Абсолютизм принципа добросовестности как легального долженствования.

Достойно быть замеченным то, что режим долженствования, в котором принцип добросовестности ныне выражен, тотален и не допускает локальных выпадений. Тем он отличен от других гражданско-правовых принципов, обычно выражаемых в генеральной норме со специальными, причём обычно нередкими изъятиями, отражающими многообразие экономических ситуаций и неизбежных девиаций интересов в сторону от стандартной конфигурации. Дело в том, что объектом приложения принципа (т.е. той самой схематичной конфигурации) в исследуемом нами случае является не распределение интересов участников какой-либо модельной социальной связи, а ментальная субстанция[22]. Поскольку же субстанция эта, в представлении наших оппонентов, метафизически неподвижна и неизменна, – а иначе бы они её увидели лишь как один из показателей изменчивого, по природе своей, состояния интереса в защищаемом субъективном правом благе, – поскольку ей отказано в признании её диалектической природы, что и делает возможным конвертировать этот принцип в термины модальности долженствования, постольку выражение этого ментального явления в виде императива должно абсолютно исключать появление каких бы то ни было, хотя бы и специально оговоренных изъятий. Если бы речь шла о принципе, пусть бы как угодно категорично выраженном, относимом к конфигурации интересов, то есть прав и обязанностей сторон, во внешней правовой субстанции, то здесь бы императивный язык принципа ещё не мог бы исключать девиации, ибо двусторонние правовые связи многообразны и динамичны, и отрицать бы эта не стала любая цивилистическая метафизика. Однако не зависящий от внешней среды, ангажируемый в фокус цивилистики лишь постольку, поскольку он может иметь для этой среды значение, и потому никогда не уводящий цивилистов в пределы психологии, ментальный стандарт, если уж он задекларирован в императивном виде в первой статье Кодекса, безусловно, не может мыслиться как позволяющий отступление. И более того, в данном случае ментальный стандарт был задан правилу, по исходной природе своей моральному, поскольку никакой другой природы «добросовестность», интерпретируемая как обязанность, иметь не может, а моральный императив, к тому же еще и перевоплощённый в юридическую обязанность, как известно, ценен именно своей абсолютной, тотальной неизменностью.

Но как мы увидели в § 7, нормы ГК без видимых – с того угла зрения, с которого на проблему смотрят сторонники этой доктрины, – причин устанавливают изъятия из этого универсального, в силу раскрытой выше его природы, требования. Несовместимость этих изъятий из режима легальной обязанности с той тотальной императивностью, которою неизбежно наделяет требование добросовестности критикуемое воззрение, будет несомненно свидетельствовать в пользу диалектического понимания принципа добросовестности.

Принцип добросовестности как презумпция добросовестности.

Ответ на вопрос о том, в чём может выражаться принцип добросовестности, в том числе о его легальном бытии, вытекает из представленной выше концепции. Если, следуя ей, видеть в добросовестности неконфликтность намерений, принимать её как диагностически надёжный, но не исчерпывающий показатель достаточности интереса в субъективном праве или правомочии, тогда принцип добросовестности, как и любые прочие требования к состоянию интереса, должен находиться вне легальной реальности.

Гражданско-правовой принцип добросовестности – т. е. то правило, которому подчиняется бытие в юридической реальности явления, выраженного в категории добросовестности, – относится к состоянию интереса обладателя субъективного права и представляет собой требование непротиворечивости его намерений. Как всякое описание интереса, этот принцип exdefinitio никогда не может пребывать в модальности легального долженствования. Единственным видом легального воплощения принципа добросовестности, как это и было в дореформенном тексте ГК, должна являться её презумпция, а также презумпция злоупотребления правом, если первая презумпция опровергнута.