ДЕТИ XXI ВЕКА О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Из сочинений школьников Красногорского района Московской области[214]

Премьеры! Полководцы! Президенты! Когда же, наконец, поймете вы, Что сжатый детской болью мир непрочен? И жизнь Земли горит, горит, горит А фитилек у свечки — все короче...

Митюшова Елена

Для школьников XXI века Великая Отечественная война 1941—1945 годов — далекое прошлое. Но жива в семьях память о воевавших и переживших войну прадедушках и прабабушках, хранятся медали и ордена, из уст в уста передаются рассказы о героическом времени. Дети, которые берут интервью, записывают рассказы о пережитом в годы войны, читают письма с фронта, пишут стихи о войне, становятся наследниками Великой Победы, хранителями исторической памяти народа.

* * *

Я, как и мои современники, не знаю войны, не знаю и не хочу войны. А хотел ли ее тот, кто в последний раз видел небо, землю, Родину?

На войне погиб папин дедушка, а мамин умер после войны от ран. Моя бабушка хранит у себя в чулане старые письма. Однажды я их нашел и спросил ее: «От кого они?» Бабушка ответила, что это фронтовые письма ее отца. И вы вместе с ней стали их читать. Вот содержание одного из них. Это было 10 сентября 1943 года.

«...В полк прибыло пополнение. Я познакомился с одним парнем лет 20—25. Сам маленький, худенький, голос дрожит. Но он оказался хорошим собеседником, и поэтому все к нему тянулись.

Однажды, во время боя, наши отбивали у фрицев деревню, а те перед уходом заперли женщин и детей в церкви и подожгли ее. Я едва успел подбежать и сбить засов. Кричащая толпа ринулась на выход. Крыша обвалилась, и несколько детей были отрезаны от спасительной двери. Нужно было срочно тушить пламя, а колодец стоял на другом конце деревни. Все, кто мог двигаться, ринулись за водой. И только этот парень остался на месте. Он встал, посмотрел в сторону церкви и молча ринулся прямо в пекло. Крики стихли.

Когда мы вернулись с водой, увидели, как из огня вышел солдат, держа на руках маленькую девочку, остальные дети шли следом. Все были спасены.

Через неделю около костра я сказал ему: «Ведь ты мог погибнуть...» Он ответил: «А если бы не спас, эти дети у меня до конца жизни перед глазами стояли бы...»

И я подумал: «Разве можно такое забыть?» Из поколения в поколение будут читать фронтовые письма, напоминающие о героическом прошлом наших дедов и прадедов. И мы, и наши дети, и внуки на их примерах будут учиться высокой нравственности их подвига — не жалеть себя во имя жизни и счастья других людей.

Мытаркина Мария

В 1941 году, в июле, немцы были под Смоленском в Хиславическом районе, в деревне Ивашки, где жила семья моей бабушки. Ей было 10 лет, когда немцы оккупировали деревню. Девчонки, в том числе и моя бабушка, радостно бегали между врагами, думая, что это гости. Только позже поняли они, кто они на самом деле.

Это было тяжелое время. Немцы за малейшее неповиновение расстреливали людей. Они заставляли женщин готовить им, обстирывать их, устраивали пиры, когда приходил обоз с продуктами. Дальше обозы ехали по направлению Москвы, и немцы говорили: «Сейчас мы едем пить чай в Москву, а осенью вернемся к вам наводить порядок!» Но ближе к зиме съехали из деревни все, потому что боялись партизан, которые были беспощадны к врагам.

А еще бабушка помнит, как каждый вечер мама ее выставляла крынку молока и кусочек хлеба, хотя сами они жили впроголодь.

— Ты зачем это делаешь, мама?

— А вот представь, идет где-то наш батька голодный, холодный, а тут крынка молока с хлебушком!

— А если это немцы? — спросила бабушка.

— Немцы тоже разные есть.

И это человеколюбие бабушка пронесла через всю жизнь, она и нас учит жить по таким принципам.

Вспоминая войну, отнявшую у нее детство, она говорит: «Все переживем, сильные мы, русские люди, лишь бы было мирное небо над головой».

Смирнова Мария

Это произошло с участницей Великой Отечественной войны Зинаидой Михайловной Немешаевой, в настоящее время жительницей г. Люберцы Московской области.

Давным-давно, когда тебя еще не было, дорогой читатель, а наши дедушки и бабушки были чуть постарше нас с тобой, в истории нашей Родины произошло тяжкое событие — началась Великая Отечественная война. Ты знаешь, дорогой друг, что война — это великое бедствие для страны и ее народа. Родине хотел помочь каждый: и стар и млад.

В начале 1942 года (Зинаиде Михайловне было 18 лет) в ходе контрнаступления под Москвой она была партизанской связной, по прозвищу Птичка, и несла от брянских отрядов очень важные сведения о противнике. Сведения были настолько важные, что доставить их предстояло лично командующему фронтом Георгию Константиновичу Жукову.

Перед этим произошло несколько неприятных событий: не зная точного расположения наших войск, наша авиация и артиллерия несколько раз наносили удар по своим. Что было, то было. А Зинаида Михайловна в отряде была, как говорили, самая шустрая и с хорошей памятью. Донесения требовалось нести срочно «в голове» (это только в кино показывают, что связные ходили с оружием и с запрятанными в одежде шифровками). Немецкие патрули тоже были, как говорят, «не лыком шиты» — все проверяли самым дотошным образом. Не найдя при ней ничего, они дважды клацали затворами: хотели ее пристрелить на всякий случай. Но один раз вмешались жители деревни, где ее задержали, заявив, что она своя, в другой раз патруль, приняв ее за ребенка, отпустил, хотя ей было больше 18 лет.

Оказавшись на своей территории, она увидела, что из кустов выходят трое, уже в нашей форме.

Один спрашивает:

— Уж не Птичка ли это? От кого?

— От Бати, — последовал ответ.

— Идем, тебя ждут не дождутся!

В деревне, куда ее привезли, был штаб фронта. Побежали докладывать. А тут — батюшки! — на крыльцо выходит сам Жуков. Девушка сразу узнала его.

— Так вот ты какая, Птичка. Сейчас сначала пообедаешь, дочка.

Подхватил он ее под мышки и чуть не внес в штаб (заметил, конечно, что уж очень она была измучена и голодом, и усталостью). За столом чуть не уснула.

— Вздремни, дочка, минут двадцать — больше дать не могу, прости уж меня... — сказал маршал.

А потом Зинаида Михайлова стала докладывать: трещала, как сорока, еле успевали за ней записывать...

Конечно, заслуги ее были по достоинству оценены. Ордена, медали... Но главной она считает медаль «За отвагу». Фронтовики знают, что давали ее за подлинную солдатскую доблесть, за личный вклад в Победу, имя которому — Подвиг.

Герасименко Эвелина

Давно отшумела война. Наше поколение ее не видело, не видели ее и наши родители. А бабушки и дедушки не очень-то вспоминали это время, видно, тяжело приходилось их душе. Но одну небольшую историю я узнала от бабушкиной соседки о Маргарите Гавриловне. Вот она.

Рите, Ритуличке было всего семнадцать, когда началась война. На улице ее сторонились и называли поповой дочкой, потому что отец у девочки был дьяконом в местной церкви. В тридцатые годы церковь разграбили, а отца увели в НКВД, и больше его никто не видел. Вскоре умерла и мать. Осталась одна Ритуля — дочь врага народа.

Война шагала быстро по стране и к осени добралась до поселка, где жила девочка. Линия фронта прошла почти что по поселку. Его часто бомбили: он был то месяц под немцами, то месяц под нашими. К зиме немцы одолели сопротивление и установили свой порядок: после 11 вечера не ходить, всех русских раненых сдать властям. Их затем расстреляли в яру (впоследствии там установили памятник), а кто не сдал, расстреливали вместе с военнопленными.

В тот вечер Ритуля возвращалась из деревни по лесной дороге, чтобы обезопасить себя от немцев. Ведь беда может случиться, если ее заметят фашисты.

Вот началась перестрелка. Только что звенящая тишина леса превратилась в грохот и гул. На небе наш самолет, такой маленький и одинокий, отчаянно прорывался сквозь зенитный огонь к Москве. Но ему не повезло. Загорелся хвост, он упал где-то недалеко от Риты.

«Там же наши, — подумала она, — надо бежать и помочь». И девушка кинулась к самолету, тогда не догадываясь, сколько несчастий принесет ей этот поступок.

В кабине оказался раненый летчик, он был в сознании, но с трудом передвигался. С удивлением для себя она вытащила его из кабины самолета, взвалила на плечи и понесла к себе домой. Через несколько минут самолет взорвался, и яркое пламя озарило уже вечереющее небо.

А еще через час оперативные немцы пошли с облавой прочесывать лес. Рита едва успела затащить летчика на сеновал, она знала, что собаки в сене теряют свою способность различать запахи. Летчик потерял сознание, а девушка вышла на улицу и увидела кровавую дорожку, ведущую к ее дому. «Господи, помоги», — причитала она. Схватила метлу и стала заметать след до околицы.

И неожиданно ударил сорокоградусный мороз. Немцы свернули облаву, а Рита пошла перевязывать летчика. Было холодно, но в дом нельзя — могли донести соседи.

Утром выпал снег и скрыл все следы. Но немцы догадались, что русский жив и его спасают местные жители. Они искали по окружающим деревням, обещали награду за летчика, и вот добрались до дома Риты.

Немецкий офицер предупредил, что, если кто укрывает летчика, тому расстрел. Фашисты знали, что она — враг народа. И особенно не усердствовали. Летчика не нашли.

Только миновала одна опасность, как пришла другая: он терял сознание, бредил, ему нужна была медицинская помощь.

Темным вечером Рита пробралась к дому фельдшера, единственного в округе, седоватого старичка, которому очень подходило прозвище «Айболит». Он знал много тайн, и многие ему доверяли.

Рита рассказала ему все как есть и залилась слезами. Она ревела навзрыд, уже не думая, что ее услышат. Айболит дал ей лекарства, бинты, сказал, что и как делать, и добавил: «Сам я не пойду: немцы, наверное, следят за мной, а потом, — расстреляют. Смерти я не боюсь — свое отжил. А кто будет лечить людей после меня?»

Она сделала все, как он велел. И удивительно, но летчику стало лучше.

Отчаявшись найти русского, немцы принялись за карательные операции. Сначала они сожгли деревню, подле которой упала машина. Под вечер ворвались в поселение, выгнали всех на мороз, а дома сожгли.

Потом они сделали облаву в поселке, собранных жителей погрузили в вагоны и отправили в Германию (никто этих людей больше не видел).

Сколько бы еще пришлось терпеть издевательств фашистов — неизвестно, но пришло спасение. Немцев отбросили от Москвы.

За проявленные мужество и героизм Ритулю наградили медалью и разрешили учить детей в начальных классах. Так проработала Маргарита Гавриловна учительницей до пенсии, и никто из ее учеников не знал о подвиге.

А спасенный ею летчик несколько раз приезжал к ней после войны.

Вот такая обычная история, которую рассказала соседка. Ведь каждый на ее месте поступил бы подобным образом. А мы сейчас поступили бы так же?

Киракосян Светлана

Беседуя с бабушкой, я услышала интересный рассказ о жизни в нашем городе во время Великой Отечественной войны.

Мое интервью:

— Сколько тебе было лет, когда началась Великая Отечественная война?

— Мне было чуть больше года, когда началась война,

но я очень хорошо помню военные действия.

— Где ты жила во время войны?

— Во время войны я жила в городе Красногорске со своей мамой, бабушкой, старшей сестрой и маленьким братом.

— Расскажи, как вы жили в то время?

— Жили мы очень бедно, как почти все жители города. Мы постоянно были голодны, просили есть. Бабушка пекла лепешки из очисток картошки. Они были очень горькими, мы не хотели их есть. Бабушка плакала, но больше из еды ничего не было. Когда нам хотелось чего-нибудь сладкого, мы начинали с утра кашлять, и бабушка давала нам по чайной ложке капель от кашля. Они были сладкими и заменяли нам конфеты. Назывались они «Капли Датского Короля». В доме было холодно. Бабушка ставила на печку большую кастрюлю с водой, грела ее, потом накрывала тряпкой и сажала нас греться. Маму я почти не видела. Она работала день и ночь на заводе, приходила домой редко. Когда мама приходила, у нас был праздник. Она сажала нас на колени и читала нам сказки.

— Видела ли ты немцев?

— Да я видела немцев. После победы Красной Армии в Сталинградской битве высший командный состав немецкой армии во главе с фельдмаршалом Паулюсом был взят в плен и привезен в Красногорск. Они жили в двух бараках на плотине, и каждое утро их вели на работу через весь город на «Теплый бетон». Паулюс шел впереди, отдельно ото всех, в сопровождении четырех охранников с собаками. Он был высокого роста, всегда одетый в длинную шинель и без головного убора.

— Как ты относишься к немцам?

— Когда вели пленных по городу, к ним выходили все неработающие жители города, бабушки и мы — дети. Бабушки подходили к пленникам и совали им в руки что-либо из еды и тут же уходили, вытирая слезы. Они вспоминали своих сыновей, ушедших на войну. Мы, дети, тоже подбегали к пленным. Бросали в них камни и тут же убегали, так как за это нас строго наказывали взрослые. Подходить к пленным строго-настрого запрещалось.

— Что тебе больше всего запомнилось?

— Во время войны в Красногорске одно время жили дети испанских антифашистов. Для них устроили новогодний праздник с подарками. Моя мама принимала деятельное участие в его организации, и поэтому ей разрешили туда взять одного своего ребенка. Она взяла меня. После представления всем детям вручали подарки. Это было что-то необыкновенное: золотой шар, похожий на маленькое солнышко. Я с нетерпением ждала, когда Дед Мороз подойдет ко мне и положит мне в руки это необыкновенное чудо. Потом я узнала, что это был мандарин.

Когда мне было года три, я ходила на фабрику-кухню. Там, на втором этаже, в определенное время обедали руководящие работники завода. Как я попала туда впервые, я не помню, но каждый день подходила к одному и тому же столику, за которым всегда обедал совершенно не знакомый мне молодой человек. Я никогда ничего у него не просила, только ждала. И каждый день он оставлял мне в тарелке немного супа и маленький кусочек хлеба. Мама и бабушка об этом не знали. Это была моя тайна. И только спустя восемнадцать лет я случайно узнала, что это Валеев — начальник охраны завода.

У детей военного времени не было детства. На их долю выпало много слез. Многие из них так и не увидели своих отцов, которые ушли и не вернулись с войны. Мы, дети этого поколения, хотим быть счастливыми и любимыми, хотим иметь и папу и маму. Мы не хотим войны.

Широков Евгений

Мы часто просили бабушку рассказать о том, как им жилось «под немцем». Она тихо плакала, старалась избегать разговоров, говорила, что лучше нам этого не знать. Наверное, так тяжелы были воспоминания. Но кое-что она нам рассказала.

«Когда немцы вошли в село, всех жителей собрали на центральной площади, часть людей тут же расстреляли, в основном это были мужчины, которых не взяли в армию, и сказали, что так будет с каждым, кто им не будет подчинится. Потом начались грабежи. Немцы забирали все: еду, теплую одежду, кур, свиней, овец, коз, овощи, собранные на зиму с огородов. Забрали все, обрекли местное население на голодную смерть. Меня, маму и сноху с двумя маленькими племянниками немцы выгнали из дома в сарай», — говорит бабушка. «Мужиков у нас не было. Папа умер до войны, а старший брат в самом начале войны пропал без вести. Как выжили первую зиму — в голоде и холоде — одному богу известно. Весной начали собирать съедобную траву, корешки, сажать овощи. Но самые страшные испытания были еще впереди».

С осени 1941 до зимы 1943 года в ходе военных действий село Щигры несколько раз переходило от войск Советской Армии к немцам, и наоборот. Каждое возвращение немцев сопровождалось новыми жестокими зверствами: расстрелом целых семей, чьи родственники уходили к партизанам и в Красную Армию, изнасилованием женщин, избиением детей. «В конце весны — начале лета 1943 года немцы в очередной раз вошли в село, собрали всех жителей (к этому времени остались только женщины с маленькими детьми, старики да старухи и мы подростки — ребята и девчата 13-15 лет) и погнали нас, как стадо животных, в неизвестном направлении под дулами автоматчиков. На какой-то железнодорожной станции нас всех загрузили в вагоны и повезли. Ехали несколько дней. Еды нам не давали. Правда, на железнодорожных переездах разрешали некоторым выходить из вагона за водой. Нас привезли в Литву». Дальше бабушкины воспоминания путаются, то ли возраст дает о себе знать, то ли воспоминания не хотят «выходить наружу». «Нас привезли в лагерь недалеко от Каунаса, загнали в старые железобетонные сооружения, — вспоминает бабушка. — Мы узнали, что этот лагерь жители Каунаса называли «Фортом смерти». Сюда гитлеровцы сгоняли для уничтожения советских людей и военнопленных». Из книги «Говорят погибшие герои» (1975 год) я прочитал, что в камерах форта было расстреляно и сожжено свыше 70 тысяч человек. «В лагере были собраны жители многих областей СССР, — продолжает бабушка. — Через несколько дней нас начали сортировать и разлучать с родными. (Эти воспоминания для бабули наиболее тяжелы, слезы сами текут по щекам). Мне к тому времени исполнилось 15 лет, но я была маленькая и худенькая, несмотря на это меня все равно разлучили с родными. Всю молодежь 14—16-ти отобрали, опять загрузили в вагоны и повезли дальше, в Германию. Из земляков моими попутчиками стали Тарасова Прасковья и брат с сестрой Мишины Иван и Прасковья. По приезде Германию нас почему-то направили в баню». (Этот эпизод очень отчетливо запомнился бабушке. Возможно, после стресса разлуки с близкими и тяжелой дороги теплая вода воспринималась как-то по особому). «После «мойки» нас распределили по разным лагерям. Именно здесь я рассталась с братом и сестрой Мишиными, с которыми встретилась только через 2 года по возвращении из Германии в родном селе. Боясь разлуки и с подругой Паней Тарасовой, во время переклички я назвалась ее фамилией. С этого момента я стала числиться как Тарасова Наташа. Нас привезли в лагерь, в город Мюнхен. Название лагеря я не помню. Мы работали на заводе по 15—18 часов. Все время держались вместе с подругой, «названной сестрой», Паней. Вместе голодали, страдали, плакали, наверное, это и помогло нам выжить». Моя бабушка в своей речи часто использует пословицы, русские народные поговорки, и на мой вопрос: «Как вам жилось в Германии?» — она отвечала: «Чужедальняя сторона горем посеяна, слезами поливана, тоской упитана, печально огорожена», «На чужбине родная землица во сне снится». «Бабуль, а как немцы относились к вам?» — спрашиваю я. Задумывается: «Не помню. Нет, был на заводе мастер — старый немец. Мы его называли "добрый мастер", который с пониманием относился к нам, не кричал, не бил, не ругал, а даже заботился: если ночью кто-то из девчонок засыпал у станка, он его выключал, давая возможность отдохнуть и избежать травмы». «А кто бил и кричал?» — допытываюсь я. «Была у нас одна собака (у бабули опять появляются слезы). Издевалась как могла. Надзиратель из наших, с Украины. Била, отбирала у девчонок жалкие пожитки и еду, продавала девушек немцам. Пока пьяной не напивалась, не успокаивалась. Лютовала страсть как.

Освободили нас американцы в 1945 году. Точно помню, что пришли они в лагерь ночью. Я первый раз увидела негра — солдата. Помню, мы с Паней начали смеяться. Не знаю, что могло послужить этому истерическому хохоту: то ли радость освобождения, то ли первый раз увиденный негр. Мы просто смеялись без какой-либо «задней» мысли.

Вернувшись в родное село, испытала новые страдания — репрессии. Всех угнанных в Германию стали считать изменниками Родины. Брат и сестра Мишины из села пропали почти сразу, как только мы все вернулись домой, и о них я больше ничего не слышала. Паню Тарасову взяли в 46-м. Меня спасло лишь то, что я в Германии была под чужой фамилией. От греха подальше в 1946 году я уехала из родного села к своей старшей сестре Ольге в Алферове, что в Клинском районе Подмосковья. И все эти годы жила под страхом ареста...».

В прошлом году моя бабушка Наташа умерла. Но то, что я рассказал в сочинении, — это ее воспоминания. Более 50 лет она молчала, не рассказывала, что была насильно угнана в Германию. И лишь когда начали оформлять документы в «Фонд взаимопонимания и примирения» для компенсации «За рабский труд» (так написано в немецком законе), мы смогли разговорить бабулю. Компенсацию она так и не получила, а у нас остался ее рассказ, да справка о том, что она была угнана немцами на принудительные работы в Германию.

Шимчик Анна

Вечер. Уже прохладно. Но озорная соседская детвора еще не собирается успокаиваться, и на всю деревню слышен их веселый ребячий смех. Я сижу рядом с бабушкой и слушаю, стараясь не пропустить ни единого слова... Я слушаю и молчу. Молчу, потом что нельзя в такие моменты ничего говорить, да и не нужно...

Бабушка уже многое стала забывать, но всю войну, которую она встретила шестнадцатилетней девочкой, помнит удивительно ясно. Помнит и рассказывает...

Помнит стук в дверь в такой же, как и сегодня, прохладный летний вечер, помнит чужих людей, чего-то требующих от нее и ее семьи. Помнит тишину, страшную-страшную, только изредка прерываемую сдавленными рыданиям матери, и сестру — их любимицу Катеньку... В этот страшный день должны были забрать мою бабушку. Но отец вывел младшую, потому что думал, что не заберут ребенка, что пощадят, что... Потом он возил выкуп за дочь. Собрал все последние крохи: чуть-чуть сала, яиц, муки — и повез. Выкуп забрали, а ее, его доченьку, его любимую Катеньку, не вернули. Потом было возвращение домой, страшное и мучительное, потому что там ждали и надеялись жена и дети, ждали и надеялись... А потом, потом пришло известие, что Катю сожгли в Польше... И не осталось ничего, кроме памяти и имени — Катя, которым бабушка и назвала свою первую дочь — мою маму. «Как могут эти дни забыться...»

Я вглядываюсь в бабушкино лицо, в ее глаза, грустные-грустные. А вокруг прохладно и темно, смеются дети, и бабушка продолжает...

В деревне у нас есть соседка — бабушка Катя. Она младше моей бабушки и войну встретила шестилетней девочкой. Как-то раз во двор, где бабушка Катя, тогда еще просто Катюшка, сидела одна и во что-то мирно играла, вошли два немца. Они не причинили ей ничего плохого: сунули в ручку марки и шоколадку, забрали взамен петуха, погладили ее по светлой головке и ушли. Но тогда маленькая Катя не знала, что все обошлось, что ей повезло, что пришли именно эти, а не другие немцы, вся в слезах побежала к матери и взахлеб ей все рассказала. Обе они плакали. Катя — от горя, потому что от единственного красавца петуха остались только какие-то бумажки, а мать — от счастья, ведь дочь ее была цела и невредима, была рядом с ней, а остальное... Зачем ей все остальное? Зачем ей эти марки, и этот несчастный петух, и эти немцы? Так разве «могут эти дни забыться?»

Война закончилась. Но не поставлена еще точка в этой мировой трагедии до тех пор, пока живет моя бабушка и множество таких же, как она, переживших, но не забывших это время, пока живем мы — дети и внуки героев. Пока будут жить наши дети, «не могут эти дни забыться».

Бабушка замолчала, встала и пошла в дом. Я осталась одна. Было темно и прохладно. И вдруг я вспомнила, что рассказывала мне мама уже про свою бабушку. Много лет прошло после войны, а бабушка Аня каждый вечер садилась у окна и ждала. Ждала сына Сашеньку, не вернувшегося с войны. В один из таких вечеров, наверное, тоже было прохладно, наверное, тоже смеялись дети, а она все сидела и ждала, и все смотрела куда-то вдаль. В ту даль, где сын ее, ее Саша, был жив и медленно шел домой. Шел, потому что она его ждала.

И я поняла, что, пока есть эти истории, пока есть память, и Саша, и Катя, и миллионы умерших в это страшное время, будут жить в моем сердце. А я буду помнить, потому что «как могут эти дни забыться»!

Еременко Наталия

Говорят, сейчас многие молодые люди не помнят о Великой Отечественной войне, а если и помнят, то знают о ней крайне мало, а ведь прошло не так много времени со дня той Победы. Шестьдесят лет — это не срок для истории. Еще живы люди, прошедшие ту войну. И каким же неблагодарным потомством мы можем оказаться, если позволим себе забыть о той войне, о подвиге миллионов людей, подаривших нам счастье свободной, мирной жизни. Ведь мы даже не задумываемся, какое это счастье, спокойно спать, просыпаться утром и радоваться солнцу. А надо бы...

Я хорошо помню, как первый раз услышала о Великой Отечественной войне. Мне было около трех лет. Гуляя в парке на улице Народного Ополчения, я спросила, что это за памятник там стоит. И мама рассказала мне о прадедушке и прабабушке, которые воевали под Москвой. Я не запомнила деталей рассказа, но хорошо помню впечатление, произведенное на меня. Оно со мной до сих пор.

Позже я узнала больше о родителях моего деда. Пожелтевшая от времени фотография двух молодых людей в военной форме неизменно висит на стене в квартире моих дедушки и бабушки. На этой карточке они совсем молодые, им только по двадцать пять лет, но на лицах нет улыбки, а в глазах нет беззаботного счастья. Все осталось там, в июне сорок первого. Я родилась, когда их уже не было на свете. Они ушли из жизни слишком рано, сказались военные ранения. Но мой дед и родители много рассказывали мне о них. До сих пор в нашей семье осталась традиция собираться всем вместе Девятого Мая. Не было для прадеда и прабабушки большего праздника. В этот день они собирали у себя всех родственников. Никто не говорил о боях и подвигах, они вообще не любили вслух вспоминать о страшных днях войны, просто собирались, пели песни, вспоминали погибших друзей и радовались, что дожили до святого Дня Победы. Нельзя точнее сказать, чем сказано в песне: «Праздник со слезами на глазах». И теперь мы каждый год Девятого Мая ездим на кладбище и вместе отмечаем этот святой праздник. И я обязательно расскажу своим детям и внукам о родителях моего деда, чтобы никогда не увяла в сердцах потомков память о людях, подаривших нам мир. Я достану старые фотографии, военные ордена и медали и начну рассказ.

Был ноябрь сорок первого. В тот год снег выпал необычно рано, и в день, о котором пойдет речь, стояла настоящая зима. Это было тяжелое время, наши войска отступали. Отступали, проявляя примеры необыкновенного мужества. Героизм на той войне стал явлением массовым. Люди самоотверженно боролись за каждую пядь родной земли, каждый клочок оставленной Родины был полит кровью ее верных сынов и дочерей. Но мы отступали, и враг уже стоял у Москвы. Прошло пять месяцев с начала войны, и это был, наверное, самый страшный ее период, и ужас его состоял в том, что мы отступали. Фашистские генералы уже разглядывали с подмосковных горок в бинокли купола Ивана Великого и строили планы о торжествах в честь взятия советской столицы.

Наутро готовилось наступление фашистских войск. Накануне роту, где служил Николай, привезли в поле и дали приказ окопаться. Земля была мерзлой, и сделать это было непросто, зато согрелись. Огонь разжигать было запрещено, перекусили сухим пайком. Стояла глубокая ночь, когда Николай увидел, что впереди были высажены и начали окапываться наши еще одной цепью. Это были молодые лейтенанты, ускоренный выпуск. Их привезли откуда-то с Урала и прямо с поезда на передовую. Ночь была морозна и тиха. Это была страшная тишина. Только ветер со зловещим завыванием гнал по полю ранний снег.

Начинало светать, когда Николай услышал сначала тихий, но неуклонно нарастающий гул. А вскоре все увидели немецкие танки. Из оружия у наших солдат были автоматы и бутылки с зажигательной смесью. Каждый понял, что это, скорее всего, последний день в его жизни. Танки шли по полю, по русской земле, танки шли на Москву. И не было в тот день никаких чувств в душе Николая, только бесконечная любовь к этой мерзлой земле и страшная ненависть к фашистам. Наверное, каждый в те минуты думал о чем-то своем, но каждый точно знал одно, что не сдвинется со своего места даже ценой собственной жизни. Только бы не зря отдать свою жизнь, успеть отправить на тот свет побольше фашистов.

Раздавались первые взрывы, начался бой. Первыми приняли на себя удар молоденькие лейтенанты первой линии. Неопытные мальчики сражались против танков почти «голыми руками». Но ни один из них не дрогнул и не побежал с поля боя. Танки подошли вплотную к первой линии, и тут один из лейтенантов, выскочив из окопа, бросился под немецкий танк, раздался взрыв, и танк встал. Первый подбитый танк. Затем стали взрываться и остальные. Николай понимал, что каждый остановленный танк — это оборванная жизнь молодого лейтенанта. Трудно было сказать, сколько времени продлился бой, время в том бою отсчитывалось не минутами а часами, а подорванными танками и погибшими людьми, но немцы отступили, не дойдя до второй линии, где находился Николай. Он остался жив в том бою, был контужен, но жив. Николай понял тогда, какая огромная цена была заплачена за его жизнь, и, если судьба дарует ему счастье увидеть Победу, он обязан будет жить не только за себя, но и за тех ребят — построить дома, которые они не успели построить, посадить деревья, которые они не успели посадить. Николай не знал имен людей, погибших в том бою, но память о них жила в его сердце всю жизнь, и подвиг этот не умрет до тех пор, пока мы будем помнить о нем.

Николай дожил до Победы. Хотя от ноября сорок первого до нее было долгих три с половиной года. Всю войну он защищал небо Москвы в войсках ПВО. Там он познакомился с моей прабабушкой. Не один десяток сбитых немецких самолетов был на их счету. Много наград получил Николай Григорьевич Сильянов за смелость. Среди них особое место занимал орден Боевого Красного Знамени. А прабабушка моя, Сильянова Татьяна Николаевна, была участницей Парада Победы в июне сорок пятого года. Их имена не высечены золотыми буквам на мемориалах и памятниках, они высечены в наших душах. И память о них не умрет, пока они будут жить наших сердцах.

Корешков Артем

Девятого мая 2005 года наступит знаменитая дата — шестидесятилетие Победы над фашистскими войсками Германии и ее союзников. В течение 1941—1945 годов шла кровопролитная война: Великая Отечественная война. В этом столкновении «гигантов» победила наша страна. Но какой ценой?! Сотни тысяч полегли на полях сражений.

Мой дедушка Борис Львович Гинзбург прошел всю войну. Он рассказывал мне о своей жизни, о потерях, о счастливых днях. Однажды я спросил его, не тяжело ли это ему вспоминать, на что он ответил: «Разве можно такое забыть?» А еще он попросил меня запомнить его рассказ на всю жизнь и дорожить теми, кто еще остался, теми, кто рисковал своими жизнями ради наших жизней. Я видел его дневник, он как будто переполнен горькой памятью прошедших дней о старых друзьях, о военной жизни. О его военных днях я и хочу поведать.

Мой дед попал в армию в апреле 1942 года, хотя он просил призвать его ранее: в начале июля 1941-го, — тогда на войну уходили его одноклассники. Но его не взяли, так как он не подходил по возрасту, из его класса ушло на войну 11 мальчишек, 7 из них погибли. Это был тяжелый период для него. Но несколько парней с дедушкой продолжали просить об их призыве в армию. Дед с улыбкой вспоминает: «Глупые были, думали, что война без нас пройдет». Он еще не знал, какая судьба ему уготована.

Летом 1942 года Борис Львович Гинзбург был зачислен в 232-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон, расположенный в 117-ом укрепрайоне. В батальоне, в котором служил дед, были большие проблемы с боеприпасами. У артиллеристов на четыре пушки 24 снаряда, у бойцов с противотанковыми ружьями нет ни одного снаряда. В роте не было ни одной винтовки СВТ, ни одного автомата, винтовка Мосина образца 1892 года в среднем была одна на троих. Полк на правом фланге 232 батальона был практически уничтожен в результате бомбежки вражеской авиации На следующий день 232-й батальон довооружился, так как отступающие красноармейцы отдавали оружие как лишний груз. Вскоре произошла первая битва. На укрепленную точку батальона напали мотострелковый и танковый полки немцев, а сверху бомбили с помощью шестиствольного немецкого гранатомета «ванюша». Батальон был практически уничтожен. Спаслись только несколько человек, среди которых был и дедушка. Они укрылись в лесу. Их вел командир И. Новиков, он решил, что нужно прорываться к позициям на передовой. Но в лесу они разминулись, а дед попал в деревню и жил там до прихода немцев. Они заставляли его работать 17 часов в сутки без отдыха. Тут деду оказал помощь Иван Куцев, который помог ему бежать, за что и был расстрелян. После того, как дедушка добрался до 178-й дивизии, было обнаружено, что СМЕРШ проверяет тех, кто побывал в плену. Проверка длилась долго, и во время нее он заболел тифом, но за две недели вылечился и после ее окончания был отправлен в 34-ю танковую дивизию, но долго там не продержался. Она была уничтожена. В ноябре 1943 года он попал в 234-ю пехотную дивизию командиром стрелкового взвода.

Летом 1944 года в Волыни происходил штурм вражеских укреплений. К концу сражения дед был дважды ранен, но остался в строю. За бой он был удостоен своей первой награды — медали «За отвагу».

В марте 1945 года военные действия уже шли на подступах к Берлину. Все понимали, что победа не за горами. Это приводило к потере бдительности. Однажды 234-я дивизия чуть не потеряла знамя. Но благодаря деду и сержанту Пятнице, которые вдвоем уничтожили девять человек, защитили стяг; бойцы получили высшую солдатскую награду — орден Славы III степени.

В Берлине дед воевал до 9 мая 1945 года, после чего он вернулся в Горький, куда была эвакуирована его семья, и там он продолжил службу.

В январе 1946 года демобилизовался из армии и вернулся в Витебск. Поступил в медицинский институт, стал главным эпидемиологом Белоруссии.

Я видел все награды своего деда. Среди них: орден Славы III степени, орден Отечественной Войны I степени, медали: «За отвагу», «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы», «За Варшаву»... В мирное время ему были присуждены награды: орден Трудового Красного Знамени, медаль «За доблестный труд», «Медаль Пирогова и Павловского», почетный знак Красного Креста и Полумесяца.

Как-то моего деда спросили, считает ли он себя счастливым человеком? Он ответил так: «Я считаю себя счастливым человеком. На протяжении всего жизненного пути мне встречалось много хороших и порядочных людей. Это не только помогало в трудные минуты, но и давало силы преодолеть невзгоды. Сердечное им спасибо!»

Я счастлив, что у меня есть такой замечательный дед, и я горжусь тем, что я явлюсь его внуком. Эти рассказы я буду помнить всегда, и эти военные дни не могут забыться.

Сизова Софья

Годы Великой Отечественной войны не забудутся никогда. Чем далее, тем все живей и величественней развернутся они в нашей памяти, и не раз сердце наше захочет вновь пережить священный, тяжкий и героический эпос дней, когда страна воевала от мала до велика. Я знаю, как много отняла жизней война, как много пролили люди слез, смывая ее следы. Но одного война отнять не смогла. Память. 60 лет помнят люди своих близких, которые сражались за нашу Родину. И не забудут никогда, потому что это нельзя забыть.

Я хочу рассказать о своем прадедушке, участнике Великой Отечественной войны. Это Степанов Николай Петрович, мамин дедушка. К сожалению, я не застала его в живых... У нас сохранился портрет прадедушки, который написал его друг — художник. На портрете изображен молодой человек с русыми волосами и серыми глазами. Он смотрит на меня каждый день задумчивым взглядом.

Из маминых рассказов я знаю, что прадедушка жил в Мытищах и работал на Мытищинском машиностроительном заводе. В 1941 году у него была большая семья: жена, трое детей, родители-старики. В своей семье он был младшим, поэтому и содержал мать и отца.

22 июня 12941 года мой прадед утром увидел на улице большую толпу людей, застывших у репродуктора. Так он узнал о начале Великой Отечественной войны.

И прадедушка ушел на фронт добровольцем в первые дни войны, оставив молодую жену, детей и родителей. Он служил в составе Белорусского фронта командиром отделения связи.

Поздней осенью 1942 года его отделение тянуло тяжелую катушку связи по пояс в ледяной воде, по болотам, лесам, оврагам и буеракам с тыла на передовую. Целую неделю бойцы ничего не ели, кроме лесных ягод и кореньев. И вдруг на лесной поляне они увидели мертвую лошадь. Воины накинулись на нее и стали есть. Мой прадед пытался запретить им есть, отгонял их прикладом, но они были очень голодны...

Когда рассвело, он обнаружил, что все ребята мертвы. Им было по 18 лет. Катушку прадед тянул один еще неделю.

Этот человек прошел через всю войну. Для него Великая Отечественная война закончилась не в 1945 году, а гораздо позже. После Победы над немецкими фашистами его отправили на восток воевать с Японией, домой вернулся только под новый 1946 год.

На войне прадедушка был трижды ранен, один раз очень тяжело. Когда дедушка пришел с войны, у него была тяжелая форма дистрофии, и он много лет провел в госпиталях и санаториях. О войне дедушка рассказывать не любил. Но я знаю, что он награжден двумя орденами Славы первой и второй степени, орденом Великой Отечественной войны, медалью за взятие Кенигсберга, за победу над Японией и многими другими. 9 мая Степанов Николай Петрович надевал свой пиджак с медалями, которые висели сверху донизу и шел с семьей на Красную площадь, покупал красные тюльпаны, брал внучку за руку.

Чернышев Александр

Здравствуй, дорогой дедушка!

Пишет тебе твой внук Саша, которого ты, к сожалению, никогда не видел. Сейчас уже 2004 год, год преддверия 60-тилетия Великой Победы, для которой ты и твои товарищи сделали так много, некоторые отдали свои жизни. Я живу и учусь в городе Красногорске, мне 13 лет. Я решил узнать о тебе что-нибудь еще, кроме того, что ты участник войны. Я набрался смелости, взял ручку и чистую тетрадь, подошел к папе и попросил его рассказать о тебе. И вот что я узнал.

Оказывается, ты окончил всего 4 класса, а потом пошел работать в колхоз. Когда тебе было 16 лет, началась война. Всех трудоспособных молодых людей забрали на фронт. Ты пошел добровольцем, добавив себе годы, как это делали многие молодые люди, вроде тебя.

Итак, ты ушел на войну в 16 лет, но «сыном полка» не стал. Ты рвался в самое пекло, выполнял самые сложные задания, которые были недоступны другим именно из-за возраста. Да, твои 16 лет и очень моложавый вид стали тебе помощником в твоем ратном труде и за очень короткий срок ты стал признанным лидером в разведгруппе. К сожалению, ты умер до моего рождения, всего 2 года не дожив до этого. Как говорится, старые раны сделали свое дело, и то, что я знаю о тебе, я знаю только от папы и бабушки. Мне очень хотелось, чтобы ты сам мне рассказал, как ты воевал, за что ты получил очень много орденов и медалей. У нас есть фотография моего папы, твоего сына, в возрасте шести лет, на которой он на себя нацепил все твои награды. На этой фотографии он увешан весь — от плеч до коленей, даже на краю штанишек висят медали. Ведь ты ушел на войну рядовым, а вернулся капитаном, да еще привез с собой мотоцикл, которому завидовала вся деревня. Ты бы мне рассказал, как ходил в разведку, вел наблюдение за фашистами целых 4 дня прямо у них под носом, в старом разбитом танке...

Да много еще мог бы ты мне рассказать, может быть, даже то, что не рассказывал никому, ведь мне все говорят, что я очень похож на тебя, и внешностью и характером. Мы с тобой бы никогда не расставались, везде ходили бы вместе, но об этом сейчас приходится только мечтать. Но я верю, хочу верить в то, что там где-то есть другая жизнь и ты наблюдаешь за мной, может быть, даже оберегаешь меня от каких-то неприятностей, которые встречаются на моем пути, может быть, твоя душа вселилась в меня, потому что я иногда ловлю себя на мысли, когда смотрю фильмы про войну, что я это уже когда-то видел. Если даже это просто плод моего нездорового (из-за компьютерных игр) воображения, и ты меня не видишь и не слышишь, я все равно очень хочу поблагодарить тебя и всех, кто отдал свои жизни за Победу.

Спасибо Вам за то, что мы живем сейчас.

Шишкина Анастасия

Начиная говорить о войне, не могу не ответить всей двойственности отношения к этому событию. Обычно принято с гордостью и пафосом говорить о героизме наших соотечественников, немногих живых, погибших на войне или умерших совсем недавно своей смертью, о силе и могуществе государства русского, великом патриотическом возрождении народа в годы войны.

Мы ставим памятники героям, зажигаем вечный огонь, приносим цветы на могилы, несколько раз в год вспоминаем о произошедших событиях, неизменно провозглашая величие нашего народа. Но слышат ли нас те, кто остался там, по ту строну? Вполне определенный и неутешительный ответ дает Твардовский:

Братья, ныне поправшие

Крепость вражьей земли,

Если б мертвые, павшие

Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные

Нас, немых и глухих,

Нас, что вечности преданы,

Воскрешали миг...

Я не мог равнодушно говорить о войне, меня возмущает вся эта несправедливость, возможно, потому, что все, что было в войне, коснулось моих родственников, дедов, прадедов, жизнь которых для меня лично служит примером героизма каждого отдельного простого человека.

«Шел июнь 1941 г. Утром 22-го солнце особенно ярко освещало крыши старых домов деревни Церковищи, но что-то в этом ярком солнце было холодное, отстраненное, хотя грело, все так же сильно раскаляя землю, вся природа была в каком-то настороженном ожидании. Но никто не замечал ничего необычного: все были погружены в бесконечную рутину хозяйственных дел. На окраине деревни стоял небольшой бревенчатый домик, с резными наличниками, поблекшими от старости.

В глубине сада, в тени яблоневых деревьев, на старой скамейке, сидела молодая женщина Анна, радостно улыбаясь, нежно напевала колыбельную песенку младенцу, которого она покачивала, ласково держа на загорелых руках. Это была ее вторая, младшая дочь Алла, унаследовавшая от красавицы матери русые волосы и яркие, василькового цвета глаза. Старшая дочь, Нина, трех лет от роду, такая же голубоглазая и улыбчивая, пыталась повторять свою мать, укачивала большую тряпичную куклу, сшитую из лоскутков старого платья.

Вдруг Анна услышала шаги приближающегося мужа Александра. Он резко распахнул калитку и сказал огорченно:

— Анюта, ты знаешь... началась война!

Он пристально посмотрел на жену. С лица ее медленно сползла улыбка. И ничего не говоря, Анна тихо заплакала. Все, что знала она о войне, вдруг промелькнуло у нее перед глазами, в ней Анна видела то самое страшное, чего только могла ожидать она. Но даже самые страшные предположения женщины оказались слабы по сравнению с тем, что ждало ее в реальности.

Спустя несколько дней, Александр ушел на фронт. Уходя, он низко поклонился своей жене и прошептал: «Прости. — И, обращаясь к родной сестре Клавдии, продолжил: — Никогда не оставляй их, помоги Ане вырастить детей». Он смахнул слезу фуражкой, смятой в руке, быстро повернулся и пошел. Чувствовал Александр, что больше никогда не увидит свою семью.

Так и случилось. Погиб он в страшном бою под деревней Голубица Гомельской области. Через некоторое время в деревне Церковищи послышалась незнакомая отрывистая немецкая речь. Немцы расселялись по домам, выгоняя из них хозяев. Ворвавшись в дом Анны, они громко хохотали и скомандовали: «Gehen aus Hause, russisch Schwein» и резко ударили Клавдию и Анну прикладами в спину. Схватив детишек, они выскочили из дома. Клавдия взяла лопату, и они пошли на огород: копать себе землянку или могилу. Так и зимовали они в землянке. Немцы почти каждый день пытались ворваться к ним в жилище.

Как-то случилось так, что фашистам что-то не понравилось в поведении испуганных местных жителей, и они учинили расстрел. Водили расстреливать и Аню. Но то ли Бог помог, то ли дрогнуло сердце звериное при виде плачущих детей, но Анна осталась жить, только часть волос на голове поседела.

Когда наши войска гнали немцев с оккупированных ими территорий, враги, убегая, заминировали деревню. Единственный шанс выжить — перейти через линию фронта в соседнее село под открытым огнем. Анна с Клавдией, прижимая к груди детей, перебегали линию фронта с молитвой на устах. И снова они остались живы, словно какая-то высшая сила берегла двух молодых женщин и совсем еще маленьких детей.

Каждый раз, когда начиналась бомбежка или артобстрел, они обнимались вчетвером и взрослые говорили: «Если умрем, то все вместе...»

Война закончилась, прошли годы. Маленькая Алла выросла и сейчас ей уже больше шестидесяти лет. За всю свою жизнь она так и не увидела своего родного отца, но выросла она сильной и смелой женщиной, в своей жизни на всегда преодолевала преграды и обладала самоотверженностью и трудолюбием. Ее сестра Нина прилежно училась, а вскоре получила педагогическое образование, теперь она пенсии и многие ученики с любовью и нежностью вспоминают ее, как хорошего человека и строгого, но справедливого учителя. Анна и Клавдия до самой смерти вместе растили детей, которые оправдали их лучшие надежды. О годах войны Анна, моя прабабушка, говорила неохотно — слишком мучительными были тяготы военной жизни, особенно с маленькими детьми, но рассказчицей она была отменной, и если уж рассказывала о войне, то рассказывала о ней во всех красках. Прабабушка за время, прожитое в оккупации, свободно овладела немецким языком.

В заключение хотелось бы сказать, что война, унесшая миллионы жизней, так навсегда и останется мрачным пятном истории, периодом всенародного страдания, навсегда запечатленного в памяти поколений, и все, кто пал и кто остался жить, — все эти люди истинные герои, гордость нашего Отечества.

Еремин Виталий

Великая Отечественная война стала суровым испытанием для нашего народа. Нам, не видевшим войны, трудно судить о том тяжелом для страны времени. Фильмы, художественные произведения, воспоминания очевидцев дают нам возможность глубже узнать трагическую историю Родины.

Сам я не мог и представить, что это была за чудовищная, жестокая и беспощадная война. Миллионы погибших солдат, страдание жен и матерей, тысячи сирот и семей без отцов, оставшиеся на всю жизнь незаживающие раны душевной боли воспоминаний. Все это принесла нашему народу война.

Есть много произведений о войне в нашей литературе, авторы которых старались донести до нас всю важность и трагизм тех лет. На глаза мне попался небольшой рассказ, который всколыхнул мою душу, потому что напомнил мне о недавних событиях в нашей стране.

В основу рассказа Сергея Алексеева «Наташка» легли реальные события Великой Отечественной войны. Маленькое подмосковное село заняли фашисты. Почти полгода оно было в оккупации. Жестокость врага была беспредельной. В страхе и ужасе жили люди, таясь в погребах и землянках. Однажды послышалась издалека канонада и разнеслась по селу весть о том, что идут свои. Немцы испугались, от страха и злобы согнали всех жителей в сарай и подожгли его. Дети, женщины и старики падали в обморок, задыхаясь от дыма. Рушилась крыша, охваченные огнем балки падали на головы несчастных людей. Ужас был в глазах маленькой девочки, которая видела, как погибают односельчане. Пламя разгоралось все сильней и сильней, едкий дым разъедал глаза. Воздуха не хватало Наташке, прижавшись к матери она ослабла и забылась. Очнулась девочка на снегу, под чистым небом, и ясно стало: успели наши, пришло спасение. А утром побежала она по селу и вдруг увидела над речкой Ворей холмик из свежей земли, а над ним дощечку с красной звездочкой. Поняла Наташка, какой ценой досталась эта свобода. «Войны без смертей не бывает».

Это была та, далекая война, когда враг вступил на нашу землю и хотел сломить советский народ. Но и сейчас, в наше время, гибнут беззащитные люди от рук жестоких террористов. Кто дал им право распоряжаться нашими жизнями? Они взрывают самолеты, жилые дома, захватывают заложников, а самое ужасное — это то, что случилось в Беслане. Террористы захватили школьников и держали их несколько дней без еды и воды в школьном спортивном зале. Когда развешанные над головами людей бомбы начали взрываться, рухнул потолок, и под обломками оказались сотни людей. В один миг их тела превратились в кровавое, истерзанное месиво.

Увиденные по телевизору события потрясли меня, и я понял, что это же война. Да, война в мирное время.

Мы не должны забывать ужасы Великой Отечественной войны, страдания и смерть миллионов, героизм и мужество советского народа. Нам необходимо объединиться в борьбе за мир против террора, несущего горе всем людям на Земле.

Зубкова Ирина

Однажды мы с папой смотрели фильм о Великой Отечественной войне. Когда он закончился, я сказала, что люди, которые воевали, — настоящие герои, а папа ответил, что мой прадедушка тоже был героем. И рассказал эту историю... «Как-то, разбираясь в старых вещах, я нашел чемодан моего дедушки. Открыв его, я увидел, что в чемодане лежат вещи, которые после смерти дедушки почему-то не выкинули. Я стал перебирать одежду и на самом дне чемодана нашел небольшой сверток и несколько писем. Развернув сверток, я увидел медали, они были такие же, как и много лет назад. Затем я взял несколько писем, их мой дедушка писал с фронта бабушке, еще там были фотографии, старые и пожелтевшие. На одном из снимков были мои бабушка и дедушка, уже немолодые, почти такие, какими я их запомнил. Глядя на дедушкины вещи, я вспомнил свое детство. Мне было тогда десять лет, я играл в солдатиков. В комнату вошел дедушка, он открыл шкаф и вытащил оттуда чемодан. Я с любопытством смотрел на него. Он достал из чемодана сверток и развернул его. То, что я увидел, заставило меня забыть о своих солдатиках. Я знал, что у дедушки были медали, но прежде никогда их не видел. Я подошел поближе, и одна из медалей привлекла мое внимание, она как будто была ярче других. Я спросил у дедушки: «Дедушка, а за что ты получил эту медаль?» Дедушка улыбнулся и сказал: «Эту? Эта для меня самая памятная. Садись, я тебе расскажу». Он рассказывал медленно и тихо, как будто боялся кого-то разбудить: «Это произошло летом тысяча девятьсот сорок второго года. Фронт был прорван и отступал, войскам предстояла переправа через реку. Нашему полку было приказано отразить атаки противника и обеспечить переправу фронта на другой берег. Мы подошли к реке и стали окапываться. Сзади у реки слышались крики людей, ржание лошадей, шум машин: переправа началась. Вскоре появились немецкие танки, а за ними шла пехота. Выли моторы, громыхали гусеницы. Танки шли на повышенной скорости. Когда немецкая батарея пристрелялась, снаряды посыпались градом. Очередной снаряд взорвался возле окопа и засыпал расчет землей. Немецкая батарея била без устали, беспрерывно раздирали воздух снаряды; многие из них падали, как тяжелые камни, и, увязнув в рыхлой земле, не взрывались. Немцы бежали, стреляя из автоматов разрывными пулями. Пули скулили над головой, рвались, и казалось, тут, рядом тоже строчит автомат. Когда очередная атака была отбита, в небе появились самолеты. Они шли широко растянутой цепью. Защищая переправу, наши зенитчики мужественно вели заградительный огонь, не давая самолетам прицельно бомбить переправу, поэтому бомбы, сбрасываемые с самолетов, летели в воду и в расположение нашего полка. Казалось, что пошел стальной ливень из пуль, снарядов и бомб. Земля, огонь, воздух — все смешалось. Орудий и людей с каждой атакой становилось все меньше. Среди нас были раненые, меня тоже ранило, но не сильно. Переправа почти закончилась, и мы стали отступать к реке. Когда мы подошли к ней, все были на том берегу. В это время прогремел взрыв, переправу взорвали. Нас осталось совсем немного, и нам ничего не оставалось, кроме как переплыть реку. Когда мы поплыли, в нас стали стрелять, но за время переправы наши передовые части успели окопаться и открыли ответный огонь. Я и мой товарищ помогали раненым переплывать реку. Вот за оборону переправы я и получил эту медаль. Этот бой был самым трудным из всех тех, в которых мне приходилось участвовать прежде», — сказал дедушка и замолчал.

Казалось, он о чем-то задумался. Я посмотрел на него и увидел, что глаза у него влажные от слез. Тогда этот рассказ произвел на меня сильное впечатление, но я был слишком мал, чтобы понять, что такие люди, как мой дедушка, настоящие герои». Когда папа закончил свой рассказ, я спросила его: «Папа, а где сейчас эти медали?» Он, ничего не ответив, вышел из комнаты, через несколько минут вернулся, в руках у него чемодан. Папа открыл его и достал сверток, развернув его, я увидела медали и стала их рассматривать. «Тогда, вспомнив дедушкин рассказ, я решил оставить его вещи как память о нем», — сказал папа. Я положила сверток обратно в чемодан, и мы с папой убрали его в шкаф. В этот день я решила, что тоже буду хранить эти медали как память о прадедушке.

Богомолова Мария

Сердцу каждого из нас дорог Праздник Победы. Дорог памятью о тех, кто ценой своей жизни отстаивал свободу. Мы всегда должны помнить о людях, отдавших свои жизни за свободу и светлое будущее нашей страны. Бессмертен подвиг тех, кто боролся и победил фашизм. Память об их подвиге будет вечно жить в наших сердцах. Мы должны знать, какой ценой завоевано наше счастье.

Мой дедушка, Богомолов Николай Иванович, только окончил первый класс, когда началась война. Его воспоминания о тех страшных днях опубликовали в «Альманахе», выпущенном в Красногорске в 1999 году. Я попросила дедушку рассказать о войне.

— Дедуля, скажи, сколько тебе было лет, когда началась война, и где ты жил в то время?

— Мне было восемь лет, и жили мы тогда в деревне Игумново под Орлом. Гром грянул в солнечный день, 22 числа объявили о начале войны с Германией. Помню проводы на войну мужчин, парней, женатых и холостых. Их вещички грузились в повозки, а будущие воины под звуки гармошки, песен и плач женщин шли к большаку из всех домов деревни. Деревня практически лишилась всех мужиков и парней.

Однажды утром я проснулся от резкого стука в дверь. Она распахнулась. Первым в дом вошел Филя, наш сосед и бывший бригадир. Рядом с ним стояли два немца. Они были одеты в темно-зеленые шинели, черные кованые сапоги, зеленые каски, под которым проглядывали, видимо, шерстяные шлемофоны. У каждого немца на правом плече висел карабин с отомкнутым плоским штыком. Они молчали. Филя обратился к матери: «Домна Ивановна, новые власти назначили меня старостой деревни Игумново. Каждый двор они обязали сдать теплые вещи — шубы, тулупы, валенки». Отдав приказ, Филя и немцы ушли, а мы дети, испуганные и босоногие, затаившись, лежали на печке. Вскоре по деревне началась настоящая охота немцев на кур. Особенно мне запомнился один из немцев, здоровенный верзила. Поймав курицу, он зажал в правой руке ее голову и стал крутить на воздухе несчастную птицу, потом рывок от себя — и обезглавленная курица уже в конвульсиях кувыркалась на снегу, обливая его брызгами крови.

Это все, что я запомнил, а как прибежал домой — не помню. Видимо, такой был стресс, что я и сейчас, взрослый человек, без содрогания не могу вспоминать эту жуткую сцену.

— Но неужели все немцы были такие жестокие?!

— Нет, Машенька, были и хорошие. С моими старшим братом Иваном произошел несчастный случай. Он сделал себе лыжи и решил их опробовать. Съезжая с горы, Иван разрубил чем-то острым голень ноги до кости. Кто-то принес его в дом. Моя мать рыдала и звала на помощь, но помочь было некому. Прибежала медсестра. Но чем она могла помочь? У нее даже не было специальных ниток, чтобы зашить эту зияющую рану. Но выход был найден. В конце деревни жил пожилой мужчина Иван Васильевич, по прозвищу Ермак, который воевал в Первую империалистическую войну, был в плену около семи лет. Он-то и мог говорить по-немецки, хотя и был малограмотным человеком. Он согласился пойти в штаб немецкого гарнизона. Вскоре Иван Васильевич вернулся, а рядом с ним с чемоданчиком шел немецкий офицер. Это был хирург. Войдя в дом, тот дал команду всех выдворить на улицу, стол накрыть белой скатертью. Положили на него брата. Я видел, что хирург сунул Ване в рот что-то вроде конфетки. Главное, он зашил и обработал рану. Мать принесла врачу-немцу молока и несколько штук яиц. Иван Васильевич объяснил, что это для доктора. Немец отрицательно покачал головой — «найн» и показал на нас, на детей, а нас у матери было пять человек. Он говорил, что у него тоже «цвай киндер» и что Сталин и Гитлер должны были сами драться на кулаках. Помню, врач даже продемонстрировал, как драться: ударил кулаком правой и левой руки, лоб в лоб. Да, встречались на войне и такие немцы...

— Дедушка, скажи, приходилось ли тебе быть свидетелем сражения?

— Да, наступила весна 1943 года. Шла подготовка к Курско-Орловской битве. Гражданское население нашей деревни эвакуировали. Мы ехали по орловским лесостепям. Мое внимание, вернее слух, привлек надрывный гул. По завывающему реву двигателя мы определили, что это немецкий самолет. Я поднял голову: в небе появился вражеский самолет, а справа и слева его сопровождали два истребителя. И вдруг я увидел еще один самолет, наш двукрылый По-2, который летел невысоко над полями, приближаясь к деревне. Я даже видел в кабине этой «прялочки» пилота и штурмана. Истребители противника заметили наш самолет, прекратили сопровождение тяжелого бомбардировщика и резко устремились вниз в направлении По-2. Наш самолет тоже заметил маневр противника и тут же изменил свой маршрут.

Вдруг раздались пулеметные очереди из подлетевших немецких истребителей. Все дрожало и гремело, сыпались стекла из домов, а мне казалось, что стреляют в меня. Я метался по улице и не мог сообразить: надо упасть или убежать в дом, чтобы там укрыться. Наш самолет летел вдоль вала и огородов, а немецкие самолеты заходили ему в хвост и выпускали свои пули. Виражи они совершали над деревенькой, грохот стоял жуткий. Я видел полную беззащитность нашего самолета. Вот он долетел до огородов, вот до вала, вот кончилась и деревня. Я знал, что через 200—300 метров начинался открытый суходол с отлогими скатами берегов, поросших обильной травой. Вижу, самолет долетел до головы суходола, развернулся под прямым углом налево и полетел вдоль этого оврага-суходола на очень небольшой высоте, как бы прижимаясь к спасительнице-земле. А стервятники продолжали свое дело. Они по-прежнему по очереди заходили в хвост и долбили наш самолет.

Пролетев над оврагом небольшое расстояние, он из хвостового оперения стал выбрасывать черный дым, но без пламени. Самолет продолжал лететь.

Вдруг я увидел, что от нашего самолета оторвалась большая черная точка, которая летела отвесно к земле. Самолет пролетел еще несколько метров, вспыхнул ярким языкастым пламенем и рухнул на землю.

Все жители деревни подбежали к нашему самолету, когда он уже догорал. Какой-то пожилой мужчина дернул дверцу кабины, и из нее к его ногам упал обгоревший труп пилота. Женщины и дети стояли перед догорающим жутким костром и плакали.

В это время из-под горы к самолету бежал офицер, который спасся непонятным чудом, ведь он прыгал из самолета без парашюта с высоты, как мне, ребенку, показалось не менее 20 метров.

От рухнувшего самолета я взял какую-то детальку, это был клапан цилиндра, который долго хранил как память о том замечательном парне, отдавшем свою жизнь ради спасения деревни и живущих в ней людей. Позже я узнал, что ему шел 23-й год.

Ивану, своему младшему внуку, и тебе, Маша, хочу сказать: страшная и жестокая была война. Моя мать в течение четырех месяцев похоронила двух детей. Какие же силы нужно было иметь, чтобы выстоять? Но мы пережили это тяжелое время, выстояли и победили. Мы навсегда сохраним память о воинах, героях, прославленных в веках, безымянных жертвах, расстрелянных безвинно. Я хочу сказать, что ваша задача, задача нового поколения, — помнить и чтить тех, кто погиб, сражаясь за ваше счастье. Вам есть чему поучиться у ветеранов...

Еще раз напомню, что беседовала с Богомоловым Николаем Ивановичем, своим дедушкой, пенсионером и ветераном труда.

Бойко Михаил

Была земля и жесткой и метельной, Была судьба у всех людей одна. И тяжесть этих дней военных Поверь, мы не забудем никогда.

Память о минувшей войне неподвластна времени. Она бережно хранится и передается из поколения в поколение. Нет в России ни одной семьи, которую, так или иначе, не затронула бы война. Так и в нашей семье есть человек, память о котором будет жить вечно в наших сердцах. Воспоминания о военных днях моего прапрадедушки, участника Великой Отечественной войны, партизана Кречика Михаила Кондратьевича я услышал от своей бабушки. Ее рассказы запали мне в душу. Я буду помнить их всегда и сохраню для будущих поколений.

Шли первые месяцы войны. Гитлеровская армада продвигалась все дальше и дальше на восток. Попало в зону оккупации и село Мижевичи Слонимского района Гродненской области, где жил Михаил Кондратьевич. Было ему тогда сорок пять лет. Он был простым крестьянином, но, как и все мужчины села, не остался равнодушным к всеобщей беде. Вместе с односельчанами он ушел в сформированный в Слонимском районе партизанский отряд.

В короткие сроки партизаны наладили связь с командованием Красной Армии и организовали подрывную деятельность в тылу врага. Неоднократно Михаил Кондратьевич вместе со своими боевыми друзьями выполнял задачи по разведке в тылу противника, подрыву железнодорожных путей, мостов, уничтожению эшелонов с военной техникой. Во время одной из таких операций Михаил Кондратьевич и два его товарища попали в плен. После допросов и пыток они были отправлены железнодорожным эшелоном в Германию в концентрационный лагерь. Но друзья не желали мириться с таким своим положением.

Улучив удобный момент, когда эшелон снизил скорость на подъеме, они выбрались через форточку вагона и совершили побег. Это был незабываемый момент, момент наивысшего напряжения, когда они рисковали разбиться о железнодорожную насыпь, когда в любую секунду могли прозвучать смертельные выстрелы, но жажда свободы была сильней. И теперь перед ними стояла новая, не менее трудная задача — через глубокие тылы противника пробраться к своим. Никогда не забыть им тех трех месяцев скитаний, когда они, боясь каждого шороха, голодные, пробирались сквозь леса и болота на родную землю. Шли ночами, чтобы не привлекать к себе внимание. Прапрадедушка рассказывал, что выжить в этих тяжелейших условиях им помог богатый житейский опыт. Был момент, когда они оказались в самой гуще продвигающихся гитлеровских войсковых колонн.

В течение двух недель друзья прятались в вырытой ими землянке, которую хорошо замаскировали. Только по ночам выходили они наружу, чтобы собрать древесной коры и испечь из нее в самодельной глиняной печи лепешек и набрать воды. Однажды фашисты остановились на привал буквально в двух шагах от их убежища. Затаив дыхание и боясь сделать какое-либо неосторожное движение, Михаил Кондратьевич с друзьями приготовились к самому худшему, но удача и на этот раз была на их стороне — они остались незамеченными.

Через некоторое время они продолжили свой полный опасностей и невзгод путь. Уже находясь на территории Белоруссии, на окраине одного села, прапрадедушка Миша увидел стоящий на дороге мотоцикл, а рядом купающихся в реке немцев. Подкравшись к ним, партизаны захватили оружие и уничтожили врага. Теперь у них был транспорт, который значительно ускорил их возвращение домой. Им оставалось преодолеть еще около ста километров. Уже через сутки они были среди своих боевых друзей, которые уже и не ожидали встретить их живыми.

Потом были другие задания и походы, сотни километров фронтовых дорог, нелегкий путь к логову фашистов — Берлину. Была боль от потерь боевых товарищей, была и радость Великой Победы. Но эти девяносто шесть дней в памяти Михаила Кондратьевича как самое тяжелое испытание в жизни. И не раз, уже после войны, вспоминали боевые друзья: Кречик Михаил Кондратьевич, Мороз Иван Николаевич и Юрик Петр Алексееви