Трансформация готской идентичности в период Атанариха

Обостренное стремление утвердить собственную идентичность в противостоянии с превосходящей культурой даже в большей степени присуще и придунайским готам. Соседство с Римской империей, несколько десятилетий практически ничем не омраченного торгового и военного сотрудничества не могли не сказаться и на культурном статусе готов. Становление потестарных институтов также находилось под влиянием отношений с Римом, которые определялись в первую очередь федератским договором с Константином. Ухудшение этих отношений привлекает внимание к готам Аммиана Марцеллина, и в этом случае являющегося основным аутентичным историческим источником. Другим подобным источником служат речи Фемистия, константинопольского политического деятеля, проанализированные П. Хизером и Д. Мэттьюсом и в целом подтверждающие данные Марцеллина[86]. Будучи тесно связаны с Константинополем политическим союзом, готы закономерно оказываются вовлеченными во внутреннюю борьбу в империи, разгоревшуюся после смерти последнего легитимного потомка и преемника Константина Юлиана.

Восстание Прокопия, также принадлежавшего роду Константина, против уже избранных Валентиниана и Валента, смутило не только готов, но и собственно римские войска. Зосим упоминает о том, что решение соправителей о разделе границы и охранявших ее легионов привело солдат в замешательство: они лишь беспорядочно перемещались по приказам новых правителей с место на место[87]. В этих условиях неудивительно, что известие о восстании Прокопия, которого многие и так считали естественным преемником Юлиана, стало причиной большого волнения. Готы по требованию Прокопия посылают ему на помощь отряд. Обоснованность подобного требования и для Прокопия, и для готов, видимо, является общей и неоспоримой – право родства с Константином, заключившим foedus[88]. Вряд ли готы не были информированы об избрании Валентиниана и Валента. Но для них кровное родство явно имело преимущественное значение, именно к этому факту они впоследствии апеллируют, пытаясь оправдаться перед Валентом. В рамках же римской традиции наследственное право на власть в не столь существенно, отчего Валент и не принимает этих оправданий. Однако такая позиция готов в очередной раз подтверждает трактовку foedus’а с их стороны как межличностного договора, обязательства по исполнению которого переходят по наследству. Поэтому именно Прокопий, как и Юлиан до него, с точки зрения готов имел все права на их помощь.

Возможно, что со стороны готов право и ответственность за соблюдение договора также принадлежит некоему определенному линеажу, представители которого имели, соответственно, иные полномочия, нежели просто военные вожди или царьки. Впрочем, и Марцеллин, и Зосим говорят о множестве вождей и племен, предоставивших людей Прокопию. Подозревать существование какого-либо централизованного властного института среди придунайских готов заставляет только рассказ Марцеллина об Атанарихе как главном противнике Валента в войне последнего против готов. Марцеллин считает эту войну вполне справедливой как возмездие за помощь в восстании Прокопия, причем, в целом полагая Валента жестоким и недалеким, указывает, что в этот раз поход был одобрен и Валентинианом[89].

Однако в свете вышесказанного можно усмотреть и иную причину этого похода. Поведение готов в казусе с Прокопием могло дать понять императорам, что готы теперь не считают себя ничем обязанными империи в их лице, что foedus со смертью Прокопия не может быть пролонгирован в силу прекращения рода Константина. Поэтому возникла необходимость в заключении нового договора, в повторении готской войны Константина, что и попытался сделать Валент, причем с максимальной жесткостью и последовательностью. Возможно, что тем самым преследовалась цель достичь наибольших выгод при обсуждении условий возобновления foedus’a.

Атанарих упоминается Марцеллином как человек, возглавивший сопротивление готов императору. Марцеллин своеобразно характеризует положение Атанариха в готской среде, называя его могущественнейшим, властительнейшим в ту пору судьей (Athanaricum ea tempestate iudicem potentissimum)[90]. Термин iudex имеет однозначный перевод и не встречается по отношению к каким-либо иным варварским правителям. Х. Вольфрам полагает, что это особый, выдающийся статус в готской среде, новообразование, свидетельство процесса возникновения монархии. Он отмечает, что Атанарих отвергает на переговорах титул rex, как слишком низкий и недостойный его положения, в пользу iudex[91]. Видимо, приводя этот факт, австрийский исследователь основывается на Фемистии – но П. Хизер и Д. Мэттьюс толкуют этот фрагмент речи греческого дипломата как относящийся к Валенту, как ораторский прием, подчеркивающий сопоставление и доминирование императора-судьи над готским предводителем[92]. Впрочем, это не опровергает того, что титул «судья» был закреплен римскими авторами за Атанарихом. Этот титул действительно является новшеством и, видимо, несет иной смысловой контекст, нежели военный вождь-rex. Х. Вольфрам склонен считать, что имеется в виду представитель и исполнитель воли большинства готских вождей[93].

Сложно делать какие-либо верифицированные выводы на основании столь малых данных касательно природы власти Атанариха. Использование Марцеллином термина в превосходной степени potentissimus может означать существование и других, не столь влиятельных судей, помимо Атанариха, но в равной степени может быть и риторическим приемом, призванным преувеличить роль победы Валента над столь сильным соперником. Исходя из того, что Атанарих персонально представляет готов при заключении нового foedus’a, одна из его функций как судьи заключается именно в подобном представительстве. То, что сама встреча скорее является ритуалом закрепления заранее составленного договора, следует из слов Марцеллина[94]. Встреча состоялась на середине реки, на нейтральной территории, поскольку Атанарих не согласился сойти на римский берег под предлогом данной клятвы, обета. Элементы ритуализации в этом эпизоде в поведении Атанариха очевидны. Следовательно, он не свободен в своих действиях, властных полномочиях и возможностях, будучи ограничен неким набором ритуалов, часть из которых проявляется в зафиксированном римскими авторами процессе переговоров. Однако впоследствии, когда Атанарих лишается власти и изгоняется в результате заговора приближенных, как о том свидетельствуют Марцеллин и Зосим, он ищет покровительства и убежища в Константинополе, нимало не смущаясь пересечением Дуная[95]. Это может свидетельствовать о том, что клятва не ступать на римский берег была связана не лично с Атанарихом, но с его положением в готской иерархии; потеряв свой статус, он оказался освобожден и от обета. Подобный ритуализированный modus vivendi свойственен для варварских священных королей, и, возможно, именно этот институт подразумевается под различием в терминах rex и iudex. Военные вожди готских отрядов не обладали сакральным статусом; если же Атанарих действительно представлял всю общность придунайских готов-тервингов, то в этом качестве мог быть наделен сакральными полномочиями, поскольку они легитимизировали полноту его власти.

П. Хизер и Х. Вольфрам, впрочем, склонны полагать, что эпизод встречи на середине реки Валента и Атанариха коррелирует со встречей Валентиниана и Макриана, в которой император также выплыл навстречу варварскому королю, чтобы заключить мирный договор[96]. Это расценивается исследователями как свидетельство слабости римлян, выступавших уже в роли просителей и вынужденных идти на поводу у гордости варваров. Один вывод не исключает другого. Атанарих, очевидно, действительно обладал значительной властью в рамках всего конгломерата придунайских готских общностей и проявил ее после заключения foedus’a, обозначившего невмешательство римлян во внутренние готские дела.

Сократ Схоластик и Созомен характеризуют Атанариха как ярого борца за языческую веру, «веру отцов», против распространяющегося в готской среде христианства. Более того, дружинники готского судьи не только преследовали, изгоняли и казнили христиан, но и возили с собой идола, которому обязывали поклоняться, сжигая тех, кто отказывался это делать[97]. Подоплекой подобной политики является, безусловно, попытка противостоять римскому влиянию, опосредованной христианством романизации готов. То, что римские источники упоминают одного-единственного идола, заставляет задуматься над тем, не пытался ли Атанарих создать некий противовес христианству, упорядочивая племенной пантеон, пытаясь ввести единого верховного бога для подвластных ему готов, подобно князю Владимиру с его культом Перуна. Х. Вольфрам отрицает такую возможность, склоняясь к идее о том, что в каждом роде использовался собственный идол соответствующего бога-предка[98]. Если принять версию, что Атанарих проводил не просто гонения на христиан, а некую реформу языческой религиозной практики, нацеленную на укрепление единства готских кланов, то восстание против него под предводительством Фритигерна оказывается фундированным не только религиозными, но и политическими разногласиями.

Атанарих использует свои полномочия для централизации готов и, соответственно, усиления собственного влияния, что не может не вызвать сопротивления. Он побеждает и здесь, и, вероятно, близок к тому, чтобы действительно сформировать некое новое готское единство, возможно, первое в истории готов. Для этого есть основания: Атанарих наделен надклановыми сакральными и потестарными полномочиями, представляет народ готов перед римлянами и отвечает за foedus, контролирует ритуальную и религиозную политику, добивается победы над своими противниками внутри готской элиты. Однако вторжение гуннов и здесь играет свою негативную роль – Атанарих не в состоянии с ним справиться, и созданная им система рушится после его поражения. Очевидно, вера готов в удачу судьи, в покровительство ему богов была подорвана, отчего значительная часть племени вернулась в привычное аморфное состояние. В число лидеров выдвигаются вновь отдельные военные вожди и родовые аристократы, как Алавив и Фритигерн. Атанарих же с лавинообразной быстротой теряет все свое влияние, будучи неспособен предложить готам какой-либо вариант баланса между гуннами и римлянами[99]. Очевидно, он остается до конца верным принципу готской самостоятельности, терпит одно поражение за другим, утрачивает сторонников и оказывается в итоге изгнан собственными разуверившимися в нем людьми.

Итоги главы

На этом период относительно независимого существования и развития готской племенной общности закончился. Произошла историческая бифуркация, вызванная гуннами, но связавшая дальнейшее развитие готских потестарных институтов с Римской империей. Представляется, что этот тренд нуждается в отдельном подробном рассмотрении. Здесь же следует подвести некоторые итоги предыдущего этапа, рассмотренного выше.

Римские авторы сталкиваются с готами как с участниками набегов на империю в III веке н.э. В это время готы не идентифицируются в качестве отдельного племенного, этнического, потестарного или какого-либо иного целого, и если упоминаются, то среди общего варварского конгломерата. Равным образом, невозможно с уверенностью утверждать наличие централизованной королевской власти у готов в этот период. Отсутствие указаний на то, что набеги осуществлялись под единым руководством и, напротив, упоминание множества вождей, заставляет предполагать наличие более или менее скоординированных действий ряда военных вождей со своими дружинами. Вероятно, эти вожди различного происхождения, но в основном представляют родовую аристократию, завоевывая себе в набегах славу и почести, дабы подтвердить свое достоинство и авторитет предков. В подобных условиях племенная идентичность не могла укрепляться, напротив, она размывалась разнообразием германских племен, участвовавших в этих набегах. То, что зафиксированы случаи, когда варвары принимали на равных в свои ряды помогающих им римлян, свидетельствует об отсутствии иной идентификации себя участниками набега, кроме как по отношению к собственно набегу. Родовое, племенное происхождение практически не имеют в этом контексте значение. Поскольку империя в III веке ослабевает, переживает кризис, отражающийся на обороноспособности, для набегов оказываются легко доступны обширные и богатые области – это еще более укрепляет тенденцию массированных, но разобщенных нападений исключительно с целью славы и грабежа. Представляется возможной корреляция с эпохой викингов в Западной Европе, также отмеченной героическим пафосом и междоусобицами множества конунгов на фоне неспособных сопротивляться западноевропейских королевств. Соответственно, продолжающийся кризис империи провоцирует набеги и разорение, которые усугубляют этот кризис. Однако он же способствует и сохранению статус кво потестарной аморфности в среде варваров, предоставляя возможность любому достаточно амбициозному клановому вождю прославиться и обогатиться. Таким образом, непосредственных, прямых предпосылок для модернизационной трансформации нет. Однако легкодоступность имперских территорий и богатств способствует нарастанию военной активности варварских племен, соответственно стимулирует потестарные организационные процессы на основе учащения и увеличения масштабов набегов, открывает дополнительные возможности для формирования выраженной социальной дифференциации и военной элиты.

С изменением политики империи меняется и ситуация на ее периферии, в варварской среде. В конце III в. происходит узаконенное расселение нескольких варварских племен на дунайской границе, что создает некий буфер против массовых вторжений. Ряд болезненных поражений, которые варвары терпят от римлян, также делает их более осторожными. Именно этот момент следует, очевидно, воспринимать как первый из череды кризисов, потребовавших трансформации установившихся в готской среде отношений и общественных норм. Вызов требует модернизации, однако ответ на него не является очевидным. Перед готами встает вопрос о дальнейшей стратегии взаимодействия с империей. Либо продолжать набеги, пользуясь моментами внутренней борьбы римских узурпаторов – либо же изменить восприятие империи, сделаться более миролюбивыми в обмен на договор и аннону. В том и другом есть свои достоинства и недостатки с точки зрения варварского сознания. Отказ от набегов означает невозможность проявить себя, завоевать почести и славу – а иное существование для варваров на тот момент, очевидно, немыслимо. Однако империя становится слишком сильна, способна не только защитить себя, но и нанести ответный удар. Очевидно, поэтому некоторые вожди склоняются к ранее не рассматривавшейся линии поведения – заключению договора-foedus’a. К этому их подталкивают плачевные результаты походов сородичей и, в особенности, активная военная политика Константина. Традиционная стратегия действий в отношениях с империей изживает себя, несмотря на то, что у нее сохраняются свои сторонники. Самостоятельный поход готов безуспешен. Попытка совершить то же самое, но уже косвенными методами, поддерживая одну из сторон в гражданской войне римлян, также проваливается, поскольку сторона оказалась проигравшей. Других альтернатив, кроме мира, не остается.

Характерно, что все три варианта представлены конкретными вождями, что говорит, во-первых, о децентрализации власти, а во-вторых, о разногласиях в среде готской знати по поводу отношения к Риму. В свою очередь, последнее свидетельствует о нарастании кризисной напряженности среди готов, разрушении монолитности традиций, попытках переосмысления принятых норм взаимодействия с античной культурой. Заключение федератского договора – новый опыт как для готов, так и для римлян, однако основные принципы, скрепляющие договор, являются традиционными для тех и других. В соответствии обычаем, видимо, общим как для варваров, так и для римлян, гарантами соблюдения договора становятся готские заложники знатного происхождения.

Договор, вероятно, имеет персонифицированный характер, воплощаясь непосредственно в лицах, его заключивших, и в их потомках. Косвенно доказательством этого может служить участившееся упоминание готских вождей в римских хрониках, а также сходство имен этих вождей, что, возможно, указывает на их принадлежность к одному роду. В этом случае данный род получает основания для роста своего влияния по сравнению с иными представителями готской знати, поскольку в глазах готов он является некоей манифестацией племени в целом. Аналогичным образом, готы полагают, что договор со стороны римлян гарантирован потомками Константина, поэтому пока таковые находятся на императорском троне, готы добросовестно выполняют положенные им обязанности вспомогательных войск и соблюдают относительный мир на границе империи. Представляется вероятным, однако, что традиция военных набегов и походов не могла столь внезапно исчезнуть и лишь нашла свой выход в изменении направления походов, направленных теперь на соседние племена.

Сложившееся таким образом статус кво нарушили два экстраординарных фактора, к которым готское сообщество не смогло адаптироваться, не изменив вновь стратегию развития – и это оказывается следующей поворотной точкой, вновь запускающей модернизационные процессы в этот период. Во-первых, это прекращение линии Константина, во-вторых – вторжение гуннов. Готы поддерживают последнего представителя рода Константина в его неудачной борьбе за трон. Это естественно с точки зрения договора, но, поскольку узурпация заканчивается гибелью претендента, и род на нем пресекается, договор теряет силу. Новый император повторяет пример Константина, и договор дублируется, теперь уже с новыми участниками. Вероятно, это придает еще больший вес готскому представителю – судье, который, однако, как и его предшественники, использует свою власть для противостояния христианизации как непосредственного агента влияния римлян.

Таким образом, очевидно, что готы переживают период ускоренного формирования собственной идентичности, выстраиваемой одновременно в противовес и в дополнение к римской. Тот же самый процесс происходит и в отношении гуннов. Подавляющее превосходство последних вызывает одновременно уважение и ненависть, из-за чего формируется миф о великом и неправедном короле готов, которого прокляли боги, и он уступил гуннам. Процесс формирования готской идентичности был стимулирован кризисными явлениями хаоса и распада, ставшими следствием гуннского вторжения. Фактически, готы оказываются в полной зависимости либо от гуннов, либо от римлян – и, соответственно, их дальнейшее становление определяется отношениями с доминирующим народом.

Готы на территории империи

В преддверии Адрианополя

Среди дат, обозначавших начало конца Римской империи – а в качестве таковых можно использовать самые разные исторические прецеденты – особняком выделяется 376 год. Западная империя пала ровно через сто лет. Но именно в этом году был сделан большой и неисправимый шаг к ее падению. Готские племена переправились с позволения восточного императора через Дунай на территорию собственно империи. Значимость этого события в контексте протекавших этнических, экономических, социальных и потестарных процессов, как для готов, так и для римлян, сложно переоценить. Переправа готов через Дунай представляется точкой бифуркации в развитии этих процессов, поскольку тенденции и тренды их развертывания радикально изменяются, начиная с этого времени. Для того, чтобы представить эту схему в ее полноте, следует рассмотреть состояние империи и готских племен в годы, непосредственно предшествовавшие упомянутому ключевому событию.

В результате войны императора Валента с готами в 369 году было достигнуто новое равновесное соглашение между империей и варварами, заменившее foedus Константина. Фактически, это было обновление договора, пролонгирование федератского статуса готов теперь уже на основании персональных отношений Валента и Атанариха после прекращения в империи наследственной линии Константина, по отношению к которой готы считали себя обязанными ранее. Безусловно, это способствовало росту в среде готов личного авторитета Атанариха, однако не означает единство и монолитность готского народа. Более того, это также не означает уникальности роли Атанариха как лидера дунайских готов-тервингов. Несмотря на то, что именно он являлся посредником между готами и римлянами, гарантом существующего договора и предводителем значительной, по всей видимости, части готского войска, его положение не являлось прочным и структурно формализованным. Возможно, именно в силу исключительности роли Атанариха, беспрецедентной ранее в готской традиции, его позиции в потестарной иерархии готов были относительно шаткими.

Представляется, что на тот момент готские племена являлись относительно аморфным конгломератом кланов и общин, возглавляемым военными вождями, аристократией, обосновывающей свое элитное положение в равной степени происхождением и воинскими успехами. Власть Атанариха имела, по всей вероятности, консенсусную природу, опираясь на ряд сторонников среди аристократии, заинтересованных в его политике. Частью этой политики являлось преследование христиан в среде готов, религиозные репрессии с целью сохранения германского культа и, таким образом, возможно, противостояния опосредованному культурному влиянию империи. Проблема идентичности готов проявляет себя в первую очередь в идеологической, ментальной сфере, что представляется закономерным в условиях становления готского общества в это время как синполитейного. Однако уже в связи с этим аспектом общественной деятельности готов налицо отсутствие единства в их рядах, неспособность Атанариха контролировать всю потестарную систему и разобщенность готских группировок. Конфликт Атанариха с Фритигерном доказывает это.

Имя и фигура Фритигерна, сыгравшего в последующих событиях ведущую роль, впервые упоминается именно в связи с внутриплеменными раздорами готов-тервингов. По крайней мере, так трактуют конфронтацию между готами византийские авторы V века, Сократ Схоластик и Созомен, единственные, сообщающие о подобном столкновении. Следует отметить, говоря об источниках, что в хронике Аммиана Марцеллина, хронологически аутентичной этим событиям, о них нет упоминания. В изложении Сократа Схоластика племя готов разделилось на противостоящие части, началась гражданская война, и Фритигерн, явно проигрывая, запросил помощи у Валента, в знак признательности за нее приняв вместе со своими последователями арианство[100]. Примерно такую же картину рисует Созомен, добавляя в распределение сил и влияния еще и проповедническую деятельность Ульфилы[101]. Х. Вольфрам, пытаясь разобраться в последовательности происходивших стычек, теряется в противоречивости источников, хотя и примиряет их с помощью довольно громоздкой конструкции предположений[102].

Если даже отказаться от подозрения, что сообщения о войне Атанариха и Фритигерна являются дупликацией войны Атанариха и Валента – а, собственно, именно так и представляют ее источники – то кто такой Фритигерн и какой статус он занимает в готской среде все же остается неясным. Контекстно его положение в источниках уравнено с положением Атанариха, он борется с последним на равных. Х. Вольфрам считает, что Фритигерн – князек-политик, уловивший недовольство и готов, и Константинополя растущей властью Атанариха, его монархическими интенциями, и сыгравший на этом, привлекая на свою сторону еще и готов-христиан[103]. В результате племя раскололось и ослабло перед угрозой вторжения гуннов.

Характерно, что если титул Атанариха – iudex –упоминается у Аммиана Марцеллина[104], то тот же автор, говоря о Фритигерне, никак его не титулует вообще, как и другие упомянутые выше авторы, и только Иордан относит Фритигерна к разряду племенных дуксов, царьков (Gothorum dux, regulus)[105]. Это заставляет думать, что положение Фритигерна уступало статусу Атанариха, что Фритигерн был одним из многих, в то время, как Атанарих – исключением, возвысившимся на недосягаемую высоту. Практически, из этого убеждения исходит Х. Вольфрам, считая Фритигерна мелким политическим интриганом, и, очевидно, большинство других исследователей. Однако этому противоречит контекст работ Сократа и Созомена, уравнивающих Атанариха и Фритигерна как сильных соперников, расколовших племя готов.

Означает ли это, что предположение о тенденции к формированию централизованных потестарных институтов среди придунайских готов в лице судьи-Атанариха неверно? Безусловно, совсем отбрасывать его нельзя, однако и не следует переоценивать степень реализации этой тенденции в данный период. Атанарих имел недругов, соперников и оппозиционеров в среде готской аристократии, Фритигерн в этом качестве, возможно, один из многих. Его противостояние Атанариху может быть несколько преувеличено, акцентировано христианскими авторами в силу их безусловной ангажированности в вопросе христианизации. Зосим, который является языческим автором, и в этом смысле представляет интерес как пример альтернативного взгляда, хоть и упоминает подобный конфликт между Фритигерном и Атанарихом, но относит его уже ко времени расселения готов на территории империи и воцарения Феодосия, и мотивы этого конфликта совершенно не имеют отношения к вероисповеданию[106].

Последовательность событий и даже идеологические столкновения, собственно говоря, не столь важны в контексте рассматриваемой проблемы. Значение имеет то, что готская тервингская общность не идентифицировала себя только с Атанарихом. Но, с другой стороны, идентичность готских объединений с возглавлявшими их лидерами прослеживается очевидно. Существовали готы Фритигерна, готы Ульфилы, готы Атанариха, готы Алавива, и, видимо, этот ряд можно продолжать. Авторитет Атанариха был высок, но не бесспорен и тем более не единоличен. Аммиан Марцеллин говорит о разных готских племенах, которые после поражения Атанариха от гуннов ушли от него и сообща, после долгих дискуссий, решили просить убежища на территории империи; к этому решению присоединились другие племена[107]. Таким образом, никакой консолидированности среди дунайских готов не наблюдается.

Однако это мешало возможности договориться с римлянами о переправе через Дунай. Очевидно, вновь требовался представитель всех готов для переговоров, подобно тому, как ранее в этом качестве выступал Атанарих. Основываясь на словах Аммиана Марцеллина, следует заключить, что таковым стал Алавив[108]. Этот персонаж упомянут только в данной хронике, что, однако, не дает оснований усомниться в его достоверности. Аммиан утверждает, что именно Алавив отправил посольство к Валенту с просьбой о переправе и принятии готов на территории империи в качестве федератов. При этом речь, по всей видимости, шла обо всех готских племенах и общностях, жаждавших укрыться от гуннов в империи, а не только о готах непосредственно Алавива; однако в переговорах эти племена со стороны империи воспринимались как самостоятельные единицы, о чем свидетельствуют слова Марцеллина о принятии первыми готов Алавива и Фритигерна – а вслед за ними, видимо, в некотором порядке остальных[109].

Приоритет Алавива как инициатора и представителя готов в переговорах понятен, однако это также дает основания Х. Вольфраму закономерно полагать, что Алавив выделялся среди других готских вождей более высоким рангом[110]. Действительно, Марцеллин постоянно упоминает об Алавиве прежде Фритигерна, что, возможно, подтверждает более высокое положение первого. Однако, как представляется, речь здесь может идти не о разнице в ранговой стратификации, а о факте того, что именно Алавив персонализировал готские племена в очередном изменении договорных обязательств с Константинополем. Одно это обстоятельство повышало его статус и делало центральной фигурой в готско-римских отношениях и, что гораздо более значимо в контексте рассматриваемой темы, в отношениях внутриготских. М. Куликовски отмечает, что подобные переговоры не могли завершиться быстро, требуя несколько месяцев для обмена посольствами, и за это время готские племена, скопившиеся у Дуная, очевидно, не испытывали сложностей в организации хозяйства и пропитания, а это, в свою очередь, предполагает жесткую руку в управлении этими племенами[111]. Это также заставляет полагать, что степень складывания надобщинных потестарных структур в среде готов была относительно высокой, и тренд формирования института общеготского правителя продолжался и после утраты Атанарихом своих позиций и авторитета. Возможно, Алавив выступил в качестве его непосредственного преемника, однако источник слишком скупо говорит об этом, чтобы делать уверенные выводы.

Фритигерн: вопрос статуса

Фигура Фритигерна, о котором упоминаний значительно больше, фактически затмевает Алавива, что отчасти может найти свое объяснение в свете значения Фритигерна в ходе битвы при Адрианополе и Готской войны. Авторы хроник могли ретроспективно выделять Фритигерна среди готских вождей и даже противопоставлять его Атанариху, героизируя личность гота-победителя римлян. Тем не менее, и Марцеллин отмечает Фритигерна как вождя, который, наряду с Алавивом, первым получил право переправы на римскую территорию. Если приоритет Алавива как представителя готов, инициатора переговоров и, возможно, консенсусного надобщинного вождя понятен, то Фритигерн подобным статусом явно не обладает, но действует совместно с Алавивом, и, следовательно, является его сторонником и признает его первенство. Тем не менее, римляне, пуская первыми племена этих двоих вождей, фактически тем самым утверждают их относительное равенство. Очевидно, в глазах римлян Фритигерн уже имел некие заслуги или статус, позволяющий ему сравниться с Алавивом.

Х. Вольфрам предполагает, что этот статус исходил из соглашения между Валентом и Фритигерном в ходе борьбы последнего с Атанарихом[112]. Факт существования подобного соглашения вызывает некоторые сомнения, поскольку, посылая войска на помощь Фритигерну против Атанариха и сражаясь с последним, Валент сознательно нарушил бы собственный договор с готами, рискуя развязать новую готскую войну в то время, как сам был занят боевыми действиями на востоке. Нет никаких данных и о том, что готы со своей стороны нарушали договор или требовали его пересмотра. Причины возможного вмешательства империи в междоусобицы готов неочевидны, выгоды сомнительны. Христианизация племени Фритигерна в качестве таковой выгоды представляется неадекватной риску ввязаться в очередную готскую войну. Кроме того, даже если римляне один раз помогли Фритигерну, то постоянно его защищать они не могли, Фритигерн остался со своим племенем на задунайской территории, римляне же должны были уйти. После же их ухода ничего не мешало Атанариху добить Фритигерна окончательно.

Характерно, что о соглашении между Валентом и Фритигерном говорится только в православных источниках, у Сократа Схоластика и повторяющего его в этой части Созомена. В то же время в источниках языческих (Аммиан Марцеллин, Зосим) и арианских (Филосторгий) никаких упоминаний о подобном соглашении нет. При этом Филосторгий подробно описывает роль Ульфилы в распространении арианства среди готов[113], но ни словом не упоминает о Фритигерне; Сократ Схоластик, напротив, отдает всю честь арианизации готов последнему, говоря об Ульфиле лишь мельком[114]. Что касается Марцеллина и Зосима, то они также не останавливают внимание на Фритигерне до переправы готов через Дунай. Это заставляет предполагать, что православные авторы имели особые причины включать повествование об арианизации Фритигерна в свои хроники и связывать это событие с влиянием императора Валента (последний факт также транслирует в своей хронике Иордан[115]). К сожалению, в этом случае возможно рассуждать только в рамках спекулятивного размышления о подобных причинах.

Оба христианских автора расходятся друг с другом в деталях трактовки событий: Сократ явно указывает на договор с Валентом как на непосредственный источник арианизации готов, Созомен сомневается в этом, отводя главную роль миссии Ульфилы. Действительно, Аммиан Марцеллин подтверждает, что Фритигерн опирался в переговорах с римлянами на христианских священников[116]. Это свидетельствует в пользу того, что этот вождь по крайней мере толерантно относился к христианам и видел в них выгоду при контактах с империей. Однако Аммиан не говорит о том, что сам Фритигерн был христианином, как, повторимся, и Филосторгий. Возможно, Сократ Схоластик несколько утрирует факты, утверждая, что именно через Валента и Фритигерна арианство распространилось среди готов. С подобной точки зрения фигура Фритигерна отчасти героизируется, он становится проводником хоть и еретической, но христианизации среди варваров. Валент при этом в источниках оценивается критически, как жестокий и недальновидный император, поэтому битва при Адрианополе в этом свете инвертируется из ключевого поражения империи в противостояние праведного и неправедного христианина, из которого Фритигерн выходит победителем вполне закономерно.

Однако даже при определенном сомнении в сведениях православных авторов о Фритигерне до 376 года вероятность существования персонального договора между ним и Валентом подтверждается тем, что именно он, наряду с Алавивом, первым допускается на территорию империи. Подобная возможность вносит новую черту в модель взаимоотношений империи и готов и выстраивающейся на этой основе общеготской потестарной системы. Существование общеготского представителя в переговорах с империей, гаранта заключаемых соглашений, каковыми были Атанарих и, возможно, Алавив, не отменяло права отдельных вождей вступать в самостоятельные отношения с римлянами, добиваясь своих интересов, даже если это противоречило курсу общеготского вождя и нарушало условия уже существовавшего договора. Ульфила, заключив такое соглашение, увел своих последователей-готов на территорию империи, Фритигерн запросил поддержки римских войск против личных врагов – очевидно, никаких сдерживающих этот процесс инструментов у Атанариха не было. Следует сделать вывод, что общеготские представители не обладали средствами принуждения, чтобы обеспечивать следование всех готских племен договорным обязательствам с империей, а гарантия этого держалась только на личном авторитете этих представителей и согласии большинства вождей с данным курсом.

Право отдельных вождей заключать сепаратные сделки с империей, видимо, имплицитно принималось и готами, и римлянами. В этом свете переговоры Фритигерна, его договоренности с Валентом, а позднее с Алатеем и Сафраком, благодаря которым Х. Вольфрам считает его статус некоей переходной ступенью между обычным племенным вождем и военным королем[117], не представляются из ряда вон выходящими. Фритигерн был, очевидно, в своем праве, как вождь отдельного готского племени. Тем не менее, он выступает вместе с Алавивом, вероятно, поддерживая того, как общеготского представителя.

То, что именно эти двое возглавляют переправу готов через Дунай, говорит также и о том, что Фритигерн имеет значительный вес не только среди римлян, но и среди своих соотечественников. Возможно, именно благодаря своим связям с Константинополем и христианами. Но это также могло и помешать Фритигерну самому стать общеготским представителем, поскольку значительная часть готов была настроена враждебно по отношению к христианству и римскому влиянию. Поэтому Алавив представляется компромиссной фигурой, с которой Фритигерн был вынужден смириться, что, однако, не отменило амбиции последнего.

Источники отмечают практически единогласно, что император был обрадован предложением Алавива и немедленно с ним согласился[118]. Но П. Хизер считает, что это неверно, и подобные сообщения – результат целенаправленной имперской пропаганды, призванной исключить вынужденность решения императора[119]. Признать, что Валент не имел иного выхода, кроме как разрешить ордам варваров расселиться в римской Фракии, поскольку у него не было сил этому воспрепятствовать, означало унизить империю, что не мог позволить себе ни один летописец. П. Хизер приводит в пользу своей точки зрения тот аргумент, что император не дал разрешения гревтунгам Алатея и Сафрака переправляться через Дунай, исходя из государственных интересов[120]. Таким образом, варвары были разделены и ослаблены. В пользу этой точки зрения говорит и то, что, очевидно, империю устраивал существовавший foedus с Атанарихом, не требовавший расселения готов в самой империи, но делавший их защитниками границ и наемниками в войске. Перезаключать его можно было только вынужденно. Спокойствие и уверенность готов, ожидавших решения императора, также свидетельствуют о том, что они не сомневались в исходе переговоров. В этих условиях позиции Алавива укреплялись и среди готов, и в империи. Фритигерн, соответственно, терял возможность занять лидерство, что предполагает возможность соперничества этих двух готских вождей.

Имя Алавива быстро исчезает из хроники – в ходе конфликта, разгоревшегося между римлянами и варварами из-за попытки римского полководца удержать Алавива и Фритигерна в заложниках[121]. П. Хизер полагает, что именно в этой ситуации проявились противоречия между предводителями готов, и Фритигерн сознательно пожертвовал Алавивом, сам успешно сбежав[122]. Таким образом, Фритигерн играет на настроениях готов, возмущенных отношением к ним римлян, и становится предводителем значительной части племени. В то же время, поскольку Алавив исчез, выведен из игры, потерял силу и договор готов с императором, заключенный его именем. Следовательно, готы свободны в своих действиях, пока не будет заключен новый договор. Очевидно, что принципиально важно, кто именно будет его заключать, и Фритигерн стремится именно к этому.

Нет свидетельств о том, что Фритигерн или кто-либо другой из готов пытался вступить в переговоры с римскими военачальниками, посланными против них первоначально. Однако с появлением самого Валента Фритигерн, напротив, активизирует переговоры, причем очень настойчиво, пользуясь посредничеством христианского священника и, видимо, рассчитывая таким образом на больший успех. Действительно, император, по словам Марцеллина, радушно отнесся к послам, однако не согласился на их условия[123]. Фритигерн предлагает императору новый договор, измененные условия, но по ставшей уже традиционной схеме – личное соглашение предводителей готов и империи. При этом вождь готов шантажирует императора свирепостью варваров и в целом ведет себя очень уверенно, выдвигая свои требования, что наводит на мысль о том, что Фритигерн не ожидает отказа. Можно предположить, что в этом он прав: дальнейшие действия римлян предполагают скорее маневры дипломатической торговли. Армия императора выдвигается с тем, чтобы устрашить варваров, с чем вполне справляется. К императору отправляют послов, видимо, другие готские вожди, пытаясь перехватить инициативу у Фритигерна, но с ними император даже не желает говорить[124]. Это может свидетельствовать о том, что для Валента именно Фритигерн является формальным представителем готов, и император желает, чтобы именно такое положение сохранялось в будущем. Соответственно, когда посольство пребывает вновь теперь именно от Фритигерна, Валент относится к нему совершенно иначе и принимает предложенный вариант соглашения, включая обмен заложниками, что говорит о прочности заключаемого договора. Очевидно, готы уже ранее предоставили заложников, или же император находился в невыгодном положении, но римский заложник отправился к Фритигерну первым. Это свидетельствует, возможно, о слабости позиции императора или же, в равной степени, о его готовности к договору, отчего все войсковые действия выглядят попыткой сохранить лицо империи перед неизбежным соглашением с готами.

Судя по словам Марцеллина, подробно описывающего события, битва началась в той или иной степени спонтанно, причем именно в тот момент, когда римский заложник отправился к готам. Римская передовая легкая пехота случайно ввязалась в стычку с готами, но, что характерно, была тут же отведена – что Марцеллин воспринимает как позорное отступление. Очевидно, император не желал начинать сражение. Внезапное для всех появление отрядов готской конницы Алатея и Сафрака, с ходу обрушившихся на римлян, с этой точки зрения выглядит как спутавшее все карты и Валенту, и Фритигерну[125]. Ни один из них уже не контролировал ситуацию. Столь подробный рассказ о битве приведен только у Марцеллина, хотя сам историк не был ее свидетелем, а свой труд создавал спустя два десятилетия после нее. Но, исходя из некоей противоречивости излагаемых событий и их трактовки Марцеллином, можно предположить, что Валент не имел столь агрессивных намерений по отношению к Фритигерну, как полагает историк.

Готы и договор 382 года

Исход битвы при Адрианополе известен: император погиб, готы бесконтрольно грабят Балканы. Это продолжается до заключения мира императором Феодосием в 382 году, как подчеркивает П. Хизер, вынужденного. Поскольку империя не имела военных возможностей уничтожить захватчиков, разорявших Фракию, договор с ними являлся меньшим из зол[126]. К сожалению, нет источников, освещающих все подробности этого договора, в частности, кто именно заключал его со стороны готов. Фритигерн в последний раз упоминается в связи с событиями, происходившими в 380 году[127].

Договор 382 года фактически создавал все политические и экономические условия для формирования сплоченного готского племенного ядра на римской территории, которое Х. Вольфрам даже называет автономной Готией, государством в государстве[128]. Действительно, Синезий, на речах которого основываются эти данные, очень негативно отзывается о готах, совершенно не одобряя договор, который принес им такие преференции[129] - в то время, как Фемистий, напротив, утверждает, что готы приняли римский образ жизни в результате этого договора[130]. Одно не противоречит другому – готы оказались в результате законными обитателями империи, были встроены в ее военное и гражданское пространство, но сохранили при этом самоуправление и компактность расселения. Такие условия можно считать тепличными для ускоренного развития этнической идентичности в противопоставлении себя окружающим римлянам.

Видимо, в этот период происходит переход от общего термина «тервинги», обозначавшего придунайских готов, к наименованию «вестготы» - как именно готы, расселенные по договору с Феодосием во Фракии, очевидно, бывшая группировка племен под предводительством Фритигерна.

Фемистий в своем панегирике Флавию Сатурнину прославляет последнего как человека, заключившего мир с готами, отдавая персонально ему подобную честь. Действительно, оратор упоминает, что готские вожди участвовали в триумфе Сатурнина и в празднествах в честь его консульства в 383 году[131]. При этом, впрочем, не называя имен этих вождей, что делает загадочной судьбу Фритигерна. Однако уже то, что Фемистий не упоминает Фритигерна, фигура которого была, по-видимому, широко известна в качестве победителя при Адрианополе, говорит о том, что этот вождь не участвовал в договоре 382 года, вероятнее всего, уже сойдя к этому времени с исторической сцены. В противном случае Фемистий не упустил бы возможность подчеркнуть роль прославляемого им Сатурнина как полководца, осуществившего реванш римского оружия.

С. Макдоуэлл восхищается стратегическими и административными талантами Фритигерна, полагая его при этом также и сильным и харизматичным лидером[132]. Возможно, этот автор несколько экзальтирован в подобной оценке, но представляется, что Фритигерн был весьма заметным и известным человеком в свое время. Можно предположить, что договор 382 года заключался уже с несколькими вождями готов не столь крупного масштаба, и в этом случае представитель от готов не избирался. Следовательно, основа договора была иной по сравнению с принятой со времен Константина традицией, несмотря на утверждение Иордана об обратном (…Constantino principe foederatorum renovata et ipsi dicti sunt foederati)[133]. Действительно, П. Хизер подчеркивает, что это был не традиционный foedus, поскольку речь шла о капитуляции готов (dedicio), а не о соглашении с ними[134]. Кроме того, исследователь полагает, что в этот раз император целенаправленно отказался иметь дело с единым представителем готов, возможно, в целях их ослабления и децентрализации[135]. В то же время Г. Вирт, рукводствуясь обратным рассуждением, напротив, считает, что в условиях отсутствия единого лидера, разобщенности и децентрализации готы сами стремились к заключению dedicio и к интеграции с империей[136].

Так или иначе, теперь император и представитель готов не устанавливали личных отношений и обязательств, а, следовательно, ответственность за соблюдение договора оказалась распределена между готской знатью и римскими официалами. Тем не менее, Феодосий стремится поддерживать личные контакты с готскими лидерами путем регулярных совместных пиров, и это выглядит как некая новая традиция, зафиксировавшая более близкие отношения вестготов и римлян после 382 года[137]. При этом источники опять же не дают сведений о каком-либо общем вожде готов в этих застольях. Напротив, Зосим говорит о конфликте между двумя вождями готов, Фравиттой и Эриульфом; последний открыто выступал за отказ от договора как стесняющего готов, Фравитта же пытался сохранить утвердившиеся отношения. Конфликт произошел прямо на пиру у императора и разрешился поединком за дверями, в котором выиграл Фравитта. Разгореться полномасштабной стычке помешала императорская гвардия, разделившая и усмирившая противников; император просто отправил всех смутьянов домой, не применив к ним никаких санкций, напротив, позволив им убивать друг друга, как заблагорассудится[138]. Зосим явно неодобрительно оценивает дружелюбное поведение Феодосия по отношению к готам, подчеркивает нерешительность и попустительство императора, однако здесь следует иметь в виду, что на отношении Зосима к Феодосию сказывалась активная борьба последнего с язычеством – а Зосим был язычником. С другой стороны, Орозий, возможно, как христианский автор, хвалит политику Феодосия, подчеркивая, что именно благодаря его храбрости и доброте готы подчинились власти Рима[139].

Покровительственное и попустительское отношения Феодосия к готам при всей беспокойности последних находит свое объяснение в явной неспособности императора справиться с ними военным путем, несмотря на многочисленные попытки, а также в потребности римского войска в готских отрядах. Кроме того, небезынтересным представляется предположение Х. Вольфрама о том, что готы в этот период, не имея единого вождя, переносят его функции на римского императора[140]. Если считать, что договор был не foedus’ом, а капитуляцией, то это предположение обретает подтверждение – в подобной ситуации для готских племен и вождей было естественно признать верховное правление предводителя победившей стороны, так же, как, очевидно, оставшиеся за Дунаем готы признали верховенство гуннских королей. Впрочем, как свидетельствует случай с Фравиттой и Эриульфом, готские вожди воспринимали власть императора не как абсолютную, считая своим правом выбирать, насколько ей следует подчиняться. Очевидно, каждый отдельный вождь делал этот выбор самостоятельно. Если Зосим утверждает, что в среде готов существовало явно выраженные партии сторонников и противников договора с римлянами, то их противоборство было вполне открытым и для всех очевидным; Эриульф прямо на императорском застолье выступает за продолжение войны с римлянами. Он выражает этим интересы определенного круга соплеменников, он чувствует поддержку. Тем не менее, Феодосий сохраняет мирные отношения с готами, избегая вмешиваться в их внутреннюю борьбу, но, видимо, косвенно влияя на ее ход.