Социологический портрет аудитории передач о Второй мировой войне

Вот как выглядят мнения по итогам десятков тысяч опрошенных слушателей «Голоса России» в разных странах мира за последние 10 лет:

• 96% убеждены в решающей роли России в достижении Победы;

• 83% считают, что самые большие людские и материальные потери во Второй мировой войне пришлись на долю России и бывших республик СССР;

• 66% считают главным итогом Второй мировой войны освобождение народов от фашизма и создание Организации Объединенных Наций;

• 52% исключают возможность возникновения третьей мировой войны.

Сегодня зарубежная аудитория «Голоса России» ожидает, прежде всего исторически объективного рассмотрения итогов Второй мировой войны. Это требование не может быть реализовано без учета психологии, и степени осведомленности нового поколения слушателей о военных событиях 60-летней давности. При этом, разумеется, нельзя не учитывать характер освещения этих событий на Западе.

Тысяч слушательских посланий о войне

К 60-летию Великой Победы исследовательский Фонд «Голоса России» располагает 250 000 слушательских посланий о Второй мировой войне. Эти послания в Москву проделали сложный путь — от морского, пешего, в обход воюющей Европы в годы войны до электронных и мультимедийных способов передачи фронтовых документов, фотографий. Эти письма слушателей из разных стран мира с размышлениями о войне — главный вклад «Голоса России» в дело сохранения наследия Победы. В заключение я приведу одно из них — сочинение, написанное в 2005 году молодым жителем Берлина, участником Открытого международного радиофорума «Диалог поколений», организованного «Голосом России» в честь 60-летия Великой Победы.

Василий Гайст, 20 лет, Берлин

Победители в стране побежденных

Они живут в стране бывшего врага. Они живут в чужом веке, забывающем их. Посреди жуткого эгоизма и напористости индивидуалистов.

Они почти не знают своих соседей, плохо говорят на их языке. Почитаемые на Родине за героев и все-таки — забытые ветераны Великой Отечественной войны живут сегодня в стране, которую они ненавидели, которую победили и которой теперь благодарны. Они стесняются своих орденов и носят их только дома или во время банкетов в Российском посольстве. Здесь почти никто не подозревает об их существовании. Они, как собственные тени, живут в стране, откуда в 1945 писали своим матерям: «Если я погибну, я не хочу быть похоронен здесь...»

И все-таки они здесь, солдаты из прошлого. Разведчики, танкисты, артиллеристы, медсестры, солдаты военно-морского флота... Со многими я имел честь говорить, даже записать на пленку их страдания, их войну. Войну, которая ворвалась в их жизнь и глубоко пустила туда вечные корни. В которой они не просто выжили, но пережили ее всей душой. Войну, в которой они все еще живут.

От Мая до Мая их становится меньше. У памятника солдату Алеше, в берлинском Трептов-парке вереница седых голов с традиционными гвоздиками становится с каждым годом все короче.

Я звоню им, поздравляю их с Днем Победы.

60-летний юбилей, возможно, их последний — до следующего многие из них не доживут...

Часто я задаю себе вопрос: когда проснулся мой интерес к войне? В раннем детстве я переживал и даже возмущался, что мне было запрещено играть в «пистолетики». Наверное, таким образом моя мама пыталась предохранить меня от агрессии. Кто знает, может, если бы я тогда вдоволь настрелялся, меня бы не тревожила эта тема?

Я вырос в Германии, вдали от скорбных воспоминаний о Великой Отечественной войне — в стране, в которой почти не говорят об этом горьком периоде немецкой истории. В то время, когда не найти больше гильзы в лесу... В школах об этом не говорили, песни тех лет не пели. Когда к нам переселились бабушка с дедушкой, я часто слушал их рассказы — война застала их детьми. Дед рассказал мне, что службу в армии он проходил в авиационно-истребительных войсках и был личным шофером Ивана Кожедуба — трижды Героя Советского Союза. Я увлекся авиацией, стал клеить модели, мечтал стать летчиком.

Мало-помалу меня захватила тема Великой Отечественной войны. Мы переехали из Кельна в Берлин, и я пошел в девятый класс. Именно в Берлине, где я увидел выбоины от снарядов на здании собора и памятник русскому солдату, я окончательно зажил этим духом прошлого. Бродя по старым узким переулкам, я щурил глаза, «стирал» в своем воображении все машины — и вместо шума современного города слышал гул самолетов, видел улицы под обстрелом, горящие дома, голые деревья во время лета и, конечно, -советские танки. Узнавал об этом времени все больше и больше. Мне было интереснее поехать утром рано в старые, заброшенные районы Восточного Берлина и отыскивать еще сохранившиеся — словно специально для меня! — следы войны.

Я мечтал о друге — старом солдате, который доверит мне свою неповторимую судьбу. Гуляя в одиночку по утреннему, туманному городу, я мечтал повстречаться с ним лично.

Однажды я остановился у двери Клуба ветеранов и увидел их — героев войны. Они все-таки существовали в реальности, да еще и в Берлине... Сегодня я осуществил свою мечту: многим моим новым друзьям уже за 80. Моя адресная книга насчитывает больше двадцати имен, телефонных номеров и дат рождений: от 1904 до 1926-го.

Евгения Сапожникова

...Я поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, чтобы оказаться перед ее дверью по-военному вовремя. Евгения Борисовна здоровается со мной крепким рукопожатием. Сдержанно-строгое, как у школьной учительницы лицо, черные-черные волосы, накрашенные губы... «Вот что значит женщина, — иронизирует она над собой. — Еще ночью лежала и думала, что все, конец, а сегодня взяла, да и накрасилась! Зовите меня просто Женей, как меня все зовут и на фронте звали...»

Женя Сапожникова родилась в 1925 году в Каунасе. Окончила семь классов школы и, мечтая стать инженером-строителем, сначала поступила в техникум. Но все перевернуло утро 22 июня 1941 года...

Жене чудом удалось бежать на восток, в то время как ее семья осталась в городе. С семьей девочка больше никогда не увиделась.

Не зная русского языка, Женя добровольно пошла на фронт: ей было всего шестнадцать лет.

— Женя, до какой степени в вас еще жива война?

— Это до сих пор не пройденный этап... Ужас войны забыть невозможно. Мы ведь выросли на войне. На своих девичьих плечах мы вытаскивали из огня тяжелых мужчин, черных, как обгоревшие картошки. Девичьими руками мы рыли ямы, рвали бинты и были моменты, когда приходилось нажимать на курок. До войны у нас были нежные руки... Но, знаете, когда я утром встаю, я часто ставлю сразу пленку с песнями военных лет, особенно, если вожусь на кухне. Это мои любимые песни.

— В 40-м году в Прибалтику вошли советские войска. Вы воспринимали это как оккупацию?

— Я лично это оккупацией не считала. Родиной для меня был Советский Союз, и за него я пошла воевать. Я родилась в небогатой, а потому, наверное, сознательной семье. Мы все были интернационалистами, хотя папа мой в партии не состоял. А в первый день войны мы еще не понимали толком, в чем дело. Кто мог напасть на Советский Союз? Ведь из песен мы знали, что сильнее Красной Армии никого нет. Когда по радио прозвучало сообщение о начале войны, мы даже не знали, кто такой Молотов. Только поняли, что на нас напали и нам надо защищаться.

— Изменилось ли ваше отношение к Советской власти после войны?

— Когда мы шли в атаку, мы кричали: «За Сталина, вперед!» Потом только выяснилось, сколько невинных жертв было при сталинском режиме. Когда он умер, все сначала плакали, а потом радовались. Моя семья многое знала: брата моего мужа Смушкевича, дважды Героя Советского Союза, пытали в НКВД, а потом расстреляли. Мужа после войны тоже стали часто вызывать (помню, как сидела с сухарями на скамейке перед зданием НКВД), но в Результате оставили в покое. Но сказать, чтобы я злость в душе держала — нет... Были ведь еще более страшные судьбы.

— Вам было трудно попасть в действующую армию?

— Мне военком сразу сказал: «Что ты хочешь делать в армии, тебе еще в куклы играть!» А я его умоляю: «Ну не посылайте на передний край — только дайте возможность хоть как-то помочь!» Но нашлись добрые люди, которые научили меня стрелять, накладывать бинты и ездить на лыжах. А вот русский я выучила уже на войне. Тогда вышла даже маленькая статья про меня: «Отважная дочь литовского народа сдала курсы медсестер на «отлично», не зная русского языка».

Пришлось помучиться, пока меня взяли в часть. Но зато на фронте уже никто не обращался со мной, как с девочкой — там мы все были солдаты...

До сих пор трудно об этом говорить... Многое так и стоит перед глазами. Вот обстрел: то не поднимется подруга, то друг... Легли 20 человек — встали 10. Фашисты летели так низко, что видны были их лица!

Или — сижу в окопе во время бомбежки, из вражеского самолета сыплются цепочкой бомбы — черненькие-черненькие, как птички. А я думаю: «Вот эта, наверное, для меня...» После этого мне долго снился сон, в котором я летала в небесах вместе с птицами...

— С какими трудностями вы сталкивались на войне как женщина?

— Были трогательно-смешные моменты... Когда девушкам надо было идти «по нужде», командир роты кричал: «А ну-ка все кр-ругом! А вы, женщины, идите по своим делам!» Но воевали мы, как все, и голодали, как все. Спали в сараях или прямо на земле, на морозе. Маршировали, засыпая на ходу, привалившись друг к другу.

В армии не было различия ни по половому, ни по национальному признаку — все были одинаковые, единомышленники, как говорится...

А моральные трудности были. Они заключались в том, что вокруг тебя падали друзья, а ты не могла физически оказать помощь всем. У нас вначале не хватало кадров, медикаментов, оружия, одежды. Душа болела — хотелось больше делать, отдать этим мальчишкам больше сил, успокоить их! Невозможно было слышать, как раненый кричал, порой даже не от боли — от голода...

Однажды мы стояли совсем близко от немцев — окоп к окопу. И немцы, зная, что у нас нечего есть, поднимали на штыках хлеб и кричали: «Кому? — Ивану! Кому? Ивану!»...

Настрадались мы, конечно...

— Вы были первой женщиной в Литовской дивизии, которая получила медаль «За отвагу». За что вас наградили?

— Во время одного из артобстрелов, когда все — вплоть до командира взвода и дивизионного врача — попрятались в окопах, я перевязывала раненых на поле боя до тех пор, пока у меня хватало сил рвать ткань на бинты... Когда у меня начали трястись руки, я крикнула: «Дайте мне ножницы!» Кто-то кинул мне их, не вылезая из окопа. В тот день меня представили к медали «За отвагу».

— А смерти вы боялись?

— Нет. Ни обстрелов, ни смерти не боялась. Честное слово! Может быть, потому что я была еще такая молодая. Но я знала, на что иду. Конечно, умирать никому не хотелось... Но страха не было. Меня вообще звали «бессмертной».

Тут я вижу, как эмоции захлестывают Женю, а ее так и не ставший совершенным русский язык начинает ей изменять, голос ломается, и мне приходится остановить диктофон и взять ее руку...

— Женя, вам хотелось быть красивой на войне? Хотелось кому-то нравиться?

— Конечно! Я и сейчас, между прочим, в мои 77 лет, хочу быть красивой! Я крашусь, мажусь... Женщина в любом возрасте и в любых условиях хочет понравиться. И мы хотели. Мы и влюбляться могли на войне, и разлюбить. Но я — однолюбка. (Мои дети все время меня упрекают, что я «однобокая».) Познакомилась со своим будущим мужем на фронте, и с 43-го года была с ним вместе — до самой его смерти...

Глядя на Женю, я вспоминаю фильм «А зори здесь тихие», и совпадение имен с одной из его героинь кажется мне не случайным. Она замолкает. Сосредоточенные глаза под тонкими бровями щурятся и впиваются в одну точку: они словно перелистывают страницы из прошлой жизни, борются со слезами — и побеждают.

— После войны вам было трудно окунуться в мирную жизнь?

— Я с первого дня продолжила учебу, окончила 10 классов — три класса за полтора года — и поступила в Вильнюсский университет. Училась на вечернем, на инженерно-экономическом факультете. Окончила его очень хорошо. Сразу после госэкзамена почувствовала схватки и родила первого сына... (Женя нежно улыбнулась.)

Я еще и город восстанавливала, и хлебозавод защищала от нападений бандитов... До рождения первого ребенка я видела страшные сны о войне, но потом, к счастью, семья и будни захватили меня полностью. Я нашла силы вырастить троих детей и дать им образование.

— Какое отношение было у вас к немцам после всего пережитого?

— У меня нет никаких претензий к немецкому народу. Даже к тем, кто стоял по другую линию фронта — у них был такой приказ. Если бы люди тогда могли выбирать, чем заниматься... Я считаю, что надо прощать.

Расскажу тебе один случай — для примера. Однажды к нам перебежали два немецких солдата, которые были тяжело ранены. Никто не хотел оказывать им помощь. Я немного говорила по-немецки и взялась за ними ухаживать. Один из них умирал, ему требовалась кровь, которой как раз не было в медсанбате. Я помню, что его звали Ганс — красивый парень. Меня вызвал врач: «Женя, твоя группа крови подходит, а все остальные отказываются давать». И я отдала кровь, хотя уже знала, что вся моя семья уничтожена. Я была уверена в нашей победе и думала: «Пусть эти парни тоже останутся живыми». Надо прощать... Ведь они тоже шли на смерть.

— Когда вы в конце войны ступили на немецкую землю, что вы испытывали?

— Когда мы увидели тот же страх, что и на своей земле, то же горе, тех же детей голодных, стоящих в очереди за чашкой супа, чувство ненависти и желание отомстить ушло. Мы их кормили на наших кухнях — всех кормили, всех голодных. Им внушали, что русские — нелюди и всех перестреляют. Но мы, я имею в виду свою Литовскую дивизию, ни одного человека не тронули. Да, воевать надо было с ненавистью — без этого мы бы не победили. Но это была ненависть благородная. А немецкий народ — чем он-то был виноват? Какая мать хочет отдавать сына на смерть?

— Находясь тогда в Германии, вы могли представить себе, что когда-нибудь вернетесь сюда?

— Я думала, что, если вернусь сюда когда-то, то только туристкой. Но чтобы здесь жить!.. Если бы мне тогда сказали такое, я бы этого человека, наверное, застрелила.

— Когда и по каким причинам вы решили все-таки уехать в Германию?

— Когда произошел переворот в Советском Союзе и в Вильнюсе начался путч. Когда омоновцы стреляли на улице, и я впервые за долгое время увидела танки... Это было ужасно. Я детей сразу же отправила в Москву. Мы открыли двери, чтобы те, кто бежал, могли спрятаться у нас в подвале.

Сначала мы в Америку хотели уехать, но потом решили быть ближе к родине. Уехали, как большинство, ради детей, чтобы они спокойно жили. Когда я приехала в Германию, я сначала в каждом пожилом немце видела... что он стрелял в нас. Но только в пожилом! Их сейчас тоже мало стало, как и нас... Но я живу здесь с 90-го года, общаюсь с немцами, и ни разу еще не слышала: «Зачем вы сюда приехали?» Я благодарна этой стране.

— А здесь, в Берлине, вы встречаетесь с ветеранами Красной Армии?

— А как же? В Литве я все время была в Комитете ветеранов. Я работала руководителем крупного предприятия, и мы устраивали встречи, вечера, поездки. А когда я приехала сюда, то с первого дня создания здешнего Клуба ветеранов стала его членом. Мы встречаемся два раза в месяц: разговариваем, слушаем лекции на разные темы.

Когда мне позволяет здоровье (у меня ведь 28 операций), я обязательно иду в Клуб. Стараюсь держаться, и бывают дни, когда я еще очень много могу: участвую в концертах, лекциях. Люблю отмечать праздники. Ко мне очень многие обращаются, спрашивают, как приготовить то или иное блюдо. Вкусно готовить — мое хобби, «кровное дело»!

— Когда вы, ветераны, встречаетесь, вы говорите между собой о войне?

— Эта тема для нас всегда жива. Если нужно, мы говорим о войне, но и мирные вопросы решаем, политику обсуждаем. Вообще я живу полной жизнью, не как пожилая.

Слушая все это, я невольно сравниваю Женю с моими сверстницами. Откуда находили тогда эти девочки мужество и силы идти на такой шаг? Ведь они еще стояли одной ногой в детстве, а другой — на поле боя... Учеба, девичьи мечты, первая любовь — все в один момент разбито, весь их дальнейший путь перерезан. Мне трудно представить себе мою ровесницу, жующую жевательную резинку, которая бы вместо новенького мобильного телефона сжимала в руке гранату, идя в атаку...

— А нынешнее мировое положение какие чувства у вас вызывает?

— Я боюсь, что опять будет такая страшная война, как тогда. Но не за себя боюсь, а за детей, за вас — за внуков... Меня пугает терроризм. Мне больно видеть то, что происходит сейчас в России, в Израиле, в Ираке: взрывы, заложники... Ведь гибнут невинные люди! Порой мне кажется, что это еще страшнее фашизма.

Мне горько. Эти люди шли на смерть, уверенные в том, что после этой войны не будет ссор, насилия и зла. Последние герои уходят тихо и незаметно — без почестей и упоминаний в новостях. Что они чувствуют, уходя из этого неблагодарного мира? Неужели все было зря? Идеология, за которую они погибали, давно исчезла, их дети живут, разбросанные по всей планете, а умрут вдалеке от своей родины. Где для них правда? Где поклон людям, самоотверженно воевавшим за мир?..

Эта красивая женщина держалась не менее самоотверженно во время нашей беседы.

После интервью ее утомление заметно. Но она не жалуется — наоборот: она счастлива, что могла поделиться со мной своей историей. И я ей благодарен. В моей голове пронеслась вдруг такая мысль: ведь она была почти моя сверстница, когда пошла воевать, и если бы я был тогда там, я бы наверняка влюбился в эту сильную женщину.

«Ты знаешь, я до твоего прихода выпила двойную дозу успокоительного, но несмотря на это, нуждаюсь теперь в покое», — признается мне Женя. Возможно, она будет лежать несколько дней в постели, чтобы прийти в себя от «вскрытых ран». Война ее вновь догнала. Наедине с собой она вспомнит сцены, про которые не рассказала. Она попытается забыть для себя то, что нельзя забывать остальным.