Реальность прошлого удостоверяется через переживание настоящего

Реальность прошлого, в первую очередь, удостоверяется нами через переживание настоящего. Субъективный опыт убеждает нас в реальности окружающего мира, который находится в постоянном движении к будущему. Обладая собственным выстраданным прошлым, мы имеем все основания признать его существование и у других людей, в том числе живших много раньше нас. Но дело не исчерпывается только субъективными переживаниями. Прошлое не уходит бесследно, оно в виде определённых результатов существует в настоящем. Современная европейская культура содержит целые пласты наследия античности или Возрождения, индийская или китайская – продолжают базироваться на основаниях, заложенных ещё в III – I тысячелетиях до н. э. и т.д. Даже конкретные исторические события нередко восходят своими корнями в далёкое прошлое, например Ближневосточный кризис ^[347].

Непосредственным звеном, связующим нас с прошлым, являются исторические источники, представляющие из себя реликты прошлого. Но это отдельный вопрос.

Со спецификой объекта исторического изучения связаны и особенности познавательной деятельности в нашей науке. Всякое познание представляет собой живое созерцание. Поскольку объект история-прошлое и непосредственное чувственное его восприятие невозможно, то познание в исторической науке носит реконструктивный характер. Реконструктивное познание имеет место и в науках о природе, например в геологии, биологии или ботанике. Голландский историк П. Доорн вслед за палеонтологом С. Д. Гулдом отмечает, что не только история, но и естественные науки не стоят на позиции чистого наблюдения: вы не увидите электроны, тяготение или черные дыры. Первостепенная потребность любой науки – не прямое наблюдение, а возможность выявления фальсификаций^[348], хотя историческая реконструкция, конечно, отличается от естественнонаучной. Главная её специфика заключается в том, что она субъективизирована не только на исследовательском уровне – учёным, но и на уровне источников – их творцами. Источники отнюдь не прямо и не адекватно отражают прошлое. Поэтому настоятельной является верификация итогов исследования.

Естествоиспытатель для проверки своих заключений всегда может поставить эксперимент заново. Для историка такая возможность практически отсутствует, хотя наша наука и обладает некоторыми блестящими примерами в данной области. Среди таких экспериментов мы можем назвать плавания известного норвежского ученого Тура Хейердала на тростниковой лодке «Тигрис» по Персидскому заливу и Индийскому океану (до берегов Африки) с целью доказательства возможности торговых и культурных связей между древним Шумером и некоторыми районами Азии и Африки. Сюда же относится путешествие Хейердала на плоту «Кон-Тики» из Южной Америки на острова Тихого океана с целью доказать, что обитатели Полинезии и их культура происходят из древнего Перу, а также его плавание на папирусных ладьях «Ра-1»» и «Ра-2». Интересный эксперимент, получивший название «Наска», поставил Д. Вудмэн. Стремясь доказать, что древние индейцы умели строить летательные аппараты, он «воссоздал» древнеперуанский воздушный корабль – воздушный шар, на котором поднялся над пустыней Наска. Но, говоря словами американского профессора С. Хьюза, все это – драматические исключения из правила, число которых следовало бы увеличить, и «историки должны напрячь свое воображение, чтобы найти новые пути приближения к первичной материи исторического опыта» ^[349].

Не обладая возможностью с помощью эксперимента контролировать свой материал и подтвердить результаты своих исследований, историк вынужден апеллировать к более гипотетическим критериям проверки достоверности познания: к социальной практике вообще, либо к совокупной практике исторических исследований, либо, наконец, к исходному источниковому знанию. Все эти проверки имеют смысл, однако никогда не приводят к определённости. С их помощью невозможно окончательно подтвердить либо опровергнуть те или иные результаты исследования, но их вполне достаточно для создания системы непротиворечивых знаний, имея в виду согласованность исторических знаний между собой с общенаучной картиной мира и с современной социальной практикой.

Каждая эпоха имеет центр тяжести в самой себе, «каждая жизнь есть, – по словам X. Ортеги-и-Гассета, – точка зрения на вселенную. Каждая видит то, что видит она и не может увидеть другая». Современная культура как «система живых идей» не представляет исключения и ограничена собственными рамками, И вот здесь-то и заключена целая проблема: может ли историк, являясь продуктом своего времени и своей культуры, адекватно понять прошлое?^[350]

Познавательные возможности историка определяются не только его личностными качествами, профессионализмом, но и в решающей степени современной ему действительностью, уровнем развития общества, членом которого исследователь является. Импульс, получаемый учёным от современности, является системообразующим в исторической науке. В своей деятельности историк исходит из задач, диктуемых ему общественной жизнью, поэтому трудно найти значимое историческое сочинение, в котором бы так или иначе не рассматривались волнующие современность вопросы.

Как справедливо подчеркивал Н. И. Кареев, историческая книга – «не простое зеркало, в котором отражается внешняя сторона прошлого, не самопишущий аппарат, отмечающий общественные явления и создающий нечто вроде протокола; это – продукт мысли, перерабатывающий в своем горниле данные опыта, продукт... творческого духа, практической мысли в одной из её форм» ^[351]. Великий исторический труд мыслится только в определённом обществе и как результат деятельности конкретного автора ^[352].

Переживаемая эпоха задает историку определённую систему представлений, в рамках которых движется его научная работа. Независимо от принадлежности исследователя к тому или иному общественному лагерю, политической партии или научной школе, в его построениях будет многое, что свойственно самой эпохе.

Так западные и российские историки первой трети XX в. и различных политических ориентации в равной мере исходили из идеи грандиозного перелома в истории Европы, вызванного первой мировой войной. Как писал Р. Ю. Виппер, жизненный опыт поколения, пережившего войну, «необычайно обогатился, и теперь уже не история учит понимать и строить жизнь, а жизнь учит толковать историю» ^[353]. Была выдвинута концепция конца индустриальной системы в целом, заката европейской культуры и наступления нового Средневековья (Н. А. Бердяев, Р. Ю. Виппер, О. Шпенглер). Хотя столь пессимистические настроения разделяли не все, но общую атмосферу создавала убеждённость в том, что лучшие времена нашей культуры уже позади. В этих «похоронах» активно участвовали и большевистские авторы, провозглашавшие приход социалистической культуры на смену буржуазной^[354].

При всем желании историк не может выйти за границы своего времени или отстраниться от волнующих общество проблем. Современность – это не просто эмбриональная среда, в которой развивается историческая мысль, но и своеобразный инструмент, направляющий проблематику исследований, воздействующий на их основные выводы и оценки. Перемены в общественном строе, государственной или национальной политике, так или иначе оказываются и на историографии. Они побуждают исследователей пересмотреть свои воззрения на историю в соответствии с изменившимися условиями. Такой пересмотр затрагивает не только ближайшее к нам прошлое, но и самые отдаленные периоды, если речь идет о концептуальном переосмыслении. Прошлое как бы открывается перед нами новыми сторонами, высвечивается с новых, неожиданных позиций. Наиболее радикальные перемены наблюдались в историографии второй половины XIX в., когда на смену политической истории пришла социальная, вызванная к жизни обострением социально-экономических вопросов капиталистического общества.

Однако речь вовсе не идет о простом «переписывании» истории с постоянно меняющихся точек зрения. Мы не должны оказываться в западне исторического релятивизма, утверждающего, что каждое поколение, каждая социальная группа препарирует для себя всю традицию о прошлом, творит для себя идеальное прошлое в угоду своим интересам. Прагматический подход к прошлому имеет место, но он не исчерпывает собой взаимосвязи истории и современности.

Как писал Н. А. Ерофеев: «постоянное возвращение к сделанному, пересмотр его отражают поступательное движение науки, её неуклонное стремление к полному знанию» ^[355].

Как и всякая наука, история не только отражает в своем развитии влияние современности, но развивается по своим внутренним законам и собственной логике.