Торил свое обвинение по поводу того, что книга Гердера не содержит того, что обещает ее название.

Сам автор не счел нужным оправдываться перед рецензентом. Его ответ представлял собой не оборону, а нападение. Гердер ни разу не называет имени Канта, но оно явно подразумевается во второй части его труда. Так, он ставит под сомнение кантовское понимание расы. «Некоторые осмеливаются называть расами те четыре или пять разделений, которые первоначально произведены были по областям обитания или даже по цвету кожи людей,— но я не вижу причины называть эти классы людей расами». Это был выпад против статьи Канта «О различных человеческих расах», опубликованной в 1775 г.

В VIII книге «Идей..» говорится о мире как естественном состоянии человечества. «Бывали философы, которые видели в роде человеческом инстинкт самосохранения, а потому причислили людей к кровожадным зверям и естественное состояние человека полагали в состоянии войны каждого против всех». Это опять-таки выпад не столько против Гоббса, сколько против Канта. «Неужели,— задает риторический вопрос Гердер,— человек — это дикий зверь по отношению к себе подобным, неужели он не склонен к человеческому общежитию?.. Взгляните, как мирно живут между собой немирные племена дикарей. Тут никто не завидует друг другу, каждый добывает себе пропитание и наслаждается добытым в тишине и покое. Если злобный, противоестественный характер согнанных на узком пространстве людей, конкурирующих между собой ремесленников, художников, вечно спорящих политиков, завистливых ученых объявить всеобщей принадлежностью человеческого рода, правда истории будет наруше-на» (177—192).

А в IX книге «Идей...» есть уже прямая цитата из Канта (правда, несколько искаженная). «Вот легкий, но дурной принцип для философии человеческой истории: «Человек — животное, нуждающееся в господине и счастье своего конечного предназначения ожидающее от своего господина»». Все, что касается «счастья», у Канта отсутствует; последний хотел лишь сказать, что люди злоупотребляют своей свободой, и поэтому они нуждаются в «господине», в качестве какового выступает человеческий род в целом и институт государства. Гневные филиппики Гердера против государства нам известны, они также направлены против Канта, который видел в этом институте подлежащее совершенствованию, но неизбежное зло.

И еще один выпад против Канта: необоснованное обвинение в том, что критическая философия пренебрегает человеческим индивидом, главное для нее — род как некая самодовлеющая сущность. «Если кто-нибудь скажет, что воспитывается не отдельный человек, а род, то это будет непонятно мне, потому что род, вид — это только всеобщие понятия, и нужно, чтобы они воплощены были в конкретных индивидах. Какую бы совершенную степень гуманности, культуры и просвещенности ни отнес бы я к общему понятию, я ничего не сказал бы о подлинной истории человеческого рода, как ничего не скажу, говоря вообще о животности, ка-

642

Менности, железности и наделяя целое самыми великолепными, но противоречащими друг другу в отдельных индивидах свойствами. Наша философия истории не пойдет по пути Аверроэса, согласно которому всему человеческому присуща единая и притом очень низкая душа, которая лишь частично передается отдельным людям».

Когда вышла в свет вторая часть «Идей...», Кант получил книгу из рук Гамана и внимательно проштудировал ее («продержал вопреки обыкновению больше недели»⁴²). В «Иенской литературной газете» появилась новая рецензия. На этот раз она начиналась в благожелательных тонах: Кант похвалил умный подбор этнографических источников, их мастерское изложение, сопровождаемое собственными меткими замечаниями. Но тут же стал иронизировать по поводу излишней метафоричности, при которой «синонимы заменяют доказательства, а аллегории истину». Привел примеры того, как в мелочах Гердер противоречит сам себе и принимает всерьез библейскую легенду. Процитировав то место из книги, где Гердер говорит, что первый человек получал указания от Элоима, и обещает еще! вернуться к этому в другом месте, Кант писал: «Посмотрим, как ему это удастся и сможет ли он, достигнув цели, благополучно вернуться домой, т. е. в жилище разума»⁴³.

От Канта не укрылись содержавшиеся в книге и направленные против него пассажи. Гердер выдвигает на первый план часть индивида, противопоставляя его государству. Можно быть счастливым по-разному, отвечает Кант. Не призрачная картина счастья, которую каждый рисует по-своему, а «непрерывно растущая деятельность и культура, показателями которой служит упорядоченная в соответствии с правовыми понятиями государственная конституция»⁴⁴,— вот подлинная цель Провидения. Если идеал — блаженные острова Таити, где столетиями люди жили, не вступая в контакт с миром цивилизации, то спрашивается, есть ли здесь вообще необходимость в людях, не могут ли их заменить счастливые овцы и бараны? Гердер назвал принцип Канта «легким, но дурным». Да, говорит Кант в рецензии, он, действительно, легко усваивается, так как его подтверждает опыт всех времен и народов. Но почему он дурной? Может правильнее было выразиться, что произнес его дурной человек?

Еще более едкая насмешка звучит в кантовских замечаниях по поводу того, что Гердер не признает никаких атрибутов вида, отличающихся от признаков индивида. Конечно, если сказать, что ни у одной из лошадей нет рогов, а в целом лошадиный род наделен рогами, то это будет бессмыслица. Но человеческий род как целое обладает некими характеристиками, которых нет у отдельного индивида. Только род в целом осуществляет свое «предназначение», т, е. пребывает в состоянии развития и способен достигнуть его вершины. Коснувшись в этой связи заявления Гердера, что его философия истории не пойдет за Аверроэсом, Кант заметил: «Из этих

⁴² «Em Jahrhundert deutscher Literaturkritik», S. 384.

⁴³ Kant I. Zur Geschichtsphilosophie. Berlin, 1948, S. 111.

⁴⁴ Ibid., S. 112.

643

слов можно заключить, что наш автор, так часто порицавший все, что до сих пор выдавалось за философию, хочет показать всему миру, в чем заключается образец настоящей манеры философствовать — не посредством бесплодных словесных заявлений, а на деле и примере своего тщательно разработанного произведения»⁴⁵, т. е., другими словами: тень арабского философа потревожена напрасно, его учение о всеобщем интеллекте к спору отношения не имеет.

На этом Кант закончил полемику. Ее отзвуки, правда, можно обнаружить в некоторых позднейших работах, например в статье «Предполагаемое начало человеческого рода» (1786), где он весьма осторожно иронизирует над милым пасторскому сердцу Гердера Ветхим заветом, как бы намекая на то, что библейский текст может служить опорой для самых противоположных мнений. И даже в «Критике способности суждения» (1790), где речь идет снова о том, что «последняя цель природы» — не счастье, а культура человека. Но это только отзвуки. В целом Кант считал спор исчерпанным.

Для Гердера он только начинался. Уязвленный до глубины души Гердер львиную долю своей энергии посвятил опровержению критической философии. Было время, правда, когда Гердер готов был пойти на мировую. В первоначальной редакции «Писем для поощрения гуманизма» (1792) можно прочесть восторженную характеристику Канта-педагога (в начале статьи мы привели выразительный отрывок) и столь же восторженную оценку учения Канта: «Ложь, от начала до конца ложь — утверждение, будто его философия забывает об опыте, наоборот, она в конечном итоге прямо указывает на опыт, где бы только он ни имел место. Ложь, будто он любит философию, которая не хочет знать ничего о других науках и занимается пустой болтовней. Его «Критика чистого разума» должна была укрепить силы философии, определить ее границы, очистить поле метафизической деятельности, отнюдь не затрагивая содержания знания или мышления, о чем автор говорит недвусмысленно. Принимать абрис за изображение, раму за картину, сосуд за его содержимое и думать при этом, что найдены все богатства, — какое заблуждение, какая низость»⁴⁶. Гердер нахваливал также и «Критику способности суждения», и «Критику практического разума». Напечатано все это было в урезанном виде. Но латинский панегирик увидел свет почти полностью: