Это опасно с кем-то заговаривать

«Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами»

У. Эко «Имя розы»

И каждая там тень человека, фигурка из прежней жизни, неизбежно напоминали ему о ней. Впрочем, это бывало редко. Встречные в тех местах были, в основном, незнакомцами. Случалось, когда на языке вертелся уже этот вопрос, который приходилось сглатывать, ибо это было так важно и необходимо остаться верным чувству, преданным своей тайной любви. Втайне любя. И где-то посреди импульсивных, выразительных разговоров, его начинала преследовать мысль, и так хотелось безудержно спросить: «А вы ее помните, там, на пляже?». И это чувство, которое его захватывало… Когда он рисовал в уме картину предстоящей встречи, там были объятия, там были любовные ласки, полные только ей присущей нежности. Единственная нежная в тех краях, бесценная, с точеным профилем. Спустя какое-то время в саду прерывисто и чуть издалека звучит «Sorellamia» и знаменитый пассаж из нее…. Он хотел только спросить ее: « Когда ты улыбаешься глазами, то…?». И поспешно, даже немного молниеносно: «Вы любите меня?». Но была безуспешной это борьба с тишиной, вплетенной в пустоту. В его памяти запечатлелось только, как дивный образ на картинке, почти открытке, как она гуляет по пляжу, улыбаясь, иногда посматривая на дочь.

Все это как ком. Это опасно сходиться, любить, твердить признания – это опасно с кем-то заговаривать.

Украденный дождь

Я сижу здесь в это счастливое время года, смотрю, как осыпается липа. Сегодня весь день дождь. Отец сказал, что вскоре пойдут грибы. Сегодня плачут не только ивы, но все деревья дрожат и обливаются слезами. Несколько капелек упало и на мою тетрадь. Я сижу на крыльце, в дом не тянет. Все здешние спрятались от дождя, укрылись в комфортабельном тепле. Я полдня провожу на крыльце. Ветер время от времени крепчает, разбрасывая ягоды и цветы по земле. Ветер с дождем вносят в жизнь отрешенность. Раз за разом, соприкасаясь с тканью дождя, я стою у калитки. В доме могут учуять и заметить случайный сигаретный запах. Потом хлопот не оберешься. Сижу на крыльце, гляжу на сад. Вижу сад и постоянно становлюсь его частью. Мерно капает вода в емкости. Ветер дует приятный, не больно холодный. В доме говорят о том, насколько вкусный в этой местности хлеб; о том, что вещи должны всегда стоять на своих местах; о последних известиях. О том, как все устали. Что неприятно, что сегодня дождь. Или приятно, ведь полезно для огорода. По небу плывут огромные тучи. Иногда я засматриваюсь на вершины великовозрастных берез, которые помню с детства. Продолжает под порывом ветра шуметь сад. Все вокруг свеже-зеленого цвета с красными пятнами цветов. Если прищурить глаза немного, то сад будет похож на калейдоскоп. Паутинки в капельках дождя. Папа пошутил, что яблоня далеко от яблока не уйдет! Перевертыш такой. За забором смиренно мокнут полевые цветы. Дождь хлещет за ворот. Мы закрыли все окна. Дождь заливает тетрадь. Плачут чернилами строчки под моей рукой. Пионы уже отцвели. Время торопиться, и время медлить. Так можно было бы продолжить откровение Екклесиаста. Они что-то там бормочут в доме. Я полдня на крыльце. Я и украденный, вкрадчиво вложившийся в строки дождь.

За дверью дверь

За дверью дверь – это феерическая идея моей юности. Я открываю двери, а там другая дверь, за ней – третья, потом четвертая, а потом еще и так поочередно, до бесконечности. Пространства между ними почти нет. Комнаты тоже отсутствуют. Слышатся только хлопки и поскрипывания открывающихся настежь дверей. Ключей к ним не подобрать. Они не заперты, но чтобы их открыть, нужно приложить усилие. Все двери светло-голубого цвета и расположены они где-то на небе. Все замочные скважины выкрашены в красный цвет. На некоторых дверях краска уже облупилась, где-то она как новенькая. Иногда мне это снилось, и я потом мечтала там оказаться. Все двери, конечно же, деревянные, не стальные или панельные. Скорей всего, они дубовые. Где-то виднеются неотесанные сучки. Это даже интересней. Еще одна деталь – в дверях нет гвоздиков. Иногда я вижу все эти голубые двери распахнутыми настежь или наглухо закрытыми. Я точно знаю, что за ними никого нет, но все равно интересно открыть последнюю дверцу, а где она и как до нее добраться я не знаю. Может, это будет дверь в никуда, раз она последняя и бесконечность на ней заканчивается? Почему дверей так много? Почему вход не единственный? Зачем нужно идти и открывать их? А там все равно никто и ничто не ждет меня? Их множество, их какое-то количество. Я одна. Это целая война дверей против меня! Я медлю с решением. И я решаюсь все-таки сделать шаг. Вмиг двери с треском разлетаются во все стороны, затем растворяются в густых кучевых облаках, почти плавятся, словно они из пластмассы, тают, точно они изо льда. Обломки их падают вниз на землю где-то в районе Ташкента. На этом все и заканчивается. Это было видение. Со временем, я прихожу в себя, но изредка вижу все еще эту картину, как стояли двери. Этот сон наяву реальней того, в который люди погружаются с закрытыми глазами. Ведь в нем есть и сила, и бесстрашие. Этот сон не таит в себе ничего дурного.

Огни Васильевского острова

«На Васильевский остров я приду умирать»
Иосиф Бродский

Промеж огненных линий гнездиться, не знать отрады, плакать и задыхаться. На линиях трепыхаться, на линиях сомневаться, бредить и искушаться. Падать и вновь подыматься и считать часы в разлуке и парить и вдохновляться и, наконец, скончаться на линиях без признака тени, без шепота и улыбки. И красоту на линиях распять, словно легкую птичку.

Спустя годы, я снова вижу себя там, где сочетаются линии и три проспекта, среди огней Васильевского острова. В те годы мне все еще казалось, что ты меня так нежно любишь. Но потом все прошло. И что нам еще останется от нашего чувства, кроме забвения и скуки?! Точки красно-зеленых светофоров подмигивают мне в ночи. Еще мне вспоминается, уже навсегда седой человек, один из мудрецов, исчезающий в сумерках острова. Ты помнишь, сколь легкокрыла была радость наших встреч?! Да так, что годы напролет меня не покидало то светлое чувство нежности, что взрастила наша любовь. Но теперь я бегу, точнее убегаю из насиженных мест, из того пространства, где гнездится равнодушие. Я скажу тебе по секрету, что это предел. И, куда бы не исчезли слезы и покой – все равно рано или поздно Бог настигает человека. То, что человек покидает – это таится в его душе и тени.

Издалека Васильевский остров выглядит величественно и, кажется, что каждый из его вечерних огней можно удержать в горсти. А на рассвете, туман над рекой, и все глядишь-глядишь, различаешь. В полдень видишь, как проносятся машины к мостам. В этот сумбурный век скоростей, технологий и чрезмерной лжи. Но сама по себе величественность острова исчезает, как только на него ступаешь.

Конечно, мне по сути нечего сказать о том времени, когда у меня на устах было только твое имя, ибо тогда меня захватило всецело чувство. Но я, словно тонущий лайнер, хочу напоследок мигнуть оранжевым светом и крикнуть тебе на прощание: «Стой! Помнишь, как мы любили?». Даже теперь, когда рухнула последняя надежда и порвалась нить, связующая меня с тобой. Однажды, я думаю так, мы узнаем всю истину наших устремлений, целей, понятий и промахов или, наоборот, удач. Но это случится за пределами жизни. 

И этот остров символизирует для меня один большой огонь, пламя которого не гаснет, по прошествии лет, с течением времени. Не только огни мне запомнились, но и то чувство глубокого одиночества, которое меня там постигало, а также грусть, неумолимая грусть, коей там все пропитано. Когда меня заносило там прекрасными снегопадами или умывал дождь. Еще без особых ориентиров гуляя там, в задумчивости, я вспоминаю, конец зимы и самый конец Среднего проспекта и один из перекрестков там, в тиши, в вечерних огнях, в вечном движении жизни, где, казалось, замерло время. И голос, мужской незнакомый голос, окликающий меня по имени. С тех пор, как началась та история. Вся эта история моего исчезновения из города покрыта тайной. Но где-то остались пленки, свидетельствующие о моем выходе за пределы этого мира. Я точно не помню, как это произошло, но примерно так: стоишь на одном месте, и вдруг делая шаг, переступаешь черту, оказываешься по ту сторону привычных смыслов и жизненных ориентиров. Остров в огнях, словно последний путь и пристанище. Звезда как огонь. Теперь я знаю, с чем сравнить!

Сельские закаты

«Если солнце село в тучку – завтра будет дождь», - как певуче говорят здесь местные. Сельские закаты полыхают каждый день, очень быстро меняются очертания, полосы, линии, контуры облаков. То один, то иной рисунок можно созерцатьна небе. Красивые, хрупкие закаты. У реки ли, у калитки я гляжу вслед уходящему навсегда дню. Погружаясь в нежность и ласку вечеров, я провожаю взглядом рассыпчатые облака. Летними вечерами, допоздна, так вольно здесь, где забываешь о «слишком человеческом». Трещат безумолку цикады. По дорогам окрестных деревень возвращаются запоздалые рыбаки. По вечерам комары не дают покоя. Огромные пауки проверяют добычу, выползая на охоту. Паутинки на закате. Затем все стихает, и люди, позевывая, запирают калитки. Даже земля, кажется, мирно, спокойно засыпает, проводив солнце, которое в миг заката ярко-красное, чуть жгучее. Но куда же исчезает сама картина, само живописное полотно, созданное Творцом? Любуясь закатами, задумываешься о молитве, о вечности и преходящем сущем, о непостоянстве человеческого бытия. Вглядываясь в закаты, я думаю о том, был ли вообще человек и где он теперь. Был ли он ребенком?!! Закат всегда напоминает о вечности. О вечности, безответной вечности…. Последние лучи солнца золотят березовые сережки. А потом… Потом черное одеяло ночи покроет все живое. И в сумраке одиночество становится более таинственным и неповторимым. Как неповторимы дни, закаты, слезы. Как неповторим человек.

Мгновения тех дней

«Никогда не желай, Натанаэль, испить воды прошлого»

Андре Жид «Яства земные»

Я слышу тишину, но слышит ли тишина меня? Когда покидаешь деревню, устремившись в сторону леса, туда, в сторону поля, то охватывает светлое чувство, которое испытываешь покидая того или иного человека. Но что ждет человека там, за границей, по ту сторону взглядов, речей и всего человеческого, и в то же время тщетного? Да, ждет-безмолвствует вечность. И так соприкасаясь с прекрасной бесконечностью, я храню в своей душе мгновения тех дней. Когда любовь насмешливо взирала на меня. Когда нежданная ревность срывалась с уст. Когда иссох источник нежности. Когда прозвучало твое имя. Когда порхают мотыльки. Когда ничего путного в сердце. Когда целовали твои глаза меня. Когда воинствующая цивилизация где-то вдали. Когда ты некультурно, но божественно красиво молчишь сидя. Когда замирало сердце при виде тебя на рассвете. Когда всплеск твоих ясных чувств передавался мне. Когда неосторожные взгляды. Когда…. Когда следы смывает речная вода. Когда разрушены замки на песке. Когда радуешься так лучезарно. Когда звонко смеешься. Когда…. Когда моя святость, преображение и раскаяние у твоих ног. Когда в счастливую погожую пору, не можешь еще насладиться любовью сполна, слегка ее пригубив. Когда без слов все ясно. Когда прощаешься, чтобы вернуться. Когда сходишь с ума и ничего не понимаешь от очень сильной любви. Когда оставляешь свою любовь на свободе, словно птицу, а не сажаешь в клетку. Любовь, которая нас породила и возрождает вновь и вновь, если только умеешь ее хранить. Хранить верность тайне единственной любви.

Есть только один путь…

Мы брели по гатчинскому вокзалу в недоумении. Отца пошатывало, мне было чуть грустно. Вокруг ненастье, всюду слякоть, зимний ветер пронизывал насквозь. Гатчинский дворец не порадовал, как и памятник, Павлуше первому, понравилось только Серебряное озеро в диком парке, странный причудливый круг на поверхности озера. Кофеек в термосе закончился. Иногда шел мокрый снег. И папа спросил тогда у старушенции-дворника в ярко-оранжевой жилетке, куда направляется прикорнувшая на вокзале единственная электричка. На что она ответствовала, что здесь только один путь…. Потом мы покурили, папа сбегал в туалет, где ответственным работником была другая старушонка, чуть постарше первой, и трудящаяся где-то еще, на второй работе. Кажется, разгрузкой коробок она еще занималась, кроме как туалетом. Где не смывалось, где пахло ржавчиной и дешевым мылом. Затем мы долго стояли под мокрым снегом, ждали, когда откроются двери электрички. Мимо промелькнул тот идиот из парка, который почему-то остановил нас у озера и стал требовательно допытываться у папы одесского ли происхождения слово «ША!»?! И еще что-то мямлил про Розу Семеновну какую-то. То ли местный маньяк, то ли кто?! Он высадился где-то в районе Ульянки. Неведомо. Старушка-дворник тем временем все шла вперед узкой дороженькой к самому концу платформы, бережливо маленькими горсточками посыпая щебенку на талый снег, на слякоть, на ледяные корочки. Мы постояли и посмотрели ей вслед. Она все шла и шла, постепенно превращаясь в оранжевую точку. Как она сказала нам: «Есть только один путь…»….

Альфа Центавра рулит

«Кто ты теперь? С кем ты сейчас?»

БГ

Прикинь, зафигачился однажды ко мне Мирослав на своей «хонде». Дотопали мы на его тачке до Зеленогорска. А там хухры-мухры – и разбежались. В другой раз отвез он меня прямо от кафе с Невского проспекта до Репино. Там какая-то неразбериха вышла. Сижу в салоне с машиной разговариваю. Вдруг кто-то сел за руль. Я ей говорю: «Юля, Юля, очнись!». Она кажет: «Я не Юля, я – Таня!». Я говорю: «Ну, передавай привет Тициано, если увидишь!». Дернуло меня тогда из ее тачки и понесло по берегу. Мы вина перед этим дунули. И шо-то туда явно было подсыпано. Меня чертовски качало. Смотрю, а там, на берегу залива, заросли дикие. И в кустах какие-то люди шевелятся. Ну, думаю, точно гномы, мне повезло. Но как назло не гномы, а люди, как бы похожие на знакомых. И какой-то парень краснолицый с ними. То ли Дима, то ли кто?! Я говорю: «Дима, ты звезда! Ты ангел!». Люди, похожие на знакомых, подхватили меня на руки, и давай вверх подбрасывать. Как на параде, честное слово. И говорят старческими голосами: «Чуешь запах? Чуешь?». Я кричу: «Да!!!». Этот запах трудно передать словами. В общем, пахнет почти сосной и еловыми шишками, только концентрат большой. Те, значит, тащат меня на руках. Дотащили до шоссе. Дальше что было! Такое только в кино бывает! Говорят они мне, значит, что я избранный, просветленный человек. Я в свои 17 лет им верю, потому что мне все пофиг тогда было. Скинули меня на шоссе в Репино. И вдруг новые какие-то парни появились. Со сложными именами, которые мне не запомнились. Парни были красивые, с каким-то высоким предназначением. Смотрю, джип стоит на дороге. Я говорю: «Чей джип?». Тут два качка выходят, говорят: «Наша машина, что за понты? Мы тебя сейчас на ней домой отвезем». Бац, подбегает Лена. Я говорю: «Что за разборки? В чем дело?». Лена с понтами вечно. Отвечает, что в машине Алиса и это разборки из-за нее. Побоку мне, что там была Алиса, которую я не знаю. Побоку. Людишки, тем временем, сховались в кусты. Вдруг подбегает телка блондинистая, кричит: «Лиза, я тебя люблю! Там Андреа в машине зависает! И че это за пацаны тут?». Я отвечаю: «Где мама?». Она разводит руками. Вокруг лес и блеск огней вечерних. Ее, значит, Helen зовут. «Тебе привет от Аллы Борисовны!», - говорит. Я отвечаю! Дальше не помню. Я говорю: «Ну-ка посмейся!». Она так рассмеялась, вы бы видели, как немая утка. Но сама вся из себя, такая красивая! В голубых джинсах и в футболке в полосочку. И в очках еще солнцезащитных! Я ей говорю: «Сними очки!». Она сначала не хотела, потом сняла: глаза у нее синие-синие. Спрашивает: «Как тебя зовут?». Я говорю: «Силиус!». Бах, она вынимает пистолет и орёт: «Лиза или Силиус, как там тебя, я тебя сейчас застрелю!... Где Натанаэль?». Она, сука, все-таки выстрелила: пуля прошла насквозь. Но я в живых до сих пор. Я ей кричу: «Ты, блядь, ты жена Захариэля? Ты откуда, с Юпитера? Твой муж ангел планеты?». Дальше она все своим передом на меня напирала(!). Говорит, щас прикатит Андреа и что они – американцы. Да, ещё: я ей больно долбанула по ноге. Она мне сказала, что я здорово отделалась после больницы. Что хорошо выгляжу. Я говорю: «Лена, давай дружить! Ну, давай дружить!». Она кричит, что приехала из Америки специально со мной разобраться и щасАндреа её ёбанный подкатит. У него машина заглохла. НЕ, она говорит: «Лиза, поехали со мной в Америку!». Не, говорю, не могу, меня человек ждет, которого я люблю. Говорила она с акцентом, конечно же. Главное, что Мирослав куда-то скрылся со своей дамой. Вообще его нигде не было. Я говорю, понимаешь, Лена… ко мне инопланетянин прилетел. Такое раз в жизни бывает. И учусь я в Смольном институте. Такие дела. Еще она напела что-то из Тирсена или из Фармер. Она сказала, что ей сорок. И что потом хрен я ее найду. И даже расплакалась, как полагается. А громилы в это время стоят и смотрят, и не отъезжают на своем джипе. Я, конечно, много подробностей опускаю, но все же… Эта история произошла в реале, в мое семнадцатое лето. Она говорит, надо торопиться, щасАндреа подъедет. Я узнаю, что он не муж, а шофер. Спрашиваю, а хочешь чудо напоследок. Она отвечает: «Ну, давай!». Поднимаю руку как Иоанн Креститель на иконе и меняю день с ночью. На наших глазах наступило утро, а была ночь. И асфальт приблизился или ушел из-под ног, не помню. Что вы хотите 17 лет. Ветер в голове! Цокая каблучками, она уходит. Подъезжает крутая белая тачка. Лена в нее садится, вернее она не хотела садится, но так машинально произошло. Шофер быстро давит на газ. И на прощание она кричит, что Лиза я возьму тебя покататься в твои 25 лет. Очень красиво у нее это получилось. Ладно, говорю, но в двадцать пять никто не приехал! Вот. А вообще напоследок она сказала то, что я вам никогда не скажу. Хоть с ума сходите, а я не скажу… И мы были знакомы, и этот факт раз за разом тает в вечерних сумерках. Еще она говорила, что родит пять-шесть детей и все такое. Может, на самом деле, успокоится. И теперь мне кажется, что в деревне то была она на дороге с детьми, по крайней мере, одежда была похожей. Эта женщина по-светски мило улыбнулась и отвернулась. И теперь мне кажется, сколько страдания было в той улыбке. Может, я ошибаюсь. Как жаль. Все должно быть на белом свете таинственно и тонко. Ну вот, а те чудики довезли меня-таки домой. Только это была самая чокнутая моя поездка на машине. Они, эти чудики, все время превращались в разных людей. Ну, тут мне точно никто не поверит! А зря! Такое бывает. Побратались мы с ними, значит, у моего дома и разошлись. Так не описать, это надо прожить. Я ни за что никому не продам свою свободу. Чудо не передать словами. И у меня еще не было повода об этом рассказать, а сейчас говорю… Ну, че я тут нацарапала никому не разобрать. Поверьте мне. Просто поверьте. Вот и все. И это произошло. Это было когда-то и едва ли повторится вновь. Эта женщина на пути, Мирослав со своей девушкой и те чудики в машине. И еще много кого, кого уже не удерживает память……………

Окраина грёз

Это где-то все еще за Невой, почти в том месте, где река впадает в Финский залив. Там, на другом берегу, высятся громадины многоэтажек серо-белого цвета с красноватым и голубоватым оттенком. Те места неустанно заставляли меня мечтать. Но о ком, о чем? Из своих знакомых я не знаю никого кто бы там жил или собирался поселиться. Нет, не знаю. Я помню, что там дальше расположено кладбище, где на масленицу какая-то прохожая возле церкви протянула мне пакетик блинов то ли с маслом, то ли с мёдом. Штук 15-20. Я их так и не съела, да и взяла нехотя. Их слопала бабушка – она ест все подряд. Прохожая, видимо, подумала, что я прошу милостыню. Но я просто стояла, никого не ожидая. Просто жила. Уже без слез, как-то невнимательно даже.

Да, там целый город. Еще там есть труба, но она не мешает пейзажу. Еще там стоят краны, но они больше вдохновляют, чем настораживают. В погожие дни окраина залита ослепительным светом, не пробужденным нет, а каким-то таинственным, тонким, неминуемым. Когда я гляжу туда в юности, я плачу по былой любви. В зрелости мне туда не попасть, так как стадион, где росла прекрасная яблоня, и откуда все это можно было наблюдать перестраивается. Или стройка бесконечна?!! Там тоже есть берег, причем песчаный, оттуда все время доносился лай собак. Там играли дети на пляже. Я помню, что за всем этим можно заметить на ходу одним глазом одинокий трамвай. Вот куда он вечно едет не ясно. Там, по-моему, даже нет круга, и трамвай едет по прямой, без возврата. Кто пассажиры, а кто водитель неведомо. Это как моё неотправленное письмо, человек ждет, но оно до него никогда уже не дойдет. Трамвай не возвращается, человек не возвращается, письмо не ждет, но явленно, хоть и мимолетно. Может, того места вовсе нет, может, мне оно померещилось, потому что с точки зрения логики его как бы там не существует, поскольку я не могу до него добраться. Но я никому не стану доказывать, что те места где-то есть в ярости ли, с пеной ли у рта или в безмятежности. Это моя жизнь. На двух снимках тех лет, которые у меня сохранились, где запечатлены позднее лето и ранняя весна или середина зимы, впереди талая и летняя вода, которая отражает в себе то место. Дальше идут острова. А за островами и идет то пространство, которое я и называю «окраина грез».На дальнем острове, о котором я говорю, впереди заросли. Ах да, на одном из снимков дома достроены, на другом еще строятся. Там все как будто замерло, там, как будто остановилось время, я это ясно вижу и чувствую. Может, мне изменяет память? Но однажды обратившись к человеку на стадионе, видит ли он что-то на другом берегу реки, я замерла, когда он сказал, что ничего. Кажется, он ответил, что там вода дальше и все. И застыл на месте, потом почесался и пошел прочь. И это было не подстроено. Я ему крикнула вослед, что там целый район, но совсем не видно людей, но слышен лай собак иногда. Человек очень удивился. А дальше не помню. На одном из снимков эта окраина запечатлена за забором, почти за проволокой, очень странной проволокой. Как будто я смотрю из тюрьмы туда, на волю.

Человек, которому я тогда сказала: «Здорово, да, там, за рекой?!». Просто ахнул. «Но там вода, только вода», - ответил он мне. И в оцепенении и ужасе отошел. Потом я спросила: «Почему так, что кто-то видит священные загадочные и даже сакральные вещи, а кто-то нет?!!». Но, кажется, он меня не расслышал уже. Он уже ушел слишком далеко. И если однажды того места кто-то не видит, в том не моя вина, я их не скрываю. Это надо быть чутким к себе, это надо полюбить другого настолько, чтобы прозреть, чтобы воскликнуть однажды, увидев все это: «Всего лишь?!!». Это попытка вернуться, желание воскресить в себе прошлое и возвернуть тебя, мой друг, к источнику любви, из которого мы испили так много….

Да, там высятся дома, но совсем не видно людей. Никого. Но там красиво и тихо, спокойно и легко. С моей точки зрения, это странное место, куда не попасть. Можно лишь увидеть со стороны, издалека. Вид той окраины меня совсем не пугает, не как тот страшный голос, который запел с потолка страшные слова посреди ночи, и мы жили тогда почти под самой крышей, если бы не чердак, который был всегда заперт. От страха у меня был припадок. А попади, я, скажем, в фильм «Ребенок Розмари», я бы, наверно, скончалась на месте от ужаса. Но вид того полуострова все зовет и зовет меня к себе… Я не думаю, что там есть что-то дурное, мне кажется там живет радость, моя любовь, мое солнце, мой свет, моя надежда и мои слезы. Но туда не попасть, не проникнуть из-за шума, из-за тишины, из-за сказки, которая повсюду. И мне уже не соприкоснуться с духом, со стихией, с веществом того полуострова, того заповедного места, которое я вижу наяву. Мне не проникнуть на «окраину грёз».

Тихие воды Прорана

«У реки можно многому научиться»

Герман Гессе «Сиддхартха»

В погожий ясный день в самом начале июня, я гуляю по берегу Прорана. То ли озеро, то ли река, то ли водоем… Проран порядочно порос травою, ряской и напоминает скорей болото, чем реку. Там вдалеке на пастбище пасутся коровы, рядом, по берегу разгуливают гуси. Я подбегаю погладить одного гуся – и на меня тут же летит их целая стая. И я убегаю от них как можно дальше, чтобы не ущипнули. Здесь так пригоже! Небо подмешивает все новые и новые краски и оттенки в речку. Там дальше идут песчаные насыпи, где гуляют дети и рыбачат человечки. На полянке у берега, что весь в ромашках и клевере, и в рыжей траве, стоит одинокая старая ладья. Истому летнего дня навещает прохладный ветерок, который покрывает рябью воду и колышет траву. Мух здесь мало – лишь стрекозы с бабочками врываются в мое уединение. В небе причудливые узоры густых ванильных облаков. Целые их вихри, а ведь с утра не было ни облачка. Река Проран очень завораживает как великолепное полотно мастера, как неповторимый пейзаж юности, как прекрасная даль, непокоренная и манящая. За рекой – степи и леса, Волга и другие незатейливые деревеньки, в которых, может быть, никогда и не удастся побывать. Но главное, что здесь есть горизонт и столько миролюбивых расписных просторов, что дух захватывает. Я сижу на песчаной насыпи, попиваю долгожданное пиво, но меня окликают дети. Они тут играли - и один из них потерял обувь. Мальчик плачет – мама дома будет ругаться…. Я пытаюсь им помочь в поисках, но безуспешно.. Последнее, что я слышу и вижу - это их детский смех и большие ясные глаза. Глупенькие, но счастливые дети убегают, словно мираж в том краю, где Проран несет свои тихие воды. Небо вновь пустеет, а иногда крепчает ветер. Наслаждаясь покоем на этих берегах, я вспоминаю как чудо свою былую жизнь в кромешном городе. Как жаль все-таки, что мы расстались. И здесь, прогуливаясь со своим одиночеством бок о бок, и рука об руку, я не ощущаю твоей любви.. Что ж бывает, наверно, что чувства проходят. И это воспоминание о тебе, словно мимолетная тень на песке, словно травинка у водоема, словно та единственная ладья, что здесь. Но все же что-то, все же что-то меня тяготит. Видимо, это чувство, как свеча, которую не успело задуть время. Чувство, что длится так прекрасно как течение этих мерных вод..

Мечтаю здесь прожить остаток дней,

Глядеть, гуляя, вдаль; ждать праздников церковных,

И наблюдать пейзаж с окрестных колоколен,

И гладить рыжих вольных озорных коней.

Срастись вконец с рекой, с той вишней, с этой грустью,

Предчувствовать любовь на улочках цветущих,

Ловить себя на том, что в этом жизнь, услада,

И для земного счастья мне большего не надо.

Так что на карте или глобусе старинном,

Мне не найти уже чудесней места,

Где есть библиотека, а рядом пруд в осинах,

Здесь женихи спешат к своим невестам.

Все так свежо и незатейливо здесь даже,

Что мне порою снятся те места,

Где нет людей, снующих на продажу,

Где вечность безыскусна и проста.

Но приходит пряный жгучий вечер и по всей округе окрестных деревень раздается кваканье лягушек.

Розовая дудочка

На Украине дудочку называют сопилкой

Этот случай, это горькое воспоминание из детства, который произошел сто лет назад, когда мне было всего семь лет. На день рождение папа подарил мне розовую дудочку. И вот я пошла с ней гулять в шумный двор. В нее можно было дуть, при этом играя по нотам. По всей видимости, она была импортной. Держать в руках эту красивую дудочку мне довелось всего пять минут, научиться играть я на ней так и не успела. Потому что в тот вечер, соседка шла в магазин за сахаром, на который был тогда дефицит, и мне мама строго-настрого наказала пойти помочь ей, так как, и нам, должно было достаться чего-то, ведь пронырливая соседка заняла очередь еще с утра. Пришлось пойти в этот гастроном за сахаром. Но чтобы руки были свободны, две руки, в которых мне предстояло нести кульки с сахарным песком, я положила дудочку на каменный блок, который стоял неподалеку от детской площадки. Искренне веря и надеясь, что когда я вернусь, я найду ее там, где оставила в целости и сохранности. Да и соседка посоветовала мне оставить дудочку там. «Ты только дождись меня!», - сказала я дудочке на прощание. Потом когда мы вернулись, с этими мешками песка, они-то были у меня у меня в руках, а дудочки и след простыл. Её не было на каменном блоке. В то время я не знала, что обозначает слово «наивная», но так насмешливо выразилась соседка. Кто мог украсть дудочку? Кто так зло поступил со мной? Её пропажа – по-прежнему для меня большая детская тайна. Многие дети во дворе знали, что это был мой подарок. Но я не плакала над потерей, просто не было слез никаких, но стало жутко одиноко. И я немножко задыхалась в тот вечер. Я не помню точно, но, наверно, папа и не кричал на меня тогда, когда узнал, что дудочка пропала. Если бы та дудочка, которую я сразу, вдруг полюбила, была теперь со мной! Мы бы поладили, ведь она была не совсем игрушечной, а очень даже серьезной красивой и мелодичной. Так мне исполнилось семь лет. Просто сегодня вспомнилось о розовой дудочке, которая однажды пропала навсегда.

Малиновая кукла

Мы приехали в Симеиз в семь утра из Севастополя. В полвосьмого сняли отдельное жилье рядом с дорогой, но немного в глубине улочки. Когда мы вошли в комнату, толстая огромная кукла сидела на балконе. Чтобы она не мешала отдыхать, ее пришлось спрятать в шкаф. В первую ночь я плохо спала. Перед сном я почитала. Я читала в то время «Скуку» Альберто Моравиа, книжка что надо, но как-то странно было ночевать с куклой в шкафу. Потом я, наконец, уснула, и мне приснилось, что кукла села мне посреди ночи на живот и стала что-то рассказывать сиплым плачущим голосом. На самом деле, это оказалась серая добрая кошатина, прыгнувшая на меня под утро, а я-то думала, что кукла. Отчего я резко проснулась, умылась и вышла покурить на веранду, полюбоваться окрестными горами. Утренний воздух в Крыму свеж и чист как нигде. В местной мечети уже что-то распевали, звали молиться. Забыв про яичницу на сковородке, я пошла навестить куклу в шкафу. Она там сидела и большущими глазами пялилась прямо перед собой. Черты лица я ее толком не могу вспомнить, кажется, у нее были малиновые волосы. Мои еще спали. Вернее, дрыхли. Мое лицо уже чуть подзагорело и посвежело. Заварив себе кофеек, я устроилась на веранде встречать новый южный день. Солнце вот-вот взойдет, ни о чем не сожалея, я докуриваю последнюю сигарету, попиваю кофе из кружки. Мне было 22 . Все только начиналось, но что-то уже в моей жизни подошло к концу. И хотя из-за стены не было видно моря, ветру все равно удавалось доносить и разносить повсюду его приятный соленый запах. Пляж в Симеизе никакущий, но красивый парк, огромный рынок, есть гора «Кошка», и очень узкие улицы, по которым еле-еле протискиваются отдыхающие, жители и рейсовые автобусы. Это создает много проблем и суеты вокруг. Еще там есть «древний тир», где промахивается и не попадает в мишень разве что слепой или косоглазый. Там еще звучит старый транзистор со всяким южным шансоном, отдыхающие прогуливаются с веерами, торговцы сплавляют морские раковины и прочие сувениры, и плетут косички негры. О кукле все позабыли в то лето. И мы посреди отдыха о ней не больно помнили. Заботясь лишь о том, как загореть и накупаться. Конечно, это была чужая кукла, зачем о ней думать? Мне кажется, она там появилась из-за хозяйки, которая заглядывала прибраться и покормить кошек. Хозяйка недавно родила позднего ребенка, девочке было всего два года, и она была единственным ребенком. В честь рождения единственного ребенка, наверно, этой девчушке и подарили толстую многозначительную, ростом с саму девочку, куклу.

Отпуск пролетел мгновенно, мы толком не накупались и больше сгорели, чем загорели! В последний день море штормило, и смыло пляж, которого и так было, по выражению мамы, с гулькин нос. Собирая сумки, я заглянула в шкаф на всякий случай, не забыли ли что. Приоткрыв дверцу, от испуга я вскрикнула, потому что там, в пустом деревянном шкафу в углу сидела кукла и смотрела мне прямо в глаза. Вскоре мы уехали, покинули то место навсегда, но иногда мне хочется вернуться. Не из-за куклы, а по поводу моего одиночества, такого хрупкого и мятежного там.

Тростниковая шляпка

Давным-давно на Азове, играла одна малышка, ей трава была по пояс, а иногда там ее и вовсе не было видно. И в шляпке зеленой как чудо, гуляла она по пляжу, куда не доехали люди, где лошади не скитались.

Волны Азова ласкали песок. Малышка бежала в травы приморского берега. Вокруг столько тростника! И она сплела себе шляпку. Бледная маленькая бедная девчушка. Такая коротышка для огромного хаоса, что трудно признать, есть выше Бог.. или нет?!! Коротышка-беглянка нашла росинку по утру. Гуляла в травах.. в коротышковой тростниковой шляпке.

«Додики льётся, песенка поётся,

Лейся додик на сады

Не жалей воды,

Лейся на грядки, на горошек сладкий,

У морковку и салат поливай на грядке».

Море Азовское, а на побережье один тростник и мелкая ракушка. Морские звездочки и медузы вывалились отдохнуть на берег. По морю плывет гитара, в травах прибрежного тростника грустит малышка. Скачет по полю ля-ля-ля, я потерялась в травушке. Мою тростниковую шляпку сдул ветерок. «Холодок»-шипучку она больше не пьет. Лимонные сады пряные сгорели в памяти как корабли и мосты. «Женьшень» ссохся на дне бутылки. Бублики и пряники появились сами по себе. А дом снесен, и Днепр могучий бурлит и бурлит. Но море Азовское…. С шелковичными садами, с персиковыми рощами бушует где-то вдали, в памяти, за бортом юности, ближе к детству, где коротышка бредет в тростниковой зеленой шляпке….

Барашки

«Постройкой корабля облако не остановишь»

Джим Джармуш «Мертвец»

Белые пушистые барашки плыли себе по небу, слегка раскачиваясь и даря тепло людям и зверям. Облака походили на религиозные письмена – так что небо всегда можно было назвать небом Кришны, Христа, Аллаха и Будды. Их причудливые узоры напоминали благословенные откровения. Странник на дороге всегда вздыхал и вздрагивал, поднимая голову, при виде картины небес. Он любил читать и толковать разукрашенное небо, точно это и была единственная тайна на Земле, единственное священное подлинное писание, чистовик, поведать о смысле которого мог только он один. Эти облака-барашки были образами, рисунками, мелодиями и даже портретами. И лишь одна мечта согревала его сердце – поселиться там в тех просторах, где ничто не осязаемо, где все зыбко и воздушно…. Но только он робел там жить, в тех краях, где обитают души и бесплотные ангелы. Он диву давался, а взор его замирал при виде того, что творилось в выси, над человеческой тщетой, над Землей поисков, страхов и беспокойства. Странник ходил по городам и весям, бездомный, полуголодный, босой, и рассказывал, что значит та или иная краска неба, фигура облака, движение солнца, и пояснял гордому люду, что есть дождь…. Но потом он отчаялся, потому что люди бросали в него камни и насмешки, и он ушел через лес в далекие горы. В диком лесу, где засияла его душа, он питался ягодами и дружил с добрыми животными. Он больше никому не говорил о небе, о благоухающей вечности, что простирается над всем живым. Впереди его ждали высокие туманные холодные горы. Человек и сам не знал, зачем туда направляется, и вообще, куда он держит путь день за днем….. Совершенно одинокий и опустошенный, странник взошел на первый утес, обвел взглядом захватывающую дух панораму….. и прыгнул в пропасть. Его останки накрыло облаком, а где-то наверху наступило утро и белые пушистые барашки плыли себе по небу.

Вечная звезда

«У каждого человека свои звезды»

Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»

По вечерам и на рассвете она одна сияет на небосклоне, вечная звезда. И даже в звездопад она несокрушимо горит желтым теплым светом. Звезда дарит моей душе покой и красоту. Я все время смотрю на нее, когда бывает плохо и все идет шиворот-навыворот. Она утешает меня. Когда исчезну я и память обо мне, звезда будет освещать иные души. Так кратка жизнь, так вечна звезда. Ее свет проливается на страны, города и веси. Она светит странникам в ночи. Единственная и неповторимая звезда. Вечная. Одна сияет в недосягаемой вышине бесконечного неба.

Мертвец на перроне

«О, капитан мой капитан!»

Питер Уир «Общество мертвых поэтов»

Да, конечно, он бледный лежал на перроне, где-то на русском севере, вокруг дребезжали вагоны и все, кто там был, не верили. К случаю по порядку и случайности в отместку, и смерть как та деревяшка, конечно, конечно, конечно. Иногда тишиной давили, пустотой мутили голову, а он держал пустые ладони, смотрел в небо и уже ни перед кем не склонял главы. Зачем, зачем он упал в эту пыль, эту дрожь и покой. И все, кто там был, давно не спал, ходил и кивал головой. А он спокойно лежал без слез, спокойно умер, застыл, наверно ему уже снился сенокос, ни тени улыбки над ним. И добрые ангелы, не спеша давно усмирили его. Но где же витала его душа? Его всего, всего. Наверное, соскоблили муть и гнев, те ангелы перекрестясь, давным-давно уносили его в те праздничные края. И никто из прохожих не удивясь, что санитар, что волк, носили в себе и кричали «грязь», как будто в том был смысл и толк. Христос удивлялся, дивился Бог и временам вопреки, его у края ворот встретил Петр и передал ключи.

Прощай жизнь, прощай земляника!

«Старая штука смерть, а каждому внове»
Иван Сергеевич Тургенев

Давно это было. Когда-то меня попросила одна из бабушек нарвать (вернее нарезать) цветочки земляники для травянистого чая. Коим она и лечилась. Рассказать об этом человеке в двух словах как раз получается. Помню, что она была атеисткой, любила печь пирожки с луком и яйцом, с капустой, с малиной, с вишней. С такой же начинкой были пироги. И еще однажды она меня решила заслать в погреб, где я жутко испачкала свои белые льняные штаны. Так вот как-то раз я собирала для ее лечебного чая цветки земляники. Поляна та была большой, по сравнению со мной. Дело было весною, в конце мая, когда еще цветут вишня и яблоня, и так пряно пахнут окрестные деревни. Та женщина была уже пожилой, и я в те годы собирала для нее землянику. Однажды мы сидели с ней на крыльце в жаркий полдень лета, и она призналась, что пришла ее пора прощаться с жизнью. Такой спокойной и безмятежной жизнью в тех краях, а, может быть, и чуть-чуть заполненной пересудами, сплетнями и добрыми разговорами. Помню еще, она все время просила меня найти в Петербурге книжку про «Лису-Патрикеевну». Признавалась, что очень хотела бы ее почитать перед смертью. Ведь в то время она уже была тяжело больна. Чтобы как-то утешить этого человека, я сказала, что вы главное не бойтесь там. Не знаю, помог ли ей тогда тот земляничный чай, но знаю одно, мне было приятно сидеть там, на поляне на корточках, собирать цветки, из которых потом появляются ягоды, и делать что-то доброе хотя бы для одного человека на Земле. Добра было во мне тогда хоть отбавляй. Здесь в этих заповедных местах, на Волге, мною были исхожены все тропы и церквушки. Люди там несколько странные, все время вставляют слово «Чай!» в разговоры, а природа и виды великолепные. Люди могут учудить, а какой-то престарелой бабульке может прийти в голову, что я, например, украла икону в церкви. Хотя, я совсем не ворую. Одна тетка даже остановила меня и долго упрекала, что это наверняка была я. Даже не смотря на то, что я не вороватого вида! Бывает, конечно, в деревне и безлюдье полное. И тоска здесь бывает - страшней не придумаешь. Видишь, как доживают здесь свои жизни старики и старухи, смотришь на все это. Кто-то бедствует, а кто-то и в старости роскошествует.

И вот в начале теплого ласкового лета мы сидим на крыльце, и та бабушка с веткой белой сирени. Это было как-то незабываемо. Чья-то мать, а в прошлом дочь и жена. Или просто человек. И мы вдвоём помолчали. Я была тогда чересчур молчаливой, а если и скажу что-то, то только о вере или о молитве. В молчании мы сидели на крыльце, и ароматная ветка сирени поминутно вздрагивала. Человек, с которым я тогда сидела уже смотрел куда-то вдаль и мало, видимо, заботился о мирском. И только блеснула тогда фраза, что она прощается с жизнью. Именно прощается. Не расстается, не разлучается или покидает. Потом она вздохнула. И сейчас, когда мы навещаем ее могилу на деревенском кладбище, как правило, в середине июля. Совсем как посещение кладбища описано у Шукшина! Это не странно, но там все в паутине, сорной траве, простых полевых цветах; иногда на других могилах видишь конфеты. И вот позади, она и ее жизнь, и тот отрезок времени, когда мне было так покойно и хорошо на душе. И вот мне хочется иногда к ее словам: «Прощай жизнь!», - добавить: «Прощай земляника!».

Под крылом вестника

«Множество ангелов могут танцевать на острие иглы» (Приписывается Фоме Аквинскому)

Как прежде тайна светилась, так и ныне. Как прежде любили мудрость, так и ныне. Как прежде ветер ласкал тебя, так и ныне. Как прежде любовь повторялась, так и ныне. Как прежде ты постигал, так и ныне. Как прежде бабочки порхали, так и ныне. Как прежде ты уходил вдаль, так и ныне. Как прежде ковыли склонялись, так и ныне. Как прежде шелестели леса, так и ныне. Как прежде львиный зёв цвел, так и ныне. Как прежде вода наступала на берега, так и ныне. Как прежде пряные травы шумели, так и ныне. Как прежде облака громоздились и таяли, так и ныне. Как прежде мы предвкушали свободу, так и ныне. Как прежде рассвет освящал души, так и ныне. Как прежде майские жуки летели, так и ныне. Как прежде вишни цвели, так и ныне. Как прежде душистая сирень раскачивалась, так и ныне. Как прежде отчаяние убивало, так и ныне. Как прежде высились храмы, так и ныне. Как прежде Он их подбирал любыми, так и ныне.. и впредь.

ТУМАНЫ

Одиночество тех лет

Непогожий дождливый июньский вечер, но сегодня все как раз ладно, как было однажды. Прежде все валилось из рук! Забывая обо всем на свете, я пью чуть теплый чай. У меня такое ощущение, что ныне начинается «неспешная подлинность». Затем смотрю «Прикосновение» Бергмана, нежно-страстные взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Прекрасное лицо Карен, отчужденность Дэвида. Их нерешительность.

- «Я люблю тебя, поэтому я должна остаться».

- «Ты лжёшь».

Ждать. Слёзы недоверия. Неброский непринужденный фильм. Под заезженныйвальсок нисходит ясность.

Сверхъясные мысли на рассвете. Разговор со стеной. Жёлто-белая весна на ул. Костюшко. Тот, кто познал божественное, становится подобен ангелу небесному. Через книги и страдание человек очищается. Свобода внутреннего голоса. Неукротимая свобода. Огрызок зеленого карандаша даёт себя знать в черновике. Вскоре еду в деревню. Хочу там остановиться, чуть успокоиться и подумать. И Заратустра, танцующий над вещами. Вспоминаются слова неизвестного поэта, который буквально выкрикнул их однажды на одном из «Симпозиумов»: «Все мы ходим под клюквой!». Греческий профиль, время, посвященное себе. Когда глядишь на пустой двор, краем глаза замечаешь антенны и старые крыши. Башенные часы педантично отсчитывают заунывным звуком каждый последующий час. Дождь смыл все следы, когда бы то ни было бывших встреч, былых свиданий. Эта знаменитая тема из «Вальсирующих» StephaneGrappelli ублажает слух. И то, что никогда не замечаешь за собой, не видя себя со стороны. Недавно отцвели черемуха, сирень и священная яблоня. Называя вещи своими именами, я не удивляюсь той мути, которая проникла в мою жизнь. Это не самокопание. Но успешно задать определенный ритм молчанию и одиночеству – вот в чем суть. Ведь одиночество – это источник света.

Жить, прислушиваясь к себе.

Твои флаги, твоя боль

Где она, эта страна, откуда нет возврата, этот Ад?? Враги, несущие добродетели, противники, приносящие дары. И вот пришло время злых ветров в городе, на самом краю света. Напасти, несчастья, бедствия – это все противоречило интересам богов, возлежавших за пределами вселенной. Упомянув об этом вскользь, коснемся других вопросов. Письмо – это, безусловно, рождение меня, возрождение во мне чего-то светлого, но это ни в коем случае ни жизнь с середины пути. Главное ведь задать ритм, и тогда творчество всего возможного перерастает в божественную музыку, божественную мудрость.

Осторожно и рассудительно, намеренно и благоразумно вянут розы, ну потому что это уже мертвые цветы. И вовсе не ирисы, а сухие розы. Это словно отголосок имени Айрис Мёрдок, что, по-моему, значилось у меня во сне: «Убийственный (мертвый, гибнущий) ирис». Но нет, фиолетовые ирисы – прекрасные приятные цветы с пряным запахом первых летних деньков.

Действовать мы начинаем раньше, чем думать. Потом привычка эта сохраняется на протяжении всей жизни. Воздействие, влияние на кого бы то ни было оборачивается для человека сущей смертоносной стороной, как-то: бездной. Но трогает и волнует одно лишь то, что певчие птицы умолкают, набирая обороты в небе гибнущих цивилизаций. Это известие также взволновало падших созданий, в своих тюрьмах-взглядах они выплевывают плодотворность. Больше того, это затронуло интересы румяных и без того торговок на дивных старинных кладбищах эпохи. И подпортило репутацию попугаям и философам-дворникам, метущим и метущим всю жизнь осколки чужой любви и ненависти. Поражённый, простуженный инкогнито, проникший в повесть о незнакомке, полный волнения и негодования о ней. Непутёвый, совершенно опущенный на дно царящей повсюду жизни. Незнакомка в изгнании: словно бы, будто бы, конечно, если бы.

Близость и привлекательность загораживают собой влечение. Утверждённая самость как прибавление к страсти. И эта покинутость….

Конфетти разбросаны по квартире там и сям. Едва слышно и вскоре становясь частью невидимого мира, я вспоминаю себя на прогулке неизменного третьего января. Себя я не помню при этом, лишь мельком как-то даже из себя. Ничего необыкновенного. Столь ранний час, странно видеть машины. Странно идти, блуждать в этих постылых окрестностях. Следы прохожих на снегу обрываются в бесконечность. Снег липнет на ресницах, он сыплет отвесно прямолинейно, в клеточки пространства. Вонь из канализаций достигает двориков, парков и меня. В голове мелькают лица и фразы из прошлого, уже ничего не значащие в раннее январское утро. Незнакомка не знает об этом, лишь комкает фольгу в руках, как на улице Егорова дом 16 произнести вслух, но шёпотом: «liberta». И пойти себе дальше. Незнакомка не знает о том, как легко затеряться на превосходящих самих себя в потерянности, Красноармейских улочках.

Но даже в глубине этой страстной неизбывной ночи, как и в глубине души, отречься от незнакомки. Не говорить о ней больше, не вспоминать, не писать, не думать о ней, не видеть, не чувствовать ее присутствия. Но не мстить ей, а на корню обрубить тот корень страдания, тот факт, что она проникла так неосторожно, так грязно и бездарно в повесть и жизнь. Отречься же от нее в недрах души, в самых чувствительных и потаенных ее закутках. Она исчезает, растворяется в ночи как злая фея, умирает между строк. Впрочем, меня это мало волнует, куда и где. Я заверяю… даже отказаться от любви и нежности.

Прошлое, куда уже нет возврата. Любить жизнь.

Остаться в живых

Тихость, которой вверяшься. Покойность, которой следуешь. Все это тоже часть твоей души. Твоего света, что хранишь где-то в недрах сердца. Важно все на этом пути, даже кошачий шаг. Ветер нахлынет на сад – и вновь покой. Ожидание чуда. Жить в ожидании. Я все еще живое лицо для этих мест, для этих утренних туманов, для этих рос, для этих забав, тревог и печалей. Голоса нарушают тишину. Мягким непосредственным движением я провожаю свою юность. Много времени позади, но, сколько еще осталось?!! Чужая, навсегда чужая, насмешливая жизнь. Мягким добровольным жестом я прощаюсь и с этим утром, где нет и намека на тебя. Лишь твое отсутствие. Деревья растут на заброшенных зданиях. На реке туман. Сквозной ветер гуляет по пустой набережной. По берегам прекрасной реки. Ил. Ряска. Тина. Чуть-чуть надежды. Отцветшие пионы. Рассветный час. Ближе к августу. Увидеть на болоте воочью журавля. Смириться с данностью. Уйти. Отвлечься. Прослушать. Ждать. Но кого и зачем? Неведомо. И снова ждать. А потом замерзнуть на рассвете. Согреться вновь. И остаться. Остаться в живых.