Конфликт намерений относительно основания, юридически ликвидированного предшествующим намерением вследствие знания о дефекте сделки.

Частным случаем области действия данной оговорки являются такие волеизъявления, которые направлены на совершение сделки и охватывают при этом дефекты, относящиеся к элементам её действительности. Сторона сделки, совершая её со знанием того, что сделка будет иметь дефект, тем самым выражает намерение, в виде юридически значимого молчаливого волеизъявления, смириться с этим пороком и потому лишает себя правопритязательныхexceptio против требований о признании недействительности условий, опороченных дефектом, или сделки в целом, но вследствие не своей недобросовестности, а правовой недоступности таких обоснований. Сторона, знающая о дефекте сделки и решившаяся на неё, должна рассматриваться имеющей намерение в виде юридически значимого молчания совершить порочную сделку, поскольку сложно представить себе сведения более важные для последующего правоотношения, чем о правовом дефекте сделки, на которой оно будет основано: реакция на такие сведения, ограничившаяся молчанием, безусловно должна читаться как согласие на дефектное условие. Это намерение, ввиду указанного значения, устраняет из правового поля возражение на такое требование о признании недействительности сделки, которое опирается на данный дефект. Конфликт намерений возникает, однако не он – не образованная им недобросовестность – становится причиной невозможности притязания, а безосновательность последнего.

Конфликт намерений, лишённый основания.

Вторая оговорка о юридически нейтральной недобросовестности касается обоснования притязательного намерения обстоятельством, об отсутствии которого притязающему субъекту известно, вследствие чего может возникнуть видимость недобросовестности, поскольку здесь тоже имеет место конфликтность намерений. Как и в предыдущем случае, мы могли бы здесь говорить о недобросовестности в этическом значении; вне всякого сомнения, недобросовестен тот, кто в притязании на какое-либо благо делает утверждения, ведая об их ложности; здесь, конечно же, есть внутренний конфликт совести, нравственная раздвоенность, – т.е. то самое двурушничество. Но юридически значимой недобросовестности здесь возникнуть не может просто ввиду того, что, каки в предыдущей ситуации, конфликт намерений не наделяется юридической модальностью, если он возникает относительно отсутствующего основания. Отличие от предыдущей ситуации (в целом описанной в § 5.1.) в том, что там мнимая (для права) конфликтность возникала между притязательным намерением опереться на какое-либо основание и намерением, это же самое основание устранившим (в частном случае, описанном в § 5.1.1., устранившим его посредством знания о его дефектности), а здесь – между таким притязанием и внутренней готовностью признать то, что основание, гласно выступающее опорой притязания, отсутствует. Сущность обеих схем едина в том, что конфликт возникает в отношении отсутствующего предмета, что и лишает его юридической значимости. Если намерение притязать на что-либо опирается на то, чего нет, то этого ужедостаточно для пресечения притязания: не имеет уже никакого значения, имело ли место еще и намерение смириться с фактом отсутствия такой опоры.

Отсутствующим основанием притязания в рассматриваемом случае юридически мнимой недобросовестности может оказаться и отсутствующее намерение. Никакого усложнения в наше рассуждение это не привносит. Неважно, какой именно факт, которым обосновывается притязание, в действительности отсутствует. Таким фактом может выступать явление любого рода: например, отсутствующее условие договора или любые иные не имевшие места волеизъявления и прочие намерения. Поэтому, если заявляется, что условие договора будто бы имело место, а на самом деле его не было, о чём заявителю известно, это снова юридически нейтральная недобросовестность, а заявление отводится, точно так же, как и любое притязание, обоснованное отсутствующим фактом, опять-таки именно в силу отсутствия основания.