Категория добросовестности.

Категория и принцип добросовестности в гражданском праве.

Об отправной идее этой работы.

Категория добросовестности в последние годы исключительно востребована в правоприменении, в доктрине[1] и правотворчестве, причём изменения, внесенные в ст. 1 ГК в составе первого блока поправок, закрепили принцип добросовестности как дотоле неизвестную цивилистике легальную обязанность.

Можно говорить о том, что содержательная и качественная эволюция категории добросовестности является одним из основных направлений развития российского гражданского права. И во всех трёх названных источниках цивилистической мысли, отвечающих за это развитие, наблюдается настройка взаимосвязи между категориями недобросовестности и злоупотребления правом. Автор этой работы не разделяет попыток решить эту задачу исходя из соприродности этих двух понятий, как в вертикальном (когда одно считают частным случаем другого), так и в горизонтальном (видовое различие, но родовое тождество) представлениях, не говоря уж о отказе от их различения[2]. Мы усматриваем в недобросовестности явление иной природы, чем злоупотребление правом; с нашей точки зрения, это категория, указывающая на конфликтность намерений в отношении основания правопритязания. Недобросовестность понимается нами как такой показатель состояния интереса, который должен приниматься как существенный для целей теста на злоупотребление субъективным правом, выражающим этот интерес, но который по определению не предрешает результат такого теста, ибо показатель состояния не тождествен самому состоянию. В этой работе будет раскрыта сущность изложенного воззрения и приведены доводы в его поддержку.На основании своего понимания категориидобросовестности автор предложит истолкование принципа добросовестности в гражданском праве как легальной презумпции, а также наметит границы её применения в гражданском законодательстве.

Категория и принцип: соотношение понятий.

Под категорией мы условимся понимать устоявшееся, по крайней мере для определённого направления научной мысли, обозначение какого-либо объективно существующего идостоверно описанного, общепризнанного (для этой научной школы) явления. Для категории, поэтому, характерно то, что она не является условно терпимым термином. Напротив, она строго и, что важно, закономерно соответствует тому явлению, которое призвано обозначать. Категории могут даваться неоднозначные определения; обозначаемая ею реальность может видеться по-разному исследователями, однако нужно исходить из того, что в действительности, к которой она отсылает, у категории имеется только один-единственный объективный коррелят, её, категорию, собственно, и породивший и в ней выразившийся; в том числе – и так это в нашем случае – этимологически. Язык никогда не глух к тому истинному, что нуждается в выражении, и потому есть такие явления, в бытии которых мы можем вполне быть уверенными, просто положившись на категории, их обозначающие, как на бесспорное доказательство этого бытия. Язык никогда не обманет нас: всё, что нам остаётся, это лишь пытаться распознавать в реальности единичные черты того феномена, что обнаружил себя в категории, а найдя их, на эмпирическом материале показывать, что не ошиблись с находкой.

Принципом же, менее всего желая совершать революцию в теории познания, мы примем в самом общем виде некоторое правило, предлагаемое наукой в отношении изучаемых закономерностей. Это ответ на вопрос о том, по каким законам (правилам) существует занимающая исследователя область реальности, – и если та область объективна и значительна, она, как мы только что предположили, всегда обнаруживает себя, «именует себя» в категориях.

Вполне естественно, формулировать принцип нужно после того, как будет дано определение категории. Ответ на вопрос, «как ведёт» себя в тех или иных обстоятельствах какое-либо обсуждаемое явление, выражающее себя в категориях, конечно, давать нужно не раньше, чем удастся разобраться, о каком явлении идёт речь.

Категория добросовестности.

Итак, мы будем исходить из того, что категория добросовестности является закономерным выражением в языке объективно существующего, породившего её феномена; из того, что множественность определений этого понятия ни в малейшей мере не свидетельствует о зыбкости или неоднозначности той реальности, которая обнаруживает себя в категории. Мы не разделяем распространённого в российской цивилистике представления о двойственной природе категории добросовестности, согласно которому существуют добросовестность в объективном и самостоятельно от неё – добросовестность в субъективном смысле[3]. Это тот случай, когда мнений может быть сколько угодно, но истинно – только одно. Нам осталось предложить то, которое мы таковым считаем.

Добросовестность – это бесконфликтность намерений в обосновании притязаний на какое-либо благо, которая выражается в том, что такое притязание не обосновывается обстоятельствами, со значимостью которых для такого обоснования в момент их возникновения притязающий субъект эксплицитно или конклюдентно выражал готовность не считаться, в частности и тогда, когда отрицание способности этих обстоятельств обосновывать нынешнее правопритязание выражалось в заявлениях, обращённых к третьим лицам.

Добросовестность – это категория правопритязания. Стандарт (требование) добросовестности должен пониматься как ментальный стандарт, состоящий в недопустимости обоснования правопритязанияобстоятельствами, значимость которых субъектом для такого обоснования эксплицитно или конклюдентно отрицалась. Сюда относятся притязания, условно говоря, равно положительные и отрицательные: направленные как на то, чтобы приобрести благо, так и на то, чтобы лишить такового другую сторону и тем самым – защитить себя от грозящего обременения, свобода от какового, конечно, есть благо само по себе; в этом последнем случае, соответственно, описываемый стандарт не допускает такое прежнее непризнание значимости определённых обстоятельств для «отрицательного» притязания, именно ими ныне и обоснованного, которое выражалось в прямой или косвенной готовности признавать за ними значение оснований для притязаний другой стороны на ныне оспариваемое у неё благо.

Несоответствие этому стандарту, «недобросовестность», как нетрудно видеть, охватывает область значений, очень близкую к той, что занимает последнее время подзабытое, но точное русское слово «двурушничество». Так говорят о поведении, в котором проявляются намерения, очевидно противоречащие выражаемым прежде (или даже ныне – но в иной ситуации) намерениям действующего субъекта; так хотят указать на отсутствие в человеке твёрдости в следовании выбору, однажды им гласно сделанному или во всяком случае такому, о котором явно давало понять его поведение. Недобросовестность от двурушничества отличается, пожалуй, только тем, что недобросовестный субъект обнаруживает разнонаправленность своих намерений в действиях, преследующих корыстные цели, а именно в притязании на какое-либо благо.

Категория добросовестности будет ниже исследоваться в поле представленной во всех работах последних лет нашей теории злоупотребления правом[4].