Часть IV. АМЕРИКА – СТРАНА НАЧИНАНИЙ 12 страница

Это свидетельство Джаджа, опубликованное в двух периодических изданиях в Бостоне, явно было неизвестно Ходжсону; позднейшие исследователи тоже долго проходили мимо него. Ходжсон появился в Индии через полгода после выдворения Куломбов. К тому времени от беспорядка, оставленного Алексисом, ничего не осталось, и дыра в стене давно была заделана.

***

Обратимся теперь к пресловутой переписке Е.П.Б. и Эммы Куломб. Вернон Харрисон обнаружил значительное сходство почерков Е.П.Блаватской и Алексиса Куломба [199]. Значит, тому было бы несложно подделать компрометирующие фрагменты писем [200]. Когда Харрисон проводил своё независимое исследование, он, похоже, не знал, что теософам, жившим в Адьяре в одно время с Е.П.Б., было хорошо известно об этом сходстве. Е.П.Б. писала Синнетту:

«Почерк Алексиса Куломба и впрямь похож на мой. Все мы знаем, как Дамодар был однажды введён в заблуждение запиской, написанной моим почерком, с указанием подняться ко мне в спальню — в Бомбее, когда я была в Аллахабаде. Этот розыгрыш устроил Куломб, который счёл, что это отличная шутка — надуть таким образом Дамодара, "чела"; и, соорудив на моей постели некое подобие человеческой фигуры, он потом дня три потешался над его испугом. К несчастью, эта записка не сохранилась. Куломб вовсе не собирался выдавать случившееся за "феномен", для него то была просто "хорошая шутка" (unе bonne farce), причём одна из многих. Но если он сумел так хорошо подделать мой почерк в записке, почему бы ему было не скопировать (целых четыре года он мог тренироваться и копировать) все мои письма и записки к м-м Куломб на такой же бумаге, внеся любые нужные ему изменения? То, что она [Эмма Куломб] замышляла предательство уже с 1880 года, ещё одно доказательство тому... Я видела, как Куломб копирует одну из моих записок у себя за столом. Учитель однажды показал мне это в астральном свете. Как Вы думаете, поверят ли этому утверждению? Тогда что с него толку!» [201].

В. Харрисон указывает, что "если г-жа Блаватская была подозреваемой [в этом деле], то это в полной мере относится и к Куломбам. Правильная процедура [расследования] предполагает, что компрометирующие фрагменты писем Блаватская-Куломб должны были быть представлены в отчёте вместе с признанными образцами почерков г-жи Блаватской, м-ра Куломб и мадам Куломб. Этого сделано не было; и такое упущение совершенно непростительно"202. "После этого, — заявляет Харрисон, — он [Ходжсон] утратил право называться беспристрастным исследователем. Он превратился во враждебно настроенного свидетеля, и рассматривать его следует именно таким образом" [203].

Хуже того, письма Блаватская — Куломб бесследно исчезли. Последним, о ком известно, что он видел эти письма, был Эллиот Коуз, учёный из Смитсоновского института, который умер в 1899 году. Майкл Гоумс сообщает об этом в статье "Дело Куломбов (1884-1984)", опубликованной в Теософе:

«Уильям Эммет Коулман, ревностный спиритуалист, в "Критическом обзоре истории Теософского общества" упоминает об Эллиоте Коузе, бывшем члене ТО, исключенном в 1889 году, который "приобрёл от редактора "Кристиан колледж мэгазин" оригиналы писем Е.П.Б. и другие документы, полученные им от мадам Куломб, в том числе и очень важные письма г-жи Блаватской, которые до последнего времени не публиковались"» [204].

У Коуза были веские причины, чтобы желать приобрести эти письма, ибо г-жа Блаватская возбудила против него дело о клевете за те заявления, которые он сделал в нью-йоркской "Сан" от 20 июля 1890 года... Среди бумаг Коуза, хранящихся в Историческом обществе штата Висконсин, имеется чек на двадцать пять фунтов стерлингов, выписанный 21 ноября 1890 года на имя У.Э.Коулмана, но самих писем нет. На обороте рукою Коуза написано: "Уплачено за оригиналы писем Блаватской, купленные мною у м-ра Джорджа Паттерсона через У.Э.Коулмана" [205].

Что Коуз так и не воспользовался письмами Блаватская-Куломб для своей защиты, а также то обстоятельство, что писем этих нет среди его бумаг, по мнению Харрисона служит веским свидетельством в пользу того, что "письма были на самом деле поддельные — а значит, и показания Куломбов совершенно не заслуживают доверия... Ходжсон практически целиком полагается на показания Куломбов, и без этих писем большинство его обвинений просто рассыпаются" [206].

Показания Куломбов касались не только предполагаемых писем Блаватская-Куломб, но и многочисленных феноменов, произведённых в Индии Е.П.Б. или её Учителями. Куломбы утверждали, что все феномены были поддельные и что они сами помогали Е.П.Б. производить их. И письма, и описания феноменов приводятся Эммой Куломб в брошюре под названием “О моём общении с г-жой Блаватской” с 1872 по 1884 год. Беатрис Хейстингс (известный литературный критик, которая не была членом ТО), тщательно проанализировала это сочинение. В частности, она пишет:

«Чего не хватает мадам Куломб — так это умения составить логичную, с точки зрения здравого смысла, историю из мешанины уже опубликованных и хорошо известных фактов [207], полуправды, лжи и клеветы с помощью отчасти подлинных, отчасти поддельных писем. Впрочем, этого никто не смог бы сделать; факты и подлинные фрагменты писем опрокидывают самые искусные хитросплетения. Мадам К. приходилось всячески изворачиваться в своих стараниях выглядеть правдоподобной, ведь она лжесвидетельствует об обстоятельствах, всем хорошо известных; в результате она совершенно запутывается... и под конец просто диву даёшься, что кто-то вообще мог признать подобный документ за достоверное свидетельство» [208].

Возможно, именно поэтому история, сочинённая Э. Куломб, никогда не чинённая Э. Куломб, никогда не ________________________________________________________________________________________________перепечатывалась, и Ходжсон в своём 200-страничном отчёте ссылается на неё достаточно редко, хотя Э. Куломб и выступает в роли его главной свидетельницы. Уолтер Кэрритерс, давний член ОПИ, потративший много лет на расследование дела Куломбов-Ходжсона и написавший работу “Некролог: Отчёт Ходжсона”, в частном письме признаётся, что поначалу не верил ничему, что говорили теософы в защиту Е.П.Б., пока не прочитал брошюру Э. Куломб и не увидел, что она лжёт [209].

В самое последнее время обнаружилось, что немало интересного заключается в особенностях написания и употребления слов в злополучных письмах. Предполагаемая переписка Е.П.Б. с Э. Куломб велась главным образом на французском, и при этом весьма убогом, как отмечали многие, в то время как Е.П.Б. говорила по-французски изящно и чисто. Например, в этом убогом французском всем известное аu revoir каждый раз пишется как a revoir [210]. Но, оказывается, в эту переписку вкрался ещё один язык — итальянский. Первой это заметила Джин Овертон Фуллер, работая над биографией Е.П.Б. Так, в следующем примере все слова, кроме de, — итальянские (разве что Juiseppe следовало бы по-итальянски писать через G): "Per l'amore de San Juiseppe fatte l'affare bene" (Ради Св. Иосифа, сделай это хорошо). Трудно представить, чтобы Е.П.Б. обращалась за помощью к Св. Иосифу.

Фуллер пишет, что совсем не трудно было выяснить, знал ли кто-нибудь из четы Куломбов этот язык. В брошюре мадам Куломб имеется замечание, что из Каира супруги не сразу отправились на Цейлон, а какое-то время жили в Калькутте, где мадам давала уроки итальянского леди Темпл, супруге покойного губернатора Бомбея [211].

Где именно Эмма Куломб выучила итальянский, остаётся неясным. Фуллер полагает, что это могла быть французская Ривьера, которую часто посещают итальянцы. Но ещё Хейстингс среди прочего писала: "Она была из Леванта, говорила по-итальянски и немного знала английский и французский" [212].

Ходжсон привёз какую-то часть так называемых писем Блаватская-Куломб в Лондон на графологическую экспертизу [213], и эксперты дали заключение, что письма подлинные. Блаватская так прокомментировала это в письме к Пейшенс Синнетт:

«О, они, должно быть, знамениты, эти эксперты... Весь мир может склониться перед их выводами и проницательностью; но есть по крайней мере один человек, которого они никогда не убедят... и это — Е.П. Блаватская. Да явись сам Бог Израиля и Моисей, Магомет и все пророки, с Иисусом и Девой Марией вдобавок, и скажи они мне, что я написала хоть строчку бесчестных распоряжений Куломбам, — я бы ответила как на духу: "Чушь -не было такого"... До сего дня мне так и не дали взглянуть ни на одно из этих писем» [214].

В ответ на письмо, последовавшее от Пейшенс, Е.П.Б. пишет ей:

«...Я, конечно, благодарю Вас и воздаю Вашему доброму сердцу, продиктовавшему эти слова — "даже если бы я убедилась назавтра в том, что Вы написали эти несчастные письма, я всё равно любила бы Вас" — но должна вам ответить: надеюсь, что нет, ради Вас же самой... Будь я виновата хоть раз — в преднамеренном, продуманном, тщательно подстроенном обмане, притом что обманывала бы я самых лучших, самых искренних друзей, — какая уж тут "любовь" к такому человеку, как я! В лучшем случае — жалость или вечное презрение... Меня ничуть не волнует собственная репутация, но каждый залп грязи, проходя через меня, забрызгивает несчастное ТО своим пахучим составом» [215].

Другое обвинение состояло в том, что письма Махатм написала сама Е.П.Б. Два эксперта-графолога, Ф.Недерклифт и Ричард Симс, по просьбе Ходжсона сравнивали письма Е.П.Б. с предполагаемыми письмами К. X. Эти эксперты "пришли к заключению, — пишет В.Харрисон, — что документы написаны НЕ г-жой Блаватской... [Но] Ходжсона это не устроило..." Он продолжал настаивать, что в Индии сам исследовал письма К. X. и убедился, что они, за несколькими исключениями, написаны г-жой Блаватской. "Вернувшись в Англию, — писал Ходжсон, — я с удивлением обнаружил, что м-р Недерклифт пришёл к другому выводу относительно переданных ему писем К. X." "Окончательный отчёт, — говорит Харрисон, — придерживали до тех пор, пока не были получены дополнительные образцы, и (цитирую [Ходжсона]) "в итоге м-р Недерклифт пришёл к заключению, что все предъявленные ему документы несомненно написаны г-жой Блаватской". Р. Симс из Британского музея также изменил своё заключение". Харрисон продолжает: "Я считаю эти откровенные и увенчавшиеся успехом попытки Ходжсона повлиять на мнение экспертов в высшей степени недостойными. Ни один английский суд не примет к рассмотрению документ, полученный подобным образом" [216].

Харрисон заново подверг анализу различные почерки, воспроизведя их в своём докладе. Его вывод гласит: "Я не смог найти явных свидетельств того, что письма К. X. написаны рукой Е.П.Б., но нашёл веские свидетельства обратного. Я не знаю, кто писал письма Махатм, но я не могу согласиться с тем, что они написаны г-жой Блаватской — по крайней мере, большая их часть. Таково моё заключение как профессионала" [217].

Два других специалиста–графолога — один в девятнадцатом веке, другой в двадцатом —исследовали почерки Е.П.Б. и К. X.; заключения обоих соответствуют выводам Харрисона. Первый — д-р Эрнст Шуце, графолог при дворе Его Величества Вильгельма I, императора Германии. В 1886 году Густав Гебхард представил на его рассмотрение два письма: одно от Е.П.Б., другое от К. X., полученное им в 1884 году, когда Е.П.Б. гостила в его доме. В своём заключении Шуце категоричен: "Если вы полагаете, что оба письма написаны одной и той же рукой, вы совершаете громадную ошибку". По мнению Шуце, "различие между ними настолько явное, что невозможно прийти к заключению, что они написаны одной и той же рукой" [218].

Вторым специалистом был д-р Пол Керк с отделения криминалистики Калифорнийского университета, один из самых известных экспертов по почеркам в Соединённых Штатах. В 1963 году он исследовал три образца почерков — Е.П.Б., К. X. и Дамодара, которому Ходжсон приписал авторство нескольких писем Махатм (образцы были взяты непосредственно из отчёта Ходжсона, имена авторов эксперту не сообщались). В письме от 17 февраля 1964 года Керк сообщил, что представленные ему материалы написаны тремя разными лицами [219].

Исследованиям другого рода был посвящен доклад Чарлза Маршалла на Международной конференции преподавателей современных языков в высшей школе, которая проходила в январе 1980 года в Ленинграде. Это было изучение синтаксиса писем Махатм на предмет возможного подлога****220 со стороны Е.П. Блаватской [221]. Работа учёного подкрепляет ту точку зрения, что Е.П.Блаватская “НЕ БЫЛА "Соучастницей фабрикации" писем Махатм А.П.Синнетту и А.О.Хьюму". Маршалл проделал "компьютерный анализ сочинений Е.П. Блаватской, писем Махатм К. X. и М., а также контрольной группы других текстов, относящихся к середине 80-х годов прошлого века". Он сообщил, что "сравнения были сделаны по нескольким параметрам, включая число слогов в словах и слов в предложениях; и по частоте встречаемости групп предлогов и союзов". Схожая методика, подчёркивает Маршалл, применялась для установления авторства ряда посланий, приписываемых Св. Павлу, и одной из пьес, которую предположительно написал Шекспир [222].

Особенно проясняют дело рассуждения Ходжсона о мотивах предполагаемого мошенничества Е.П.Б. Не самовлюблённость ли это? — спрашивает он. Но при её характере такое предположение кажется маловероятным. Может быть, она примитивная, откровенная обманщица? "Она действительно была редкостным объектом психологического исследования, почти таким же редким, как какой-нибудь "Махатма"! — пишет он. — Она была просто ужасна, когда возвращалась к мучившей её мысли, что её "двадцатилетний" труд может пойти прахом из-за мадам Куломб". Может, это религиозный фанатизм, страстная жажда известности? — продолжает он. И сам же отвечает:

«Должен признать, что сами мотивы её поведения... меня немало озадачили... Корыстные меркантильные соображения объясняют что-либо ещё меньше, нежели предположение о религиозном фанатизме... Но даже это предположение я не мог принять, оно никак не увязывалось с моим пониманием её характера. Наконец случайный разговор открыл мне глаза... После личного общения с г-жой Блаватской у меня практически не осталось сомнений в том, что её истинной целью было содействие интересам России» [223].

Какой же случайный разговор открыл Ходжсону глаза? Оказывается, однажды, когда он рассказывал Е.П.Б. о манёврах российских войск на границе с Афганистаном, что, по его мнению, грозило их вторжением в Индию, Е.П.Б. встревожилась: "Это было бы смертельным ударом для [Теософского] Общества". И Ходжсон усмотрел в таком "ничем не вызванном оскорблении" собственной родины попытку скрыть свои истинные симпатии [224]. Он не мог поверить, что её реакция была вызвана искренней обеспокоенностью судьбой Теософского движения. Между тем в августе 1885 года Блаватская направляет письмо в петербургскую газету "Ребус", где среди прочего говорит:

« 1) Хотя совершенно верно, что я горячо люблю мою родину и всё русское, а англо-индийскому терроризму не только не сочувствую, но и просто ненавижу его; но не менее верно и следующее: не чувствуя за собою права вмешиваться ни в чьи домашние, тем менее в политические дела, в продолжение моего шестилетнего пребывания в Индии строго следуя "уставам" нашего Теософического Общества, я не только что никогда не выражала перед индусами своих "антипатий", но, любя их и желая им добра от всего сердца, старалась, напротив, помирить их с неизбежным и, утешая, постоянно проповедовала им терпение, прощение и внушала верноподданнические чувства. 2) В благодарность за это, прозорливое англо-индийское правительство узрело во мне, с первого же дня моего приезда в Бомбей — "русскую шпионку". Оно не жалело ни трудов, ни денег, чтобы проникнуть ту коварную цель, которая могла заставить меня предпочитать "покорителям" — покорённых, "тварей низшей расы", как первые называют индусов. Оно окружало меня более двух лет почётным конвоем из мусульманских полицейских шпионов, делая мне, одинокой русской женщине, честь страшиться меня, как бы я была целой армией казаков за Гималаями. Только спустя два года и истратив — по сознанию сэра Альфреда Лайеля, более 50 000 рупий на эту бесполезную погоню за моими политическими тайнами — которых никогда и не было — правительство успокоилось. "Мы сыграли в дураков" — говорил мне очень откровенно затем в Симле некий англо-индийский сановник, — в чём я с ним учтиво согласилась» [225].

Ходжсон много размышляет над мотивами поведения Е.П.Б., но никто, похоже, не задумывался, что двигало им самим при создании отчёта, свою оценку которого В.Харрисон сформулировал так: "Его отчёт пестрит тенденциозными утверждениями, предположениями, преподносимыми как факт или возможный факт, неподтвержденными показаниями безымянных свидетелей, предвзятым отбором свидетельств и откровенной ложью" [226] (курсив наш. — С. К.). При всём том, как отмечала сама Е.П.Б., Ходжсон по приезде в Адьяр произвёл впечатление "в высшей степени порядочного молодого человека" [227], и мы вправе считать, что поначалу он совершенно искренне стремился разобраться в природе происходивших там феноменов. Но что если в конечном счёте он стал бессознательной жертвой тех самых чувств, какие приписывал Е.П.Б., а именно — слепого патриотизма? Говорит же пословица, что "в любви и на войне все средства хороши". Холодная война между Англией и Россией, стремившейся выйти к границам Индии, продолжалась уже много лет. Ходжсон признаёт, что до "случайного разговора с Е.П.Б.", который "открыл ему глаза", он совсем не интересовался "политическими интригами в Центральной Азии". Но теперь он был уверен, что Е.П.Б. занимается шпионажем в пользу русского царя, и потому её необходимо разоблачить*****228.

Процитируем отзыв о поведении Ходжсона на обеде у видного сановника в Мадрасе: "Он сошёл с ума, он вёл себя как взбесившийся. Он обрушивался на Е.П.Б., настаивая, что она русская шпионка... способная на любое и всяческое преступление" [229]. В июле 1886 года Е.П.Б. пишет Олкотту:

«Что же касается моего возвращения в Индию... Если вы хотите, чтобы я вернулась, вам придется согласиться с тем, что я первым делом привлеку Ходжсона к суду за то, что он о6виняет меня в шпионаже в пользу России. Относительно прочих вопросов, которые невозможно обойти (о Махатмах и феноменах), я не собираюсь вдаваться ни в какие объяснения. Мой иск [будет] касаться политики и клеветы, а вовсе не метафизики. Одно никак не связано с другим... Синнетт говорит, что есть адвокаты, готовые не раздумывая взяться за моё дело, настолько всё четко и хорошо в нём. Они удивлены, почему мы не возбуждаем дело против Ходжсона и ОПИ. По мнению адвокатов, мне даже не обязательно самой присутствовать в Лондоне. Я могу назначить поверенного. Но если я этого не сделаю, то стоит мне вернуться в Индию, как начнутся новые заговоры и скандалы» [230].

Однако Олкотт и видные юристы-индусы, члены ТО, думали иначе, и в конце концов в суд так и не обратились [231].

Знаменательно, что когда Ходжсон впервые выступил в печати с "разоблачениями", он сделал упор именно на свою гипотезу о шпионаже. Австралиец по рождению, он выбрал для своего заявления мельбурнскую газету "Эйдж". Статья, вышедшая 12 сентября 1885 года, называлась "Теософское общество: интриги русских или религиозная эволюция?". В ней он доказывал, что политические интересы России лежат в основе "сложнейшей системы вранья, разработанной г-жой Блаватской при помощи Куломбов и других сообщников" [232].

Олкотт сообщает об этом Е.П.Б., находившейся тогда в Европе, и она делится своей горечью с Синнеттом:

«Либо обвинение в шпионаже будет официально, юридически опровергнуто — либо мне придется закончить дела и со всем распрощаться... Я не могу больше выносить этого, м-р Синнетт, всему есть предел, и моя натруженная спина отказывается взваливать на себя новый груз. Вы-то знаете, что для меня шпион в тысячу раз хуже вора... [Это обвинение] навсегда изгоняет меня из Индии... оно компрометирует всех индусов — всех самых близких и самых мне преданных» [233].

Это было написано в ноябре 1885 года, за месяц до того, как ОПИ опубликовало отчёт Ходжсона. Справедливости ради повторим, что когда Ходжсон в декабре 1884 года приехал в Индию, чтобы приступить к расследованию в штаб-квартире ТО в Адьяре, он был настроен весьма доброжелательно и не проявлял ни скептицизма, ни подозрительности. Английские друзья, видевшие его перед отъездом, говорили даже, что он зачитывался “Оккультным миром” Синнетта и с энтузиазмом рассуждал о теософском учении [234].

***

В завершение предлагаем ещё несколько отрывков из доклада Вернона Харрисона, опубликованного в Журнале ОПИ:

«Многие годы Ходжсона считали замечательным исследователем психических явлений, а его "Отчёт" — образцом такого рода расследований... На самом же деле "Отчёт" Ходжсона — документ в высшей степени предвзятый и никоим образом не может претендовать на научную беспристрастность. Это речь обвинителя, который не колеблясь отбирает только те аргументы, которые отвечают его целям, отметая всё, что противоречит его тезиса м. Защита не заслушивалась вообще... Я не могу снять бремя вины за публикацию этого никуда не годного отчёта с комиссии ОПИ. Эти люди, видимо, лишь механически утвердили выводы Ходжсона; не было никаких серьёзных попыток проверить его изыскания или хотя бы критически прочесть его отчёт. Если бы они сделали это, то его ошибки в процедуре [расследования], непоследовательность, ошибочный ход рассуждений и предвзятость, а также враждебность по отношению к объекту расследования и презрение к "туземным" и другим свидетелям стали бы очевидны; и дело было бы возвращено на дорасследование... Самое удивительное, пожалуй, то, что Ходжсону удалось сбить с толку не только Недерклифта и м-ра Симса из Британского музея, но и людей такого уровня, как Майерс, Герни и миссис Сиджуик******, — не говоря уже о нескольких поколениях исследователей психических явлений, сменившихся после публикации "Отчёта" в 1885 году» [235].*******236

Глава 13

ПРОЩАЙ ИНДИЯ!

Вопреки мнению, что Е.П.Б. не осмелится вернуться в Индию и встретиться со своими обвинителями, она всё-таки собралась в путь. В интервью "Пэлл-Мэлл газетт" 23 октября 1884 года она заявила: "Я возвращаюсь в Индию, чтобы подать в суд на клеветников и составителей подложных писем". Родственникам в Россию она пишет:

«Всё изменилось. Задул враждебный ветер. Какое уж тут лечение, какое здоровье? Мне просто необходимо срочно вернуться в тот климат, который для меня губителен. Тут уж ничего не поделаешь. Пусть даже ценой собственной смерти, я должна разоблачить все эти махинации и клеветнические измышления, потому что они касаются не меня одной; они подрывают доверие к нашей работе, к нашему Обществу, которому я отдала всю свою душу. Как я могу теперь заботиться о своей жизни?.. В мою защиту выступило больше тысячи человек. В лондонскую "Таймс" приходят не только письма, но и телеграммы за тысячи рупий. Что касается Индии, то там война идёт не только на газетных страницах. Почти двести местных студентов отказались посещать Христианский колледж, чей журнал напечатал эти мои расчудесные письма... Г-жа Новикова привела ко мне Маккензи Уолласа. Он жил в России, написал о ней превосходную книгу и прекрасно говорит по-русски. Его собираются назначить секретарём вице-короля [Индии] лорда Дафферина. Он дал мне рекомендательное письмо к Нубар-паше в Каир с просьбой помочь собрать сведения о Куломбах» [237].

Напомним, что именно в Каире Е.П.Б. впервые встретилась с Эммой Куломб. Нубар-паша, известный египтолог, в то время занимал пост премьер-министра Египта.

Она отправилась в Индию 31 октября. Путь её лежал через Александрию, Порт-Саид, Каир и Цейлон. Её сопровождала чета Купер-Оукли, а в Египте к ним присоединился английский священник Чарлз Ледбитер, который собирался жить и работать в Адьяре. В Каире, где Блаватская провела десять дней, её принимали "сливки общества" [238]. В итоге ряды ТО пополнились, а премьер-министр Египта Нубар-паша стал почётным членом ТО [239]. Изабел Купер-Оукли вспоминала позднее:

« Е.П.Б. была интереснейшей спутницей, о каждой области Египта она могла рассказать много необычного. Если бы только у меня была возможность подробно описать наше пребывание в Каире, посещение экзотических и живописных базаров, её рассказы о людях и их обычаях! Особенно запомнился день, когда мы посетили Булакский музей на берегу Нила, где пробыли очень долго. Тут Е.П.Б. поразила своими познаниями Масперо, известного египтолога, и когда он водил нас по музею, называла ему степени посвящения египетских царей и поясняла, что это означает с эзотерической точки зрения» [240].

24 ноября Е.П.Б. телеграммой сообщила Олкотту относительно Куломбов: "Полный успех. Объявлены вне закона. Официально подтверждено". Одновременно она отправила ему письмо с описанием их мошенничеств [241].

Купер-Оукли пишет:

«Покинув Каир, мы с Е.П.Б. направились прямо в Суэц. М-р Оукли остался, чтобы получить в полиции документы, касавшиеся Куломбов... После двухдневного ожидания парохода мы отправились в Мадрас. Я нечасто стыжусь своих соотечественников, но в эти две недели у меня были к тому все основания. По пароходу ходили первые брошюры, написанные миссионерами, и каких только оскорбительных замечаний в адрес Е.П.Б. не доводилось слышать!

Зато Индия встретила их совсем по-другому:

Навстречу нам на лодках вышла целая делегация в сопровождении духового оркестра... На пристани Е.П.Б. приветствовали сотни людей, и восторженные местные теософы буквально потащили нашу повозку, украшенную бумажными розами и проч., по пристани, и затем мы оказались в окружении множества улыбающихся смуглых лиц» [242].

Прибывших отвезли в "Пачиаппа-холл", где Е.П.Б. вручили обращение, подписанное пятью сотнями студентов мадрасских колледжей, причём триста из них были из того самого Христианского колледжа. В обращении, в частности, говорилось:

«Вы посвятили свою жизнь бескорыстному распространению истин оккультной философии. Вы пролили потоки света на сокровенные тайны нашей древней религии и философии, послав в мир своё изумительное сочинение, Разоблаченную Исиду. Этим вы подвигнули всеми нами любимого полковника Олкотта на огромный труд любви — возрождение уже гаснувшего пламени религии и духовности на алтарях Арьяварты*» [243].

Олкотт вспоминает:

«Она продолжала настаивать на встрече с судьей, адвокатом или поверенным, неважно даже каким, чтобы дать письменные показания и начать процесс, но я решительно противился этому. Я говорил ей, что через несколько дней соберётся съезд, и наша самая главная задача — изложить это дело делегатам, избрать специальный комитет, включив в него наших самых способных юристов, а уж потом решать, какие шаги следует предпринять; что я и она настолько тесно связали свои судьбы с Обществом, что не имеем права что-либо предпринимать, пока не узнаем мнения наших коллег. Она раздражалась, и бушевала, и настаивала, но я стоял на своём, а когда она пригрозила, что будет действовать сама и "смоет это пятно со своей репутации", я сказал только, что в таком случае сложу свои обязанности и предложу съезду рассудить нас; ведь я слишком хорошо знал практику судебных разбирательств, чтобы пойти на такую глупость. И тогда она уступила» [244].

На съезде был создан специальный комитет из четырнадцати человек, в него вошли юристы, судьи и государственные деятели. Рассмотрев обстоятельства дела, они доложили съезду, что "г-же Блаватской не следует подавать на клеветников в суд" [245]. И объяснили почему: во-первых, в случае судебного разбирательства будут выставлены на всеобщее посмешище священные имена Учителей, во-вторых, реальность оккультных феноменов невозможно доказать судебным порядком. Доклад комитета был одобрен. Олкотт добавляет, что на следующий вечер, когда Е.П.Б. появилась перед аудиторией в полторы тысячи человек, собравшихся по случаю девятилетия Общества, её встретили овациями, и любое упоминание её имени в выступлениях вызывало взрыв энтузиазма [246].

Однако сама Е.П.Б. без особого восторга восприняла решение отказаться от судебного разбирательства. Она опасалась, что необращение в суд будет истолковано как признание её вины и это отразится на целостности ТО.

В середине января 1885 года Е.П.Б. заболевает — на этот раз так серьёзно, что 28 января Олкотта, только что уехавшего в Бирму, отзывают обратно. Купер-Оукли рассказывает:

«Очень тревожными выдались часы и дни возле Е.П.Б. в те три недели, когда я ухаживала за ней, а ей становилось всё хуже и хуже, пока наконец она не впала в кому, и врачи сказали, что всё кончено. За это время я убедилась, что уже одно присутствие Е.П.Б., больной или здоровой, вселяло удивительное чувство защищенности; ибо хотя мы с ней были совершенно одни... но каждую ночь, между тремя и четырьмя, я выходила на плоскую крышу — прогуливалась, дышала свежим воздухом, смотрела, как занимается рассвет над Бенгальским заливом, — и дивилась полному отсутствию во мне страха. А ведь она, по всем признакам, была на самом краю смерти; но я даже представить себе не могла, чтобы хоть малейшее чувство страха возникло рядом с Е.П.Б… Наконец наступила та тревожная ночь, когда врачи заявили, что ничего больше сделать нельзя, что всё кончено. Она тогда уже несколько часов находилась в состоянии комы. Врачи сказали, что она так и не придёт в себя, и я поняла... что этому моему дежурству суждено оказаться последним [Муж Оукли уже отправился в Мадрас за разрешением на кремацию [247]].