Когда будут рожать не меньше трех (статья автора)

Источник: альманах «Развитие и экономика», №8, декабрь 2013, стр. 30

Фамилистическая теория рождаемости утверждает безусловную доминанту потребности в детях в детерминации репродуктивного поведения и опирается на нее в моделях регулирования репродуктивного поведения в целях повышения рождаемости. Структура данной потребности в упрощенном виде может быть описана как сочетание усвоенных индивидом репродуктивных нормы (того, что принято в обществе) и внутренней потребности в родительстве. Каким же образом можно добиться увеличения потребности в детях до уровня 3-4 детей (именно такая задача ставится представителями школы фамилизма)? Эффективное воздействие на психологические мотивы потребности в детях (на потребность в родительстве) возможно только на индивидуальном уровне и не рассматривается как элемент социально-демографической политики. Кроме того, потребность в родительстве имеет свой естественный диапазон: от 0 до 2 детей. «Это тот оптимум, кото­рый позволяет родителям сочетать удовлетворение потребности в родительстве с удовлетворением других потребностей»^[18]. В этом диапазоне потребность в родительстве и существует на данный момент, потенциал ее увеличения не велик. Остается воздействие на «социальный конформизм», то есть воздействие на формирование и интернализацию репродуктивных норм, что осуществляется, прежде всего, с помощью убеждения идеологическими методами. В рамках данного воздействия можно рассматривать предлагаемые меры по повышению в обществе роли, статуса семьи, семейности и семейного образа жизни. Безусловно, это необходимо и полезно, но, достаточно ли для преодоления катастрофы депопуляции в России (даже в сочетании с грамотной социально-экономической политикой)?

Для ответа на этот вопрос рассмотрим причины и механизмы многодетности и среднедетности, достигнутой в истории, в отдельных социальных группах и существующей в других странах. Иначе говоря, почему рожали и рожают 3-4 или 5-7, а то и 10-15 детей? С т.з. фамилизма, главная причина – потребность в детях, обусловленная в истории, прежде всего, экономической мотивацией, а сегодня – некой нетранзитивной иррациональной (имплицитно девиантной) потребностью в большом количестве детей: если в семье рожают 10-го или 15-го ребенка, даже в бедности, - значит, существует некая глубинная потребность в этом ребенке. Такова точка зрения фамилизма. Если при этом родители прямо указывают (например в анкетном опросе) на отсутствие такой потребности – «запускается» парадокс Ла-Пьера: «люди не всегда поступают так, как говорят». Потребность объявляется «неосознанной» или скрываемой. При этом данное предположение относится ко всем рожающим «нетранзитивно». Конечно, нельзя отрицать того, что у некоторых многодетных при анкетировании «включается» парадокс Ла-Пьера, но безосновательно относить этот психологический феномен ко всем многодетным семьям, только потому, что факт рождения детей в отсутствие потребности в очередном ребенке не вписывается в фамилистическую концепцию рождаемости, согласно которой рождение в отсутствие потребности невозможно.

Опуская многочисленные примеры многодетных семей, рожающих еще одного ребенка вопреки обстоятельствам (ситуациям образа жизни) при явном (объективном) и декларируемом отсутствии потребности в детях, обратимся к одному специфическому методу контрацепции (не рассматриваемому доселе медициной и социологией). Речь идет о т.н. «молитвенном» способе контрацепции, который описан в творениях Паисия Святогорца. С т.з. выявления факторов рождаемости, данный метод, используемый исключительно в социальной группе воцерковленных православных христиан, представляет немалый интерес. Суть его заключается в следующем: многодетная супружеская пара по материальным или медицинским основаниям фактически не может и уже не хочет иметь еще больше детей, при этом не хочет (не может в нравственном смысле) пойти против Бога – вмешиваться в сакральный репродуктивный цикл, попирая волю Творца использованием современных методов контрацепции, а подвиг воздержания в браке оказывается не под силу. Кажется, семья оказалась в безвыходной ситуации между долженствованием с одной стороны и отсутствием желания и возможности с другой. И в этой ситуации супруги возносят молитвы ко Господу и Пресвятой Богородице с просьбой «не посылать очередного ребенка», на которого уже нет ни здоровья, ни сил, ни желания его иметь, сокрушаясь при этом, что они не в силах понести крест воздержания в браке. Но если беременность все-таки наступила (проблемная ситуация), об аборте, естественно, речи быть не может, и в отсутствие выкидыша наступает рождение очередного ребенка. В данном случае, утверждение, что молящиеся об отсутствии зачатия супруги имеют некую алогичную скрываемую от самих себя потребность в детях, выглядит неосновательным.При этом необходимо понимать и то, что уже зачатый ребенок по факту своего существования становится любимым и желанным – этот конкретный живой ребенок (а не абстрактный очередной).

Экстраполируя для наглядности позицию фамилизма на другие формы человеческого поведения, можно утверждать, что у Александра Матросова была «нетранзитивная потребность» закрыть грудью дзот, а у первых христианских мучеников – оказаться в пасти льва на арене Колизея. Здесь правомерно усматривать потребность в самотрансценденции (в терминах Уайтфилда), и правильнее будет сказать, что у Александра Матросова была потребность высшего уровня самотрансценденции выполнить долг, послужить Родине, спасти жизни товарищей, но не погибнуть в расцвете сил. Осмелюсь предположить, что этот герой и образец для подражания советских мальчишек (напрочь забытый современными «пацанами» у которых иные кумиры – «пошпаренный», «копченый» и др.) имел также потребность дойти до Берлина, и вернуться на Родину.

То же самое происходит и в случае с описанной православной семьей: есть самотрансцендентная потребность жить в мире с Богом и своей совестью, потребность «творить Волю Божию», но не потребность в очередном, например, 10-ом ребенке. И если бы ребенок не был зачат и рожден, то потребность «жить по-Богу» была бы также удовлетворена, поскольку семья не прибегала к греховному своевольному вмешательству в репродуктивный цикл, а умолила Бога не посылать ребенка. Хотя и такая трактовка не совсем корректна с точки зрения христианской аксиологии (нравственного богословия). Все намного глубже: «когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (От Матфея 6:3). Т.е. никакого «удовлетворения» от творения добра христиане не получают, считая себя «рабами ниключимыми», т.е. ничего не стоящими «потому что сделали, что должны были сделать» (От Луки 17:10). Об этом говорит и непонятная многим заповедь блаженств «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (От Матфея 5:3). Т.е. истинно блаженны (счастливы в Боге) те, кто себя не считает особо духовными и добродетельными (как напыщенный фарисей), не удовлетворяет некую высшую альтруистическую потребность, совершая добрые дела, но поступает так, потому что это просто естественно для человека – творить добро, при этом помня, что все добро – от Бога, а наши – только грехи. Как тут не вспомнить Незнайку, который получил волшебную палочку, сделав три добрых бескорыстных поступка, забыв о самой волшебной палочке. Не ведая христианской аксиологии в теории и на практике, Дейл Карнеги утверждал, что ни один человек за всю свою жизнь и палец о палец не ударил ради другого, подразумевая, что все, творящие добро, на самом деле удовлетворяли свои собственные потребности (в самотрансценденции). С точки зрения христианской аксиологии, такое добро по-Карнеги и не добро вовсе: «…они уже получают награду свою» (От Матфея 6:5). Истинно добрые дела совершаются не по потребности, а из жертвенной и бескорыстной Любви к Богу и людям, когда человек забывает о себе и своих потребностях и живет ради других. Вообще, необходимо отметить, что понятие Любви (христианской, жертвенной, бескорыстной) глубоко, ясно и просто раскрытое в святоотеческой литературе, малоисследованно в антропологии, социологии и психологии.

Итак, если мы допустим, что в семье могут рожать детей в отсутствие потребности в очередном ребенке, то в систему детерминант репродуктивного поведения нам придется ввести еще одну составляющую, поскольку в фамилистической схеме без потребности дети не рождаются.

Для большей ясности вопроса обратимся к истории. Проблемной областью в понимании механизмов аксиологического воздействия на рождаемость являются стереотипы теории демографического перехода в отношении эволюции демографических процессов, усвоенные в той или иной степени не только сторонниками «теории модернизации» (поэтому обозначим данное видение демографической эволюции как социально-экономический подход). Эти стереотипы, очевидно, имманентны парадигме модернизации и, скорее всего, временны для фамилизма, поскольку они противоречат основному направлению его научной мысли. Прояснив роль нравственных ценностей (основанных, в конечном счете, на Любви) в формировании репродуктивного поведения в истории, можно выработать эффективные формы актуализации аксиологического (нравственного, ценностного) фактора в современной ситуации для решения демографических задач.

Теория демографического перехода, до сих пор воспринимаемая многими как аксиома, практически полностью игнорирует воздействие аксиологического фактора на репродуктивное поведение, сводя все к социально-экономической «полезности» детей в духе марксизма-ленинизма. Что не удивительно, поскольку ее создатель Л. Рабинович исходил из тезиса К. Маркса о том, что каждому способу производства присущи свои особен­ные законы населения.[19] К сожалению, многие современные демографы также убеждены, «что главной причиной уменьшения рождаемости стало постепенное изменение, а затем и отмирание экономической составляющей потребности в детях, или экономической мотивации деторождения.»[20] В научной литературе можно встретить следующие утверждения: «Дети имели значение для родителей как работники, помощники в хозяйстве, его наследники, воины-защитники хозяйства. Бо­льшое число детей способствовало благосостоянию семьи (рода, племени), росту авторитета родителей в общине…После промышленной революции XVIII в., по мере развития индустриальной цивилизации, все вышеназванные роли постепенно переходят от семьи к другим социальным институтам. Происходит поляризация семей­ных и внесемейных интересов и способов жизнеобеспечения. …Дети постепенно теряют свою экономическую полезность и начинают удовлетворять в основном лишь эмоциональные потребности родителей, для чего в большинстве случаев, очевидно, достаточно именно 1—2 детей.»[21]

Действительно, экономическая «потребность в детях» существовала, но являлась ли она определяющей? Ведь рождение детей может быть вызвано и другими причинами. Скорее всего, здесь имеет место экстраполяция современного мировоззрения, ценностей и мотивации в прошлое. То есть процитированное выше предположение справедливо в отношении современного человека, носителя модернизированных ценностей, перенесенного в прошлое.

Необходимо пересмотреть отношение к понятию «потребности в детях», как «локомотиву», главному фактору, определяющему репродуктивное поведение. В социально-экономической схеме демографической эволюции нравственные ценности всегда действуют опосредованно, их влияние второстепенно. Действительно, ценности, выступающие как некие преходящие социокультурные, репродуктивные нормы или критерии оценки ситуации, занимают именно такое положение в системе репродуктивного поведения. Однако, нравственные ценности как неизменные абсолютные «принципы, идеалы, понятия добра и зла»[22] имеют непосредственное и зачастую определяющее влияние на жизнь человека, в частности репродуктивное поведение.

В рамках социально-экономического подхода упоминаются аксиологические факторы воздействия на репродуктивное поведение, связанные с религией, этикой, культурой, но только как подчиненные социально-экономическим факторам, неизбежно уступающие им при прямом столкновении или противоположной направленности воздействия. Приведем одну из типичных трактовок: «Чтобы выжить, общества вырабатывали в течение тысячелетий социальные нормы, поощрявшие максимально высо­кую рождаемость. Эти нормы действовали прямо и косвенно в форме зако­нов, религиозных предписаний, народных обычаев и традиций.»[23]

Противоречит данным голословным утверждениям даже тот факт, что, например, под влиянием религии аборты полностью запрещены в Монако, Ирландии и на Мальте, в 119 странах аборты разрешены только при угрозе жизни или здоровью матери (большинство стран Южной Америки, Африки, Ближнего Востока, Индонезия и др.)[24]

Школа фамилизма также достаточно последовательно поддерживает концепцию исторической подчиненности аксиологических факторов социально-экономическим: «В ходе развития человеческого общества невозможность непосред­ственного воздействия на высокую смертность вызвала запрет на непосредственное вмешательство в репродуктивные события, предшествующие родам (хотя средства предупреждения и прерывания беременности были известны издревле). В процессе исторического развития и усложнения социальной ор­ганизации запрет на контрацепцию оставался в силе из-за высокой смертности. В связи с запретом на сексуальные отношения в зависи­мости от сезонного цикла хозяйственных работ (производственные табу) из календарного года выпадала значительная часть времени, что делало излишним какое бы то ни было предупреждение и преры­вание беременности.»[25]

Из вышесказанного можно сделать вывод, что, например, большинство женщин в Российской империи не совершали аборты и не пользовались контрацептивами, потому что это было экономически нецелесообразно. Конечно, не все так примитивно: подразумевается следующий механизм: общество вырабатывает определенные традиции исходя из социально-экономической или демографической целесообразности, а индивид действует в соответствии с традициями, не подозревая о целесообразности: «Переход от многодетности к малодетности связан в большой мере с переоценкой ценностей, с изменением жизненных установок и этической системы, господствующей среди населения»[26]. Получается, общество вырабатывает такие «табу», которые позволяют бороться с высокой смертностью. Даже религиозные посты (на самом деле сезонный цикл хозяйственных работ здесь не причем), подразумевающие «запрет на сексуальные отношения», якобы существовали ввиду социально-экономической целесообразности. Можно предположить, что подобные «научные утверждения» могли бы оскорбить наших предков. Впрочем, этот взгляд не оригинален для советской атеистической науки, связывающей, например, Успенский пост, продолжающийся с 14 по 28 августа, с уборкой урожая, а июньский Петров пост с посевной. Остается загадкой, почему самый строгий Великий пост, подразумевающий отказ даже от рыбной пищи, приходится на весну, то есть период авитаминоза. У М.В. Ломоносова в связи с этим даже возникали идеи «перенести» Великий пост на более подходящее время[27].

С т.з. «социально-экономического» подхода «табу» на контрацепцию и аборты ведет к переоценке ценностей, а не наоборот. Можно согласиться, что такие социальные явления как, например, отмена запрета на аборт, закрепляют, усугубляют изменение ценностных ориентаций в обществе, но не инициируют их. Иначе говоря, если, например, в обществе «назрела» легализация абортов, совершается множество криминальных абортов, то законодательная отмена «табу» закрепит уже совершившийся нравственный переворот. Однако, если разрешить делать аборты тем, кто считает детоубийство совершенно нравственно недопустимым, то это не приведет к росту уровня абортов, даже в условиях сверхнизкой смертности и материального благополучия.

Итак, в рамках «социально-экономического» подхода ценности вовсе не забыты, но поставлены в жесткую зависимость, подчиненность социально-экономическим или демографическим факторам. Главной опорой многодетности объявлена ни религия, ни культура, ни мировоззрение или нравственные ценности, а высокая смертность и необходимость ее преодоления (в соответствии с материалистической установкой: «бытие определяет сознание»).

В то же время, западные ученые, специализирующиеся на проблеме депопуляции, объясняя причины неумолимого спада рождаемости в постмодернистском обществе, напрямую указывают на значимость аксиологического фактора. По мнению Д. Колдуэлла: «изменение систем ценностей влияет на сокращение рождаемости больше, чем экономические обстоятельства. Смена семейной экономики рыночно-индустриальным капитализмом, разумеется, важна, но семейная пирамида связей, «семейная мораль» способна противостоять развалу личных установок к рождаемости лишь благодаря поддержке религии. Однако, усиление европейского эгалитаризма — продукта Французской революции — открыло путь гендерному феминизму и гендерному конструированию социума…»[28]. Известный демограф-традиционалист А. Карлсон, делает следующий вывод: «Действительная проблема, стоящая как за «вторым», так и за «первым» демографическим «переходом» была религиозной: она сводилась к соперничеству веры, которая приветствовала детей, и светским секуляризмом, который их не хотел. Это объясняет, почему «кампания популяционного контроля» до сих пор продолжается, хотя давно добилась своей исходной цели — нулевого прироста. По-видимому, для тех, кто отстаивает новый социальный строй жизни, даже в мире со стабильным населением — слишком много детей»[29]. По мнению демографов Д. Клеленда и К.Уилсона «ослабление религии является самым главным фактором упадка рождаемости»[30]. Р. Лестеге утверждает, что «в нынешних изменениях структур семьи и в упадке рождаемости нет ничего нового: это продолжение отхода западной идеационной системы от христианских ценностей альтруизма и ответственности в сторону воинственного «светского индивидуализма». Подобная секуляризация, уменьшение приверженности к религии и есть причина падения рождаемости.»[31]. Согласно В.Э. Багдасаряну, «Современная репродуктивная пассивность западных обществ рассматривается в этой связи не только и не столько результатом производственно-экономической трансформации, а следствии широко понимаемого процесса секуляризации»[32]. Очевидно, что данные высказывания также актуальны в отношении России, поскольку цивилизационная модернизация общества в нашей стране происходила по европейскому сценарию с некоторыми «рывками» и «перегибами» эпохи социализма.

На основании выявленных противоречий предпримем попытку выявления методологической неточности социально-экономического подхода в определении причин изменения репродуктивного поведения и снижения уровня рождаемости в ходе демографической эволюции.

В процессе демографической эволюции мы наблюдаем несколько тесно коррелирующих между собой с определенным временным лагом количественных и качественных показателей:

1) научно-технический прогресс: развитие науки и техники, в т.ч. медицины, экономики, как следствие - улучшение материальных условий жизни и снижение смертности; повышение уровня образованности общества, индустриализация и урбанизация;

2) модернизация ценностей: секуляризация (снижение религиозности общества), распространение индивидуализма и эгоцентризма, отказ от традиционных нравственных ценностей; соответствующее изменение традиций, образа жизни, культуры и т.д.;

3) изменение (модификация) репродуктивного поведения в сторону снижения уровня рождаемости.

Очевидно, наряду с научно-техническим прогрессом и модернизацией ценностей с некоторым временным лагом изменяется репродуктивное поведение и снижается уровень рождаемости. Чем это обусловлено в первую очередь? Научно-техническим прогрессом или изменением ценностей? Обычно делается вывод, что прогресс обусловливает и изменение ценностей, и изменение репродуктивного поведения. Данное предположение воспринимается как аксиома. В воздействии на репродуктивное поведение модернизации ценностей отводится (если отводится вообще) второстепенная и вспомогательная роль. Скорее, модернизация ценностей, выступает следствием модификации репродуктивного поведения, напрямую обусловленной прогрессом: «Снятие запрета с применения контрацепции и абортов привело к дальнейшей переоценке ценностей»[33] (см. Рис.1.).

Рис.1. Взаимосвязь научно-технического прогресса, модернизации ценностей и модификации репродуктивного поведения в теории демографического перехода.

Относительно воздействия на репродуктивное поведение научно-технический прогресс проявляется главным образом в росте материального благосостояния, улучшении медицинского обслуживания, повышении уровня образованности общества. Считается, что с ростом благосостояния семьи, повышением ее социального статуса и образованности будет с необходимостью модифицироваться репродуктивное поведение. Особое значение придается снижению смертности.

Таким образом, научно-технический прогресс в социально-экономической схеме является ключевым фактором модификации репродуктивного поведения. Поскольку научно-технический прогресс кажется неизбежным, его нельзя отменить, то так или иначе приходится смириться с модифицированным репродуктивным поведением и все попытки воздействия на ценности заведомо бесперспективны. Позиция сторонников концепции «модернизации» представляется в данном случае даже более последовательной (хотя при этом в корне ошибочной). В то же время, сторонники фамилизма в современной ситуации призывают к воздействию на ценности, интуитивно подразумевая иную более существенную роль ценностей в регулировании репродуктивного поведения. Отвергая ценностный фактор в прошлом, о современной ситуации говорится очевидное: для повышения рождаемости надо воздействовать на культуру и ценности общества. Именно ввиду данного парадокса: противоречия в представлении о демографическом прошлом восприятию современной демографической ситуации, предлагаемые сегодня способы и механизмы регулирования репродуктивного поведения имеют расплывчатые очертания.

Противоречия устраняются, если предположить, что научно-технический прогресс и модернизация ценностей происходят параллельно друг с другом и находятся в сложной взаимозависимости. На репродуктивное поведение воздействует, прежде всего, модернизация ценностей, а не прогресс (см. Рис. 2.).

Рис. 2. Реальная взаимосвязь научно-технического прогресса, модернизации ценностей и модификации репродуктивного поведения.

Если говорить о воздействии научно-технического прогресса как такового на репродуктивное поведение, то это воздействие всегда опосредованно модернизацией ценностей, как основным и необходимым условием изменения репродуктивного поведения. Иначе говоря, прогресс может способствовать модернизации ценностей, что в свою очередь модифицирует репродуктивное поведение. Однако без модернизации ценностей никакой прогресс не в состоянии существенно модифицировать репродуктивное поведение (см. Табл. 1.). В то же время, модернизация ценностей вне зависимости от прогресса (есть он или его нет) с необходимостью вызывает изменение репродуктивного поведения.

Таблица 1. Данные по странам с высоким уровнем научно-технического прогресса, но традиционными ценностями в сравнении с Россией и ЕС

Источник: Официальный сайт Всемирного банка[34]

В приведенных арабских странах с устоявшимися жесткими религиозными традициям, а также в консервативной и религиозной Ирландии научно-технический прогресс не вызвал революционную модернизацию ценностей. Таблица 1. наглядно подтверждает тезис о том, что ни образование, ни материальное благополучие, ни низкая смертность, являясь проявлениями прогресса, сами по себе без модернизации ценностей не могут изменить репродуктивное поведение в сторону снижения рождаемости. Остается добавить, что данные, приведенные в таблице достаточно стабильны в последние десятилетия, чтобы говорить о реализации лагового эффекта. К аналогичным выводам приходят современные исследователи демографических процессов: «Лидерами в динамике воспроизводства населения в настоящее время являются Афганистан и Саудовская Аравия, хотя первое из государств характеризуется крайне низким уровнем жизни, а второе – столь же высоким. Очевидно, что в обоих случаях исламская традиция сакрализации деторождения оказалась более значимым условием, нежели материальные параметры развития стран»[35].

На основании приведенных данных можно предположить, что при сохранении религиозности населения (не только поверхностной, но определяющей поведение личности) и отсутствии модернизации ценностей прогресс никак не сказывается на репродуктивном поведении. Что и наблюдалось в Российской империи до революции: экономический прогресс шел рекордными темпами, однако репродуктивное поведение не менялось при сохранении глубокой религиозности населения. Однако не будем забывать о сложной взаимосвязи научно-технического прогресса и ценностных ориентаций общества. Прогресс явно стимулирует модернизацию ценностей, которая назрела в предреволюционный период и, собственно, в свою очередь, стимулировала революцию политическую. Однако без революции ценностей научно-технический прогресс сам по себе ни коим образом не отражался на репродуктивном поведении. По той же причине массовая урбанизация периода индустриализации 30-х гг. не вызвала сокращение рождаемости поскольку в возрасте фертильности находились преимущественно люди, получившие дореволюционное религиозное воспитание, ментально связанные с традицией православных семейных ценностей[36]. Итак, научно-технический прогресс сам по себе без модернизации ценностей ни коим образом не сказывается на репродуктивном поведении. Данный вывод подтверждается социологическим исследованием, проведенным кафедрой социологии семьи МГУ им. М.В. Ломоносова «Религия, семья, дети»[37].

В дореволюционной России рожали в среднем 5-7 детей на семью не потому, что существовала потребность в неограниченном количестве детей, и даже не потому что многодетность была некой ценностью, а потому что рождение детей было естественным следствием супружеской жизни.Следствием репродуктивного поведения, определяемого аксиологическими рамками или нравственным императивом. Нравственный или аксиологический императив нельзя запихнуть в прокрустово ложе социально-экономической целесообразности, он определяется не рационализмом, не эгоистической потребностью, а «принципами, идеалами, понятиями добра и зла».

Иначе говоря, в дореволюционной России люди жили в рамках иной аксиологической парадигмы, которая основывалась на заповедях любви к Богу и ближнему. Любая деятельность, в том числе деторождение, воспринималась не как самореализация или удовлетворение потребностей, а как служение Богу, Царю (Отечеству) и ближнему (обществу). То, что сейчас стало исключением, было нормальным, естественным, и даже не вменялось в подвиг. Конечно, существовали и иные ценностные ориентации (господствующие сегодня), но они носили тогда девиантный и маргинальный характер.

В семейном поведении господствовали традиционные семейные ценности, о возрождении которых мы должны говорить сегодня. Данные ценности можно конкретизировать: это целомудрие, воздержание до брака, супружеская верность, безусловная ценность человеческой жизни с момента зачатия, недопустимость вмешательства в репродуктивный цикл, почтение родителей и старших, дифференцированность гендерных функций, культура супружеских отношений и др. В расширенном смысле сюда можно также отнести трудолюбие, скромность, ответственность, бескорыстие, жертвенность и любовь как основание всякой добродетели. Именно эти ценности, а не «потребность в детях» или обстоятельства оказывали доминирующее влияние на репродуктивное поведение.

В традиционной русской православной культуре отсутствовала как таковая «ценность семьи». Семейный и аскетически-монашеский образ жизни, предполагающий отказ от возможности заключения брака и абсолютное воздержание, рассматривались как две единственно возможные альтернативы жизненного пути человека. Причем, второй путь всегда считался «выше» первого, однако и намного труднее его. Ценность семейного образа жизни естественно складывалась или вытекала из неготовности взять на себя подвиг монашеского воздержания, недопустимости блудного (т.е. внесемейного) сожительства, а также склонности личности к семейному образу жизни.

После заключения брака муж и жена вступали в супружеские отношения, влекущие при наличии репродуктивного здоровья зачатие ребенка, поскольку противозачаточные средства и методы были также нравственно не допустимы. В репродуктивном процессе материалистическая наука игнорирует Бога, Творца новой жизни, но именно Бог воспринимался здесь как основное Действующее Лицо, что необходимо учитывать современному исследователю вне зависимости от собственных религиозных убеждений. Вследствие этого была недопустима контрацепция как вмешательство в замысел Творца. Единственным способом не допустить зачатие было воздержание от супружеских отношений. Оно было вполне естественным и в браке: воздержание полагалось в постные дни (четыре многодневных поста, каждая среда и пятница), по воскресениям, Великим праздникам, а также во время беременности, период лактации и дни очищения. Если происходило зачатие, то при отсутствии выкидыша или смерти матери происходило рождение. Естественно, аборт был нравственно неприемлем. Данный репродуктивный цикл приводил в среднем к показателю 5-7 детей на одну женщину.

Таким образом, в системе традиционных семейных ценностей многодетность является не самоцелью, а естественным следствием благочестивой семейной жизни. Многодетность поощряется, в то же время не осуждается среднедетность и малодетность, если «Богом не дано». Даже бездетность не осуждается в данном случае, хотя такое положение вещей требует от бездетной или малодетной семейной пары или усыновления детей, или усердия в другом служении Богу и людям (например, благотворительности), а не жизни «для себя». Тем не менее, естественный семейный образ жизни, даже при соблюдении всех правил воздержания в браке, предполагает многодетность. Напрасно современные ученые-фамилисты, вплотную подошедшие к аксиологической основе демографической катастрофы, открещиваются от «рождаемости по принципу: «Сколько Бог даст»[38]. Не высокая смертность, и не фатализм были его основой, а нравственный императив, ценности – абсолютные принципы, идеалы, понятия добра и зла.

Современные люди действительно рожают исходя из потребности в детях. В большинстве случаев – в диапазоне от нуля до двух детей. В случае эффективного включения идеологических методов демографической политики – до трех, в редких случаях расширенной психологической потребности в родительстве – больше трех. Но чаше, больше двух – это самоотречение. Далеко не каждая многодетная семья сегодня скажет, что в четвертом, пятом или шестом ребенке у них была потребность. Скорее скажут: раз дал Бог ребенка (наступила беременность), то и «возникла потребность» его родить.

Формирование показателя СКР на уровне 5-7 детей на 1 женщину в ходе репродуктивного процесса в системе детерминант репродуктивного поведения в дореволюционной России (обществе с традиционными ценностями) схематично представлено на Рис. 3.

Рис. 3. Формирование показателя СКР в ходе репродуктивного процесса в обществе с традиционными ценностями.

Основной причиной снижения показателя СКР ниже уровня максимальной биологической плодовитости являлось воздержание, основанное на аксиологической мотивации (1,2,3). Кроме того, воздержание являлось единственным нравственно допустимым инструментом «планирования семьи» при неблагоприятных для деторождения условиях (4). Аборты и контрацепция находились за пределами нравственно допустимого (5). Потребность в детях существовала, но не оказывала доминирующего влияния на репродуктивный процесс. Хорошее репродуктивное здоровье, основанное на естественной супружеской жизни без абортов и контрацепции также поддерживало высокий уровень рождаемости (6).

Формирование показателя СКР на уровне 1,3 - 1,7 детей на 1 женщину в ходе репродуктивного процесса в системе детерминант репродуктивного поведения в современной России (обществе с модернизированными ценностями) схематично представлено на Рис. 4.

Прим.: А-аборты, К-контрацепция, Б-болезни репродуктивной системы, В-воздержание

Рис. 4. Формирование показателя СКР в ходе репродуктивного процесса в обществе с модернизированными ценностями.

Позднее вступление в брак, с одной стороны способствует снижению рождаемости (1). В то же время, раннее начало половой жизни вне брака вызывает появление «незапланированных беременностей» (2). Использование контрацепции снижает число таких беременностей, большинство которых заканчивается абортом ввиду отсутствия потребности в детях у молодых людей, предпочитающих «жить для себя» (3). Все это (2,3) крайне неблагоприятно сказывается на репродуктивном здоровье, в дальнейшем понижая уровень СКР даже ниже уровня потребности в детях (4,6). Вступление в брак создает более благоприятные условия (семейные и материальные) для удовлетворения «задающей» репродуктивное поведение потребности в детях (5). В случае сохранения репродуктивного здоровья и богатства количество детей в семье может достичь уровня потребности в детях. использование ЭКО и прочих методов искусственного повышения фертильности может немного повысить уровень рождаемости (7). В любом случае показатель СКР не может подняться выше уровня потребности в детях, а фактически оказывается существенно ниже ввиду утраты репродуктивного здоровья (вследствие абортов и контрацепции), неблагоприятных материальных или семейных условий (отношений в семье). Последнее также является следствием совершения абортов и добрачных сексуальных отношений.

Некорректно экстраполировать поведение и мотивацию современного человека с модернизированными, точнее искаженными ценностями ни в прошлое, ни в будущее. В сложившейся катастрофической демографической ситуации недопустимокапитулировать перед порождающей кризис депопуляции парадигмой ценностей, встраиваясь в нее. Необходимо на всех уровнях социальной системы формировать, воспитывать нравственные ценности, возрождать утраченные ценности, основанные на бескорыстной и жертвенной Любви.

Развращение детей и молодежи является наиболее эффективным аксиологическим способом отрицательного воздействия на уровень рождаемости.Это должно быть хорошо известно апологетам депопуляции, ратующим за поголовное «сексуальное просвещение» (в действительности – растление детей) вкупе с массой пропагандой контрацептивов в духе гитлеровского демографического «Плана Ост»[39] под маской «повышения образованности общества», тем, кто объявил традиционный демографический уклад «краеугольным камнем тех отживших экономических и социальных форм, без разрушения которых невозможно полное преодоление вековой и тысячелетней отсталости»[40]. Механизм отрицательного аксиологическоговоздействия достаточно прост: рождение и воспитание детей объективно препятствует удовлетворению потребности в «безопасном сексе» без отягощающих последствий. Не говоря о медицинских и психологических последствиях «свободной любви», также не способствующих репродуктивному здоровью. В широком смысле сексуальная распущенность является неотъемлемой частью эгоцентризма, т.е. «жизни для себя», что не способствует чадородию, которое всегда сопряжено с жертвенностью. Вряд ли можно рассчитывать на то, что воспитанные в духе потребительства распущенности и вседозволенности дети будут потом рожать, жертвовать собой ради ребенка, даже если им создать для этого все условия, пугать вымиранием нации и «раскручивать» пропаганду семейности.

Возрождение традиционных нравственных семейных ценностей не является утопией. Эти ценности сегодня во многом усвоены значительным числом верующих людей, пусть и составляющим меньшинство. Речь идет о т.н. «воцерковленных» верующих, поведение которых действительно определяется верой, религиозно-нравственным императивом, иначе говоря, о тех, кто верует не только на словах. Их репродуктивное поведение практически не отличается от описанного выше репродуктивного поведения наших предков[41]. В рамках постановки задачи нравственного возрождения, в качестве примера, рассмотрим природу формирования нравственных ценностей социальной группы воцерковленных православных христиан. В истории данная группа была доминирующей в России, а в современном российском обществе она имеет наиболее отчетливые очертания и является относительно многочисленной (по сравнению с другими ярко выраженными аксиологически мотивированными социальными группами).

Определяющее влияние религии на формирование системы нравственных ценностей продолжалось на протяжении веков и закрепилось в народных традициях, искусстве и культуре в целом. Очевидна прямая связь традиционных семейных ценностей и религиозных заповедей, непосредственно задающих не только поведение, но и желания, устремления и потребности человека. При этом необходимо отметить, что заповеди как нравственные императивы не усваиваются человеком подобно нормам в процессе социализации индивида (социальный конформизм), а впитываются с молоком матери, свободно воспринимаются нравственной личностью в процессе воспитания, выработки личностного мировоззрения, в целом – в процессе становления личности. На Рис. 5. представлен механизм формирования нравственных ценностей на основе религиозных заповедей и соответствующий социально-демографический эффект. Заповеди приведены в виде цитат из Библии.

Рис. 5. Механизм формирования нравственных ценностей на основе религиозных заповедей и соответствующий социально-демографический эффект.

Заповедь «не убивай» не допускает совершение искусственного аборта ни при каких обстоятельствах, поскольку согласно учению православной церкви Господь творит бессмертную человеческую душу из небытия в момент зачатия. Следовательно, аборт на любом сроке беременности является душегубством. Взгляд церкви на аборт согласуется с научными данными: современная биология однозначно утверждает, что жизнь человека начинается в момент зачатия.[42]

Также не допустимы в рамках данной концепции абортивные методы контрацепции, такие как внутриматочные спирали и любые гормональные методы, включая современный препарат «Мирена». Действие абортивных методов контрацепции основывается на предотвращении имплантации морулы (оплодотворенной яйцеклетки) в матку, что происходит через 5-7 дней после зачатия, а не на предотвращении самого зачатия, в момент которого рождается и душа и тело. Поэтому использование данных методов с точки зрения верующего человека также считается убийством[43].

Следующая заповедь («да будет воля Твоя») утверждает необходимость следования Божественной Воле во всех жизненных обстоятельствах. Недопустимость вмешательства в репродуктивный цикл подразумевает неприемлемость любых форм контрацепции, а также, естественно, не допускает детоубийство. Это также приводит к росту числа беременностей и рождений.

Всем известная заповедь «не прелюбодействуй» запрещает не только супружеские измены, но и любые формы сексуальных отношений до брака, то есть утверждает супружескую верность, целомудрие и воздержание до брака. Кроме того, данная заповедь не допускает немотивированный развод: «Кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует» (От Матфея 19:9).

Священное писание устанавливает функциональное главенство мужа в семье основанное на ответственности и любви и приоритетность функций матери и домохозяйки для женщины. Данное устроение семейных отношений именуется патриархатностью и является неким принципом, идеалом или нравственной ценностью. Следствием существования данной ценности является меньшая степень вовлеченности женщин в общественное воспроизводство, что, безусловно, способствует повышению рождаемости.

Вся система традиционных семейных ценностей закрепляется заповедью Любви. Любви жертвенной и бескорыстной. Эти характеристики христианской любви необходимо подчеркнуть, поскольку сегодня понятие любви весьма размыто и искажено. Любовь является основой нравственности, поскольку заповедь Любви является, согласно Священному Писанию, основанием всех прочих заповедей: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.» (От Матфея 22:37-40) Любовь трансцендентна по отношению к нравственности и аксиологии поскольку она является основанием нравственности, она порождает нравственность и является атрибутом Бога: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». (1-е Иоанна 4:8) Согласно нравственному богословию (христианской аксиологии) нравственные ценности абсолютны потому, что они исходят от Бога (любящего Отца).

Итак, многодетность в рамках традиционной культуры детерминируется не высокой потребностью в детях на основе экономической или социальной целесообразности, а является, прежде всего, результатом сформировавшейся системы нравственных ценностей, способствующих хорошему репродуктивному здоровью, не допускающих детоубийство и иные способы искусственного вмешательства в репродуктивный цикл, а также немотивированный развод.

В традиционной православной культуре многодетность не является самодовлеющей абсолютной ценностью, как например, целомудрие, воздержание, супружеская верность, святость жизни с момента зачатия или скрепляющая все Любовь. Многодетность можно скорее отнести в категорию социально-демографических эффектов действующей традиционной системы ценностей. Естественно, среднедетность (3-4 ребенка в семье) или малодетность также не могут являться ценностью как таковой. Количество детей само по себе не может быть ценностью. Скорее справедливо утверждение, что в традиционной православной семье рожают «сколько Бог пошлет». Тем более неприемлемы для традиционной культуры привнесенные из сферы экономики утверждения о «полезности ребенка». Уже зачатый ребенок, рожденный ребенок становится объектом любви и безусловной ценностью для родителей, но не абстрактный ребенок вообще, тем более какое-либо количество детей. Многодетность воспринимается как тяжелый, но благодатный и радостный крест, путь ко спасению души. Но это только один из путей ко спасению, такой же как монашеский подвиг или самоотверженное служение людям.

Шестаков Константин Александрович, кандидат социологических наук