СТОЯНКА ПОЕЗДА ВНЕ РАСПИСАНИЯ 5 страница

ЗАДАНИЯ

1. Ответьте на вопросы:

1. Зачем мальчик поехал в город?

2. Как он учился в школе?

3. Какие проблемы были у него с французским языком?

4. Почему он начал играть на деньги?

5. Что случилось, когда он однажды играл с ребятами? Какую посылку мальчик получил, почему он не хотел взять ее?

6. Как у него опять появились деньги?

7. Почему учительница уехала?

8. От кого мальчик получил посылку после каникул?

2. Рассказ, который вы прочитали, написан русским писателем В. Распутиным. Он назвал его “Уроки французского”. Как вы думаете, только ли об уроках французского говорится в рассказе? Какой еще урок дала мальчику учительница? Понял ли он, что учительница помогала ему, спасала его от голода? Как вы думаете, что почувствовал мальчик, когда она уехала? Каким вы представляете себе характер мальчика? Какую роль сыграла учительница в его формировании? Забыл ли он ее, став взрослым?

А. АЛЕКСИН

НЕПРАВДА

Генка очень любил смотреть фильмы, на которые дети до шестнадцати лет не допускались. Он любил читать книги, на которых не было обозначено, для какого они возраста: значит, для взрослых!

И когда однажды по радио объявили лекцию для родителей, Генка решил, что эту лекцию ему непременно надо послушать.

Зазвучал скучный голос. Первый рецепт был такой: «Чем больше ребенок читает, тем лучше он учится!». Генка даже испугался: он рос явно не по правилам. Если он изредка и получал двойки, так, пожалуй, только из-за книг. До недавнего времени Генка читал и за обедом и за ужином. Не подходил и другой рецепт: «Ребенок должен уважать родителей, но не бояться их!..»

А вот Генка своего отца одновременно и уважал и побаивался.

Это отец первый объявил войну Генкиному «книгоглотательству». Он побеседовал с сыном о книгах. И тут оказалось, что даже названия и фамилии авторов безнадежно перемешались в Генкиной голове.

Отец  тяжело опустил на стол свою руку, такую огромную, что вилки и ложки казались в ней игрушечными.

– Теперь мы будем читать вместе!

– Как – вместе? – удивился Генка. – Вслух, что ли?

– Нет, не вслух. Но и не слишком про себя. Брать книги ты будешь по моему совету, а потом будем устраивать дискуссии…

На первом этаже была детская библиотека. Библиотекарша, добрая полная женщина, по прозвищу «Смотри не разорви», доставала Генке те книги, которые советовал ему прочитать отец.

А за ужином начинался экзамен.

– Ты опять пропускаешь описания природы? – спрашивал отец.

– Я ничего не пропускаю, – оправдывался Генка.

– Не лги! Хуже всего, когда ты говоришь неправду. Ну, с чем, например, здесь сравнивается запах первого снега?

Генка ерзал на стуле. Ему хотелось сбегать на улицу и понюхать снег: может, он угадает, о каком именно сравнении спрашивал его отец.

– Писатель сравнивает запах первого снега с запахом арбуза! Это очень образно и очень точно. А ты это место пропустил!

А потом Генке и самому понравилось читать по-новому. Экзамены за ужином кончились. Зато стали возникать споры о книгах.

Иногда в спор вмешивалась и мама. Отец тут же соглашался с ней. А мама почему-то начинала сердиться:

– Женщине только в трамвае положено уступать место, а в спорах эта вежливость ни к чему!..

Мама была машинисткой. Работу она брала на дом. Ей казалось, что отлучись она из квартиры на день – и случится что-то ужасное, произойдет какая-нибудь непоправимая катастрофа.

По утрам маме некуда было спешить, но вставала она раньше всех. Готовила завтрак отцу и Генке. Прощаясь с мамой, отец целовал ее в голову и говорил каждый раз одни и те же слова:

– До свидания, малыш мой родной!

А мама вдруг менялась в лице, краснела. И Генке начинало казаться, что она вставала так рано только для того, чтобы услышать эти слова.

Слово «малыш» совсем не подходило к маме: она вовсе не была маленького роста. Может быть, она казалась такой с высоты ста восьмидесяти восьми сантиметров могучего отцовского роста? (Эти сантиметры были предметом особой Генкиной гордости.) Но ведь сына, мальчишку, отец именовал строго и просто – Геннадием…

Отец и сын вместе выходили на улицу, вместе шли до угла.

Это было очень приятно – идти рядом с отцом: мама осталась дома, а они, мужчины, деловые люди, спешат, торопятся.

Генка знал, что все товарищи со двора завистливо глядят на него, потому что все уважают его отца. Ведь это он научил ребят строить ледяные крепости, это он заставил-таки управдома залить во дворе каток, и это он рассказывал о новых машинах, которые сам конструировал.

На углу они прощались – коротко, по-мужски.

– Ну, иди, – говорил отец.

А вечером Генка с нетерпением ждал возвращения отца. Он сразу узнавал его шаги. Отец поднимался так не спеша, словно, сделав шаг, раздумывал, идти ли ему дальше или, может быть, вернуться вниз. Один неторопливый звонок… Генке очень хотелось открыть отцу дверь. Но он чувствовал, что еще больше этого хочет мама. И он уступал ей дорогу. Отец вновь целовал мать в голову и говорил почти те же самые слова, что и утром: «Здравствуй, малыш мой родной!» Но звучали эти слова еще ласковее, потому что отец, видно, успевал сильно соскучиться за день.

Генка терпеть не мог нежностей, но от слов, которые отец говорил маме, ему становилось радостно и как-то спокойно-спокойно на душе.

На миг отец заглядывал маме в лицо.

– Какие у тебя глаза воспаленные… И зачем нам нужна эта трещотка? (Так он называл пишущую машинку).

– Это не она – это все враги мои виноваты, – полушутливо оправдывалась мама. Своими «врагами» она называла неразборчивые почерки.

У Генки отец будто мимоходом спрашивал:

– Ну, как дела с науками?

Он никогда не заглядывал в дневник, чтобы проверить, правду ли говорит сын. И, может быть, именно поэтому Генка не мог солгать. Если он приносил домой посредственную отметку, то так прямо и говорил. Отец не поднимал шума. Генка не слышал от него упреков, но зато не слышал он в такие вечера и увлекательных рассказов о спорте, о работе инженеров.

Мама поступала совсем иначе. Она раскрывала дневник и глядела на злосчастную отметку так, словно читала трагическое известие.

Мама потом еще долго вздыхала… Но молчание отца было для Генки куда страшней причитаний мамы. И он в тот же вечер садился за учебники.

И только с одной Генкиной слабостью отец никак не мог справиться. Этой слабостью была его неистребимая страсть к кино. Кажется, если бы существовали кинокартины, на которые почему-либо не допускались люди моложе шестидесяти, Генка попадал бы и на них. Сидеть дальше второго ряда он считал непростительной роскошью. Таким образом, на шестьдесят копеек Генка умудрялся сходить в кино три раза!.. Немного денег ему давала мама, а остальные он добывал в результате строжайшего режима экономии: в школе завтракал через день, в метро и троллейбусе ездил без билетов.

Когда Генка приходил домой взволнованный и раскрасневшийся, отец пристально смотрел на сына, и взгляд его говорил: «Не вздумай что-нибудь сочинять. Я прекрасно вижу, что ты был в кино».

А за ужином отец, как будто ни к кому определенно не обращаясь, задумчиво произносил:

– Сегодня вышла новая картина. Интересно, о чем она?

И Генке волей-неволей приходилось рассказывать содержание.

Иногда мама говорила отцу:

– Может, вечером сами сходим в кино? А Генка достал бы нам билеты: он ведь специалист по этой части…

Отец смущенно разводил руками:

– Да я бы с удовольствием, ты же знаешь. Но как раз сегодня вечером у меня неотложные дела…

А Генка сердито смотрел на маму: неужели она не понимает, как сильно занят отец?!

Однажды Генка узнал, что за три квартала от их дома идет какой-то старый фильм, о котором приятели отзывались коротко, но выразительно: «Мировой!»

Картину эту Генка раньше посмотреть не успел по той простой причине, что в дни ее первого выхода на экран он еще не родился.

Вообще Генка не решился бы пойти на вечерний сеанс. Но он знал, что отец должен прийти поздно: у него важный и торжественный день – испытание новой машины. Отец волновался… А как же тогда волновалась мама, ожидая его возвращения! Она места себе не находила: то садилась за машинку, то шла беседовать с соседкой, то при каждом звуке шагов выбегала на лестницу…

А Генке особенно хотелось пойти в кино еще и для того, чтобы скорей пролетели часы ожидания. Чтобы вернуться домой, сразу увидеть отца и по лицу мамы (именно мамы!) понять, что все хорошо, все очень хорошо…

Генка захватил с собой долговязого семиклассника Жору, которому беспрепятственно продавали билеты на любой сеанс.

Ребята помчались по вечерним улицам, толкая прохожих и шепча себе под нос торопливые извинения, которые слышали только они сами. Когда добрались до кинотеатра, оказалось, что уже поздно: билеты проданы. Кончился предыдущий сеанс, из кинозала выходили люди, щурясь от света, на ходу натягивая пальто и шапки и также на ходу обмениваясь впечатлениями. Генка глядел на них с завистью.

И вдруг он услышал такой знакомый голос:

– Тебе не холодно, малыш?

Генка повернул голову и увидел отца. Отец, пригнувшись, помогал какой-то незнакомой белокурой женщине закутаться в пестрый платок.

Генка хотел шмыгнуть в сторону: ему ведь было строго запрещено ходить на вечерние сеансы. Но его глаза сами собой, помимо воли, поднялись, встретились с глазами отца – и Генка изумленно отступил на шаг: он вдруг увидел, что отец сам его испугался. Да, да, отец испугался! Он, всегда такой сдержанный, неторопливый в движениях, вдруг засуетился, стал неловко вытаскивать свою руку из-под руки белокурой женщины и даже, как показалось Генке, хотел спрятаться за колонну, которая никак не могла скрыть его, потому что она была тонка и узкая, а отец огромный и широкоплечий.

И Генка помог отцу: он выскочил на улицу и побежал так быстро, что даже долговязый и длинноногий Жора не поспевал за ним.

Но где-то на перекрестке Генка на миг остановился – в его ушах зазвучали слова: «Тебе не холодно, малыш?» Белокурая женщина, которую отец закутывал в пестрый платок, была, в самом деле, невысока, но Генке казалось диким, что и к ней тоже могут относиться слова, которые всегда принадлежали маме, одной только маме…

А как же испытание машины? Значит, это неправда? А может, никакой машины вовсе и нет? Отец сказал неправду… Генка не мог понять этого, это не умещалось в его сознании. Тогда, может быть, все неправда: и разговоры о книгах, и советы отца, и споры за ужином? Все, все неправда!

Библиотекарша, по прозвищу «Смотри не разорви!», крикнула:

– Зайди, Гена! Я достала книгу, которую ты просил!

Но Генка только махнул рукой: он не хотел брать книгу, которую советовал ему прочитать отец. Он почему-то не верил этой книге.

Вернувшись домой, Генка сразу же лег в постель.

– Что с тобой? Ты такой горячий… Нет ли у тебя температуры? – тревожно спросила мама.

– Не волнуйся, мамочка… Я очень устал, и все! – как никогда ласково ответил Генка.

А на самом деле он просто не хотел, он не мог слышать, что сегодня скажет отец, когда мама откроет ему дверь.

  КОММЕНТАРИИ:

Генка – разговорная форма от имени Геннадий

Жора – разговорная форма от имени Георгий

ерзать на стуле – двигаться на стуле, неспокойно сидеть

машинистка – женщина, работающая на пишущей машинке

отлучись она из квартиры – уйди она из дома

управдом – управляющий домом, начальник жилищно-коммунального управления

залить во дворе каток – сделать во дворе ледяное поле для катания на коньках и игры в хоккей

уступал ей дорогу – давал возможность идти первой

неразборчивый почерк– манера писать буквы непонятно

дневник– тетрадь школьника для записи домашнего задания и полученных отметок по предметам

отметка – оценка

испытание машины – неоднократная проверка работы машины в условиях опыта

  ЗАДАНИЕ. Ответьте на вопросы:

1. С кем вы познакомились в рассказе «Неправда»? Кто главный герой рассказа?

2. Как характеризуют главных героев их слова и поступки?

3. Почему автор назвал свой рассказ «Неправда»?

4. Как воздействуют на человека слова и дела окружающих? Согласны ли вы с тем, что пример сильнее слова и только живой пример воспитывает ребенка? Аргументируйте свой ответ.

М. БРЕМЕНЕР

ВЕЧНЫЙ ШАХ

  Мне было семь лет, когда мои родители разошлись. Мать собиралась выйти замуж за человека, о котором я знал только, что его фамилия – Комаров. Потом я услышал, что у Комарова есть автомобиль и сразу решил, что попрошу Комарова покатать меня, как только мы познакомимся. И вот через несколько дней мы с мамой пошли к нему в гости.

  Когда мы пришли, Комарова не было дома. Нас встретила его сестра.  «Дайте, дайте мне посмотреть на моего нового племянника!» – сказала она. – «О, какие у него большие глаза!» И она поцеловала меня. Я вытер щеку, потому, что, со слов своего дедушки, врача, знал, что поцелуй переносит тысячи микробов.

Вообще дедушка играл важную роль в моей жизни. Он интересовался политикой и часто после работы, во время ужина рассказывал моему отцу и бабушке, что он думает о положении в африканских странах или о внешней политике США. Я ничего не умел. У меня не было способностей к музыке или рисованию, я плохо читал стихи, поэтому я мог только слушать и повторять то, что говорит дедушка. И вот сейчас, пока сестра Комарова готовила ужин, я решил удивить ее своим ранним развитием. Я подошел к ней и сказал, что я думаю о положении в Анголе. Сестра очень удивилась. Она не знала, что я повторяю слова своего дедушки. Тогда я сказал, что ситуация в мире зависит от того, найдут ли Россия и США общий язык. Сестра не знала, что ответить.  «Подумайте, – сказала она, наконец, – Александр говорит точно так же». Александр – это был ее брат, Комаров. В тот вечер я так и не увидел его, потому что он поздно вернулся с работы. Скоро Комаров получил новую квартиру, и мама переехала к нему жить.

После переезда матери к Комарову бабушка и дедушка часто говорили о ней, о Комарове и особенно о моем отце. Ему было тогда 30 лет, и он работал учителем ботаники в школе. Никто не понимал, почему мама решила уйти от него. Они никогда не ссорились. Только однажды я видел, как мама рассердилась на отца. Причина была совершенно непонятной.

Однажды в начале лета отец пришел домой с цветами. «Какие прекрасные цветы! Это мне?» – спросила мама.  «Пожалуйста, – ответил отец. – Если хочешь. Если тебя нравятся». Мама посмотрела на него с удивлением. «Да, пожалуйста, – повторил отец, – возьми. Мне они нужны для работы… Но если тебе нравятся, возьми. Можешь взять все, а можешь – часть. Они сильно пахнут. Надо не забыть вынести их из комнаты перед сном». «Мне не нужны эти цветы…» – сказала мама. В глазах ее появились слезы. «А мне показалось…» – начал отец. – «Тебе всегда что-нибудь кажется!» – крикнула мама и вышла из комнаты. Через несколько дней она навсегда ушла к Комарову.

После ухода мамы отец никогда не говорил о ней. Почти все вечера он сидел один в комнате и играл в шахматы. Он играл в шахматы по переписке со своим другом, который служил в армии. Игра продолжалась уже год. Письма от друга приходили 1-2 раза в месяц, но отец сидел за шахматами почти каждый вечер один в нашей с ним комнате, двигал фигуры и тихо говорил сам с собой. Почему-то это не нравилось дедушке и бабушке, и, пока отца не было дома, дед подходил к доске и долго и печально смотрел на фигуры. «Это началось, по-моему, еще при Люсе?» – спрашивал он отца, когда тот садился играть. (Люсей звали мою маму). – «Да, еще при ней». «Это все нервы, нервы, – говорил дед, – пойдем, я посмотрю тебя?» «Не надо, – отвечал отец, – со мной все в порядке».

И вот пришел день, когда мама повела меня в свою новую квартиру. Там было чисто и светло.

И там я впервые увидел Комарова. Он был высокий, большой и сильный, наверное, сильнее моего отца. Думать об этом мне было неприятно, но вдруг я увидел… я увидел, что Комаров совершенно лысый. Я знал, что это большое несчастье для человека, потому что к моему дедушке, который был специалистом по кожным болезням, часто приходили люди и просили помочь им сохранить волосы. На это дедушка отвечал, что наука не может им помочь и даже показывал свою собственную лысину. После этого посетители становились еще печальнее, почему я и думал, что лысина – большое несчастье.

Но Комаров не казался несчастным. Он шутил, смеялся. «Молодец!» – подумал я с уважением и решил рассказать ему что-нибудь о международном положении. Но он сказал: «После обеда поедем кататься на машине?» И мы поехали. Комаров рассказывал мне о московских улицах и площадях, о новых станциях метро. Мы катались до вечера, а когда вернулись, я подводил итоги.

Мне очень понравился Комаров. Очень. Раньше такого никогда не случалось. Раньше мой папа был самым лучшим, сильным и добрым, но сейчас он проигрывал. Мой папа был намного ниже ростом, чем Комаров, не такой веселый, и у него не было автомобиля.

Надо было немедленно найти какой-нибудь недостаток у Комарова. И тут я вспомнил: лысина! Комаров был лысый, а у папы – прекрасные мягкие волосы. Мне стало немного легче. «Бедный, бедный, – думал я о Комарове, – у него нет ни одного волоса. А ведь зимой холодно без волос? Всем расскажу, какая у Комарова лысина».

Я решил поскорее пойти домой и сказать отцу, бабушке и дедушке, какой Комаров некрасивый. Мама вышла вместе со мной. «Ну как тебе понравился Александр?» – спросила она. «Ничего, – ответил я. – Только он некрасивый очень… лысый…» «Глу-у-пый! – пропела мама. – Ты еще ничего не понимаешь… Я хочу, чтобы ты стал таким мужчиной, как Александр, когда вырастешь…»

Дома уже все ждали меня: «Ты был у мамы?» – спросил отец и опустил глаза. «Да». «Ну, и что там… большие комнаты?» «Очень чисто и красиво». – «А ты видел этого… Комарова?» – спросила бабушка. – «Видел». «И какой он? – спросил дед. – Наверное, симпатичный?»

Ответ у меня был готов, но я молчал. Я вспомнил прекрасные часы, которые провел вместе с Комаровым, вспомнил, как он рассказывал мне о Москве. Отец не стал ждать моего ответа и вышел из комнаты. «Что же ты молчишь?» – спросила бабушка. – «Он высокий такой! – сказал я, – и большой!» – «А что, интересно, он блондин или брюнет?»

И я сказал: «Он кудрявый! Ну, кудрявый… очень!» – «Мне кажется, Комаров тебе понравился?» – сказала бабушка и внимательно посмотрела на меня. И тогда я неожиданно для себя сказал: «Хочу, когда вырасту, быть таким мужчиной, как он!»

Мне показалось, что за дверью я увидел бледное лицо отца. Но, когда я вошел в нашу с ним комнату, он спокойно сидел за столом, как всегда вечером. Я лег спать, но ночью открыл глаза и увидел, что отец по-прежнему сидит за столом. «Странная позиция… Непонятная… – тихо сказал он. – Вечный шах?» Я посмотрел – и у меня громко застучало сердце: шахматы в этот раз перед ним не стояли…

   ЗАДАНИЯ

Ф. ИСКАНДЕР

УРОК

По традиции, в нашей мусульманской семье никогда не ели свинину. Взрослые не ели и детям не разрешали. Конечно, у детей была возможность попробовать свинину в детском саду или в гостях, но мы – мой брат, моя сестра и я – никогда не делали этого. Такая идейная твердость, однако, не мешала нам мечтать попробовать свинину.

В те годы в нашем доме жила медсестра. Звали ее тетя Соня.

Наши семьи были в хороших отношениях. По вечерам тетя Соня часто сидела у нас дома и рассказывала историю своей жизни. Мы пили чай, ужинали, а после ужина она уходила домой, потому что должен был вернуться с работы ее муж, дядя Шура.

Этот дядя Шура, как только приходил с работы, обязательно начинал что-нибудь чинить. Он чинил настольные лампы, радиоприемники и даже часы. Я любил смотреть, как он работает, любил помогать ему, и поэтому часто бывал у них дома. Перед тем как начать работать, дядя Шура внимательно осматривал вещь и объяснял мне, как можно ее починить. Пока мы работали, тетя Соня готовила ужин.

Однажды в такой вечер к ней пришла моя сестра. Тетя Соня пригласила ее поужинать. На ужин у них было сало. Нужно сказать, что тетя Соня и ее муж и раньше часто ели сало и предлагали мне, но я всегда твердо говорил «нет». В этот раз мне тоже предложили, но я отказался. Тогда тетя Соня положила несколько кусков сала на хлеб и подала моей сестре. И я увидел, как сестра, немного помедлив, взяла этот позорный бутерброд и начала есть! «Вот видишь, – сказал мне дядя Шура, – эх, ты, монах!»

Я чувствовал, с каким удовольствием она ест. Как все нормальные дети, самые большие, вкусные куски она оставила на конец. При этом она рассказывала о моем брате, который плохо учился в школе. Так она хотела сделать приятное мне, потому что все знали, что я учусь хорошо. Во время своего рассказа сестра иногда смотрела на меня: она хотела понять, слушаю ли я эту историю и забыл ли о том, что она делает.

Однако мое лицо совершенно ясно говорило, что я вижу ее позор. В ответ сестра округляла глаза и делала вид, что не понимает, о чем это я.

После того как она покончила с бутербродом, она взялась за чай. При этом она продолжала делать вид, что ничего особенного не случилось. Как только сестра начала пить чай, я немедленно перестал пить свой, чтобы показать, что у нас нет ничего общего. Настроение у меня было плохое, и после ужина я решил уйти домой. «Мне надо уроки делать», – сказал я с видом человека, который знает, что важно в жизни, но дает другим свободу заниматься чем они хотят.

Я вернулся домой и пошел в свою комнату. Скоро пришла сестра и сразу же спросила обо мне. «Он пошел спать, – сказала мама. – Какой-то он скучный сегодня, ничего не случилось?» «Ничего», – ответила сестра. Мне стало немного жаль ее. Я знал, что она боится, что я все расскажу родителям, и думал, что ей очень стыдно. Однако я ошибся. Через минуту сестра начала что-то рассказывать маме, и они тихо засмеялись. Было ясно, что вечер ей очень понравился. И сало поела, и я ничего не сказал, и маму повеселила. «Ну, ничего, – думал я, – придет и мое время».  На следующий день мы всей семьей сидели за столом и ждали отца к обеду. До его прихода я готовился рассказать о позоре сестры, но, когда увидел усталое, невеселое лицо отца, понял, что говорить не время. Однако за обедом я иногда смотрел на сестру и делал вид, что собираюсь рассказать. Сестра ждала и боялась моего рассказа, и это было приятнее, чем сам рассказ.

После обеда мы пили чай. Отец немного повеселел, а вместе с ним повеселели и все мы, особенно сестра. Она даже начала рассказывать      какую-то смешную школьную историю. Это было неприятно, потому что мне казалось, что человек с ее прошлым должен быть более скромным.

И вдруг отец вынул из портфеля несколько новых тетрадей. Это были прекрасные тетради с тяжелыми листами, белыми, как молоко. Их было 9, и отец дал каждому из нас по 3. Такое деление показалось мне огромной несправедливостью.

Как я уже говорил, я хорошо учился в школе, иногда бывал даже отличником. А мой брат считался хулиганом и бездельником. И вот у меня, почти отличника, и у него одинаковое количество тетрадей! И у сестры, которая вчера ела свинину, а сегодня получила такой прекрасный подарок!

– А у меня две промокашки! – вдруг сказала сестра, когда посмотрела в одну из своих тетрадей.

Это было последней каплей. Я встал и громко сказал: «Она вчера ела свинину…»

… В комнате стало тихо. Я понял, что сделал что-то не так. Лицо отца не обещало мне ничего хорошего. Может быть, я неясно сказал? – «Она вчера ела свинину у тети Сони», – начал я, но, прежде чем я успел закончить, отец схватил меня за уши и бросил на пол. «В моем доме никогда не было предателей!» – крикнул он.

Я долго лежал на полу и не мог понять, что произошло. Я очень любил отца, и до этого случая он никогда не наказывал меня.

С тех пор прошло много лет. Я давно уже ем свинину, хотя, кажется, не стал от этого счастливее. Но урок, данный отцом, не забыл. Я понял и запомнил на всю жизнь, что никакая высокая идея не может оправдать предательства, а в основе предательства лежит маленькая капля зависти.

КОММЕНТАРИИ:

Соня– разговорный вариант полного имени София

Шура– разговорный вариант полного имени Александр

сало– продукт из жира под кожей в теле животного

позор – бесчестье, унизительное положение

чинить - ремонтировать

ЗАДАНИЯ

1. Расскажите, что вы узнали о тете Соне, дяде Шуре, отце мальчика, его сестре и брате, о самом мальчике.

2. Ответьте на вопросы:

Ч. АЙТМАТОВ

ЛЕГЕНДА О МАНКУРТЕ

(по роману «И дольше века длится день»)

  Это было много веков назад. Между кочевыми народами, жившими на казахской земле, шли постоянные войны. Победители превращали побежденных в рабов. Особенно жестокими были жуаньжуани, захватившие однажды большую часть казахских земель. Они превращали пленных в манкуртов, людей, потерявших память. Для этого на голову пленного надевали сырую кожу верблюда и оставляли так, без воды, без хлеба, на несколько дней в открытом поле. Солнце нагревало сырую кожу, она начинала сжиматься, и человек погибал от боли или сходил с ума, терял память. Только на пятый день жуаньжуани приходили посмотреть, кто из пленных выжил. Обычно выживали 1-2 человека из пяти. Это и были рабы-манкурты, стоившие много денег, потому что они были людьми без памяти, людьми, забывшими отца и мать и знавшими только хозяина. Такой раб не мечтал о свободе, он мог делать самую тяжелую, черную работу и ничего не просил. И никто из родных и друзей не старался освободить манкурта, человека, забывшего все.

И только одна мать, по имени Найман-Ана, не могла примириться с этим. Ее сын, участвовавший в битве с жуаньжуанями, попал в плен. Найман-Ана хотела найти сына. Она мечтала только об одном: пусть он будет живой, пусть он будет манкуртом, потерявшим память, но только живой, живой! Взяла она белый платок и пошла в степь. Долго ходила Найман-Ана по степи и, наконец, встретила красивого юношу и узнала в нем своего сына.  «Сын мой, родной! А я ищу тебя! – крикнула она, – Я твоя мать!» И вдруг все поняла и заплакала, и все смотрела на спокойное лицо сына, стоявшего рядом. А он даже не спросил, кто она и почему плачет. Его глаза были пустыми, а лицо равнодушным.  «Ты не узнаешь меня?» – спросила, наконец, мать. – «Нет», – ответил манкурт. –  «А как тебя зовут?» – «Манкурт». – «Это сейчас тебя так зовут. А как тебя звали раньше? Вспомни свое имя!» – Манкурт молчал. – «А как звали твоего отца? А сам ты кто, откуда, где родился, знаешь?» – Нет, он ничего не помнил и не знал. – «Что они сделали с тобой!» – тихо сказала мать. «Ты слышишь? Твое имя – Жоламан. А твоего отца звали Доненбай. Ты помнишь отца? Он учил тебя стрелять из лука. А я твоя мать, слышишь?» Но все, что она говорила, было ему неинтересно. – «Дай, я посмотрю, что они сделали с твоей головой», – сказала Найман-Ана.  «Нет», – ответил манкурт и больше не хотел говорить с матерью. И решила Найман-Ана взять своего сына домой. Пусть лучше живет у себя дома, чем в степи, рабом у жуаньжуаней. Долго просила Найман-Ана сына вернуться домой, но он не понимал, как можно уйти, если хозяин не разрешает. И опять, и опять Найман-Ана повторяла: «Твой отец Доненбай, а твое имя не Манкурт, а Жоламан, когда ты родился, у нас в семье был большой праздник!» И вдруг Найман-Ана увидела человека, ехавшего к ним на верблюде. – «Кто это?» – спросила она. – «Хозяин». Нужно было уходить. – «Ничего не говори ему, я скоро приду», – сказала Найман-Ана. Сын не ответил. Ему было все равно.