Часть VI. ГОРИЗОНТЫ ОТКРЫВАЮТСЯ НА ЗАПАДЕ 3 страница

«Да, мои труды принесли мне позор и бесчестье, ненависть, злобу и клевету. Если бы это исходило только от людей посторонних, меня бы это мало трогало. Но, как это ни печально, именно "теософы" — то и терзают меня пуще всех. У наших крылатых мистиков только и хватает ума что гадить в родное гнездо, вместо того чтобы покинуть его и занять другое. Поистине, "много обителей" в доме Отца нашего, но для мира мы все одно. И мне тяжело сознавать, что я создала этого "Франкенштейна" для того лишь, чтобы он обернулся против меня, пытаясь разорвать на куски! Что ж, быть по сему, ибо это моя карма. "Баркис желает" даже сделаться удобрением для теософских полей, при условии, что когда-то это принесёт свои плоды».

Письмо было опубликовано в 1895 г. со следующим комментарием: "Е.П.Б. как-то сказала, что выражение "Баркис желает" "Barkis is willing"т — это мантрам, который, сам того не сознавая, сложил Диккенс [в Давиде Копперфильде]. Она иногда пользовалась этим выражением, когда впервые встречалась с некоторыми людьми (или писала им). Для того, кто слышал это выражение из её уст, как она его произносила, — оно обладало особой пробуждающей силой" [66]. После выхода Соловьева из ТО и его окончательного отъезда в Россию, все контакты между Е.П.Б. и ним прекратились. Он трусливо ждал шесть лет — и написал "Современную жрицу Изиды", когда Е.П.Б. не стало и она не могла опровергнуть его писания. Б. М. Цырков сообщает, что после смерти Е.П.Б. и появления "Современной жрицы" в 1892-93 годах Вера "испытывала душевные страдания, подорвавшие её здоровье и ускорившие кончину" [67]. Она умерла в 1896 году, через год после того, как "Современная жрица" вышла на английском языке. Правда, во всём этом была и своя положительная сторона: Вера сообщает, что в России книга Соловьева вызвала также и волну интереса к теософской деятельности Е.П.Б., что она получала много писем, в которых её корреспонденты спрашивали, где можно приобрести сочинения сестры.

В библиографическом разделе нашей книги работы Веры Желиховской занимают огромное место. Мы чрезвычайно благодарны ей за подробнейшее освещение жизни Е.П.Б... Без её свидетельств многое из того, что нам известно о молодости Е.П.Блаватской и о некоторых периодах её жизни в зрелые годы, было бы безвозвратно утрачено.

Глава 3. В Остенде

Весной 1886 года Е.П.Б. снова снялась с места. Спасаясь от жаркого вюрцбургского лета, она решила провести летние месяцы в Остенде, на бельгийском побережье, пригласив туда Веру и её старшую дочь. Графиня Вахтмейстер отправилась в Швецию по делам, и Блаватскую сопровождала недавно приехавшая к ней англичанка Эмили Кизлингбери. Они познакомились, когда в Нью-Йорке создавалось ТО, и с тех самых пор были дружны. Густав Гебхард встретил путешественниц в Кельне и уговорил заехать к нему. Е.П.Б. собиралась погостить в Эльберфельде всего несколько дней, но растянула лодыжку и два месяца пролежала, одолеваемая разными хворями. Вскоре сюда же приехали Вера с дочерью, и вместе они прожили в Эльберфельде до июля, а затем отправились в Остенде. Племянница, а её тоже звали Вера, позднее вспоминала случай, который произошёл в доме Гебхардов:

«Спускаясь по утрам вниз... я обычно заставала тётушку за работой. Насколько я знаю, в то время по утрам она ничего не писала, а только тщательно проверяла записи, сделанные накануне вечером. Однажды я застала её в явном недоумении. Чтобы не беспокоить её, я тихо села в стороне и стала ждать, пока она не заговорит сама... Наконец она обратилась ко мне: "Вера, не могла бы ты объяснить мне, что такое "пи"?" Застигнутая врасплох этим вопросом, я ответила, что так, по-моему, называется пирог по-английски. "Пожалуйста, не дурачься, — нетерпеливо проговорила она. — Разве непонятно, что я обращаюсь к тебе как к пандиту в математике? Подойди-ка и взгляни вот сюда". Я посмотрела на лист, лежавший на столе перед ней. Он был испещрён цифрами и вычислениями. Довольно быстро я увидела, что число "пи", равное 3,14159, во всех формулах записано неверно. Повсюду значилась величина 31,4159. С огромной гордостью я поспешила указать ей на ошибку. "Вот оно! — воскликнула она. — Эта проклятая запятая всё утро не давала мне покоя. Вчера я слишком торопилась записать то, что видела, а сегодня глянула на страницу и чувствую - что-то не так; но вспомнить, где же была запятая в этом числе, когда я его видела, ну никак не могла". В то время я очень мало знала о теософии вообще и, в частности, о том, как тётушка пишет свои книги. И, конечно же, никак не могла понять, как это она не нашла такую простую ошибку в тех очень сложных вычислениях, которые собственноручно записала. "Ты просто наивна, — сказала она, — если думаешь, что я действительно знаю и понимаю всё, о чём пишу. Сколько раз повторять тебе и твоей матушке, что всё это мне диктуют. Подчас я вижу манускрипты, числа и слова, о которых и понятия-то не имею". Читая через несколько лет Тайную Доктрину, я узнала ту самую страницу. Речь там шла об индусской астрономии» [68].

Втроём они прибыли в Остенде в разгар лета, когда снять жильё было и дорого, и непросто. После скорого отъезда Веры с дочерью в Россию и до приезда графини в августе — Е.П.Б. жила одна со своей служанкой. За это время у неё побывал только Синнетт [69]. Она пишет сестре: "Вот и задам себе работу, раз уж я одна; и из неугомонного странствующего Жида сделаюсь "раком-отшельником", окаменелым морским чудищем, выброшенным на берег. Буду писать и писать — единственное моё утешение! Увы, счастливые люди, кто может ходить! Что за жизнь быть постоянно больной — и без ног в придачу" [70]. Здоровье Е.П.Б. не намного улучшилось и через полтора года. Судье Кхандалавала она писала: "Мне осталось жить не слишком много, и за эти три года я научилась терпению. Со здоровьем получше, но вообще-то оно вконец подорвано. Мне хорошо, только когда я сижу и пишу; не могу ни ходить, ни стоять больше минуты". У неё была хроническая болезнь почек, поэтому ноги сильно отекали. Кроме того, колени были поражены артритом, так что каждый шаг причинял нестерпимую боль [71]. Кому-то может показаться странным, отчего Е.П.Б., в молодости пышущая здоровьем и объездившая весь свет, потом так много болела, а последние пять лет жизни была практически прикована к своему креслу. В этой связи любопытна статья научного обозревателя "Нью-Йорк таймс" Малкома Брауна "Есть ли польза в болезни?", посвященная взаимосвязи творчества и здоровья на примере выдающихся людей. Она появилась в номере от 10 марта 1981 года:

«В одном письме к своему старому приятелю, врачу Рудольфу Эрману, написанном в 40-х годах, Эйнштейн описывает случившийся с ним очередной приступ острой боли в брюшной полости. Эти приступы преследовали Эйнштейна на протяжении тридцати лет. Врачи предполагали, что это болезнь желчного пузыря, но вылечить её не удавалось... "Зачастую, когда у меня приступ, — говорит Эйнштейн, — работа от этого только выигрывает. Слишком хорошее самочувствие не способствует воображению. Я даже сказал бы, что боги сдавливают мой желчный пузырь из расположения ко мне..."

Зигмунд Фрейд, который тоже страдал от хронических болей в животе, писал: "Я давно заметил, что не могу интенсивно работать, когда чувствую себя здоровым; напротив, мне требуется определённый дискомфорт, который я стремлюсь преодолеть"».

Далее Браун переходит к Чарльзу Дарвину и приводит отрывок из книги "Творческая болезнь" знаменитого британского профессора медицины сэра Джорджа Пикеринга:

«На протяжении пяти лет, когда Дарвин плавал вдоль берегов Южной Америки на "Бигле", его здоровье было отменным. Он переносил тяготы путешествия лучше, чем многие члены экипажа. Но когда пришло время осесть в Англии и начать работу над эпохальной теорией эволюции, Дарвин заболел. С 33-летнего возраста и все последующие сорок лет, до самой смерти, с ним случались обмороки, он страдал приступами тошноты, лихорадки, так что он постоянно нуждался в отдыхе и мог работать всего по нескольку часов в день». 

И Браун резюмирует: "Действительно, подверженность болезням — явление довольно распространённое среди учёных в периоды наивысшей творческой активности. Тот же вывод напрашивается при изучении жизненного пути таких творцов, как Достоевский, Пруст, Ван Гог и Берлиоз" [72]. 

Графиня Вахтмейстер приехала к концу лета, когда пора было возвращаться в Вюрцбург. Однако они с Е.П.Б. решили остаться в Остенде, откуда до Лондона рукой подать, а значит, удобнее было общаться с тамошними теософами. Кое-кто из них наведывался в гости, в том числе Анна Кингзфорд со своим другом Эдвардом Мейтлендом. Графиня вспоминает:

«...Они провели у нас две недели. Обычно в дневное время [Кингзфорд и Е.П.Б.] занимались каждая своей работой. Но вечера проходили в занимательных беседах. Мне было интересно слушать, как они обсуждали различные положения Тайной Доктрины с позиций восточного и западного оккультизма. Эти две талантливые женщины проявляли в оживлённых дискуссиях всю незаурядность своего интеллекта, и начинали они, как правило, с двух противоположных полюсов. Постепенно нити разговора сближались, и, наконец, сплетались воедино. Потом возникали новые вопросы, с которыми они расправлялись столь же мастерски» [73].

Как раз в это время вышли из печати "Случаи из жизни г-жи Блаватской" А.П. Синнетта. Уже в нашем веке, в работе, посвященной истории Теософского движения, об этой книге сказано, что

«пронизанная искренностью и здравым смыслом, [она] помогла читателю увидеть в Е.П.Б. неординарную личность, в то же время в высшей степени человечную, исполненную сострадания и безраздельной преданности делу, для неё священному, которому она отдала всё - душу, разум и сердце. На этих страницах она предстаёт великодушной воительницей, которой чуждо чувство мести. Она нашла в себе силы устоять под тяжестью ненависти и лжи, обрушившихся на неё. В её личной жизни было много самого невероятного и таинственного. Случаи имели широкий резонанс, и благодаря этому волна любопытства, поднятая недоброжелательным отчётом ОПИ, пошла по другому, благоприятному для Теософского движения руслу, привлекая в его ряды новых членов» [74].

Работа над Тайной Доктриной быстро продвигалась. Но Е.П.Б. была недовольна качеством чернил, которые продавались в Остенде. Поэтому она раздобыла более совершенную рецептуру и начала изготавливать их сама — как некогда в России*75. Поскольку свойства новых чернил были оценены по достоинству, то производство их пришлось расширить, и вскоре оно выросло в маленькое предприятие. Американский теософ, видный врач д-р Дж.Д.Бак услышал эту историю от самой графини, когда она приезжала с лекциями в Соединённые Штаты в 1894 году. Как он рассказывает с её слов, однажды в дверь Е.П.Б. постучалась впавшая в крайнюю нужду просительница. "Глубоко тронутая историей несчастной женщины, Блаватская решила помочь ей. В кармане её просторного рабочего капота денег не оказалось. Она выдвинула ящик письменного стола, но и там было пусто. Тогда она позвала графиню: "Послушай, Констанс, отдай ей наш чернильный заводик; авось да выкарабкается" Так они и поступили" [76]. Дж. Бак передаёт ещё одну историю, относящуюся к жизни в Остенде:

«У одного моего друга, который, пожалуй, сделал больше открытий в древней Каббале, чем любой из известных современных учёных, и посвятил её изучению свыше двадцати лет своей жизни, как-то возник ряд вопросов, касавшихся его исследований. Он сомневался, что кто-либо из ныне здравствующих людей сможет или захочет на них ответить. Я посоветовал ему обратиться к Е.П.Б., и какое-то время спустя он написал ей. В ответ пришло послание почти на сорок страниц убористым почерком. Е.П.Б. ответила на все вопросы, что он ставил, и добавила множество других сведений, которые поразили его необычайно. Этот человек не состоит и никогда не состоял в Теософском обществе, но с тех пор он не перестаёт восхищаться Е.П.Б. как самой мудрой и самой замечательной женщиной нашего и всех других веков. Он... обнаружил, что Е.П.Б. превосходно разбирается в предмете его исследований» [77].

Этот человек — Джеймс Ролстон Скиннер, автор книги "Ключ к иудейско-египетской загадке в источнике мер", которая вышла в 1875 году (вторая часть была опубликована год спустя) и с тех пор многократно переиздавалась [78]. Эта работа часто цитируется в Тайной Доктрине. Целых сто лет историки теософии разыскивали письма Е.П.Б. к Скиннеру. Наконец они были найдены в архивах, хранящихся в библиотеке Андоверской семинарии при Гарвардском университете. Все письма были написаны в Остенде, как раз в рассматриваемый нами период. Обнаружил их д-р Ананда Викремератне из Шри-Ланки. Выпускник Оксфорда, он получил грант Гарвардского центра по изучению мировых религий на исследование хранящихся в архивах Гарварда материалов о влиянии теософского движения в Юго-Восточной Азии. Директор Центра д-р Джон Карман пишет: 

«Из разговоров с д-ром Викремератне и другими мне стало ясно, что в этой области ещё много важной работы. Я надеюсь, что д-р Викремератне за время своего пребывания у нас сумеет заложить для неё надёжную основу, изучив материалы, связанные с историей теософии, которые хранятся в Гарварде и Бостоне» [79]. 

Когда автору этой книги понадобились копии писем Е.П.Б. к Скиннеру, то оказалось, что сами письма пребывают в столь плачевном состоянии, что могут рассыпаться в любую минуту. С помощью специалистов оригиналы удалось реставрировать, о чём сообщил Бюллетень богословского факультета Гарвардского университета (декабрь 1983-январь 1984 г.). Статья "Письма сохранены: собрание Скиннера восстановлено" сопровождалась фотокопией одного из писем до и после восстановления [80]. В письме Скиннеру от 17 февраля 1887 года Е.П.Б. замечает относительно его книги "Источник мер":

«Вам удалось найти ключ к универсальному языку [эзотерической философии]. В этом направлении Вы продвинулись дальше всех современников... Но это лишь один из тех семи ключей, о которых говорится в "Разоблаченной Исиде"... Вы, похоже, совершенно пренебрегли самым первым ключом — тем, что открывает наиболее раннюю, метафизическую и абстрактную сторону этой философии, парадигмы всех вещей. Божественные и духовные прообразы её физиологических и астрономических аспектов**».

Дальше она приводит примеры того, как следует пользоваться этими эзотерическими ключами, а затем объясняет Скиннеру, полагавшему, что вся эта премудрость исходит только от неё самой, а не от Учителей:

«Вас мучает мысль, что я лгу насчёт Учителей, но скажите, почему? Разве это ложь — сказать о живых людях, что они существуют? И зачем мне было их выдумывать и держаться за эту "выдумку", если вот уже 12 лет, и три последних года в особенности, из меня делают мученицу за то, что я говорила правду? Глубокоуважаемый сэр, ни одна женщина, равно как и мужчина, будучи в здравом уме, не сойдут добровольно в тот ад, в котором оказалась и остаюсь я, вызвав на себя огонь спиритуалистов, христиан, материалистов, учёных и всех остальных, вкупе с двумя третями наших теософов, — но я связана своей клятвой и обетами. Я потеряла друзей, родину, деньги и здоровье для того лишь, чтобы стать удобрением на полях теософии будущего».

Скиннер написал и третью часть Источника мер (рукопись примерно в триста пятьдесят страниц), которая заканчивается словами: "Я, Ролстон Скиннер, отправляю оригинал этой рукописи г-же Блаватской в Остенде. 10 января 1887 года". Что он и сделал, и теперь рукопись хранится в Адьярском архиве. В ней много примечаний, сделанных рукой Е.П.Б. Скиннер сказал, что она может пользоваться его книгами как своими собственными, но в письме от 17 февраля она отказывается от этого предложения: "Как могу я цитировать без кавычек?.. Как могу я цитировать и не упомянуть ваше имя?". В Тайную Доктрину вошло несколько пространных цитат из "Источника мер" [81]. В Гарварде среди писем Скиннеру хранится фотография Е.П.Б., на обороте которой есть такие слова:

«Её новому знакомому и корреспонденту — но давнему, очень давнему другу м-ру Ролстону Скиннеру с растущим чувством симпатии и восхищения, признательности и самой тёплой дружбы.

Е.П. Блаватская Лондон, май 1887г.»

В начале января 1887 года Е.П.Б. поделилась с Синнеттом интригующими новостями:

«Русские газеты опять пишут обо мне. Оказывается, "моя рука" спасла от смертельной опасности одного господина, когда тот поносил меня и называл мои сочинения ЛОЖЬЮ. Статья называется "Таинственная рука"... Тётушка... написала мне об этом и интересуется, сделала ли это я или Хозяин (Учитель)» [82]. 

Случай этот произошёл осенью 1886 года. История о "Таинственной руке" появилась сначала в Петербургском листке, была перепечатана в Ребусе, а затем обошла и другие издания. Речь в ней идёт о людях, хорошо известных в Санкт-Петербурге:

«Мы сидели на просторной дачной террасе. Время было за полдень; только что позавтракали и кейфовали, кто с папиросой, кто с сигарой. Надвигалась грозовая туча; в воздухе было тяжело, душно; начинавшаяся от нашего палисадника молоденькая берёзовая рощица стоит неподвижно, не шелохнёт. Милая хозяйка наша, Марья Николаевна, принесла книгу и стала читать вслух рассказы "о голубых горах" Радды-Бай. Мы охотно прислушивались. Нервная, увлекающаяся Марья Николаевна читала с воодушевлением, то вздёргивая плечами, то удивляясь вслух, то молча покачивая головой. Наступила маленькая пауза. Марье Николаевне нужно было вздохнуть, она отложила книгу и, обведя всех нас глазами, только промолвила: "Удивительно!" — И должно быть, всё, что рассказывает Радда-Бай, — вздор и сказки!.. — сказал это некто Петр Петрович, неутомимый и увлекательный собеседник. [На все возражения он упорно твердил, что всё, о чём пишет Радда-Бай, всего лишь "сказка".] Мы с любопытством смотрели на Петра Петровича, ещё с большим любопытством слушали его речи, спокойные, уверенные. Мы все заметили, что при последнем слове своём "сказка" он взглянул на свою правую руку, которая лежала вдоль перил террасы, затем вскочил, как ужаленный, суетливо начал оглядывать палисадник, внизу у террасы и дальше, повернулся к нам со сконфуженным и необыкновенно бледным лицом. — Что с вами? — испуганно спросила Марья Николаевна и даже привстала со стула. Вместо ответа Петр Петрович опять засуетился, смотрит под террасу, отодвигает своё кресло... — Вы никого не видали? Мы все переглянулись и почти в один голос ответили: "Никого". — Я видел чью-то руку, — глухо продолжал он... — Это, несомненно, была женская рука. Белая, полупрозрачная, она сквозила голубыми жилками... Как будто кто из-за террасы, из палисадника, схватил меня вот тут, повыше локтя, пожал три раза и потянул вниз с террасы... Петр Петрович говорил всё это, тяжело дыша, и бледность его лица не проходила... — Вот вам и индийские сказки... это духи Радда-Бай дёргали вас, чтобы вы дальше не завирались... Действительно, Петр Петрович попал в ловушку, и мы от души смеялись над его положением. Но он как-то особенно молчал, глядел на нас рассеянно и больше косился на свой правый рукав и на то место, где он видел руку. Он не утерпел, сошёл с террасы и начал опять с возвращающейся к нему живостью передавать и изображать только что виденное. И мы сошли все в палисадник и, подтрунивая, весело смеялись вокруг Петра Петровича. Между тем, туча висела уже над нами, и гром грянул неожиданно, резко, словно над нашими головами. Мы невольно взглянули вверх. На наших глазах труба на крыше расселась, и кирпичи с шумом полетели как раз на террасу и — о ужас! Столбик, к которому прислонившись сидел Петр Петрович, подогнулся, скрипнул, и вся длинная, тяжёлая крыша рухнула с треском на террасу... Всё это произошло в несколько мгновений. Мы были поражены. — Рука-то, рука-то... Она тянула меня с террасы, — бледный, со страшными глазами, проговорил Петр Петрович, подходя к каждому из нас. Мы вопросительно молчали...» [83].

Новый 1887 год Е.П.Б. встречала одна. Графиня Вахтмейстер уехала в Лондон по её поручению. Там она получила от Е.П.Б. письмо, в котором идёт речь о будущем Теософского общества. Оно открывается сообщением, что Блаватская имела "долгий разговор с Учителем — впервые за долгое, долгое время", и ей было сказано, что всё Общество (Европа и Америка) проходит суровое испытание.

«Кто выйдет из него целым и невредимым, получит своё воздаяние. Те, кто будут бездействовать, равно как и те, кто отвернутся, тоже получат своё. Это последнее и высшее испытание. А вот и новость. Я должна либо вернуться в Индию и умереть там нынешней осенью, либо — до ближайшего ноября — образовать ядро из подлинных теософов, мою собственную школу, без секретаря, только одна я, и столько мистиков, желающих учиться, сколько смогу найти. Я могу остаться здесь, могу поехать в Англию или куда захочу» [84].

Видимо, не случайно вскоре после этого в Остенде появился Бертрам Китли из Лондонской ложи ТО. Он рассказывает:

«Я поехал к Е.П.Б. с целью убедить её в целесообразности переезда в Лондон, чтобы сформировать там центр активной теософской работы. Всего нас было шестеро, глубоко неудовлетворённых той апатией, в коей пребывало Общество в Англии, и мы пришли к выводу, что лишь Е.П.Б. способна оказать действенную помощь в том, чтобы вывести наше движение из застоя и положить начало активной и мудро направляемой деятельности» [85].

Молодые теософы создали небольшую самостоятельную группу, но их замыслы не встречали никакой поддержки со стороны руководства Лондонской ложи, деятельность которой была полностью парализована после публикации отчёта Ходжсона. За первым визитом к Е.П.Б. последовал второй, на сей раз прибыл племянник Бертрама Китли (хотя и годом старше его) д-р Арчибалд Китли и тоже настойчиво уговаривал её перебраться в Лондон. Синнетт был категорически против их решения обратиться к Е.П.Б. [86]. Ещё раньше Блаватская писала ему:

«Вы спрашиваете моего совета относительно дел Лондонской ложи. Раз вы задали мне этот вопрос, то надеюсь, вы будете готовы услышать, что Учитель несколько раз упоминал о Л. Л. Я не могу повторить вам Его слова, но их дух вы отыщете в тексте Откровения 3,15 и 16***. Можете судить сами, и вам предоставляется возможность делать собственные выводы. Таким образом, всё, что сообщает свежий импульс, лучше, чем инертность. Если вы ещё какое-то время останетесь в вашем нынешнем летаргическом состоянии, то не пройдёт и года, как ваша Л. Л. покроется мхом и слизью...» [87].

Как сообщает Бертрам Китли, ещё одна проблема заключалась в том, что Синнетт, руководивший ложей, полагал, будто "теософия должна всецело оставаться достоянием "общества" в английском понимании этого слова-то есть тех, кого Гладстон назвал бы "имущими классами" в противовес "массам", — людей в лайковых перчатках и фраках". Между тем молодые члены Лондонской ложи, по словам Китли, "считали, что если теософии суждено исполнить свою миссию в мире, то она должна быть обращена к массам, к рабочим и клеркам, несмотря на отсутствие у них метафизической подготовки, ибо основные принципы теософии доступны всем" [88]. Надеясь всё же уговорить Е.П.Б. перебраться в Лондон, члены Лондонской ложи обратились к ней с личными посланиями. Она ответила длинным открытым письмом, в котором были такие слова: "Если я могу поддержать [вашу Ложу], то позвольте мне быть самой незаметной колонной или известковым раствором на ваших мастерках, которым заделают трещины в стенах несчастливой Лондонской ложи. Но если каменщики прежде не наведут порядок в своих материалах и не приготовят кирпичи, что толку от цемента?" [89]. В апреле 1887 г. Е.П.Б. рассказала Вере о том, что с ней произошло: 

«...Стало Лондонское общество усиленно меня призывать: нужна-де я им! Без меня ничего не поделают, учиться оккультизму хотят, а потому сгорают желанием лишить Остенде моего благотворного присутствия... Прежде всё вороха писем умоляющих получала и отмалчивалась... Ну-де вас, совсем! — думала. — Дайте вы мне покойно книгу свою написать. Не тут-то было: депутацию прислали! Keightley уверяет: "И дом чудесный в саду наняли, и всё приготовили, и на руках вас на место доставим, — только согласитесь!" Я было и решилась. Графиня уж укладываться начала, хотела меня упаковать, съездить в Швецию, продать там своё имение, чтоб жить при мне неотлучно, и вдруг я свалилась!.. 27 марта назначено было нам выехать, а 17-го я ни с того, ни с сего, сидя в кресле после обеда, заснула. Ты же знаешь, что со мной никогда этого не бывало!.. Заснула я прекрепко и вдруг говорю ей, как она рассказывает, я-то ничего не помню совершенно: "Хозяин говорит — вы не должны ехать, потому что я буду смертельно больна"... Она как закричит: "Что вы говорите?!" Я проснулась и тоже кричу в удивлении: "Чего вы кричите? Что случилось?!"... Дня через два мы было и забыли об этом, как получаю я ещё одно письмо из Лондона, от некоего члена, которого я и в глаза не видала — Ashton Ellis — доктор при Вестминстерской больнице, мистик, вагнерист, великий музыкант, ещё молодой человек... Тоже умоляет меня переезжать на том, вишь, основании, что видел меня перед собой, — по портретам, говорит, узнал... Мы с Constance (графиней) ещё смеялись над его восторженными уверениями: "...Моя жизнь связана, пишет, с вами и Теософическим обществом. Я знаю, — я скоро должен вас увидеть'.." Посмеялись и об этом забыли... Тут я горло простудила, сама не понимаю как, а потом — ещё хуже! Как слегла я, да на пятый день остендские доктора объявили, что надежды нет, потому что началось отравление крови от бездействия почек, я всё дремала, да так и должна была заснуть навеки в этой дремоте, — графиня и вспомнила, что ведь этот Аштон Эллис доктор известный. И телеграфировала ему, прося прислать хорошего специалиста. Вдруг этот доселе чужой человек телеграфирует: "Еду сам, прибуду ночью". Я как во сне еле помню, что кто-то в самом деле ночью пришёл, взял мою руку, поцеловал её, давал мне что-то глотать; присел на кровати и начал массировать мне спину. Представь себе, что этот человек три ночи и три дня не ложился и каждый час растирал меня и массажировал...»

Далее Елена Петровна рассказывает, как она слышала говор присутствовавших о том, что если умрёт она, не подписав своей воли, то без завещания не позволят сжечь её тело...

«Тут проснулось во мне сознание всего ужаса быть похороненной, лежать здесь... а не в Адьяре... Я позвала их и говорю: "Скорей, скорей нотариуса!" и, поверишь ли, — встала!.. Артур Гебгарт, только что вернувшийся из Америки и приехавший с матерью, прослышав о моей болезни, побежал, привёз нотариуса и американского консула; а у меня откуда силы взялись? — Сама диктовала и подписала завещание...» [90].

Всё шло гладко до тех пор, пока адвокат не услышал, что своё имущество Е.П.Б. завещает графине и ничего не оставляет родственникам. Он стал было возражать, опасаясь, что графиня могла как-то повлиять на больную Е.П.Б... Однако Блаватская продолжала энергично настаивать. Желая прекратить спор, Мэри Гебхард осторожно заметила адвокату: "Возможно, вы составите завещание, как она того хочет, когда узнаете, о какой сумме идёт речь. Ведь если г-жа Блаватская умрёт, то денег едва хватит на похороны" [91]. "Покончив [с завещанием], — продолжает Елена Петровна, — чувствую — не могу дольше! Опять в постель и говорю себе: "Теперь — до свидания! Помирать буду!.." Но Ashton тут из себя вышел: целую ту ночь он опять меня массажировал и поил какою-то дрянью. Но я уж видела, что у меня тело сделалось серым и в сине-жёлтых тёмных пятнах, и, впадая в беспамятство, только с вами мысленно прощалась". Те, кто был рядом, не сомневались, что жить ей оставалось считанные часы. Однако сутки спустя Е.П.Б. проснулась вне опасности [92]. Ту ночь графиня Вахтмейстер провела у постели Е.П.Б., а под утро нечаянно заснула. Она рассказывает:

«Когда я открыла глаза, первые утренние лучи прокрались в комнату, и на меня напал страх, что я спала, а в это время Е.П.Б. могла умереть... Я с ужасом повернулась к её кровати — и увидела Е.П.Б., которая спокойно смотрела на меня своими ясными серыми глазами. "Графиня, подойдите сюда", — сказала она. Я бросилась к ней: "Что произошло? Вы совсем не такая, как вчера вечером!" Она ответила: "Да, Учитель был здесь; Он предложил мне на выбор или умереть и освободиться, если я того хочу, или жить ещё и завершить Тайную Доктрину. Он сказал мне, как тяжелы будут мои страдания и какое трудное время предстоит мне в Англии (поскольку я должна буду туда поехать). Но когда я подумала о тех людях, которых я смогу ещё кое-чему научить, и о Теософском обществе, которому я уже отдала кровь своего сердца, я решилась на эту жертву...» [93].