Амбивалентность положения и целей Алариха

Именно в этом контексте встречается имя Алариха, которого, по словам Зосима, Феодосий назначил командиром значительного варварского контингента в походе против Евгения, но после смерти Феодосия это назначение было забыто или аннулировано[156]. Сократ Схоластик также отмечает достижения Алариха на службе у Феодосия, говорит о неких почестях, поощрениях от Рима, полученных за помощь в войне[157]. И впоследствии Аларих целенаправленно добивается звания magister militum, что говорит о том, что римская система рангов укореняется в готском сознании. По крайней мере, это касается поколения Алариха.

Следует предполагать, что готское общество было неоднородно в своем отношении к римлянам, конфликт Эриульфа и Фравитты отражает только одну сторону этой неоднородности. Двадцать лет, прошедшие с переселения готов из-за Дуная, не могли полностью изменить племенное сознание. Однако в наибольшей степени романизирующему влиянию безусловно подвергалось поколение, выросшее уже в пределах империи. К 395 году это поколение набирало силу, именно к нему, по всей видимости, принадлежал Аларих – Х. Вольфрам относит его рождение примерно к 370 году[158]. Поэтому складывалась ситуация, в которой старшая часть готов еще сохраняла традиционные взгляды и институты, младшие же находились в амбивалентном положении синтеза готского и римского наследия. И в этом смысле они оказывались перед сложной ситуацией совмещения традиционной и официальной иерархии.

Действительно, Аларих был назначен Феодосием, следовательно, он получил свою власть из рук императора, как римский чиновник, а не племенной вождь; готские же войска были, таким образом, частью системы регулярных войск империи. На это обращают внимание ряд авторов, основываясь на недвусмысленном свидетельстве Зосима[159]. Хотя, как подчеркивает П. Хизер, Зосим не является аутентичным источником, и доверять ему полностью нельзя, других же свидетельств назначения Алариха на службе Феодосия нет ‑ это не опровергает, с точки зрения исследователя, вероятность включения готских федератов в римскую армейскую иерархию[160]. Однако при этом следует отметить своеобразие карьеры Алариха. Действительно, уже сформировавшаяся и опробованная схема инкорпорирования варварских федератов в имперскую военную структуру открывала возможность получить должности и влияние, что и служило причиной возвышения таких личностей, как Стилихон, Гайна, Фравитта, Арбогаст и других генералов-варваров. Е. Хрисос называет этот процесс первой фазой трансформации синполитейных варварских племен[161]. Очевидная особенность Алариха по сравнению с упомянутыми романизированными варварами заключается в доминировании в его образе черт вождя племенной группировки – наряду с явным стремлением осуществить и карьеру римского военачальника.

М. Куликовски говорит о том, что в фигуре Алариха воплотилась принципиально новая модель варварского лидера в рамках империи: он смог играть огромную роль в имперской политике, не будучи инкорпорирован в структуры имперского управления, именно потому, что создал себе опору в готской среде, никаким иным образом, кроме самого Алариха, не связанной с Римом[162]. Таким образом, Аларих одновременно стремился и быть частью империи, и независимым от нее, создать свою личную армию и с ее помощью добиться имперских привилегий и престижа. Это свидетельствует о том, что Аларих не мыслит себя вне империи, ориентируется на имперскую структуру власти и не думает о какого-либо рода самостоятельности готов по отношению к империи. Все действия первых лет правления Алариха направлены, очевидно, на торг с императором по поводу благоприятных условий договора – максимум благ и минимум ограничений. При этом Аларих явно несет в себе черты и традиционного для готов военного вождя, возглавляющего окказиональный поход; он не представляет интересы всех готских федератов, многочисленных и разнородных, он не объединяет варваров идеологическим или сакральным посылом, он лишь добивается от империи более выгодных условий для себя и своих последователей единственным принятым в рамках варварского мировоззрения способом. Двадцать лет недостаточно для того, чтобы изменить мировоззрение кардинально, однако за это время оно адаптируется к существованию в условиях имперской иерархии.

П. Хизер не согласен с Д. Либешутцем в том, что Аларих выступил в 395 году против империи только во главе того воинского контингента, который был ему доверен Феодосием. Исследователь полагает, что у готов были причины для недовольства империей en masse, и Аларих оказался в этом случае подходящим знаменем[163]. Однако общеплеменным восстанием это выступление тоже считать нельзя, в этом следует согласиться с аргументацией Г. Хальсала[164]. По всей видимости, это был военный поход, в значительной степени аналогичный традиционным набегам варваров по своей стихийности и случайному составу участников. Ядром этого похода, скорее всего, выступали готы, находившиеся под командованием Алариха во время войны с Евгением, но вокруг него объединились и другие отряды, также по преимуществу готского происхождения[165]. Прямой преемственности с готами Фритигерна или какой-либо другой готской группировкой, отождествления их с готами Алариха, следует, как представляется, избегать.

Аморфность потестарных структур готов была, очевидно, законсервирована Феодосием в договоре 382 года, и сохранялась как параллельная римским структурам традиция в силу отсутствия потребности в централизации и формализации племенного лидерства. В 395 году ситуация изменилась, непосредственным поводом для этого была, очевидно, смерть Феодосия. Для готов это означало прекращение договора и возможность его перезаключить с новым императором на более выгодных условиях. П. Хизер полагает, что готы стремились к установлению более регламентированных отношений с империей, требуя стабильные ежегодные выплаты и обеспечение. Договор 382 года, очевидно, подразумевал только окказиональные выплаты за участие готских отрядов в военных кампаниях императора[166]. Кроме того, у готов были и непосредственные причины недовольства империей, поскольку в походе против Евгения их войска были принесены в жертву тактическим интересам и понесли большие потери – это отмечает даже Орозий, в целом к готам не расположенный[167]. Х. Вольфрам добавляет к этому возобновление опасности гуннского нашествия, поскольку Феодосий увел с собой войска, охранявшие границу – таким образом, главная выгода готов от союза с римлянами утрачивалась[168]. В свою очередь, Аларих преследовал собственные цели, связанные с личными амбициями, используя свой отряд и присоединившихся к нему готов для шантажа константинопольского правительства[169]. Таким образом, в 395 году складывается ситуация, в которой всплеск недовольства империей среди готов находит себе поддержку в лице возвращавшихся из похода военных подразделений и лидера в лице их командира. Смерть императора еще более провоцирует выступление против Константинополя. Складываясь вместе, эти факторы означали масштабное восстание под руководством молодого и честолюбивого предводителя.

Здесь возникает вопрос о статусе Алариха среди его соратников. Первоначально его положение определялось назначением Феодосия, однако, выступив против империи, возглавив готов, Аларих действовал в рамках габитуальных стереотипов племенного сознания. Соответственно, его лидерство должно было быть зафиксировано традиционным образом. Основываясь на словах Иордана, большинство исследователей считают, что Аларих был избран королем готов (ordinato super se rege Halarico)[170], хотя, если быть более точным, ordinato в этом контексте скорее означает, что на него возложили обязанности управления, назначили организатором; избрание же как некий народный мандат доверия здесь вряд ли отражает суть дела. Клавдиан описывает военный совет старейшин, в свое время созванный Аларихом для решения судьбы похода на Италию (occultat tamen ore metum primosque suorum consultare iubet bellis annisque verendos. crinigeri sedere patres, pellita Getarum curia, quos plagis decorat numerosa cicatrix et tremulos regit hasta gradus et nititur altis pro baculo contis non exarmata senectus)[171]. Имея в виду, что Клавдиан использовал этот фрагмент в своей инвективе против готов как риторический прием, следует все же предполагать, что поэт имел сведения о существовании подобных советов у варваров. Очевидно, именно такой совет и легитимировал власть Алариха как готского короля.

Проблема королевского статуса Алариха встает перед Х. Вольфрамом, который замечает, что ее решение является своеобразной модой у историков. Однако сам Х. Вольфрам полагает, что наиболее вероятно избрание Алариха королем в силу его происхождения из знатного рода Балтов, соглашаясь в этом с Иорданом. Более того, на основании этимологического сходства имен и предположения, что Аларих рано остался без отца, Х. Вольфрам делает вывод, что отец Алариха – Алавив[172]. Предположение более основано на стремлении усматривать преемственность королевской власти готов, что не позволяет полностью с ним согласиться. Однако несомненно то, что власть Алариха типологически отличалась от образа королей и вождей готов прошлого, и в этом Х. Вольфрам также убежден. Безусловно, главная причина этого отличия – римская среда, в которой находятся и сам Аларих, и его готы. Х. Вольфрам считает, что ключевой особенностью этого отличия является неразрывная связь власти короля готов и должности регионального magister militum[173].

М. Куликовски также полагает, что фигура Алариха является знаковой в трансформации власти готских вождей, однако видит основу этого в другом. В иных обстоятельствах, считает он, Аларих имел бы уникальное значение, был бы историческим феноменом наподобие Аттилы, однако ненамеренным образом он положил начало традиции готских королей в римской среде[174]. П. Хизер, напротив, полагает, что Аларих действовал вполне осознанно и намеренно, оспаривая условия договора 382 года, в соответствии с которыми готы оказались лишены централизованного лидерства; ради того, чтобы восстановить и укрепить этот институт в условиях римского окружения, Аларих и требует пост magister militum, что означает легитимацию его единоличного лидерства в первую очередь в глазах римлян и романизированных готов[175].

Аларих в борьбе за договор

Аларих целенаправленно ведет последовавших за ним готов на Константинополь, что также является косвенным свидетельством того, что его цель – не стихийный набег, а заключение нового договора с новым императором. М. Куликовски, впрочем, полагает, что это был именно набег, инспирированный, видимо, отсутствием большей части восточной армии, которая все еще находилась в Италии под общим командованием Стилихона. Однако Аларих быстро понимает, что укрепления Константинополя для него слишком сильны, и отступает к более легким целям в Македонии и Греции[176]. В этом вопросе исследователь расходится с мнением большинства ученых, склонных принимать во внимание свидетельство Клавдиана о переговорах, состоявшихся во время стояния готов под Константинополем между Аларихом и Руфином[177]. Клавдиан чрезвычайно предвзят в своем взгляде на личность и деятельность Руфина как главного противника Силихона, однако представляется, что отбрасывать на этом основании его слова, как это делает М. Куликовски, не следует. Панегирики Клавдиана являются единственным источником, освещающим в подробностях события этого периода, это не позволяет их игнорировать.

Говоря о Руфине, Клавдиан подчеркивает его роль в переговорах с готами, называя его foederis auctor[178], что может означать как создатель, творец, автор договора, так и его гарант. Клавдиан говорит о том, что Руфин единственный, кто был допущен в лагерь варваров и имел право вести с ними переговоры. Более того, Руфин при этом одевался в одежду готов и носил характерное для них оружие. Х. Вольфрам полагает, что Руфин таким образом проявил понимание менталитета варваров[179], однако то, что встречи предводителей римлян и готов происходили, в отличие от существовавших прецедентов, на готской территории, говорит скорее о проявлении слабости римлянами, как и показное переодевание в варварскую одежду. Несмотря на то, что римляне отчасти переняли к этому времени от варваров покрой одежды, высокопоставленный официал, каковым был Руфин, скорее ронял свой статус, переодеваясь таким образом.

Следует предположить, что целью Алариха был именно новый foedus на максимально выгодных условиях, и Руфин, как опекун Аркадия, вынужден был лично гарантировать его заключение. Попытка Руфина сблизиться с готами представляется свидетельством слабости и непрочности его позиции, и вызвана желанием использовать Алариха как заслон в грядущем противостоянии со Стилихоном. О. Мэнхен-Хелфен полагает, что, исходя из слов Клавдиана[180], Руфин действительно испытывал сильный страх перед готами, из-за чего пошел на союз с гуннами как противовесом Алариху[181].

Результат соглашения удовлетворяет обе стороны – Аларих, видимо, получает желаемую должность и, следовательно, становится подчиненным Руфина и его полководцем как следствие перезаключенного foedus’a. Таким образом, готы Алариха вновь оказываются в поле имперской юрисдикции, более того, сам Аларих выступает в качестве официала. Это объясняет то, что в противостоянии с его войсками Стилихон не стал предпринимать против готов враждебных действий, поскольку рисковал развязать этим гражданскую войну Запада и Востока. По сути, в разыгрывающейся комбинации между Руфином и Стилихоном Аларих и его готы выступают как некий силовой козырь Руфина.

Вполне естественным представляется желание Стилихона исключить Алариха из этого противостояния, вынести его за скобки, выйдя непосредственно на Руфина. В соответствии со свидетельством Зосима, Стилихон доверяет комиту Гайне замысел убийства Руфина, и тот, возглавив возвращающиеся в Константинополь по приказу Аркадия войска, осуществляет его[182]. На это решение Стилихона, кроме того, могло повлиять то, что его войска могли быть слишком уставшими или ему мешало соперничество или недоверие между западной и восточной частями его армии, как полагают некоторые исследователи[183].

Возникающая в этом эпизоде фигура Гайны представляется в своем роде знаковой. Гайна также является готом и возглавляет готские формирования в армии империи – это еще раз подтверждает, что Аларих не был единым готским правителем и даже командиром в составе федератских сил. Гайну следует рассматривать как представителя оставшегося лояльным империи готского населения, вероятно, достаточно многочисленного. Подобно тому, как Аларих сделал ставку в своей карьере на Руфина, Гайна опирался на Стилихона. Отсюда можно сделать вывод, что готы в этот период в той или иной степени инкорпорируются в борьбу за власть внутри империи, преследуя скорее карьерные цели, стремясь получить возможно больше личных выгод от нестабильности ситуации.

От смерти Руфина Аларих, безусловно, проиграл, поскольку заключенный с ним foedus автоматически утратил силу, как справедливо предполагает Х. Вольфрам[184]. Место Алариха при дворе восточного императора занял Гайна. Руфина сменил евнух Евтропий. Алариху было необходимо заключить новый договор, и он пользуется тем же методом, который сработал в случае Руфина – старается максимально устрашить константинопольское правительство.

Так или иначе, но войска Алариха отправляются в Грецию и, как подробно описывает Зосим, разоряют ее от Македонии до Пелопоннеса[185]. Свидетельствам Зосима в этом отношении исследователи не склонны доверять – Х. Вольфрам считает их контаминациями разных событий, хотя и использует в своей работе; А. Камерон, создавший ряд скрупулезных работ, анализирующих источники рассматриваемого периода, вообще полагает Зосима плохо информированным. Клавдиан же, по мнению, А. Камерона, закономерно предпочитает замалчивать успехи Алариха, как одного из главных соперников Стилихона[186]. Впрочем, Клавдиан упоминает о греческом походе Алариха, именуя его «разорителем Ахайи»[187]; христианские же авторы, Сократ Схоластик и Созомен, не отмечают этот эпизод вообще, при том, что разрушение и разорение, по словам Клавдиана и Зосима, было значительным. Т. С. Бернс выдвигает предположение, что разорителем на самом деле выступал Стилихон, а Аларих со своими готами мирно располагался в Греции в качестве городских гарнизонов[188]. Этим он объясняет и соответствующий эпизод в сочинении Зосима, посвященный Афинам.

Возможно, причина специфики содержательной части хроники Зосима в его языческих предпочтениях – Афины уберегли от разрушения, по его словам, явления Алариху самой Афины и Ахиллеса. Хотя Х. Вольфрам, принимая во внимание само свидетельство, и считает, что Афины на самом деле просто откупились от готов[189], нельзя игнорировать элемент сакральности, внесенный Зосимом в хронику варварских походов. Возможно, видение Алариха является лишь риторическим приемом Зосима для акцентирования силы языческих божеств в противовес покровительству христианского бога, однако тем самым Аларих выступает как объект сверхъестественных сил, мифологизированный образ, медиатор сакрального и профанного. Этого свидетельствует о том, что уже спустя столетие после нашествия Алариха его фигура в сознании не только готов, но и греко-римлян приобретает элементы сакральности и тем самым затмевает любых других своих соплеменников. Последние уже не рассматриваются как равные Алариху, как альтернативные вожди, центры потестарных структур, формировавшихся параллельно власти Алариха.

Между тем, смерть Феодосия и последовавшая за ней дестабилизация внутренней ситуации в империи создавали условия для бифуркации системы. Этим пользовались и Аларих, и Гайна, и Трибигильд, и Фравитта – готы-федераты восточного императора, реализовавшие различные стратегии отношений с империей в поисках своего места в потестарной иерархии и оптимального баланса сил и интересов. При этом А. Камерон отмечает, что рассматривать этот баланс как борьбу про- и антиварварской партий при константинопольском дворе – что встречается в современной историографии – было бы упрощением. Силы варваров выступали в глазах имперского правительства как необходимое зло, которое по возможности следует укрощать.

Евтропий проводит подобную политику по отношению к Трибигильду и Гайне, и, вероятно, к Алариху[190]. Об этом говорит то, что Евтропий медлит с заключением нового договора с Аларихом в течение 395-397 гг., сознательно жертвуя Грецией, и только очередное вмешательство Стилихона заставляет его пойти на этот шаг. Впрочем, Х. Вольфрам приводит мнение, согласно которому сам Стилихон заключил с Аларихом некую сделку, и именно поэтому решающая битва вновь не состоялась[191]. П. Хизер и М. Куликовски же полагают, что для Евтропия угроза со стороны Стилихона представлялась намного более существенной, чем бесчинства готов, поэтому, оказавшись перед выбором, он предпочел, по примеру Руфина, обезопасить себя и восточную империю готским буфером; более того, Т. С. Бернс указывает на то, что Евтропий целенаправленно обеспечил проход Алариха в Грецию для перехвата там войск Стилихона[192]. Свидетельства Клавдиана и Зосима относительно этого периода отрывочны и позволяют делать различные трактовки. Основываясь на словах Клавдиана, можно сделать вывод о том, что Аларих добился своей цели и стал magister militum per Illyricum – разоритель Ахайи командует в Иллирии (vastator Achivae gentis et Epirum nuper populatus inultam praesidet Illyrico)[193]. В другом месте Клавдиан говорит о том, что иллирийцы признали Алариха своим dux’ом (at nunc Illyrici postquam mihi tradita iura meque suum fecere ducem)[194]. Очевидно, что иметь подобные полномочия Аларих мог только легитимным путем, через договор с константинопольским двором, которому в тот момент принадлежала Иллирия.

В этом смысле интересен анализ А. Камероном пассажа Синезия, посвященного описанию некоего варвара в генеральской тоге, восседающего в сенате сразу позади консула[195]. Рассматривая возможности того, что это могли быть известные лояльные империи готские предводители, Гайна или Фравитта, А. Камерон доказывает, что оба они могли входить в состав сената только несколько позже времени написания речи Синезия. Однако именно в этот период Аларих предположительно становится magister militum Иллирии, в силу этого приобретая официальный статус и, возможно, значительный вес в константинопольском сенате. Несущественно, считает А. Камерон, действительно ли Аларих приходил в сенат, посещал Константинополь, переодевался в римские тоги из кожаных варварских одежд; главное, что возмущает и Клавдиана, и Синезия - возможность подобного[196]. Аларих здесь представляется для исследователя некоей противоположностью Гайне и Фравитте, полностью, с точки зрения А. Камерона, романизировавшихся готов. Он сохранил свою варварскую идентичность в глазах римлян, он лишь маскируется и издевается над римскими институтами.

Следует, таким образом, предполагать, что, заключая с Аларихом foedus, Евтропий действовал наперекор общественным настроениям, следовательно, это могло быть только вынужденное решение. Единственной значимой угрозой для Евтропия на тот момент являлся, безусловно, Стилихон. Только опасность вторжения с Запада, направленного не против Алариха, а против константинопольского правительства, могла заставить Евтропия решиться на договор с Аларихом. В свою очередь, это свидетельствует о том, что избранная Аларихом тактика давления на Константинополь с помощью разорительных набегов на провинции (на собственно столицу Аларих, очевидно, теперь уже идти не рисковал), результатов не дала (хотя Х. Вольфрам склоняется к противоположному мнению[197]). Тем не менее, Аларих не предпринимает со своей стороны шагов для примирения, что говорит о его уверенности в собственных силах и перспективах. Судя по словам Клавдиана, требования Алариха не изменились, по сути, он ждал от Евтропия подтверждения договора, достигнутого с Руфином, как в свое время от Руфина исполнения соглашения с Феодосием. Именно это и произошло в конечном итоге.

Однако, как верно замечает П. Хизер, договор не мог ограничиться только предоставлением Алариху вожделенной должности в римской иерархии; он явно также подразумевал определенные финансовые выгоды для его последователей[198]. Условия договора в подробностях неизвестны, однако из слов Клавдиана следует, что иллирийские города были юридически обязаны снабжать готов Алариха всем необходимым (…tot tela, tot enses, tot galeas multo Thracum sudore paravi inque meos usus vectigal vertere ferri oppida legitimo iussu Romana coëgi)[199]. Очевидно, что римская гражданская администрация в Иллирии была сохранена, однако отношения между ней и Аларихом остаются для исследователей загадкой. Исходя из контекста речей Клавдиана, можно предположить, что Аларих осуществлял военную власть и оборону провинции в обмен на обеспечение в первую очередь товарами военного предназначения и, очевидно, некие выплаты[200].