Глава 2. ИДЕАЛЬНАЯ И РЕАЛЬНАЯ ФОРМЫ 2 страница

Структура значения (а следовательно, и способ видения мира) задана посредством слова в способе обобщения вещей и их свойств. По Выготскому, слово перестает быть словом без "заключенного в нем обобщения как совершенно своеобразного способа отражения действительности в сознании" (Собр. соч., т. 2, с. 309). Этот способ не является раз и навсегда данным — он развивается. В открытии того, что значения развиваются, Л. С. Выготский видел очень большую свою заслугу¹.

Тот или иной способ обобщения (синкретический, комплексный или понятийный) определяет смысловое строение сознания и является основой, вокруг которой группируется система высших психических функций. "Системное строение сознания, — пишет Л. С. Выготский, — можно условно назвать внешним строением сознания, тогда как смысловое строение, характер обобщения — его внутренняя структура. Обобщения есть призма, преломляющая все функции сознания" (Собр. соч., т. 4, с. 363).

Одновременно с анализируемыми мной работами Л. С. Выготский вел другие, непосредственно не касавшиеся отношения мысли и слова. Я имею в виду те его исследования по детской и возрастной психологии (Собр. соч., т. 4), в которых были введены категории (социальная ситуация развития, ведущая деятельность, основные психологические новообразования),

25

задавшие направление работы на несколько десятилетий вперед. Однако, на них я не буду останавливаться, поскольку основная задача учебника — не изложение взглядов, а постановка проблемы.

Для подведения к проблеме более важно констатировать, что этот (поздний) период творчества Л. С. Выготского отличается от предыдущего.

Если в первом периоде движение шло по линии исследования знакового опосредствования, то во втором эта линия как бы расслоилась на несколько существенных составляющих: во-первых, это исследования функции ("работы") значения слова; во-вторых — изучение его строения (обобщения) и, в-третьих, неожиданная, интересная и даже интригующая проблематизация самой возможности построения значения. Рассмотрим их последовательно.

А. Функция значения слова, согласно Выготскому, заключается в создании смыслового поля. (Похожее психологическое образование Л. С. Выготский в работе "Орудие и знак" парадоксально называл "актуальным будущим полем" — см. Собр. соч., т. 6, с. 48). Остановимся и разберем этот тезис подробнее.

Простой и явный факт состоит в том, что мысль (обобщение), осуществленная в слове, содержится именно в слове, т. е. в действительности, которая сама по себе никак не связана с теми реальными обстоятельствами, в которых решается какая-то конкретная задача. Следовательно, для построения смыслового поля должна быть осуществлена "проекция" значения в реальную ситуацию. Выготский, приводя свои примеры, исходил из того, что такая проекция возможна и, более того, уже свершилась. Но ведь сама ее возможность — это большая загадка! Уже в работе "Орудие и знак" он указывал на то, что в некоторых случаях стимул-средство может увести от решения задачи, а не подвести к нему (в параграфе "Структура знаковой операции"). Но ведь к "работе" слова это замечание относится в еще большей степени, поскольку слово всегда несет собственное содержание, которое подчас может не иметь прямого касательства к условиям задачи. Это содержание может быть достаточно занимательным, увлекать ребенка и уводить его от решения задачи. В экспериментах на знаковое опосредствование такая ситуация возникает достаточно часто.

Для того, чтобы слово действовало правильно и действительно образовывало смысловое поле, необходимо, чтобы с его помощью создавалась позиция, с которой рассматривается ситуация. Подобное позиционное отношение (взгляд как бы "со стороны") и составляет суть "проекции"

26

значения слова в ситуацию. Позиция прямо не задана самим содержанием слова — тем, про что оно. Более того, неочевидно и то, что подобная позиция может быть задана через способ построения "того, про что", т. е., по Выготскому, способ обобщения.

Здесь мы снова возвращаемся к проблеме действенности знака (см. 2.6.), но только в ее усложненном виде. Усложнением является собственное значение ("содержимое") знака, прямо провоцирующее на то, чтобы в нем "увязнуть". Проведем очень простую аналогию. Рассматривание устройства электрической лампочки и обнаружение того, что выступает в ее свете — это разные действия, и переход от одного к другому автоматически не совершается. Подобный же переход и составляет загадку соотношения знака (значения) и реальной ситуации поведения или, более общо, — загадку соотношения реальной и идеальной форм. Для того, чтобы почувствовать эту загадочность, нельзя исходить из того, что указанный переход необходимо совершается "сам по себе" или, можно сказать, забегая вперед, — нельзя исходить из того, что акт развития откуда-то и как-то детерминирован.

Б. Понимание Л. С. Выготским значения как обобщенного отражения действительности в сознании и выделение специфических форм и ступеней этого отражения мы рассмотрим в двух аспектах.

Во-первых, в этом положении чувствуется отход от определения знака (а значит, и слова) как специфического психологического орудия, направленного не на мир, а на самого действующего человека. Слово в нем выступает не как средство самоизменения, а как средство понимания, а в контексте представлений о смысловом поле — как средство мысленного преобразования мира, т. е. чего-то внешнего понимающему и преобразующему.

Такой поворот мысли Выготского очень хорошо отражается в его известных опытах по исследованию строения понятий и их интерпретации. Речь всегда идет о том, какую форму обобщения имеет ребенок того или иного возраста, а не о том, с помощью каких средств один способ мысли преодолевается в другом. По способу проведения опытов и рассмотрения их результатов обобщение — способ рассмотрения мира — можно понять как нечто "встроенное" в человека и функционирующее как бы "из него". Да, конечно, значения изменяются и имеют историю, но эти изменения и история представляются наподобие естественного и предопределенного хода событий, а не специальных актов, кризисов, связанных с преодолением естественного функционирования. Д. Б. Эльконин писал о том, что исследование развития понятий не выходило за

27

пределы простой констатации (см. Выготский.Собр. соч., т. 4, с. 394), т. е. другими словами, были как-то нивелированы, редуцированы преимущества экспериментально-генетического метода.

Во-вторых, следствием подобного "дрейфа" исходной позиции Выготского является смещение основной проблемы, разрешаемой в теории и практике знакового опосредствования — проблемы субъекта поведения. Ведь если понятие не представлено именно как преодоление привычных и стереотипных схем рассмотрения мира, то и понимающий субъект должен представляться как-то по-иному. Либо как тот, кто уподобляет свою мысль другой, более совершенной мысли, например, взрослого человека; либо как тот, кто уподобляет мысль неким отношениям объективной реальности, перенося ее с более простых объектов на более сложные; либо как тот, кто делает и первое и второе в той мере, в какой другой человек (взрослый) подбирает для него соответствующие объекты мысли и оформляет их в виде последовательности задач.

В. Третий аспект представлений Л. С. Выготского о строении слова-мысли поражает именно тем, что сосуществует с первыми двумя. В нем Выготский снова и еще более напряженно ставит проблему субъекта — на этот раз как проблему субъекта мышления. Ключевой момент в ее постановке формулируется следующим образом: "Эта центральная идея может быть выражена в общей формуле: отношение мысли к слову есть прежде всего не вещь, а процесс; это отношение есть движение от мысли к слову и обратно — от слова к мысли. Это отношение предстает в свете психологического анализа как развивающийся процесс, проходящий через ряд фаз и стадий, претерпев все те изменения, которые по своим существенным признакам могут быть названы развитием. ... Мысль не выражается в слове, но совершается в слове. Можно было бы поэтому говорить о становлении (единстве бытия и небытия) мысли в слове" (Собр. соч., т. 2, с. 305). В этом контексте значение понимается как путь от мысли к слову и, следовательно, именно этот путь, а не обобщение свойств и признаков вещей составляет "внутреннюю структуру знаковой операции" (Собр. соч., т. 1, с. 160).

На пути от мысли к слову есть множество скачков и несовпадений, и это, как явствует из только что приведенного высказывания Выготского, вовсе не эволюционный переход. Здесь есть несовпадения устной и письменной, внутренней и внешней речи, грамматического и психологического ударения в слове и фразе, смысла и значения и, наконец, аффекта и интеллекта.

28

Я не буду подробно останавливаться на всех поворотах мысли Выготского в VII главе "Мышления и речи", тем более, что и сам он лишь, наметил и поставил вопросы, которые развернуто не разрешены и по сей день. Важно то, что субъект мышления (означения) понимается как тот кто преодолевает и готовую грамматическую (языковую) схему, и схему мысли (способ обобщения). Именно это преодоление и понимается как свершение мысли, ее событие.

2.8. Понимание значения как обобщенного отражения стало лейтмотивом в построении программы исследований Харьковской группы психологов, работавших под идейным руководством А. Н. Леонтьева. Их работа переросла в известную теорию деятельности и деятельностный подход (Леонтьев, 1975, 1981, 1983).

Программа исследований Харьковской группы строилась как критика понимания Выготским значения, но не его внутренней структуры (обобщения); как раз представление о том, что значение является обобщенным отражением действительности, осталось неизменным. А. Н. Леонтьев полагал, что Выготский не заметил (или не отметил) существования некоего особого "слоя" жизненной реальности, который лежит за значением. Этим "слоем", по Леонтьеву, и является внешняя предметная деятельность.

В программе исследовательской работы лаборатории (Леонтьев, 1983, т. 1, с. 65—75) при формулировке проблемы и гипотезы, пожалуй, самое часто употребляемое слово — это предлог "за". "Таким образом, — пишет А. Н. Леонтьев, — для более полного и правильного уяснения процесса речи необходимо дальнейшее теоретическое и экспериментальное исследование, нацеленное на вопрос о том, что движет развитием значений, т. е. вопрос о том, что открывается за общением, по каким законам осуществляется переход от одного уровня развития значений к другому, высшему уровню" (там же, с. 70). "Таким образом, проба анализа объяснений развития значений приводит нас к выводу о невозможности усматривать истинную причину развития в самом общении (и тем более в самом слове) и ставит нас перед задачей раскрытия того, что лежит за процессом общения и за самим словом" (с. 71). "Возникновение слова в филогенезе психологически... должно быть понято из изменения реального отношения индивида к окружающей действительности, как результат лежащей за словом деятельности индивида" (с. 73). И наконец: "За развитием значения, за общением лежит развитие деятельности, организуемой специально" (с. 74).

29

Организуемая специально деятельность и ее изменение были положены в основание нескольких серий опытов по построению дословесных, т е. "действенных", "орудийных", "предметных" обобщений. Эти эксперименты строились как перенос способов употребления орудий (см. Запорожец, 1986, т. 1, с. 155—191). Было показано, что дословесные обобщения возможны и строятся, т. е. способ действия с орудием обобщается. Но вместе с тем в этих экспериментах выступили факты и иного свойства. Примитивные знаковые формы включались в решение задачи с самых первых шагов по ее решению. А. В. Запорожец обратил на это внимание, однако в дальнейшем эти (и иные, выступавшие во всех экспериментах) данные в деятельностной теории как бы не замечались.

В экспериментальных протоколах трудно отделить собственно действие (преобразование ситуации) от жестов и обращений испытуемого. А. В. Запорожец это отмечает и, более того, пишет о превращении движения в жест (1986, т. 1). Приведем типичные примеры (весь курсив мой — Б. Э.).

"Испытуемый делает попытки непосредственно достать цель. Останавливается с вытянутыми вперед руками. Поворачивает их ладошками вверх. Быстро сжимает и разжимает кисти рук (как будто зовет к себе цель). Вопросительно смотрит на экспериментатора". Далее: "Ребенок указывает на молоток, положенный на стол протоколиста после предыдущего опыта. Вопросительно смотрит на экспериментатора" (там же, с. 161).

"Ребенку предложена задача с рычагом... Он тянется рукой к системе, которая находится вне поля достижения. Переводит взгляд на экспериментатора. Тем самым хватательное движение превращается в указательный жест, направленный на рычаг. Указательным пальцем в воздухе описывает рычаг. Рукой изображает поворот рычага, другой рукой тянет экспериментатора к системе" (там же, с. 172).

Невозможна лучшая иллюстрация положения Л. С. Выготского о том, что знак (в данном случае — жест), есть средство перехода от естественного, импульсивного и непроизвольного поведения к его осмыслению. Парадокс, однако, в том, что протоколы взяты из опытов, одной из задач которых была критика представлений Л. С. Выготского о знаке и значении.

Итак, приверженцы деятельностного подхода полагали, что именно "внешнее предметное действие" — реальное столкновение с реальным

30

миром и его реальная, практическая "обработка" — лежит в основе сознания, слова, значения, мышления и иных "внутренних" явлений и сущностей. Наиболее наглядно и последовательно этот ход мысли был воплощен П. Я. Гальпериным в его теории интериоризации (поэтапного формирования умственных действий).

Представление о внешней предметной деятельности как "первичной" по отношению к значению слова и сознанию (понятым как "обобщенное отражение" реальности) было концентрированно выражено в двух фундаментальных для деятельностного подхода категориях: предметности и уподобления.

"Основной, или, как иногда говорят, конституирующей характеристикой деятельности, — утверждает А. Н. Леонтьев, — является ее предметность. Собственно, в самом понятии деятельности уже имплицитно содержится понятие ее предмета (Gegenstand). Выражение "беспредметная деятельность" лишено всякого смысла. Деятельность может казатьсябеспредметной, но научное исследование деятельности необходимо требует открытия ее предмета. При этом предмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично — как образ предмета, как продукт психического отражения его свойства¹, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может" (Леонтьев, 1975, с. 84). И несколькими страницами дальше: "Деятельность необходимо вступает в практические контакты с сопротивляющимися человеку предметами, которые отклоняют, изменяют и обогащают ее" (там же, с. 92).

Представление об уподоблении было первоначально использовано для понимания механизма чувственного отражения (Леонтьев, 1981). А. Н. Леонтьев утверждал, что таким механизмом является уподобление движением реципирующего органа свойствам раздражителя. Впоследствии это представление получило более широкое применение. Уподобление было понято как воссоздание в деятельности свойств (отношений) ее предмета. Именно в таком воссоздании (адекватном предмету, но не тождественном ему) строятся и образ, и понятие предмета, т. е. воссоздание предмета в деятельности является механизмом усвоения.

31

В значительной мере это положение касается не "естественных", а именно "культурных" предметов — предметов, в которых воплотилась общественно-историческая практика их употребления.

"Чтобы овладеть теми предметами и явлениями, которые являются продуктами исторического развития, — пишет А. Н. Леонтьев, — необходимо осуществить по отношению к ним такую деятельность, которая воспроизводит в себе существенные черты деятельности, воплощенной, аккумулированной в данном предмете" (1981, с. 418). Вслед за П. Я. Гальпериным (1980) можно назвать образцы действий, исторически "заложенные" в человеческий предмет, "логикой предмета" (П. Я. Гальперин говорил о "логике орудия") и утверждать, что деятельность воссоздает именно заданную логику предмета, а не данную и наличную "логику органа", в чем состоит ее универсальность и всеобщность (Давыдов, 1979).

2.9. Представление о предметности и уподоблении ей как механизме усвоения подвело А. Н. Леонтьева к соответствующему пониманию значения и, что для нас особенно важно, идеальной формы. В обобщающей и завершающей его теорию книге "Деятельность. Сознание. Личность" Леонтьев писал: "Хотя носителем значений является язык, но язык не демиург значений. За языковыми значениями скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе говоря, в значениях представлена преобразованная и свернутая в материи языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой" (1975, с. 141).

Попытаемся извлечь из приведенной цитаты ответы на три важных для нас вопроса.

1. Что есть идеальная форма? Это свернутая в слове (обобщенная, видимо) предметность.

2. Что есть ее реальная форма? Видимо, это и есть наличные свойства, связи и отношения предметного мира.

3. А что же есть сам переход от второго к первому? Это и есть преобразование и свертывание в материю языка первоначально развернутых во внешней деятельности (уподоблении) свойств, связей и отношений предметов.

Отмечу, что ответы Л. С. Выготского были бы другими. Реальная форма — это наличные и импульсивные способы реагирования на "свойства предметов", а идеальная — та идея, в которой само реагирование становится

32

оформленным, а предметы с их свойствами начинают выступать как опоры плана будущего действия — смысловое поле. Для Выготского отношения реального и идеального не совпадали с отношениями "внешнего" как объективного и "внутреннего" как субъективного (субъективного образа объективного мира) или близким по смыслу отношением "материального" и "идеального", где по наиболее часто употребляющейся цитате из К. Маркса, "...идеальное есть не что иное как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней".

Переход от внешнего воздействия к внутреннему был проработан П. Я. Гальпериным в его теории планомерного формирования умственных действий, согласно которой усвоение есть последовательное прохождение нескольких этапов: от развернутого материального или материализованного действия через действие в плане громкой речи к собственно "чистой мысли" и "психологическому явлению". Метод поэтапного формирования известен, поэтому я не буду останавливаться на многочисленных его тонкостях и интересных моментах. Для заданной в самом начале главы темы соотношения реальной и идеальной форм важно отметить, что на этом пути переход от первой ко второй оказывается эволюционным. Здесь нет тех "скачков" и "переломов", на которые указывал Выготский; усвоение культуры выстроено как последовательный и постепенный переход от реального действия с "предметным миром, его свойствами, отношениями и связями" к значению, в котором эти связи, свойства и отношения "обобщенно отражены".

Но ведь вместе с таким построением (и соответствующим описанием) теряется и центр психологии Выготского — понимание того, что же такое субъектность; теряется представление о субъектности как определенном режиме жизни — переходе между реальностью и идеей, понятыми как натуральная спонтанность и культурная оформленность! И вместо этого понимания не вводится никакого иного. Замечу, что введенная самим П. Я. Гальпериным категория субъекта поведения по смыслу близка теории Выготского. Субъект, по Гальперину, возникает "в точке" необходимости поведения при невозможности использования его готовых автоматизмов, т. е. в точке преобразования формы (способа существования) поведения. Однако, это понимание никак не отразилось на его же в целом эволюционистской теории усвоения.

Итак, в деятельностной концепции продолжался отчасти начатый еще Л. С. Выготским и связанный с его пониманием значения как обобщенного отражения "дрейф" представления о субъекте поведения. Акт развития, выражающийся в преодолении натуральных форм жизни, как

33

первое определение субъектности был "сглажен" в представлении о предметности, уподоблении, значении и переходе от действий с вещами к обобщенному отражению их сути.

2.10. Представления об усвоении как об эволюционном процессе были подвергнуты существенной ревизии в работах Д. Б. Эльконина.

В известной теории периодизации психического развития в детстве показано, что онтогенез — это вовсе не линейный процесс усвоения культурных образцов. Д. Б. Эльконин писал, что гипотеза о периодизации "...дает возможность рассмотреть процесс психического развития не как линейный, а как идущий по восходящей спирали" (1989, с. 77). Существенной чертой этого процесса является ритмическая смена предметов освоения: в одних возрастных периодах это смыслы и задачи человеческой деятельности, в других — ее способы. Но отсюда следует, что теория освоения культуры и, шире, теория освоения идеальной формы должна включать в себя в качестве своего необходимого и существенного момента модель перехода форм и предметов освоения.

Другим, существенным для нас следствием теории периодизации явилась новая постановка вопроса о единице развития. Полагая, что такой единицей является действие, Д. Б. Эльконин в то же время считал, что его необходимо понять как единство "операционно-технической" и "задачно-смысловой" сторон.

Критика представлений о внешнем предметном действии как уподоблении свойствам вещи развернута в работе Д. Б. Эльконина "Заметки о развитии предметных действий в раннем возрасте" (1978 а).

Д. Б. Эльконин исходил из простейшего и бесспорнейшего положения о том, что "...на предмете не написана ни его общественная функция, ни способ его рационального использования, принятый в данном обществе" (1978 а, с. 6). Поэтому их невозможно непосредственно "считать" с предмета в процессе уподобления (Д. Б. Эльконин писал — "приспособления") его свойствам. "Образец рационального способа дает ребенку взрослый, — писал Д. Б. Эльконин, — он в совместной деятельности с ребенком изменяет положение руки ребенка и ребенок приспосабливается не к физическим свойствам предмета, а включает предмет в образец его правильного использования. Таким образом, кажущееся приспособление движений ребенка к физическим свойствам орудия в действительности является опосредованным через образец действия, в который и включается орудие". Включение операций с предметом в даваемый другим человеком образец выглядит как "раздвоенное поведение" ребенка. Описывая наблюдения за тем, как ребенок осваивает предметные действия,

34

Д. Б. Эльконин констатирует: "Его поведение... производит впечатление раздвоенного: с одной стороны он был занят предметом и действием с ним, с другой — взрослым, ради выполнения поручения которого и поощрения он производил действие" (там же, с. 8).

С примерами "раздвоенного поведения" мы уже сталкивались, когда приводили выдержки из экспериментов А. В. Запорожца, посвященных этой же теме. И в наблюдениях Д. Б. Эльконина и в экспериментах А. В. Запорожца внешнее предметное действие — реальная манипуляция реальными вещами — никогда не выступало как самодостаточное, равное самому себе поведение. Эти манипуляции в то же самое время оказывались жестами, обращениями¹ к другому человеку, который находился рядом и являл для ребенка "то, как надо", "то, как правильно", т. е. образцы верного действия — являл смысл и значение действий ребенка, т. е. их идеальную форму.

И тут мы приходим к парадоксальному для теории деятельности заключению о том, что реальная и идеальная формы в становлении предметного действия существуют одновременно. Действуя, человек самим этим актом обращается к другому — носителю идеи действия. Представление же о специально организованном уподоблении свойствам объекта фиксирует не начало, не переходную форму и не акт развития, а ситуацию, когда шаг развития уже свершен; человеку уже подставлен "нужный" объект, он уже поставлен в "нужные" условия и силою самих этих условий будет действовать в "нужном" направлении. Л. С. Выготский в своей конструкции опосредствования, а также А. В. Запорожец и Д. Б. Эльконин в своих наблюдениях фиксировали не эту, а "предшествующую" ситуацию — ситуацию самой "подстановки нужного". Да и А. Н. Леонтьев в своих экспериментах (а не их теоретическом осмыслении) задавал именно ее. Более того, в главе о возникновении сознания из знаменитого "Очерка развития психики" он вводил индивидуальное действие и его предмет через противопоставление действия одного человека общему, коллективному (1981, с. 281—283), т. е. тем самым представлял действие не просто как изменение объекта, а самое это изменение представлял как отношение к иному.

Итак, представление об идеальной форме лишь как об абстракте ("отвлеченной вещи", "обобщенном отражении") подводит к представлению

35

о реальной форме как об уже организованном или уже случившемся уподоблении "реальному эквиваленту" этой отвлеченной вещи (предметности), что выводит исследователя как из области феноменов развития, так и из области понимания субъектной формы этих феноменов.

Вместе с тем, на мой взгляд, было бы неправильно ограничиваться только критикой деятельностной концепции, недооценивая роли ее ядерной интуиции — внешнего действия — именно в той ситуации развития, которую фиксировал и осмыслял Л. С. Выготский. Именно в деятельностном подходе имплицитно содержится очень важное добавление к пониманию идеальной формы, позволяющее более полно представить акт развития.

Л. С. Выготский и все его последователи молчаливо допускали, что идеальная форма существует в виде образов совершенных ("правильных") способов (образцов) поведения человека. Всякое осуществление этих способов в реальных ("материальных") условиях и действиях — это уже не идеальное. Однако же в виде предметных условий и средств испытуемым "подставлялись" условия и средства именно правильного ("нужного", "хорошего", "лучшего, чем было") действия. Данные условия и обстоятельства характеризуют именно идеальную форму существования действия (поведения), если ее понимать не как отвлеченную, абстрагированную и головную, а как более совершенную, развитую и осмысленную. Наличную же форму характеризуют те натуральные, естественно сложившиеся стереотипы поведения, на которые указывал Л. С. Выготский как на объект преодоления и которые были оставлены "за кадром" А. Н. Леонтьевым и П. Я. Гальпериным: "не доискиваясь" до этой наличности, они строили и оставляли свои конструкции в пределах как бы уже возникшей идеальной формы.

Между тем, в приведенной выше трактовке понятие идеальной формы выступает полнее и богаче, чем у Л. С. Выготского: в него входит не только сама идея, но и условия осуществления именно ее, этой идеи; идеальную форму характеризует соотношение между идеей и условиями ее осуществления. В этом контексте идеальная форма предстает не как отдельность ("вещь"), а как поле, "силовыми линиями" которого являются отношения между содержанием идеи и теми обстоятельствами, в которых она полно реализуется, т. е. отношения между идеей и ее "средой", ее предметами, ее, по выражению П. Флоренского, "этостью" (1990, т. 2, с. 297). Идеальная форма, понятая таким образом, никогда не может быть данностью. По своему существу она всегда задана и

36

проблемна. В этом смысле собственная проблема идеальной формы есть та ее сущность, которая не существует иначе, чем как проблема.

Рассматривая по отдельности две "половинки" идеальной формы, т. е. снимая ее проблемность (присущее ей самой отношение), мы всегда будем получать в итоге либо невоплощенное и невоплотимое "облако смыслов", либо совокупность готовых раздражителей. Первое получается, если мы ищем смысл для уже как бы его реалии, т. е. не знаем, как сказать про то, что уже есть (но что же тогда есть?). А второе получается, если мы, наоборот, смотрим "вниз", полагая, что "саму-то" идею мы уже знаем и теперь надо увидеть ее "предметность", понять, в чем она может быть воплощена. Выбор между этими двумя позициями можно представить либо как подбор действия для готового слова, либо, наоборот, — как подбор слова для готового действия. Обе позиции являют собой натуралистическое отношение и к культуре, и к идее, и к действию.