние слова Христа: "Или, Или! лама савахфани?"** — слова, в которых многие видят лишь скорбь, а некоторые... отречение от своей миссии, она превратила в ликующее: "Боже мой! Боже мой! Как Ты восславил меня!" [301]. Она была последним из мастодонтов. Её можно сопоставить лишь с пещерными храмами Индии. То была Элефанта или Аджанта, увенчанная куполом с поблёкшими фресками немеркнущей славы. Я знал многих, кто был под стать богам по своим достоинствам, — Сальвини, Гладстон, Роберт Браунинг, Уильям Моррис, Роден, Сара Бернар, — однако у них не было её космической мощи, хотя все они излучали такое же детское обаяние в минуты, свободные от рутины. Великие всегда остаются детьми и время от времени позволяют себе вырваться из клетки. Несомненно, она была величайшей из всех, кого я встречал. Даже её враги — а их у неё хватало — признавали это. Люди, привыкшие жить в мире условностей, не могли понять в ней отсутствие позы. Её постоянных превращений из смеющегося ребёнка в глубокомысленного старца. Это было неприлично. Сами они никогда не сбрасывали маску. Она походила на мужчину — женщину — льва — орла – черепаху – жабу – космическое — на все вещи в мире сразу. Внешне в ней было что-то от тех странных чудищ, которых рисовал Блейк; их одежды, волосы, жесты кажутся частью окружающих их скал и деревьев; они подпоясываются Зодиаком и общаются с богами. Иногда, в минуты покоя, на её казацком лице проступала печаль великого существа, обременённою земной жизнью, но обыкновенно на этом лице отражалась радость. Ничто не могло озлобить её. В ней не было трагического, как его понимали греки. Спасительный шекспировский юмор, полный изящества, золотой сияющей нитью пронизывал мрачнейшие её настроения. В Америке мне довелось выступать в одном городе вместе с известной леди, той самой Мэри Э. Ливермор***. В честь нас обоих был дан обед, на который пригласили почти всех духовных лиц города. Как и полагалось, миссис Ливермор вошла под руку с хозяином дома. Я — с хозяйкой. Стол был очень длинный. Мы сидели далеко друг от друга. Достопочтенные священнослужители принадлежали к различным конфессиям. Было ужасно скучно. Чтобы званый обед удался, есть только один способ — затеять общий разговор. Я предоставил событиям развиваться своим чередом до середины трапезы, а потом, воспользовавшись затишьем: — "Миссис Ливермор! А вы знали госпожу Блаватскую?" Эффект был магический. Все встрепенулись. С этой самой минуты все вдруг сделались блестящими собеседниками, нападая или защищая, и я только диву давался, как основательно святые отцы изучили её взгляды. И до какой степени они были знакомы с тем, что она делала. Хотя они и не одобряли её доктрины en bloc****, свет её проник в их святая святых, и "Письмо к архиепископу Кентерберийскому" достигло адресата. Время от времени я слышу о ком-то, кто "не любит" её или ей завидует. Точно так же можно не любить элгиновские мраморы***** или завидовать Сфинксу. Дух её оставался таким же лёгким и сияющим, как и дух Уильяма Блейка, который на склоне лет, после бесконечных лишений, никем не признанный, сказал одной маленькой девочке: "Моя дорогая, я могу только пожелать, чтобы твоя жизнь оказалась такой же прекрасной и счастливой, как у меня"».

Часть VII. СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ

Глава 1. Сферы влияния теософии

Вскоре после смерти Е.П.Б. Джадж вспоминал:

«В Лондоне я как-то спросил её, какова вероятность привлечения людей в Теософское общество, если учесть, сколь ничтожно число его членов по сравнению с миллионами тех европейцев и американцев, которые ничего о нём не знают и знать не хотят. Откинувшись в своём рабочем кресле, она сказала: "Поразмыслите-ка и вспомните 1875 год и после, когда ваши мысли как будто никого и не интересовали; а теперь, — вы только посмотрите, сколь широко разошлись теософские идеи, как бы их ни клеймили, и это не так уж плохо. Мы ведь работаем не только для того, чтобы люди могли называть себя теософами, но чтобы дорогое нам учение оказало влияние на мысль этого века и продвинуло её вперёд"» [1].

Некоторых сторон этого влияния мы уже коснулись. Теперь же рассмотрим, как влияла теософия на науку, религию, искусство, психологию и прочие области человеческой деятельности в конце девятнадцатого и двадцатом веках.

В этой части книги приводятся свидетельства того, что в Тайной Доктрине Е.П.Б. предвосхитила многие грядущие научные открытия. Она, впрочем, не претендовала на роль первооткрывателя, ибо считала себя не более чем проводником мудрости, известной древним, которую сама узнала от своих учителей. Не притязала она и на то, что всегда была предельно точна при передаче этого знания, — ни она, ни её учителя никогда не притязали на абсолютную непогрешимость.

Вполне естественно предположить, что в двадцатом веке влияние Е.П.Б. с особенной силой проявилось среди теософов в разных теософских объединениях [2]. Но тема эта слишком обширна, чтобы пытаться изложить её здесь хотя бы в общих чертах.

Влияние Е.П.Б. обнаруживается порой в самых неожиданных областях, что явствует, например, из письма главы епископальной епархии Лос-Анджелеса Эрика Блуа, ныне отошедшего от дел. Письмо написано 18 ноября 1971 года на официальном бланке и адресовано Борису Цыркову:

«С Вашей стороны было весьма любезно послать мне экземпляр [работы] « Е.П.Б. и "Тайная Доктрина"». Я с удовольствием читаю её. Много лет назад "Тайная Доктрина" открыла мне новые горизонты, о чём, по-моему, я уже говорил Вам раньше, и я бесконечно благодарен за это. Изложенные в "Тайной Доктрине" идеи, даже если они восприняты лишь отчасти, избавляют от того отчаяния, которое столь легко пробуждают в нас недуги нашего мира. "Лучшее ещё впереди", — сказал Браунинг, и мы, удостоенные привилегии служить человечеству под руководством великих Учителей, уверены в этом. День Брахмы ещё не воссиял во всей своей славе».

В качестве другого примера можно назвать раввина Джошуа Либермана, известного в 40-е и 50-е годы нашего века своими выступлениями по многим каналам американского радиовещания. В одной из передач он упомянул несколько книг, в которых черпал вдохновение, в том числе книгу Роберта Кросби "Дружелюбный философ". Радиослушатели были бы удивлены, узнав, что в подзаголовке её значится: "Письма и беседы о теософии и теософской жизни".

В 1909 году Кросби основал Объединённую ложу теософов. Говоря о деятельности Е.П. Блаватской с 1875 года и до её смерти, Кросби отмечал:

«В те годы завершился первый 5000-летний период Кали-юги, начавшийся со смертью Кришны, Учителя "Бхагавадгиты". Шёл также цикл, когда в последней четверти каждого века Великая Ложа [Учителей] предпринимает попытку донести до человечества лучшие идеи через Учителей или их учеников» [3].

Примечательные события происходили тогда в области религии и науки, и все они, похоже, были связаны с влиянием Е.П.Б. и её учителей.

Глава 2. Всемирный парламент религий

В сентябре 1893 года на Всемирной выставке в Чикаго, приуроченной к празднованию 400-летия открытия Америки Христофором Колумбом, происходило нечто поистине уникальное — Парламент религий всего мира. Рассказывает видный исследователь "американского" буддизма Рик Филдс:

«Чтобы разместить всю экспозицию, на берегах озера Мичиган был выстроен целый город. Блистательные дворцы "белого города" напоминали о великих империях прошлого — Греции, Риме, Египте, Италии времён Ренессанса... Организаторы разослали по всему миру более десяти тысяч писем [с приглашениями], и отклик на них превзошёл самые оптимистические ожидания».

Открывая Парламент религий, его председатель Джон Генри Бэрроуз отметил: "Подобно белому свету Небес, религия распалась на множество разноцветных фрагментов, преломившись в призмах человеческого восприятия. Одна из задач Парламента религий — вернуть это многоцветное сияние к белому свету небесной истины" [4].

Члены многочисленных христианских конфессий никогда прежде не собирались вместе, а представителей главных религий Востока никогда ещё не приглашали на Запад. Е.П.Б., отдавшая столько сил во имя достижения подобного согласия, наверное с радостью приняла бы участие в работе Парламента.

Нет ничего удивительного в том, что некоторые христианские конфессии отказались принять в нём участие. Так, глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский заявил, что "христианская религия есть единственная Религия", и добавил, что не понимает, "как может эта религия считаться участником Парламента религий, не признав тем самым равенство всех возможных участников и равноправность их позиций и притязаний" [5].

На открытии с приветственными речами выступили протестантские лидеры, католический кардинал из Нью-Йорка, раввины, святые мужи и пандиты с Востока. Профессор Карл Джэксон в книге "Восточные религии и американская мысль" пишет:

«Ряд делегатов из Азии были теософами, в том числе Киндза Хираи и Дхармапала, главные представители буддизма на этом конгрессе*. В речи [Хираи] "О синтезе религии" говорилось о грядущем слиянии всех религий, и в этом явственно угадывалось влияние теософии. Дхармапала... был ещё более тесно связан с теософией: он был преданным помощником и личным секретарём Олкотта в работе на Шри-Ланке.

Теософом был прежде и самый эксцентричный делегат Парламента Александр Рассел Уэбб, или "Мохаммед" Уэбб, как он предпочитал называть себя... Олкотт, который разговаривал с Уэббом в 1892 году, вскоре после его отставки с поста американского посла в Маниле, утверждает, что Уэбб был "горячим защитником буддизма" за "несколько месяцев до того, как принял ислам". На вопрос о причине такой перемены во взглядах Уэбб сообщил Олкотту, что "хотя он и сделался мусульманином, он не перестал быть убеждённым теософом", и что "ислам, как он его понимает", находится "в полном согласии" с теософией. Пылкая защита Уэббом ислама произвела в Парламенте сенсацию. Присутствовал на конгрессе и профессор Г. Н. Чакраварти, который вместе с Вивеканандой представлял в Парламенте индуизм...» [6].

Дхармапала и Чакраварти представляли одновременно и Теософское общество. Среди других делегатов-теософов были Уильям Джадж и Джирах Бак из Соединённых Штатов, Анни Безант и Изабел Купер-Оукли из Англии.

Какое-то время казалось, что Теософскому обществу вообще будет отказано в представительстве. Сначала заявление на участие попало в Комитет Общества психических исследований, но его председателем оказался Эллиот Коуз, так что на положительный ответ можно было и не рассчитывать. Тогда ТО отослали в Комитет моральных и социальных реформ, которым руководила сестра Коуза! В результате прошло шесть месяцев, а ТО по-прежнему не имело представительства на Парламенте.

Наконец в апреле 1893 года Джордж Райт, представитель ТО в Чикаго, был вызван к председателю Парламента. Райт рассказывает: "У меня перехватило дыхание, когда он сообщил мне, что Комитет по религиям единодушно согласился предоставить ТО возможность провести свой собственный конгресс в рамках Парламента, а я назначен председателем организационного комитета" [7].

Уильям Джадж, международный вице-президент ТО, инициатор участия теософов в Парламенте, был назначен председателем Теософского конгресса. На конгресс отвели два дня, 15 и 16 сентября. Но желающих присутствовать оказалось столько, что Парламент дал согласие ещё на два дополнительных собрания в конце недели, причём одно из них разрешили провести в наиболее удобное время, в восемь вечера. На последнем собрании были заняты все четыре тысячи мест, сотни людей стояли у стен и в проходах между рядами. Анни Безант посвятила две лекции идеям кармы и перевоплощения, связав их с социальными проблемами; несколько других ораторов-теософов также уделили много внимания этим идеям. На основном Парламенте Джадж выступил с обширной лекцией об "утерянном звене христианства", как он часто называл учение о перевоплощении. На следующий вечер, также на Парламенте, он рассмотрел это учение с точки зрения универсального закона циклов. Его речь была прервана одним из распорядителей Парламента — пресвитерианским священником, объявившим, что поскольку в пресвитерианской секции никого нет, то часть присутствующих, по-видимому, оказалась здесь явно по ошибке и их просят немедленно перейти в другой зал. В огромной аудитории никто даже не шелохнулся! [8].

В заключительной речи при закрытии Парламента Дж. Г. Бэрроуз заявил:

«Парламент показал, что христианство по-прежнему остаётся великим движителем человечества... что нет учителя, равного Христу, и нет Спасителя, кроме Христа... Представителям Востока не следует истолковывать ту учтивость, с которой их принимали здесь, за готовность американского народа заменить восточной верой свою собственную» [9].

Однако историк Карл Джэксон обнаружил, что не все отзывы носили подобный характер:

«Наблюдатели постоянно отмечали благоприятное впечатление, которое оставляли лекторы из Азии. Утверждая, что Парламент стал "фактом", с "принципами и уроками" которого американское христианское сознание "больше не сможет не считаться", Флоренс Уинслоу приписывает это воздействие главным образом "сильным личностям" тех, кто представлял на нём индуизм, буддизм, конфуцианство и синтоизм. Их "серьёзность, энергичность, преданность и духовность" в пух и прах разбили убеждение, что восточные религии "падут или исчезнут бесследно" перед торжествующим христианством. Она с похвалой отозвалась о Дхармапале как о "кротчайшем из людей, почти христианине в своём почтении к Христу", и она же называет Вивекананду "одним из самых образованных людей" своего века и "великолепным оратором"».

На Люси Монро, освещавшую ход Парламента... Дхармапала и Вивекананда произвели сильнейшее впечатление. Она назвала их "самыми яркими фигурами в Парламенте" и высказала предположение, что "наиболее ощутимым результатом" работы Парламента было "чувство, возникшее по отношению к иностранным делегациям". "Англоязычная аудитория воочию убедилась в том, как нелепо поручать полуобразованным богословам поучать мудрых и эрудированных представителей Востока" [10].

Как далека эта точка зрения от взглядов, господствовавших на Западе каких-нибудь восемнадцать лет назад, когда Е.П.Б. начинала свою общественную деятельность, выступая против представления об азиатах как о невежественных дикарях, а об их религии — как о шутовском наряде, скроенном из лоскутов суеверий. Впрочем, попытки подобного рода предпринимались и до неё. Американские трансценденталисты Эмерсон, Торо и Уитмен открыто говорили о своём восхищении Востоком. Можно упомянуть и сэра Эдвина Арнолда, автора знаменитой поэмы о жизни Будды "Свет Азии" и перевода Бхагавадгиты, вышедшего под названием "Небесная Песнь", — это английское переложение древнего памятника религиозно-философской мысли Индии очень любил Ганди.

В одном из интервью сэра Эдвина спросили, был ли он знаком с г-жой Блаватской. Он ответил:

«Я хорошо знал г-жу Блаватскую, я знаком и с полковником Олкоттом, и с А. П. Синнеттом, и у меня нет сомнений, что теософское движение оказало мощное воздействие на человечество. Оно заставило огромное количество людей понять то, что всегда понимала Индия, — важность вещей незримых. Истинная вселенная — та, которую мы не видим, и самый простой индийский крестьянин впитывает это с молоком матери. Теософы внушили нынешнему поколению мысль о необходимости признать существование незримого. Чувства крайне ограниченны, и каждому следует знать, что за пределами чувств простирается неограниченное поле для совершенствования» [11].

В книге настоятеля собора в Калгари преп. Пэджета читаем: "Едва речь зашла о г-же Блаватской, сэр Эдвин упомянул о своём знакомстве с ней и о её выдающихся познаниях" [12].

 Е.П.Б., в свою очередь, высоко ценила Арнолда. Так, в завещании от 31 января 1885 года она просит друзей собираться ежегодно в день её смерти и читать отрывки из "Света Азии" Арнолда, а также из Бхагавадгиты [13]. Этот день празднуется теперь теософами во всём мире как День Белого Лотоса. Название это придумал полковник Олкотт: в первую годовщину смерти Е.П.Б. в Адьяре необыкновенно пышно цвели лотосы [14].

Глава 3. Наука и «Тайная Доктрина»

В 1988 году, сто лет спустя после выхода в свет "Тайной Доктрины", в Соединённых Штатах, Европе и Индии состоялся ряд симпозиумов, посвященных этой книге. Ведущий американский теософ Джерри Хейка-Икинз, выступая в Калвер-Сити (Калифорния), сказал:

«Книжный обозреватель, получивший в 1888 году Тайную Доктрину, едва ли предполагал, что её жизнь окажется такой долгой. Этот объёмистый труд в полторы тысячи страниц, изобилующий восточными философскими и религиозными терминами, слишком расходился с западной наукой девятнадцатого века и её теперь уже отвергнутыми теориями. Однако Тайную Доктрину и сто лет спустя всё так же переиздают и изучают... Почему же Тайная Доктрина по-прежнему продолжает влиять на современную мысль, тогда как многие другие труды давно позабыты? Не потому ли, что книга эта в действительности принадлежит двадцатому веку, опередив своё время на сто лет?.. Если бы автор Тайной Доктрины не смогла предвосхитить многие научные открытия, книга быстро устарела бы, не поспевая вслед за стремительно развивающейся наукой. Сама Е.П.Б. предсказала, что "только в XX веке труд сей — пусть даже не весь, а части его — получит подтверждение" (II, 442)» [15].