Поиск альтернатив: Сигерих и Валия

Общепринятой является точка зрения, что убийство Атаульфа и наследование ему Сигериха взаимосвязаны. Сигерих, по словам того же Олимпиодора, являлся братом упомянутого выше Сара, убитого Атаульфом. Корреляция очевидна, месть осуществилась именно за Сара, к власти пришел представитель конкурирующего рода. Если это действительно так, то несомненно, эти события происходили на фоне общего роста недовольства Атаульфом в среде вестготов, и не столько собственно его проримской политикой, как считает Э. А. Томпсон, сколько ее провалами и неудачами. А. М. Хименес Гарника прибавляет к этому и оппозицию в среде романо-иберийской аристократии, встревоженной попытками сближения Атаульфа с Равенной[386].

Насколько была сформирована традиция наследования в руководстве разнородным войском, называющимся вестготами, можно судить по словам Олимпиодора. Последний говорит об устном наказе Атаульфа своему брату продолжать мирную политику по отношению к империи и выдать Плацидию требовавшему ее Констанцию[387]. Отсюда явно, что сам Атаульф предполагал своего брата наследником власти над вестготами. Следовательно, принцип наследования в роде существовал как сеньоратный – у Атаульфа были дети, однако он говорит о брате как о правопреемнике. Имя и судьба этого брата неизвестны, поскольку, как было сказано выше, управление вестготами перешло к Сигериху, брату Сара, вероятно, в результате внутриготского соперничества родов.

Как верно отмечает Х. Вольфрам, то, что Сигерих вообще оказался во главе вестготов вопреки предполагаемому наследнику, свидетельствует об определенной поддержке его рода в среде готов[388]. Однако, учитывая, что и сам Сигерих был убит своими же людьми спустя семь дней правления, следует предполагать, что признание его королем не было всеобщим и, вероятнее всего, являлось результатом кулуарного заговора, негативно воспринятого большинством знати и вестготов[389]. О том, что Сигерих был не уверен в прочности своего положения, говорит и то, что он начал свое правление с убийства детей Атаульфа и, по всей видимости, его брата, как полагает П. Хизер[390], хотя, как упоминалось, в источниках судьба брата не отражена. Таким образом, Сигерих осуществлял кровную месть – значительно жестче, чем Атаульф по отношению к нему – и, что, очевидно, самое важное, ликвидировал своих соперников в борьбе за власть.

Действия Сигериха выглядят поспешными и противоречивыми. По словам Олимпиодора, он подверг унижению и осмеянию Галлу Плацидию, главный козырь вестготов в отношениях с Равенной на этот момент – и однако же, как свидетельствуют Орозий и Исидор Севильский, Сигерих подобно Атаульфу стремился с мирному договору с императором[391]. Это противоречие является затруднением для исследователей, которые вынуждены отбрасывать какой-либо из источников, чтобы определить позицию Сигериха. Так, Д. Клауде полагает, что Сигерих был последовательным противником Рима и отстаивал традиционную родовую идентичность вестготов, Орозий же, по его мнению, был недостаточно информирован и допустил контаминацию с другими готскими правителями[392]. Э. А. Томпсон, напротив, убежден в полной идентичности целей Атаульфа и Сигериха в отношениях с императором, считая, что именно этим, а не узурпацией власти, было вызвано его убийство[393]. Однако если доверять сообщению Олимпиодора об издевательствах над Галлой Плацидией, то никакой речи о целенаправленном курсе Сигериха на установление договорных отношений с Равенной быть не может. Достижение мира в этом случае скорее относится к взаимодействию с местной романской знатью, недовольной усилением влияния имперского центра благодаря активности Плацидии.

В целом же мотивы и цели Сигериха скорее эмоциональны, нежели действительно продуманны. Он сомневается в поддержке вестготов, вряд ли имеет много сторонников среди готской элиты, его род традиционно враждебен роду Алариха, с которым идентифицируют себя вестготы. В конечном итоге происходит именно то, чего он боялся – его также убивают его же собственные приближенные, по словам Орозия. Действительно, Сигерих, спонтанно и не вполне ожиданно даже для себя самого захвативший власть, мстительный, недоверчивый и действующий из сиюминутных интересов, не устраивал никого, даже собственное окружение.

После убийства Сигериха его преемником стал Валия, чье происхождение и карьера не отражены в источниках. П. Хизер утверждает, что никто из предводителей вестготов после Атаульфа не был связан с ним кровными узами[394]. Это общее мнение, однако оно основано на буквальной трактовке источников: если нет сообщений о родстве, следовательно, такового не было. Здесь следует признать отсутствие подобных сведений, как положительного, так и отрицательного характера.

Точно так же следует относиться к словам Х. Вольфрама о победе Валии в ходе выборов над несколькими претендентами[395]. Источник, на котором основывается в данном случае исследователь – Орозий – указывает на то, что Валия стал правителем в результате выборов, и за ним это повторяет Иордан[396]. Однако ни тот, ни другой не говорят о том, что это были альтернативные выборы, и существовали какие-либо иные кандидатуры на престол, кроме Валии. Вероятно, Валия являлся компромиссной фигурой, устраивавшей вестготскую элиту, окружение Алариха и Атаульфа, его род и приближенных, и выборы или назначение, о которых говорят источники, следует понимать как совместное решение готской знати о том, кто возглавит войско и формирующийся народ.

Орозий, и вслед за ним Исидор утверждают, что целью избрания Валии было начало войны с римлянами, однако в итоге божественное провидение обратило все к миру[397]. Э. А. Томпсон следует этим сообщениям, полагая, что Валия оказался знаменем борьбы с Римом, выражая настроения значительной части вестготов, однако последние в итоге, как считает исследователь, серьезно в нем ошиблись из-за непонимания истинных целей собственного соплеменника[398]. Х. Вольфрам придерживается в этом отношении точки зрения, что если Валия изначально и собирался противостоять империи, то обстоятельства принудили его к совершенно противоположным решениям[399]. Олимпиодор во фрагментах Фотия ничего не упоминает о враждебности Валии к Риму и римлянам. Скорее всего, мотивы избрания Валии, указанные Орозием, следует понимать не как борьбу за власть антиримской партии готских традиционалистов, как это предполагает Э. А. Томпсон, а как попытку вестготов найти удачливого и активного лидера-воина, который смог бы добиться победы над Констанцием и другими потенциальными и актуальными врагами, доказав этим свой статус, авторитет, принеся славу и добычу, укрепив положение вестготов в системе отношений между племенами и народами Западной империи. Вероятно, Валия зарекомендовал себя как хороший военачальник, и это сыграло главную роль в его возвышении. Таким образом, он действительно был призван ради войны, но не целенаправленно с империей; война для вестготов, как для большинства варварских народов, непременная часть мировоззрения и образа жизни, системообразующий элемент социума; и курс Атаульфа, направляемый Плацидией, в этих условиях действительно был совершенно неприемлем, будучи равносилен стагнации и распаду вестготской идентичности.

Учитывая, что со взятия Рима прошло лишь пять лет, вряд ли можно говорить о формировании цельного, структурно консолидированного общества и соответствующей особой идентичности вестготов; однако этот процесс активно шел, чему способствовало и окружение, воспринимающее людей Алариха как Других – это относится и к италийцам, и к романо-аквитанскому и романо-иберийскому населению, и к аланам, вандалам и свевам, вторгшимся в Испанию до готов. Для становления вестготской идентичности существовала и внутренняя база: очевидно, значительная, если не абсолютно большая часть войска Алариха состояла из готов различного происхождения и представителей других варварских племен или незначительно романизированных семей с варварскими корнями. Варварское мировоззрение было доминирующим, отсюда и диалектика отношений с империей; римляне остаются ориентиром, примером для подражания и восхищения, что равным образом отражается в стремлении возвысить свой статус победой над ними. В случае Валии условием его избрания и правления была война и победа, потому что достаточно разношерстное объединение вестготов нуждалось в походах ради собственного самоутверждения и идентификации, ради создания своей исторической легенды.

В реальности же главной проблемой, с которой столкнулся Валия, была угроза тотального голода. Только этим можно объяснить сообщения Олимпиодора о том, что вестготы покупали у вандалов зерно за золото, и Орозия – об очередной неудачной попытке переправиться в Северную Африку, теперь уже через Гибралтарский пролив[400]. Э. А. Томпсон прямо указывает, и с ним согласны другие исследователи, что для Валии не оставалось другого выхода, кроме как заключить с римлянами договор на их условиях ради еды. Э. А. Томпсон также полагает, что из-за голода изменились приоритеты и в среде вестготов в целом, что позволило отойти от курса на военное противостояние[401]. Однако если обратить внимание на изложенные выше действия Алариха и Атаульфа, можно заметить, что в значительной, если не в определяющей, степени они были обусловлены логистикой, поиском пропитания и снаряжения для все увеличивающегося войска. Угроза голода была для вестготов дамокловым мечом с момента их формирования вокруг отрядов под руководством Алариха. Вряд ли что-то в этом смысле изменилось ко времени Валии. Более того, убийство его предшественника может быть также связано с тем, что Сигерих не предложил вразумительного ответа на вопрос обеспечения своих людей продовольствием, а проявил себя, лишь осуществляя свою месть и преследуя личные интересы.

Иордан характеризует Валию как человека исключительно решительного и благоразумного (Valia nimis destrictus et prudens)[402]; это единственная характеристика качеств этого человека в источниках, и представляется, что она не случайна. После находившегося под влиянием Плацидии Атаульфа и сумасбродного Сигериха, не отличавшихся ни решительностью, ни благоразумием, вестготам был жизненно необходим активный, умный и предприимчивый предводитель. Характеристика Иордана дана постфактум, но соответствует поведению Валии, его проявлениям себя как короля. Несмотря на то, что, как было сказано выше, его избранием вестготы предполагали начать войну, походы, набеги, решения Валии оказались далеки от этого. Не социальные блага и статусы, но необходимость обеспечить войско продовольствием выступает той задачей, которую он решает в первую очередь. В этом проявляется его компетенция как вождя, и создается соответствующий авторитет, который был, очевидно, достаточно высок, чтобы избежать судьбы предшественников. Судя по дальнейшим событиям, Валия был признан абсолютным большинством вестготов и пользовался достаточно широкой поддержкой.

Характерно, что он так же, как Атаульф, ценит Плацидию и первоначально не желает ее выдавать Гонорию ради заключения мира. По сути, одна из главных причин голода – блокада, которую осуществляет Констанций, условие ее снятия и мирного соглашения – выдача Плацидии. Ценность Плацидии для вестготов состоит не столько в выгодах в переговорах с римлянами, сколько в самом факте обладания ею. Заложник, принадлежащий к императорскому роду – это приз, сокровище, которым нельзя делиться и нельзя упускать, это зримое свидетельство победы и удачи, то, что возвышает вестготов над другими подобными варварскими объединениями, способствует осознанию покровительства высших сил. Поэтому прежде, чем выдать Плацидию, Валия пробует все иные возможные варианты обеспечения войска продовольствием. Очевидно, это и есть упоминаемые Олимпиодором закупки зерна у вандалов и нашедшая отражение у Орозия попытка пересечь Гибралтар и уйти в Африку. Безрезультатность этих мер была столь очевидна, а голод достиг столь широких масштабов, что в среде вестготов решение все же выдать Плацидию после этого, очевидно, не встретило сопротивления.

Условия соглашения были те же, что выдвигались Атаульфу в Аквитании – обмен Плацидии на зерно. Если для Атаульфа они оказались принципиально неприемлемы, то Валия пошел на них достаточно быстро, что свидетельствует о существенном изменении ситуации для вестготов – видимо, за прошедший период (413-416 гг.) в результате неурожаев и разорения продовольственные резервы оказались исчерпанными. Количество зерна, переданного вестготам по новому договору[403], является годовым запасом для 15-20 тыс. человек с семьями, по расчетам Х. Вольфрама[404]. Такие объемы, даже учитывая приблизительность подсчетов, говорят о критичности положения вестготов. Э. А. Томпсон и Х. Вольфрам считают этот договор капитуляцией вестготов перед имперским правительством[405]; в той мере, в которой вестготы пошли на выдачу Плацидии, это действительно так, однако, в сущности, они получили именно то, что столь долго добивался Аларих – сотрудничество и признание империи, договор и официальный статус.

По словам Олимпиодора, договор – очевидно, foedus – заключался со стороны империи представителем Гонория magister officiorum Евлупием[406], что являлось унизительным для вестготов, поскольку де факто договор заключался с курьером, чего ранее не происходило. Следует здесь заметить, что Гонорий отправляет своего особого представителя для заключения договора, не доверяя это сделать Констанцию, что говорит о сохранении значимости foedus’a как личного соглашения, привязывая вестготов именно к императору. Впрочем, Иордан сообщает о торжественном заключении договора именно между лично Валией и Констанцием, но, по всей видимости, выдает желаемое за действительное, отражая тем самым, что историческое сознание вестготов предпочитало именно такой вариант этого соглашения[407]. Косвенно это подтверждает, что для вестготов факт вынужденного заключения договора с мелким служащим был оскорблением, не нашедшим ответа и поэтому редуцированным в полную подмену персонажей.

Итак, несмотря на определенное унижение, потерю Плацидии, выдачу знатных заложников (что иногда трактуется как относящееся именно к Плацидии), вестготы получили то, чего безуспешно добивались восемь лет – зерно и статус. Дальнейшие события создают впечатление, что только это им и требовалось, чтобы осуществить свои желания. Став снова армией на службе Рима, вестготы ревностно выполняют задачу очистки Испании от множества неподконтрольных империи варварских отрядов. Как утверждает Орозий, Валия рискует собственной жизнью ради безопасности империи[408]. Представляется, что это действительно отвечает чаяниям вестготов. С поддержкой Равенны, вновь обретя принадлежность к высшей структуре, каковой была империя для готов, они выполняли то, что умели лучше всего и к чему неуклонно стремились – воевали. Очевидно, для вестготов защита империи как таковая не была принципиальна; более важными для них являются соблюдение условий договора и сам факт возможности войны, открывшейся с решением проблемы продовольствия.

Идаций говорит о резне, устроенной Валией варварам в Испании именем Рима (Wallia, rex Gothorum, Romani nominis causa intra Hispanias caedes magnas efficit barbarorum)[409]; эти же слова приводит Исидор[410]. Поскольку Идаций был современником описываемых событий, очевидно, они произвели на него большое впечатление и отличались широким масштабом. Если до этого вестготы покупали у вандалов зерно, то теперь они практически уничтожили значительную часть вандальских и аланских отрядов в Испании. В этой связи примечательно, что Иордан характеризует эту победу как бескровную (nobilitatus namque intra Spanias incruentamque victoriam…), хотя сам чуть выше утверждает, что Валия был в бешенстве из-за вандалов (Vallia si quidem, rex Gothorum, adeo cum suis in Vandalos saeviebat)[411]. Иордан предполагает, что вандалы переправились в Африку, устрашившись гнева Валии, и таким образом избежали сражения. Это является контаминацией событий, однако увеличивает роль вестготов в них, к чему и стремится Иордан.

Другое разночтение в источниках касается трактовки причин похода Валии на вандалов и аланов. Если Идаций и Исидор утверждают, что это делалось именем Рима, то Иордан говорит о мести за вероломное нападение вандалов на земли Валии[412]. Очевидно стремление Иордана показать независимость вестготов, их самостоятельность в этот период. С точки зрения формирования племенной идентичности это естественный шаг. Однако это характеризует племенную идентичность готов середины VI века, идентичность самого Иордана, но вряд ли можно говорить о складывании подобной идентичности в начале V века, времена Валии. То, что вестготы начали войну против вандалов сразу после заключения договора с империей, свидетельствует об очевидной связи этих событий. Для Иордана это оказывается уже неприемлемо, в его дискурсе эти события не связаны. Однако нельзя полагать, что точки зрения готов и римлян на войну Валии в Испании совершенно противоположны и выбирать из них какую-либо одну. Представляется, что эта война была необходима и выгодна в различных отношениях и тем, и другим. Констанций с помощью одних варваров очистил Испанию от других, сделал ее вновь римской территорией, подконтрольной Равенне. Валия и вестготы получили успешную победную войну – настолько успешную, что она названа резней.

Идаций говорит о исчезновении и разгроме вандалов-силингов и аланов в период правления Валии[413], то есть за 416-418 гг. Очевидно, вестготы в это время практически постоянно находились в походах. Валия действительно был избран для войны, и война стала основным занятием вестготов, что соответствовало их желаниям. Поскольку нет свидетельств о том, что Констанций использовал свои войска в этих действиях или каким-либо иным способом поддерживал вестготов, следует полагать, что империя только обеспечивала их продовольствием, побед они добились действительно полностью самостоятельно. Следовательно, имея большой военный потенциал, через который реализовывались и социальные и престижные запросы, вестготы сдерживались только угрозой тотального голода, ликвидация которой повлекла за собой немедленный пиковый всплеск активности.

Однако в 418 году вестготы были отозваны, по словам Идация, обратно в Галлию Констанцием (per Constantium ad Gallias revocati)[414]. Х. Вольфрам обращает внимание на то, что переселение было осуществлено именно по приказу Констанция, а не по желанию местного романского населения или Гонория[415]. Другие источники сообщают, что император даровал вестготам земли в Галлии в качестве награды за службу[416] - кроме Иордана, последовательно проводящего линию самостоятельности решений готов[417]. Сообщение Идация действительно представляется наиболее достоверным в силу аутентичности хроники описанным событиям. Констанций, ведущий полководец империи, своим приказом отводит войска вестготов в момент их наивысшего успеха, оставляя Испанию незащищенной, а объединения вандалов и свевов в Галисии непокоренными. Такое решение ранее показавшего себя стратегически талантливым военачальника вызывает закономерное недоумение и интерес исследователей.

Э. А. Томпсон считает, что передислокация вестготской армии оправдывается необходимостью пресечь потенциальные волнения и восстания крестьян и рабов в Арморике и Аквитании, как наиболее богатых и важных в экономическом отношении провинциях; Х. Вольфрам в целом поддерживает эту точку зрения[418]. Однако более вероятным представляется мнение П. Хизера, видящего в этом шаге Констанция в равной степени военную и экономическую необходимость[419]. Однократная поставка зерна, даже в столь большом масштабе, как предусматривалось договором между Валией и императором, могла лишь отсрочить угрозу голода, но не ликвидировать ее в принципе. Очевидно, за два года ситуация с продовольствием в регионе не улучшилась, и вестготы вновь оказались перед лицом недостатка снабжения. Констанций идет навстречу их нуждам – возможно, это оговаривалось в заключенном договоре – и находит для поселения провинцию, способную эти нужды удовлетворять в обозримом будущем – Аквитанию II[420]. П. Хизер считает, что, помимо указанных причин, Аквитания оказалась выгодна и тем, что позволяла легко вернуться обратно в Испанию в случае необходимости и отвоевать ее окончательно, что и происходило в 422 году[421].

Кроме того, примечательными представляются слова Идация, относящиеся к описанию территорий поселения вестготов: …sedes in Aquitanica a Tolosa usque ad Oceanum acceperunt (место жительства в Аквитании вместе с Тулузой вплоть до океанского побережья)[422]. Х. Вольфрам отмечает, что средиземноморское побережье было для вестготов закрыто[423] – действительно, «usque ad» в контексте может означать «вплоть до» как «за исключением». Если это так, то это свидетельствует о недоверии имперского правительства по отношению к вестготам в связи с их периодическими попытками переправиться в Африку. Имея, по сути, в качестве главного инструмента давления на вестготов фактор обеспечения продовольствием, Равенна не желала допустить даже вероятность того, что они станут самодостаточны в этом смысле, и тем более будут контролировать основной источник продовольствия для самой Италии.

Условия расселения подробно описываются Э. А. Томпсоном как система hospitalitas[424], однако П. Хизер правомерно отмечает, что единственное прямое свидетельство источников об этих условиях – слова Филосторгия о том, что готам пожаловали земли в Галлии для возделывания[425]. Исследователь видит единственную возможность уточнить условия поселения готов в Аквитании в археологических данных, которых на данный момент недостаточно. В целом, П. Хизер не находит нужным спорить с выводами Э. А. Томпсона.

А. М. Хименес Гарника полагает, что в отсутствие археологических материалов вопрос о хотя бы территории расселении готов решается исследованием топонимов Южной Франции. В соответствии с приведенной ей картой топонимического анализа, основная масса названий местностей готского происхождения концентрируется в департаментах Тарн, Тарн-и-Гаронна, Ло, Аверон и Дордонь[426]. Это исключительно благоприятные для ведения сельского хозяйства территории, компактно расположенные вокруг Тулузы и максимально удаленные от моря. Это говорит в пользу того, что Констанций стремился обеспечить вестготов продовольственной базой, но не желал допускать их до морского побережья.

Как отмечает Х. Вольфрам, из источников нельзя понять, было ли перемещение вестготов из Испании в Аквитанию произведено только по приказу Равенны, или же при этом заключался новый договор; исследователь склоняется ко второму варианту, считая, что смерть Валии послужила причиной перезаключения существующего соглашения[427]. Олимпиодор, Идаций и Исидор говорят о том, что Валия умер после переселения готов в Аквитанию; еще более явно свидетельствует об этом Иордан, утверждая, что Валия умер после долго одолевавшей его болезни, удача в Галлии ему не сопутствовала (…post longum valitudine superveniente rebus humanis excessit… defuncto Vallia… qui parum fuerat felix Gallis)[428]. В данном случае русский перевод Иордана Е. Ч. Скржинской «был не слишком счастлив у галлов» вызывает вопрос, что же огорчило в Галлии Валию так, что он заболел. Представляется, что «felix» здесь подразумевает скорее значение «благополучие», нежели «счастье». Указание Иордана на продолжительность болезни предполагает, что Валия испытывал связанное с ней недомогание и ранее. Возможно, именно переход через Пиренеи и активность, необходимая для решения вопросов расселения вестготов, послужили причиной обострения проблем со здоровьем вождя.

Версия убийства Валии не рассматривается ни источниками, ни исследователями, поскольку его смерть не была выгодна никому. Э. А. Томпсон подчеркивает, что смерть Валии была жестоким и неожиданным ударом для Констанция, который видел в нем послушное орудие[429]. Действительно, даже если Констанций и не реагировал столь остро на это событие, оно, тем не менее, явно шло вразрез с его интересами. Аквитанская романская знать была заранее подготовлена к расселению готов, ради чего Констанций возродил собрание знати в Арле – в этом единогласны и Х. Вольфрам, и П. Хизер[430]. Нет сообщений и о противоречиях в готской среде, в которых бы проявлялось недовольство Валией.

И тем не менее, уже для Иордана очевидно, что его смерть связана с переселением вестготов в Галлию. Действительно, такая связь может существовать, однако не определяться социальными или потестарными мотивами. Болезнь Валии, как можно предположить, имела и психосоматический аспект. Если он страдал от нее действительно продолжительное время, как указывает Иордан, то и военные походы он также возглавлял и переносил, не будучи полностью здоров. Тем не менее, война против вандалов и аланов оказалась исключительно успешной. Но как только она прекращается, и войско вестготов отходит во внутренние районы Аквитании, совершенно мирные на тот момент, болезнь Валии настолько обостряется, что служит причиной его смерти. Следует вспомнить слова источника о том, что Валия был избран ради войны. Возможно, именно военные походы, слава, добыча, статус и авторитет, связанные с ними, были тем, что являлось для Валии наиболее существенным в жизни, составляло основу его идентичности. Несмотря на то, что войско вестготов сохраняло свое значение в качестве вспомогательных сил имперской армии для будущих походов в Испанию, временное прекращение военных действий и необходимость заниматься проблемами размещения вестготов в Аквитании и взаимодействия с местными гражданскими структурами негативно сказались на состоянии вождя, как психическом, так и физическом.

Вестготы в Тулузе

Источники указывают, что Валии наследовал Теодерид (Теодорих I) – в данном случае Идаций, Иордан и Исидор используют термин «succedit» - в понимании «был следующим»[431]. Таким образом, система наследования в этот период остается неясной; Э. Гиббон, основываясь на своем анализе слов Сидония Апполинария, указывает на возможность того, что Теодорих I являлся сыном Алариха, однако это свидетельство вызывает сомнение. Кроме того, не совсем ясно, почему сын Алариха не фигурировал ранее ни в одной из хроник как претендент на престол, даже при наличии сеньориального права наследования[432]. Х. Вольфрам склоняется к мнению, согласно которому Теодорих I был скорее зятем Алариха, мужем дочери последнего[433]. Эту точку зрения защищает и П. Хизер, подчеркивая целенаправленное формирование династического наследования от Алариха среди вестготов[434]. Несмотря на то, что с его позицией согласны не все исследователи, безусловно, образ Алариха для вестготов обладал огромной харизмой, поскольку этот вождь был, по сути, основателем вестготской идентичности. В ходе обсуждения позиции П. Хизера проводилась аналогия с позднейшей ситуаций в среде остготов – женитьбе Витигиса на Амаласунте с тем, чтобы укрепить свои права на престол. Но подобное допущение влечет за собой больше вопросов, нежели ответов – если Теодорих был женат на гипотетической дочери Алариха, то произошло ли это до вступления его на престол или же после, как средство утверждения на нем? Учитывая то, что механизм преемственности вестготских вождей в этот период не совсем ясен, ответить на эти вопросы достаточно проблематично. Можно лишь предположить, что проблема наследования решалась в среде приближенных, доместиков вождя, с участием также вождей и представителей влиятельных родов.

Несмотря на долгое правление, сведений о Теодорихе в источниках не столь много. Иордан говорит о нем, как о более благополучном и удачливом человеке, нежели Валия, человеке с благоразумным образом мыслей и действий, умеющим использовать возможности духа и тела (…prosperrimus feliciorque Theodoridus successit in regno, homo summa moderatione compositus, animi corporisque utilitate habendus)[435]. Возможно, в данном случае подразумевается сравнение с Валией, который подорвал свои силы, не обращая должного внимания на болезнь. Так или иначе, Теодорих занимается теперь тем, что не смог выполнить Валия: формирует образ жизни вестготов в условиях тесного взаимодействия с местным романским населением на постоянной основе.

М. Куликовски говорит о том, что именно с 418 года вестготы перестали быть одной из варварских пограничных групп и начали трансформацию в варварское королевство на территории империи[436]. Эта точка зрения не оригинальна – практически все исследователи так или иначе полагают, что поселение в Аквитании стало принципиальным рубежом в истории вестготов. Тулузское королевство рассматривается как одно из первых варварских королевств на территории империи, подавшее пример для прочих подобных образований. Однако в силу скудости источников остается неясной природа этого королевства, отношения вестготов и романизированных аквитанцев, роль вестготского короля и т.д.

В источниках, по словам Х. Вольфрама, Тулузское королевство было так названо лишь по отношению к 507 году, времени своей гибели[437]. Действительно, в Сарагосской хронике, которую имеет в виду исследователь, идет речь о Тулузском королевстве (…regnum Tolosanum destructum est)[438]. Однако данное название явно не устоявшееся; Исидор, современник упомянутой хронике в ее известной редакции, говорит об Аквитанском королевстве уже по отношению к Теодориху[439]. В первой, как предполагается, более древней части Сарагосской хроники, используется наименование «королевство готов» (…Thurismundus… Gotthorum regna regit…)[440]. У Идация не встречается даже такого выражения, хотя он говорит о «королевстве свевов» (Aiulfus dum regnum Suevorum spirat…[441]), что позволяет предположить, что использование понятия regnum в отношении варваров в его время – аутентичное Тулузскому королевству вестготов – являлось нормой.

Следует, однако, обратить внимание на изменение контекста данного понятия, поскольку в этом процессе отражалась трансформация природы варварских обществ, их идентичности и восприятия их римлянами. Если для Идация смысловое значение «regnum» передается как «правление» - в равной степени используемое как по отношению к преемственности римского престола, так и к смене варварских вождей, то Сарагосская хроника и Исидор, говоря о Тулузском или Аквитанском «regnum», соотносят этот термин уже не с племенем, а с территорией; следовательно, для них готская идентичность правления уступает место территориальной. Таким образом, за двести лет, с V по VII вв., общественное историческое сознание романской Европы явно изменило свои ориентиры, что связано с распадом империи. Для Идация вестготы – лишь одно из объединений варваров, во главе с вождем странствующих по империи и не привязанных к какому-либо месту. Вестготы Исидора – это именно место, территория, область, над которой осуществляется власть их короля – что говорит о разрушении идеи территориального единства и универсальности Римской империи в глазах историка VII века. К сожалению, данный анализ не отвечает на вопрос о природе и трансформации самого Тулузского королевства вестготов.

Х. Вольфрам, считая Сарагосскую хронику аутентичной описываемым в ней событиям, относит формирование представления о территориальности этого королевства к 507 году. П. Хизер, ссылаясь на работу французской исследовательницы, посвященную происхождению идеи готской нации в V-VII веке[442], говорит о времени короля Эвриха (466-484)[443]. Оба автора подчеркивают, что до 418 года в источниках по отношению к готской общности использовались определения exercitus (войско, подразделение у Аммиана Марцеллина) или gens (род, народ у Орозия) – но не regnum. Таким образом, несмотря на отсутствие прямых свидетельств, следует предположить, что с 418 года начинается период значительной и активной трансформации идентичности вестготов: формирования новых институтов хозяйственных, социальных и потестарных отношений, новых структурных взаимосвязей внутри готского социума и вовне его. Из странствующего отряда разнородного происхождения, ищущего свое место в упорядоченном хаосе поздней империи, вестготы превращаются в общность с определенным статусом в системе имперских отношений; они находят свое место, обретают основу для стабильности и в то же время сохраняют групповую целостность и корпоративность. Вопрос заключается в том, в какой момент это произошло и с чем было связано. Аналогично, и предводитель вестготов из военного командира становится королем именно в этот период, и Теодорих сделал к этой трансформации серьезный шаг.

Вряд ли изначально foedus, заключенный в 418 между вестготами и римлянами, предусматривал подобные перспективы. Р. Матисен и Х. Сиван полагают, что уже в этом договоре выстраивалась иерархическая модель соподчинения от римского императора к готскому королю, знати и простолюдинам; однако сами тут же оговариваются, что имперское правительство стремилось сохранить контроль над Аквитанией с помощью своих эмиссаров[444]. П. Хизер также сомневается в существовании в каком-либо виде самостоятельной административной власти вестготского предводителя в Аквитании, по крайней мере, в 418 году, а вероятнее – в течение всего правления Теодориха[445]. На тот момент практика договоров с варварскими объединениями на территории империи не предполагала и не могла предполагать предоставление им административной и тем более территориальной автономии. Аквитания оставалась римской провинцией и иным образом не воспринималась.

В свете вышесказанного следует заключить, что в 418 году вестготы в Авитании представляли собой в первую очередь войско на службе императора, Теодорих же воспринимался как римлянами, так и готами в первую очередь как военачальник, подобно его предшественникам. В то же время он, очевидно, не получает официального армейского статуса magister militum, и таким образом войско вестготов остается в ранге вспомогательного, а власть Теодориха распространяется только на непосредственно вестготов, не затрагивая римские структуры. В Аквитании Секунде в этот период нельзя говорить не только о готском королевстве, но даже о каком-либо виде разделения власти, двоевластии, кооперации и т.д. – провинция оставалась с формальной точки зрения неотъемлемой частью административной структуры империи.

Первоначально действия готов, отраженные в источниках, подтверждают эту точку зрения. В 422 Равенна пытается организовать экспедицию против вандалов в Испании – видимо, ради завершения дела, начатого в свое время Валией. В этой экспедиции участвуют и вестготы Теодориха. Как отмечает П. Хизер, четырехгодичный перерыв потребовался для аккультурации вестготов в Аквитании[446], что вполне вероятно. Это также говорит о том, что планы Равенны в отношении Испании не изменились, несмотря на смерть главного их инициатора – Констанция – в 421 году. Очевидно, исходя из сообщения Идация, пост magister militum после него перешел к Кастину, которого Проспер характеризует как недружелюбного и горделивого военачальника[447]. Характеристика дана постфактум, явно отражает роль Кастина в узурпации Иоанна, однако позволяет рассмотреть поход 422 года более подробно. Хотя в отношении этого похода Проспер утверждает, что Кастин был послан в Испанию императором, Идаций акцентирует внимание на самом Кастине как инициаторе войны с вандалами в Бетике. Несмотря на это, возможно, непреднамеренное разночтение, следует предположить, что Кастин мог в силу своего характера стремиться к определенному самоутверждению через осуществление мероприятия, которое не удалось закончить его прославленному предшественнику Констанцию. Проспер в целом косвенно подтверждает это, порицая Кастина за намеренный разрыв отношений с другим известным военачальником Бонифацием с тем, чтобы тот не участвовал в походе. С другой стороны, участие в нем вестготов никоим образом не являлось угрозой репутации Кастина в силу отсутствия у Теодориха каких-либо официальных римских должностей и титулов. Вестготы представляли собой только вспомогательные войска ауксилиев, в отличие от времен Валии, когда им была предоставлена полная свобода действий от имени империи. В свете этого трактовка сообщения Идация о ходе данной кампании оказывается двоякой.

Идаций также негативно отзывается о роли Кастина в этом походе, в целом неудачном; также он говорит о лживости ауксилиев как об одной из причин этой неудачи (…auxiliorum fraude deceptus ad Tarraconam victus effugit)[448]. Х. Вольфрам предполагает, что вестготы внезапно предательски атаковали римлян, причем по приказу самого Теодориха. Исследователь отмечает, что никаких последствий такая измена не имела[449]. Очевидно, это вызывает у него некоторое недоумение. П. Хизер оставляет вопрос об измене готов открытым[450], это представляется более рациональной точкой зрения при отсутствии ясных свидетельств. Действительно, слова Идация о вестготах в общем контексте порицания Кастина в данном параграфе могут быть поняты в обратном смысле, как обман, нечестное поведение со стороны Кастина по отношению к союзникам. В этом случае дальнейшие шаги Теодориха выглядят более обоснованными.

Э. А. Томпсон оценивает отношение Теодориха к римлянам как избирательную и осторожную враждебность[451]. Однако первые проявления этой враждебности относятся только к 425 году. Если полагать, как это делает Э. А. Томпсон и другие исследователи, что вестготы в этот период пользовались любой возможностью ослабления империи для организации набегов, то возникает вопрос о целях готов в этом случае. Смерть Гонория в 423 году означала фактически регентство Кастина, а затем, с попустительства последнего, как считает Проспер, узурпацию Иоанна[452]. Ни одно из этих событий, принципиально значимых для империи, не вызвало реакции Теодориха. Возможно, это свидетельство его осторожности, но, с учетом настойчивости последующих столкновений с римлянами, такая трактовка представляется сомнительной. Скорее можно предположить, что между ним и Кастином существовало некое соглашение, или Кастин соблюдал некие условия foedus’a, которые в определенный момент оказались не выполнены. Последнее вероятно именно в контексте борьбы Иоанна за престол, когда у Кастина были другие заботы и интересы. Отсюда наступление на Арль вестготов, которое, скорее, выглядит как показательная демонстрация сил – Проспер и Исидор утверждают, что они ушли сразу, как только появились слухи о подходе войск Аэция[453].

Эту и последующие акции вестготов в отношении аквитанских городов Х. Вольфрам оценивает не как попытку расширения зоны вестготского влияния (как видит это, например, Д. Клауде[454]), но как результат стремления обновить договор[455]. Подобная точка зрения представляется достаточно адекватной, поскольку вестготы в этот период остаются лишь общностью, расселенной на римских землях, а следовательно, способной лишь настаивать на пересмотре каких-либо пунктов этого соглашения, но не входить в прямое противостояние с римским патронажем. В ключе развития этой тенденции рассматривают походы готов на Арль и Нарбонну и Р. Матисен и Х. Сиван[456].

П. Хизер оценивает ситуацию более комплексно, пытаясь выявить отношения вестготов с местной галло-римской знатью. Он считает, что близких контактов и взаимного сотрудничества между ними, за исключением отдельных случаев, в течение правления Теодориха не было. Этому способствовал совет галльских провинций, созданный в Равенне ради упрочения связи равеннского правительства и галло-римлян[457]. Таким образом, в отсутствие контактов с местной знатью, не могло идти речи о какой-либо самостоятельности или автономности вестготов по отношению к империи в территориальном или ресурсном плане. Будучи субординатами административной иерархии, они могли рассчитывать на улучшение условий своего расселения только через пересмотр договора. Инструмент для инициирования последнего был давно известен и, видимо, традиционен – оказание давления на римские власти через набеги и походы. Естественно, что в качестве цели для подобных походов выбираются наиболее значимые центры, которые важно не столько реально взять, сколько обозначить такое намерение и возможность.

Требования и желания вестготов, очевидно, имели место, однако предположения о них по необходимости носят спекулятивный характер ввиду полного отсутствия данных в источниках. П. Хизер пытается по аналогии объяснить мотивы готских эскапад 430-х годов стремлением Теодориха, подобно Алариху, играть определяющую роль в делах империи, иметь официальный имперскую должность и получать ежегодные субсидии[458]. Однако образ действий Теодориха серьезно отличается от стратегии Алариха. Если последний руководствовался необходимостью заключения договора, в поздний период его правления приобредшей эмерджентный характер, то Теодорих основывался на уже существующем foedus’e, который в той или иной степени устраивал обе стороны; Э. А. Томпсон убежден, что, несмотря на агрессивные выпады вестготов, действие соглашения из-за них не прекращалось[459]. Исходя из этого, целью Теодориха могло быть, скорее, упрочение позиций вестготов в регионе при росте их автономности от равеннских властей.

Ничто не свидетельствует в пользу наличия у Теодориха желания стать римским военачальником, частью римской иерархии, желания, определявшего в свое время действия Алариха. Напротив, попытки установления договорных и союзнических отношений с другими силами в регионе, помимо римлян – вандалами и свевами – говорят о формировании автономной идентичности. Х. Вольфрам недоумевает, каким образом возник союз Теодориха с давними врагами вандалами, за сына короля которых он выдает свою дочь[460]. В это же самое время – на рубеже 420-430-х годов – Теодорих пытается, хотя и безуспешно, вести переговоры с другими бывшими испанскими соперниками свевами[461]. Такой поворот в стратегии взаимоотношений с другими варварскими объединениями свидетельствует о стремлении к налаживанию альтернативных взаимосвязей, не опосредуемых римским влиянием, что, в свою очередь, говорит о дальнейшем становлении вестготской идентичности, формировании саморепрезентации как обособленной силы по отношению к империи.

В то же время продолжаются демарши в сторону Арля и столкновения с Аэцием, являющимся в этот период комитом Галлии. Идаций сообщает об уничтожении Аэцием готских войск и пленении знатного гота Анаульфа (…Gothorum manus exstinguitur, Anaolfo optimate eorum capto)[462]. Исследователи относят это событие к 430 году, однако, в соответствии с данными Проспера, уже в 429 году Аэций является magister militum и, очевидно, находится в Равенне, а не в Галлии[463]. В данном случае, как представляется, возможна контаминация сообщений о походе на Арль со стороны Идация или Проспера; последний более аутентичен в силу своего аквитанского происхождения. Исидор, в частности, говорит только об одном походе[464]. Так или иначе, сведения Идация о пленении некоего готского аристократа Анаульфа заставляют предполагать, что Теодорих либо вовсе не участвовал и не имел отношения к этому мероприятию, либо предпочел дистанцироваться от него. Подобной точки зрения придерживается Э. А. Томпсон[465], и вслед за ним П. Диас[466].

По мнению последнего, вестготский король и знать находились в состоянии взаимного противодействия, что создавало институциональный баланс сил; таким образом, действия отдельных вождей на свой страх и риск оказывались вполне возможными. Однако Идаций в указанном фрагменте говорит не о предводителе похода, а лишь о знатном человеке, пленение которого, видимо, значимо, но само по себе не свидетельствует о его руководящей роли. Вызывает также сомнение, что отдельный готский вождь был способен угрожать такому городу, как Арль. Наконец, отсутсвуют данные о подобных самостоятельных инициативах, проявленных ранее. Действия Атаульфа при Аларихе, вполне самостоятельные, тем не менее явно совершались с ведома последнего. Несогласные с королем вожди были свободны уйти, как это, очевидно, сделал в свое время Сар. Представляется, что при Теодорихе ситуация ненамного отличалась от описанной. Поэтому сомнительно, чтобы он не руководил или хотя бы не санкционировал демонстративные походы на Арль.

В 436-439 разворачивается полномасштабная кампания, начавшаяся с похода вестготов на Нарбонну. Осада этого города, о которой говорят и Проспер, и Идаций, в итоге снята Аэцием и его подчиненным Литорием. Однако на этом противостояние не прекращается, к нему привлечены отряды гуннов, очевидно, личных союзников Аэция. Активную роль в нем теперь играют, по всей видимости, римляне; Идаций сообщает об убитых Аэцием восьми тысячах готов, что представляется несомненным преувеличением. Так или иначе, в 439 году римляне и гунны уже подошли к Тулузе[467]. Х. Вольфрам, ссылаясь на житие св. Оренция Ошского (Vita S. Orentii), говорит о попытках Теодориха с помощью христианских епископов начать переговоры и заключить мирный договор; при этом отношение к Литорию со стороны Оренция резко отрицательное как к язычнику и предводителю язычников-гуннов; в сравнении с ним Теодорих, будучи христианином, изображен в положительных тонах[468]. Однако подобное отношение может свидетельствовать и об укреплении связей, процессе солидаризации между местным галло-римским населением и вестготами; очевидно, за двадцать лет установились достаточно крепкие контакты, чтобы Оренций идентифицировал себя не с представителями равеннского правительства, а с интересами местного вестготского короля. Из этого следует, что местничество в этот период уже становится доминирующим трендом в интересах аквитанской знати, и поэтому последняя готова идти на сближение с расселенными на этой территории вестготами.

Так или иначе, переговоры не дали результата, источники винят в этом неразумную агрессивность Литория, доверившегося языческим оракулам, предрекавшим победу. Учитывая упомянутое априори отрицательное отношение к Литорию как к язычнику со стороны христианских авторов, вряд ли следует считать это основной причиной поражения. Проспер приводит, помимо указанной, еще и личную мотивацию Литория на продолжение войны – честолюбивое стремление выслужиться, превзойти Аэция. Для этого действительно были шансы: тот же автор прямо указывает на возможность успеха римлян, если бы сам Литорий не попал в плен. Идаций добавляет, что спустя несколько дней он был убит[469]. Иордан не говорит о таких подробностях, однако отмечает равные силы сторон и бесперспективность противостояния для них, в результате чего был заключен мир на условиях возвращения к статус кво (datis dextris in pristina concordia redierunt)[470]. Проспер также подтверждает, что готы желали и просили мира[471]. Однако Р. Матисен и Х. Сиван полагают, что вестготы могли диктовать свои условия, исходя из факта пленения предводителя соперников, и поэтому условия нового договора были намного благоприятнее для них. В частности, в аспекте роста автономности власти готов в Аквитании. Следуя этой логике, исследователи видят в договоре 439 года ключевое событие для формирования Тулузского королевства[472]. Авторы не оригинальны в своих взглядах: Д. Клауде, выражая мнение ряда немецких историков, считает, что в 439 году foedus с вестготами вообще был расторгнут и заменен мирным соглашением, подобным договору между двумя равными сторонами[473].

Представляется, однако, что более вероятна точка зрения П. Хизера, упомянутая выше: на протяжении эпохи Теодориха I принципиальных изменений в отношениях вестготов и римлян, как и в статусе самих вестготов и их самоидентификации, не произошло. Нет оснований не доверять источникам в их свидетельстве стремления готов к миру с римлянами; Иордан, изначально ангажированный в своих трактовках в пользу готов, вряд ли проигнорировал бы выгодный для них договор, рассматривающий вестготское объединение как самостоятельное, на одном уровне с имперскими представителями. Э. А. Томпсон считает, что Равенна была также заинтересована в сохранении foedus’a 418 года неизменным, и рассматривает действия Литория как волюнтаристскую авантюру, не поддержанную официальными властями[474]. Дальнейшие действия Теодориха подтвержают точку зрения о сохранении статус кво в отношениях римлян и вестготов, поскольку никак не отклоняются от того тренда, который обозначился в начале его правления.

Теодорих, как отмечает Х. Вольфрам, как можно быстрее избавился от бежавшего к нему опального magister militum Себастиана[475]; охотно участвовал в походе римских войск против свевов в Испании (…superatis etiam in congressione qui ei ad depraedandum in adjutorium venerant, Gothis…)[476]; однако при этом спустя некоторое время заключает с королем свевов брачный союз (Rechiarius accepta in conjugium Theodoris regis filia…)[477]. Таким образом, он продолжает практику участия в качестве союзника в римских походах на Испанию, что, видимо, предусматривалось договором 418 года, пытаясь одновременно наладить устойчивые альтернативные союзные связи. Возможно, возвращение к подобной стратегии было обусловлено неудачей в противостоянии 439 года. Это же подтверждает и участие в битве на Каталаунских полях; по сути, если рассматривать действия и намерения Теодориха через призму указанной стратегии, эта битва была для него точкой сложного выбора.

В попытках сотрудничать с равеннским правительством и одновременно минимально зависеть от него, опираясь на сторонних союзников, Теодорих оказывался в условиях цейтнота, вынужденный выбирать сторону в противостоянии Аэция и гуннов. Несмотря на то, что отношения с гуннами у вестготов, по всей видимости, на тот момент отсутствовали, ранее же гунны неоднократно призывались римлянами ради помощи против готов – как в случае угрозы Алариха в Италии или похода Литория на Тулузу – Теодорих колеблется в решении поддерживать римлян. По словам Сидония Апполинария, готы предпочитают, против планов Аэция, ожидать гуннов на собственных землях (Hunos… in sedibus hostem exspectare Getas…), и только посольство Авита смогло преодолеть этот барьер нерешительности[478]. Попытка Теодориха дистанцироваться от Равенны не принесла успеха; возможно также, что свою – значительную – роль сыграли личные отношения между Теодорихом с одной стороны и Аэцием и Авитом с другой.

Поскольку соглашение 439 года также заключалось Теодорихом и Авитом, Аэций же ни в одном договоре с готами лично не участвовал, то и обязательства, которые вестготы несли по отношению к империи, в их глазах воплощались именно в Авите, а не в Аэции. Наконец, Аэций был недругом Галлы Плацидии, чей авторитет в готской среде был достаточно высок. Отсюда можно заключить, что значение личных отношений в принятии тактических решений готскими предводителями оставалось весомым и во времена Теодориха. Кроме того, факт игнорирования призыва римского magister militum на службу говорит о том, что Теодорих и его вестготы ощущали себя достаточно самостоятельными и независимыми от равеннских властей; или же, в равной степени, были уверены в слабости этих властей. В то же время, незадолго до этого, они участвовали в походе против свевов в качестве союзников Рима. Сопоставление этих событий указывает на то, что в правление Теодориха происходит постепенная трансгрессия идентичности вестготов как вспомогательного подразделения римской армии в идентичность особого этно-потестарного формирования, однако трансгрессия не явная и прямолинейная, а в виде разнонаправленных флуктуаций, отражающих попытки Теодориха сохранить все плюсы положения вестготов как римских федератов-поселенцев.

Иордан в подробном и, видимо, мифологизированном описании битвы на Каталаунских полях, расценивает статус вестготов в это время как ауксилиев – при этом употребляя для обозначения связи между вестготами и римлянами не характерное foedus (федератский договор), а имеющее совершенно иной контекст societas – союз в значении содружество, товарищество, чем подразумевает равенство сторон (auxiliamini etiam rei publicae… quam sit autem nobis expetenda vel amplexanda societas…)[479]. Несмотря на предвзятость и апологетичность, данную оценку можно считать соответствующей если не действительности, то перспективным целям Теодориха в этот период.