Историческое знание определяется не одним научным направлением, а системой или совокупностью социальных наук

Историческое знание определяется не одним научным направлением, а системой или совокупностью социальных наук, объектом которых является прошлая реальность. В силу своего полидисциплинарного характера история естественным образом использует достижения иных дисциплин и обращается к их теоретическим схемам, моделям, категориям, понятиям. Современная эпоха постмодерна нанесла сокрушительный удар по замкнутости и самодостаточности отдельных наук, сделала междисциплинарность действительно реальной.

Однако всякий раз, когда история использует достижения других наук, щелкает своеобразный «переключатель времени»: во-первых, история заимствует методы и приемы извне с целью изучения прошлого, а не настоящего. Поэтому она не может механически применять аппарат социальных наук, но должна развивать и видоизменять его применительно к отсутствующим социальным объектам. В идеале историки вынуждены не только овладевать теориями других наук, но и, отталкиваясь от них, создавать новые или, по крайней мере, модифицировать теории, ориентированные на анализ настоящего ^[362].

Следовательно, можно предположить, что междисциплинарные контакты никогда не носили, и не будут носить однонаправленный характер с заранее предсказуемыми результатами. Процесс междисциплинарного воздействия слишком сложен и характеризуется высокой степенью вариативности, зависящей от целого комплекса факторов (не только степени разработанности темы/проблемы, уровня методологии, достаточности источниковой базы и др.). Необходимо учитывать комплекс этих факторов, чтобы повысить научную ценность получаемых результатов ^[363].

Междисциплинарность привела к соприкосновению различных дисциплин: идут интеграционные процессы, растет взаимодействие и взаимообогащение методов. Особенно это актуально в кризисных ситуациях, когда междисциплинарные связи служат условием успешного решения ряда проблем. Примером может служить коренное изменение нашего знания о роли человека, суть которого состоит в том, что представления обычного человека о жизни, как и поступки, в значительно большей степени, чем это было принято полагать, зависят от повседневного личного опыта индивида. Такие общественные категории, как экономика, политика, идеология, законодательство, существовали и действовали лишь опосредованно, «просеиваясь» сквозь призму жизненного опыта людей, вызывая определенные ответные реакции и действия.

Подобного рода исследования стали красной нитью так называемого антропологического поворота в историографии 1970 – 1980-х гг. Поменялись не только предметные области мировой исторической науки, но и подходы, методы исследования, несмотря на то, что в научных трудах сохранились узловые моменты бытующих ранее парадигм. В учёной среде постепенно нарастает осознание сложности происходивших внутри исторической науки процессов, понимание того, что замыкание лишь на одних методах в научном плане бесплодно, что без обращения к методам и категориям иных дисциплин научные поиски заходят в тупик.

Заметно расширяется категориальный аппарат исследований. Если ранее, как отмечал известный историк Р. Коллингвуд, исследователь должен был, прежде всего, раскрыть значения таких терминов, как «событие», «прогресс», «цивилизация» ^[364], то под влиянием антропологического поворота в исторических трудах всё чаще звучали термины «деконструкция», «гендер», «повседневность» и др.

Исторические исследования, проведённые в плане междисциплинарности, характеризуются отчётливо выраженным аналитическим, в противовес описательному, подходом. В обработке источников историки произвели настоящий переворот, широко используя, например, количественные методы, что позволило освоить огромные массивы статистики, недоступные им до этого. Впервые в научный оборот были введены такие источники, как личные дела, лицевые счета работников предприятий, материалы переписей населения, листы домашних хозяйств и т. п. ^[365].

В силу многомерности междисциплинарности как феномена можно предположить её изучение в нескольких измерениях, которые условно можно разделить на макро- и микроуровень. В первом случае необходимо отметить, что потребность в междисциплинарности стала реальностью, а не декларацией. Обращение к различным дисциплинам вовсе не является препятствием. Необходимо только акцентировать внимание на изучении истоков, характера взаимодействия истории с другими дисциплинами. Характерно, что в 60 – 70-е гг. наши историки брали на вооружение преимущественно макротеоретические подходы (экономические циклы, теорию конфликта, проблему власти и др.). Значит, постоянные и последовательные контакты истории с социальными и гуманитарными дисциплинами (а также литературой и различными видами искусства) модифицируют облик истории, дают ей возможность проникать в ранее закрытые для неё зоны знания, использовать новые методы, экспериментировать с историческим материалом. Благодаря такому синтезу история соответствует своему времени ^[366].

Микроуровневый характер феномена междисциплинарности подразумевает анализ вариантов полидисциплинарного взаимодействия, их характерных черт и особенностей с перспективой дальнейшего сравнительного изучения. Ключевыми моментами здесь могут быть следующие: выявление специфики «почвы», на которой происходит контакт; её предрасположенность к междисциплинарным воздействиям; сопоставление и изучение уровней организации объектов контакта, определение глубины и, естественно, ограничений возможных заимствований; анализ итогов данного междисциплинарного взаимодействия. Совокупность этих и подобных аспектов помогает составить более конкретное представление о характере и специфике протекания междисциплинарных процессов, позволяет тем самым расширить методологическую базу и, в конечном счете, сделать более адекватное историческим реалиям обобщение о том или ином явлении.

В общем виде модель междисциплинарных исследований выглядит следующим образом: установка исследователей на междисциплинарность («Такая установка привела, – как отмечает исследователь М. Хоувелл, – в группу историков, признающих повседневную жизнь, экономические процессы, социальные структуры как неотъемлемые составляющие истории, таких наиболее видных историков двух последних десятилетий, как Лоуренс Стоун, Эммануэль Ле Руа Ладюри, Филипп Ариес, Кристофер Хилл, что говорит о триумфе категорий "класс, раса, гендер"» ^[367]; формирование междисциплинарного исследовательского коллектива, т. е. кооперации; поиск и оценка междисциплинарных проблем; разработка общего метаязыка; содержательная интерпретация результатов.

Можно определить условия, при которых возможны полидисциплинарные исследования. Это:

1) определение объекта исторического исследования и его исходного состояния (сбор, обработка информации, выявление проблематичных сторон объекта и др.);

2) сохранение специфических свойств и характеристик объекта на всех уровнях теоретического абстрагирования;

3) разработка методической схемы анализа, в которой сумма отдельных исследований была бы необходима и достаточна для решения проблемы в целом.

Соблюдение этих условий позволяет реализовывать интегративную функцию исторической науки, связанную с использованием знаний из социологии, философии, психологии и др. В свою очередь методы и концепции этих дисциплин послужат одним из средств категориального синтеза в ходе исследования.

Систематизация и интеграция всей совокупности знаний, полученных в ходе междисциплинарного исследования, должны происходить в рамках теории, через которую они преломляются. Поэтому в зависимости от научного и методологического уровня сформированной теории можно судить об истории как научном направлении, о возможности применения междисциплинарных связей. Полученный результат должен быть обоснован. Результаты междисциплинарных исследований должны быть представлены в такой форме, чтобы их можно было эффективно использовать и в научной, и в практической деятельности. Междисциплинарные исследования в истории дают возможность проведения эксперимента с целью констатации истинности, адекватности результата, что, безусловно, более приемлемо, чем простая теоретическая аргументация. На основе содержательного обобщения результатов диагностики можно сделать прогноз развития сконструированного междисциплинарного объекта. При этом важно указать вид полученных знаний (концепцию, методику), содержательно раскрыть каждый из них ^[368].

Активное проникновение в область исторических исследований совершенно иного оценочного инструментария – объективный процесс. Подобное проникновение нельзя считать односторонним процессом. Специалисты самых разных направлений приходят к близким суждениям о том, что миф об исключительности монодисциплинарной истории должен быть преодолен. Историческая наука должна стать своего рода «децентрализованной», в ней должно находиться место для применения самых различных методов и концепций ^[369].

Феномен междисциплинарности представляет широкий простор для исторической мысли, постоянно ищущей ответы на сложные вопросы современности. Один из важных вопросов касается судьбы самой исторической науки. Куда направлен вектор современного процесса междисциплинарности? Какой станет историческая наука в ближайшие десятилетия? Ответы, предположения – самые различные. Апологет социальной немецкой истории Г.-У. Велер придерживается идеи о монизме исторической науки. Американский историк Дж. Иггерс, напротив, убеждён, что уже в настоящее время исторической науки как единого организма нет, так как имеет место высокая степень её дифференциации ^[370].

Причин такой противоречивости в мнениях о, казалось бы, вполне понятных процессах междисциплинарности много. Главная из них – многомерность и сложность самих объектов исследования. Между тем проблематика междисциплинарного взаимодействия (систематизация данных о полидисциплинарных контактах, изучение характера и особенностей различных вариантов взаимодействия, возможность тотального переноса основ одной дисциплины на другую почву, поведение инородного элемента в системе дисциплины, степень его позитивного/деструктивного влияния на систему целостности и др.) еще не достаточно изучена в историографии, особенно в отечественной. Требуется преимущественное внимание к проблемам полидисциплинарности. Очевидно, что по мере усиления тенденций к интеграции и взаимодействию наук все большее значение будут приобретать вес и учёт в конкретной деятельности их характеристик и особенностей, а накопленный опыт междисциплинарных контактов поможет сыграть ценную роль, как в понимании перспектив многих процессов, так и в выработке оптимальных моделей развития. Появляется возможность накопить огромный эмпирический материал, далеко выходящий за рамки одной дисциплины. Это, в свою очередь, позволяет уяснить, что в той или иной науке является специфическим, а что общим, генерализирующим признаком.

Таким образом, междисциплинарные исследования в исторической науке:

· позволяют решить новые научные проблемы;

· дают возможность объяснить и предсказать возникновение событий и явлений, которые с прежних позиций было невозможно предвидеть и объяснить;

· открывают пути для разработки новых методов и подходов, определения приоритетных исследовательских задач^[371].

Семиотика и история. Культурфилософия Ю.М. Лотмана. Характеристика гуманитарного знания. Концепция Р. Барта. [372]

Семиотика (от греч. sema – знак, semiotike) – учение о знаках и о рядах знаковых форм. Она изучает общие принципы, которые лежат в основе структуры всех знаков. Семиотика рассматривает особенности различных знаковых систем и сообщений, использующих эти разные типы знаков. Можно говорить о знаках, которые несут в себе определенное содержание, скажем, светофор или расписание движения поездов. Некоторые знаки сообщают о свойствах предметов (несгораемый, водонепроницаемый). Есть знаки, которые помогают сделать выбор (меню, прейскурант). [373].

Однако есть знаки, которые не имеют самостоятельного значения. Так, логико-математические знаки выражают отношение между самими знаками. Семиотическая функция весьма важна для культуры. Сама она представляет определённую знаковую систему. Культурологи и другие учёные изучают эту систему и пытаются овладеть ею.

Начало семиотических исследований может датироваться работами американского философа Ч. Пирса (1839-1914) и швейцарского филолога и антрополога Ф. де Соссюра (1857-1913). Пирс как основоположник семиотики исследовал типологию и функционирование знаков. Соссюр исследовал природу знака, языка, в результате чего возникла идея создать единую дисциплину, которая изучала бы все знаковые системы.

Соссюр назвал её «семиологией». Так трактовалась общая теория знаков, которая изучала способы коммуникации между людьми посредством знаков или языка, понимаемого достаточно широко. Соссюр считал, что существует множество языков, которым соответствуют разные формы культуры. Семиология была призвана изучать знаки, которые находятся в самом эпицентре общественной жизни.

Термин «семиология» во франкоязычной литературе отождествлялся с семиотикой. Однако с 70-х годов А. Греймас и Р. Барт провели демаркацию между этими словами. Как самостоятельная наука семиотика родилась в 50-х годах на пересечении структурной лингвистики, кибернетики и теории познания. Определённый импульс этим исследованиям дали философско-антропологические исследования, изучение различных форм коммуникации, данные структурной и когнитивной антропологии.

Человек, рождённый в определённой культуре, с младых ногтей усваивает смысл и назначение знаков, которые обусловливают коммуникацию людей. Однако «чужая» культура нередко оказывается странной, непостижимой. Поэтому вхождение в иную культуру сопряжено с раскрытием знаковой системы этой культуры. А. Соломоник в книге «Язык как знаковая система» выделяет пять основных типов знаков и знаковых систем: естественные, функциональные, конвенциональные, вербальные (естественные языки), знаковые системы записи.

Что такое «естественные знаки»? Это голоса природы, её органические обнаружения. Разумеется, не всё в природе можно назвать знаком. Многие природные процессы не получают смыслового раскрытия, потому что они не «вычитаны» человеком, если человек внезапно исчезнет с нашей планеты, сразу погаснут все «человеческие смыслы» природных явлений.

Смыслы в природе вычитывает человек. Ветерок, несущийся от моря, позволяет предположить, что будущие волны где-то рядом. Дым позволяет полагать, что на определённом расстоянии может обнаружиться и огонь. Человек воспринимает множество природных знаков. Человек африканской культуры разгадывает их и даже расшифровывает для себя. Горожанин пропускает мимо очевидные приметы природного мира. Он привык жить в иной среде.

Вот что пишет о способности бушменов разгадывать «естественные знаки» Э. Канетти: «Из высказываний бушменов видно, как важны для них эти предчувствия или предвосхищения. Наступление определённых событий они чувствуют собственным телом, нечто вроде постукивания в нём оказывается сообщением. Его буквы – в его собственном теле. Эти буквы говорят, движутся побуждают их самих к движению. Ощутив постукивание в собственном теле, бушмен велит другому молчать, и сам затихает Предчувствие возвещает истину. Тот, кто глуп, не понимает урока и попадает в беду. Его убивает лев, или происходит иное несчастье. Понимающему постукивание поведает, какой дорогой нельзя идти, какой стрелой нельзя стрелять. Оно предупредит о повозке с людьми, едущей к дому. Если бушмен кого-то ищет, эти знаки подскажут, куда идти, чтобы найти его».

Знаки эти, считает Э. Канетти, следует сохранить в той простоте и конкретности, в какой они выступают в действительной жизни. Люди древних культур, естественно, искали смысл в многочисленных проявлениях природы, опирались на этот смысл в своей жизнедеятельности. По мере развития цивилизации умение ориентироваться на естественные знаки стало утрачиваться. Однако нельзя сказать, что современная культура окончательно порвала с органикой, и теперь вычитывает смыслы только в искусственной, внеприродной сфере.

А что такое функциональные знаки? Древний щит, обнаруженный в скифском кургане, – это череда смыслов. Мы понимаем, что здесь захоронен древний воин, мы можем судить о жизненном укладе ушедших от нас людей, о их культуре.

Входя в кабинет босса – хозяина фирмы, мы получаем от интерьера его офиса информацию не только о вкусах предпринимателя, но и о предназначении его предприятия. Нам становится ясным и представление шефа о том, что, значит, быть богатым и влиятельным.

Братья Стругацкие написали повесть «Пикник на обочине». В ней рассказывается о том, что инопланетяне оставили на Земле некие предметы. Мы можем разгадывать смысл этих знаков. Они для нас оказываются загадочными. Ведь это сигналы иной культуры. Однако, сопоставляя их с нашими знаковыми представлениями, мы в то же время раскрываем и чужеродные смыслы.

Можно привести примеры функциональных знаков. По отдельной детали мы можем судить о том, что представляет собой вся производственная техника. Ветряная мельница – это символ определённой цивилизации (в той же мере, как, скажем, дирижабль или компьютер). По фрагменту какой-нибудь технологии мы можем судить обо всей технологической системе. Картина городского или сельского быта тоже вооружает нас знаковыми представлениями. Наша одежда – это «космос» знаков. Генеральский мундир или бальное платье – это обозначения разных миров. Наконец можно говорить и о «языке тела» – мимике, жестах, позах.

Ещё одна знаковая система – конвенциональная. В индустриальном мире заводской гудок свидетельствовал о том, что начинается рабочая смена. Баррикада – условный знак революционных боёв. Бой кремлевских курантов – символ определённой эпохи. Мы живем в «космосе» различных сигналов, которые помогают нам действовать в современной культуре, ориентироваться в повседневной жизни. Каждое государство имеет собственную символику. Она выражается в эмблемах, гербах, орденах, знаменах.

Естественные языки – это вербальные знаковые системы. У нас нет точной цифры, которая свидетельствовала бы о том, сколько языков на Земле. Учёные спорят о критериях, которые позволяют отличать диалекты от языков. Однако специалисты называют от 2500 до 5000 языков. Каждый язык можно рассматривать как исторически сложившуюся знаковую систему. «Хотя нам так легко и просто объясняться на родном языке, что мы обычно говорим, не задумываясь над тем, как мы это делаем, язык на самом деле не так уж прост. Он представляет собой полиструктурную, разветвлённую, иерархическую, многоуровневую систему знаков».

Наконец, существуют знаковые системы записи. Можно зафиксировать устную речь, но можно также записать мелодию, закрепить танцевальные движения. Письменность – величайшее достижение культуры. Запись музыки с помощью нот – это тоже важнейший способ сохранения культуры. В наши дни музыку записывают также на граммофонной пластинке, магнитной ленте. Развитие знаковых систем можно рассматривать как историю самой культуры .

Эрих Фромм называет разгадку сновидений и мифологических символов «забытым языком». Он отмечает, что язык символов по праву может считаться настоящим языком, единственным из всех универсальных языков, когда-либо созданных человеком. Но это вовсе не искусственный тайный код. Сейчас мифы едва ли вызывают у нас удивление. Если они стали респектабельными, составив часть нашей религии, мы относимся к ним с положенным уважением. Это для нас почтенная традиция.

Однако если мифы не освящены традицией, мы считаем их отражением детского уровня мышления непросвещенных древних людей, не знавших наук. Действительно, презирая или почитая мифы, мы считаем их принадлежностью некоего совершенно чуждого нашему мышлению мира. «Как и во сне, в мифах происходят драматические события, невозможные в мире, – пишет Э. Фромм, – где правят законы времени и пространства: герой покидает свой дом и свой край, чтобы спасти мир, или бежит от своего предназначения и живет в желудке огромной рыбы; он умирает и воскресает; сказочная птица сгорает и вновь возникает из пепла, ещё прекраснее, чем была».

Фромм подчёркивает, что разные люди создают разные мифы. Разные люди видят разные сны. Но, несмотря на эти различия, у всех мифов и всех сновидений есть нечто общее: они все «написаны» на одном языке – языке символов. Мифы вавилонян, индейцев, египтян, евреев, греков созданы на том же языке, что и мифы народов ашанти и трук. То, что увидит во сне современный человек, может оказаться совершенно аналогичным сновидению древнего каменотеса или крестоносца.

Язык символов – это такой язык, с помощью которого внутренние переживания, чувства и мысли приобретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира. Это язык, логика которого отлична от той, по чьим законам мы живем в дневное время; логика, в которой главенствующими категориями являются не время и пространство, а интенсивность и ассоциативность. Это, по мнению Э. Фромма, единственный универсальный язык, изобретенный человечеством, единый для всех культур во всей истории. Это язык со своей собственной грамматикой и синтаксисом, который нужно понимать, если хочешь постичь смысл мифов, сказок, снов.

Однако современный человек забыл язык символов. Для людей прошлого, живших в развитых цивилизациях, как Востока, так и Запада, ответ на вопрос, как стоит понимать этот язык, был однозначным. Для них сны и мифы были важнейшим выражением души. Неспособность понимать их приравнивалась к неграмотности. Однако в последние несколько столетий в западной культуре эта установка изменилась. В лучшем случае мифы считались наивным порождением непросвещенного ума, существовавшим задолго до того, как человек совершил великие открытия законов природы и познал некоторые её секреты.

Работа Э. Кассирера «Опыт о человеке» посвящена философии символических форм. Так он называет разнообразные сферы культуры. Это относится, в частности, к языку, мифу, религии, искусству, науке, истории, которые трактуются Кассирером как самостоятельные феномены. Язык Кассирер относит к древнейшим из созданных человеком «символических форм», отмечая в то же время, что на ранних стадиях своего развития язык был тесно связан с мифологией.

На онтогенетическом уровне ребенок с помощью крика, а затем и немногих слов добивается удовлетворения своих инстинктивных потребностей. Первобытный человек переносит этот элементарный социальный опыт на всю природу, связывая природу и общество в единое целое. Когда, однако, со временем он убеждается, что природа не подчиняется ему и даже не понимает его языка, вера в магию претерпевает крушение. Человеком овладевает чувство беспомощности и одиночества (подобный взгляд развивал, как известно, Дж. Фрэзер).

Тем не менее, человек выходит из этого кризиса, устанавливая новые отношения между языком и реальностью, заменяя магические функции слова его семантической функцией. Отныне слово, потеряв свою физическую силу воздействия, оказывается наделенным более высокой, логической силой. На протяжении столетий препятствием для развития философии языка оставалось то, что вопрос о его природе постоянно подменялся вопросом о его происхождении.

Этот способ объяснений, отмечает Кассирер, присущ мифу, который трактует явления настоящего только через события далекого (священного) прошлого. Конечно, язык не принадлежит к числу вечных, неизменных идей, а существует и развивается во времени. Если бы мы даже смогли проследить эволюцию всех грамматических форм, выяснить, происходят ли все языки от одного общего источника и т. д. – это всё равно ещё не раскрыло бы нам сущности языка и его общей функции, что относится, впрочем, и ко всем другим символическим формам.

Между тем ещё в XIX в., «веке истории», в языкознании господствовал чисто исторический подход. Большинство лингвистов отказывались работать с индоевропейскими языками, поскольку их история была неизвестна. Я. Гримм заложил основы сравнительной грамматики германских языков. Ф. Бопп и другие создали сравнительную грамматику индоевропейских языков, не осознавая ещё того факта, что даже самые фундаментальные черты индоевропейской грамматики вовсе не являются универсальными для человеческой речи.

Особняком в XIX в. стоят работы великого лингвиста и культурфилософа Вильгельма Гумбольдта, начавшего изучение туземных языков Америки и Океании, история которых была совершенно неизвестна, и заложившего основы классификации языков мира. Гумбольдт писал о том, что язык не есть механический агрегат слов, что различие между языками не в различии звуков или знаков, но в различии взглядов на мир. В то же время Гумбольдт, сторонник критического метода Канта, всё же не ставил вопроса о происхождении и сущности языка. Тем не менее, он начал новую эпоху в философии языка, поскольку обратился к изучению его структуры и положил начало описательной лингвистике в противовес исторической.

Среди лингвистов прошлого века господствовало убеждение, что развитие языка началось с некоей аморфной фазы и, в конце концов, привело к флективным языкам как высшей стадии эволюции. Такие теории развивал, в частности, А. Шлегель. По мнению Кассирера дальнейшее развитие науки подорвало подобные теории. Более строгий анализ показывал, что то, что мы принимаем за дефект какого-либо языка, компенсируется за счёт других элементов.

Без речи не было бы людской общности, но нет более сильного препятствия для такой общности, чем различие языков. В мифах и религиях такое различие не считается изначальным. В мифах многих народов можно найти аналоги библейского рассказа о Вавилонской башне. Проблема «реального» райского языка, который выражал бы не условные знаки, но самую сущность лещей, серьёзно обсуждалась философами и мистиками ещё в XVII в., и Лейбниц посвятил этой теме один из своих трактатов.

По мнению Э. Кассирера, возникновение и развитие универсальных концепций и категорий в человеческой речи совершается очень медленно, но каждый шаг в этом направлении ведет к лучшей ориентации и лучшей организации воспринимаемого нами мира.

Что такое символ? Понятие «символ» (от греч. symbolon) часто определяют как «нечто являющееся обозначением чего-то другого». Символ – это нечто, находящееся вне нас и символизирующее нечто внутри нас. Язык символов – это язык, посредством которого мы выражаем наше внутреннее состояние так, как если бы оно было чувственным восприятием. Язык символов – это язык, в котором внешний мир есть символ внутреннего мира, символ души и разума.

Условные символы – наиболее известный нам тип символов поскольку мы используем их в повседневном языке. Когда мы говорим «дом», мы условно вызываем в сознании образ дома. Но само слово не есть дом. Оно выражает нашу готовность называть предмет этим именем. Когда мы произносим «фи!», мы выражаем презрение. Символ внутренне связан с чувством, которое он символизирует.

Слова – не единственный пример условных символов, хотя самый известный и распространенный. Условными символам могут быть и образы. Например, флаг может быть знаком какой-то страны, но при этом особый цвет флага не связан с самой страной, которую он представляет. Крест может быть просто условным символом христианской церкви, и в этом смысле он ничем не отличается от флага. Но специфическое содержание этого образа связанное со смертью Христа и, кроме того, с взаимопроникновением материи и духа, переносит связь между символом и тем, что он символизирует, за пределы простой условности.

Случайный символ – прямая противоположность условному символу. Известно, что европейские телезрители привыкли, например, к мультипликационному персонажу Дональду Даку. Но вот телевизионную версию об этом утёнке показали в одной африканской стране. И произошло непредвиденное. Зрители стали бросать в экран различные предметы, выражая свое возмущение. Это означает, что здесь обнаружился случайный символ. Личный опыт африканца соединил зрелище со своим неприязненным отношением к образу утёнка.

Случайные символы редко используются в мифах, сказках или художественных произведениях, созданных на языке символов, поскольку они не несут в себе никакого сообщения, разве что автор снабдит каждый символ длинным комментарием. Но во снах случайные символы встречаются часто.

Универсальные символы – это такие символы, в которых между символом и тем, что он обозначает, есть внутренняя связь. В основе многих универсальных символов лежат переживания, которые испытывает каждый. Возьмем, к примеру, символ, связанный с огнем. Мы зачарованно смотрим на горящий очаг, и на нас производят впечатление определённые свойства огня. Прежде всего – его подвижность. Он всё время меняется, находится в движении, но, тем не менее, в нем есть постоянство. Он остается неизменным, беспрерывно меняясь, производит впечатление силы, энергичности, изящества и легкости. Он как бы танцует, и источник его энергии неисчерпаем. Когда мы используем огонь в качестве символа, мы описываем внутреннее состояние, характеризующееся теми же элементами, которые составляют чувства, испытываемые при виде огня; состояние энергичности, лёгкости, движения, изящества, радости – и в этом чувстве преобладает то один, то другой из этих элементов.

Универсальные символы – единственный тип символов, в которых связь между символом и тем, что он символизирует, не случайна, а внутренне присуща самому символу. В основе этого, как считает Э. Фромм, лежит ощущение тесной связи между чувством или мыслью, с одной стороны, и физическим состоянием – с другой. Такой символ можно назвать универсальным, потому что эта связь воспринимается всеми людьми одинаково. Это отличает универсальные символы не только от случайных, которые по своей природе индивидуальны, но и от условных символов, сфера распространения которых ограничена группой людей, принявших те же соглашения.

В основе универсальных символов – свойства нашего тела, ощущений и разума, характерные для каждого человека и, таким образом, не ограниченные одним индивидом или группой людей. Именно язык универсальных символов и есть единственный общий язык, созданный человечеством, тот язык, который люди забыли, прежде чем он смог стать универсальным условным языком .

На языке символов создаются мифы во всех культурах от так называемых первобытных до высокоразвитых, какими были Древний Египет и Греция. Кроме того, символы, используемые в этих мифах различных культур, обнаруживают поразительное сходство, поскольку все они восходят к основным ощущениям и эмоциям, которые испытывают все люди.

Однако значение некоторых символов может различаться в соответствии с их различной значимостью как реалий в различных культурах. Например, функция и значение солнца различны в северных и тропических странах. В северных странах, где воды в избытке, рост всего живого зависит от солнечного света. Солнце здесь – любящая, защищающая сила, дающая тепло и жизнь. На Ближнем Востоке, где солнце греет намного сильнее, это опасная сила, от нее даже исходит угроза, которой человек должен противостоять. Здесь можно, как полагает Фромм, говорить о диалектах всеобщего языка символов, определяемых различиями в условиях жизни.

Еще можно сказать о том, что символы имеют не одно значение, в зависимости от различных переживаний, которые ассоциируются с одним и тем же физическим явлением. Долина между горами может вызывать чувство безопасности и покоя, защищенности от всякой угрозы извне. Но ограждающие горы могут означать также стены, которые не позволяют выбраться из этой долины, и, таким образом, долина становится символом изоляции, заточения. Каждое конкретное значение символа можно определить только исходя из общего контекста, в котором он возник .

Видным представителем семиотики в нашей стране был Юрий Михайлович Лотман [374] (1922–1993) – специалист в области истории теории литературы, эстетики, культуры, семиотики, культурологии. Его труды основаны на достижениях современного научного знания, особенно теории информации, кибернетики, теории систем. Ю.М. Лотман опирался на богатейший материал мировой и отечественной культуры. Интерес Ю.М. Лотмана к семиотике был обусловлен развитием структурализма в странах Восточной Европы) а также кризисом социологического метода в отечественной науке. Его по праву можно назвать одним из создателей отечественного структурализма, а также автором уникальной в отечественной философии культуры структурно-семиотической концепции культуры.