ПОСЛЕВОЕННАЯ ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА, СТАЛИН И ТИТО

Тесное многогранное сотрудничество России и сербского народа, покровительство царского двора православным Балкан насчитывает долгую историю, восходит к Грамоте Петра Великого 1711 г., скреплено многими славными битвами против общего врага. Вспомним войны против Турции, Первую и Вторую мировые. И вдруг — полный разрыв в 1948 году. Разрыв глубокий, болезненный, до ненависти и ярости. После 1948 года в России выросло несколько поколений людей, которые вообще ничего не знали о безграничной любви сербского и черногорского народа к России, и в Югославии было запрещено говорить о русских...

В центре конфликта 1948 г. две яркие политические фигуры — Тито и Сталин. До сих пор о причинах ссоры много спорят, до сих пор мы открываем все новые страницы их взаимоотношений, но и сейчас многие документы нам еще недоступны. Большинство историков склонны были сводить конфликт к столкновению сильных политических личностей, трактуя события как желание Сталина устранить зарвавшегося Тито, стремившегося к власти и за пределами своей страны. Некоторые полагают, что это был межгосударственный конфликт, который затем был превращен Сталиным и Молотовым в межпартийный, чтобы позже он принял форму конфликта с Информбюро (4, с.7, 27). Другие возражают, что речь идет о конфликте двух сталинизмов, третьи говорят о противоречии двух концепций построения социализма (4, 9), о столкновении оригинальной югославской революции со сталинским догматическим диктатом (4, 7). Те, кто в Югославии тогда встал на сторону Тито, склонны были видеть в конфликте борьбу демократии против диктатуры, бюрократического централизма (5, 16). Каждая из этих версий — часть общей картины, которая пока не восстановлена. Появление новых документов позволяет открывать новые грани этой драматичной истории.

Российские ученые Центра антисталинизма Института славяноведения РАН — Т. В. Волокитина, Г. П. Мурашко, А. Ф. Носкова и Т. А. Покивайлова при содействии других специалистов опубликовали несколько томов уникальных документов из российских архивов (1, 2), которые позволяют по-новому взглянуть на эту проблему.

* * *

1945 год. Окончилась Вторая мировая война. Европа переживает эйфорию победы. Позади не только тяжелые ратные годы, но и антисоветские истерии. СССР вынес на своих плечах большую часть борьбы и, благодаря этому, занял прочное место в коалиции великих держав. Сталин зарекомендовал себя влиятельным политиком, СССР признан великой державой, казалось, что побежденный фашизм стал фактором нового расклада политических сил в Европе. Есть общий враг, есть победители, и Сталин был вправе рассчитывать на постоянство отношений с Францией, Англией и США, на длительное сохранение мира. Руководство Советского Союза надеялось минимум на- 30, максимум на 50 лет стабильного послевоенного порядка. Именно столько отводилось на срок «полного обезвреживания» Германии. СССР опирался на решения Крымской и Потсдамской конференций, предусматривавших искоренение остатков фашизма и демилитаризацию Германии. Главным было закрепить итоги Второй мировой войны в политике и дипломатии, добиться гарантии безопасности страны на долгие годы, узаконить сферы влияния.

Это ставило перед Москвой задачу разработки нового стратегического курса во внешней политике. Он имел несколько направлений. С одной стороны, необходимо было поддержать как можно дольше стабильность мира в Европе, обеспечить безопасность СССР, сохранив хорошие отношения с партнерами по коалиции, а с другой — подумать об установлении в Восточной Европе, которая входила в сферу особых интересов СССР, дружественных режимов, образующих защитный пояс из лояльных государств. В Записке руководителя Комиссии Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) СССР по возмещению ущерба, нанесенного Советскому Союзу гитлеровской Германией и ее союзниками, И. М. Майского народному комиссару иностранных дел В. М. Молотову по вопросам будущего мира и послевоенного устройства от 10 января 1944 г. подчеркивалось: «Обезвреживание Германии является важнейшим условием безопасности СССР и сохранения длительного мира в Европе. Другим условием того же является предупреждение создания в Европе каких-либо других держав или комбинаций держав с сильными сухопутными армиями» (1, 26). После разгрома Германии и Японии, полагал И. М. Майский, в мире останется действительно четыре великих державы — СССР, США, Англия и Китай, а руководящая роль в области мировой политики окажется в руках СССР, США и Англии (слабые Франция и Италия не брались в расчет) (1, 43). Поэтому Советский Союз был заинтересован в поддержании сбалансированных отношений с США и Англией, исходя как из нужд своего хозяйственного восстановления после войны, так и из потребностей сохранения мира. Российская дипломатия долгие годы руководствовалась установкой на ограничение конфликтов и трений с западными партнерами, на поиски компромиссных решений, точек соприкосновений, на недопущение угрозы новой войны, на преодоление любых возможных конфронтации. СССР понимал, что противоречия между Москвой, Вашингтоном и Лондоном могут принять напряженный характер, но только в том случае, если в послевоенной Европе не произойдет революций, особенно в Восточной Европе. США и Великобритания, со своей стороны, признавая, что Восточная Европа становится зоной влияния Москвы, тем не менее, не рассчитывали на советизацию этого региона. Они надеялись использовать экономическую мощь США и «завоевать» Европу с помощью экономического оружия, утвердив западную модель рыночной экономики.

В историографии конца прошлого века, особенно в странах бывшего соцлагеря, сложилась точка зрения согласно которой, СССР, используя силу, вводил в этих странах коммунистические режимы на подобие собственного. Однако документы показывают, что, задумываясь над ролью Москвы в послевоенном устройстве Восточной Европы, советские политики полагали, что ей выгодно установление «настоящих демократических режимов» в духе идей народного фронта и коалиций партий, поскольку такую идею поддерживали Англия и США (1, 36). «Есть основания думать, — писал И. М. Майский, — что по вопросу о демократическом режиме в странах послевоенной Европы сотрудничество между СССР, США и Англией окажется возможным» (1, 37). Для создания таких режимов СССР готов был использовать «различные меры влияния извне». Причем «перед этим "вмешательством во внутренние дела" других наций не следует останавливаться, ибо демократия в государственном устройстве стран является одной из существенных гарантий прочности мира» (1, 36). Поэтому Москва настойчиво советовала и рекомендовала создавать в дружественных странах народные фронты и коалиционные правительства на многопартийной основе. Единственными условиями поддержки таких правительств со стороны СССР было вхождение в них коммунистов, а также лояльное отношение других партий к СССР. При этом американцы, например, были склонны видеть в народных фронтах, скорее, «широкую буржуазную коалицию, в которой есть две тенденции: левая, представляемая коммунистической партией, и правая, состоящая из других партий... Эти две тенденции должны уравновешивать друг друга» (2, 338). Американцы не считали ситуацию нормальной, когда в народном фронте решающее значение имеют коммунисты. Москва же, наоборот, хотела, чтобы они играли не пассивную, формальную, а активную роль. Так, Москва рекомендовала при формировании правительства Венгрии в ноябре 1945 г. «настаивать на получении коммунистами министерства внутренних дел вместо министерства финансов.., предложить дополнительно учредить два поста вице-министров, с тем, чтобы эти посты были переданы коммунистам и социал-демократам...» (2, 291). При этом важно было обратить внимание на то, чтобы члены правительства от других партий были «персонально приемлемы для Советского правительства», а платформа правительства «обеспечивала бы безусловно дружественное отношение к Советскому Союзу» (2, 291).

По мнению российских ученых, в 1944—1945 гг. СССР политическими методами выполнял роль посредника между различными легальными партиями и движениями в рамках «демократии по соглашению», поддерживая такие политические фигуры из либерально-демократических кругов, «которые могли стать своеобразным связующим звеном между сторонниками западной и восточной ориентации в обществе» — О. Ланге в Польше, Г. Татареску в Румынии, З. Тильди в Венгрии (1, 10). В Информационной справке «О международных связях ВКП(б)» отмечалось, что ВКП(б) оказывает всемерную помощь и зарубежным компартиям, и демократическим организациям в их работе по усилению влияния на демократические слои народа своих стран, а советские организации совместно с прогрессивными силами других стран «ведут борьбу за демократические принципы построения этих федераций и союзов... за полноправное представительство прогрессивных организаций стран новой демократии...» (1, 479, 482).

С Москвой о формировании новых правительств советовались все политические силы стран Восточной Европы. Сталин пристально следил за созданием правительства в Польше, Венгрии, Болгарии, Румынии, подчеркивал, что поддерживает блоки демократических партий при формировании правительства. В тот начальный период построения послевоенной жизни Сталин пытался внушить политикам восточно-европейских стран мысль о необходимости построения сбалансированных отношений и с СССР, и с Западом. Говоря о необходимости заключения Польшей союза с СССР, Сталин настаивал, что такой же договор Польша должна иметь с Англией, Францией и США (1, 87). Сталин отмечал, что «польский народ не должен идти за Советским Союзом. Он должен идти вместе с Советским Союзом... против общего врага — немцев» (1, 86). Советское руководство вникало во все мелкие детали формирования новых обществ. Под пристальным вниманием Москвы находились определение ключевых политических фигур, обсуждение и созывы парламентов, формирование правительств, экономические вопросы, включая помощь денежными средствами, транспортом, продовольствием. Оно считало себя ответственным за венгерские и румынские «дела», писало замечания к проекту платформы нового чехословацкого правительства (1, 175). В августе 1945 г. болгарское правительство обратилось к советскому руководству с просьбой выразить свое отношение к политическому режиму в Болгарии и предстоящим парламентским выборам (2, 253). Позиция Москвы заключалась в том, что оппозиция может входить в правительство только при условии своей лояльности к новой власти (1, 267).

Замминистра иностранных дел Чехословакии В. Кле-ментис просил Советский Союз осуществлять постоянное руководство над правительством Чехословакии, особенно в вопросах внешней политики, «дабы увереннее вести свою внешнюю политику» (1, 314). Москва же старалась, хотя бы внешне, соблюдать видимость сохранения дистанции, убеждая, что по многим вопросам чехословаки сами должны найти ответы, в частности, по вопросу, заключать ли договор о взаимопомощи с Францией.

Москва не хотела, чтобы Запад обвинял ее в навязывании своей воли странам Восточной Европы. Когда поляки спросили Сталина в ноябре 1945 г., следует ли пригласить представителей ВКП(б) на съезд ППР, то Сталин ответил: «Лучше было бы не приглашать, чтобы противники не могли сказать, что съезд ППР проходит под контролем ВКП(б)» (2, 302). Политический советник Союзной контрольной комиссии в Венгрии Г. М. Пушкин писал руководству, что ему приходится постоянно «выправлять» левый уклон местных коммунистов как чреватый изоляцией компартии, убеждать их в том, что успех демократических преобразований может быть достигнут только блоком демократических сил, «организованным на мирной основе» (цит. по: 3, 342).

Понимая, что не во всех странах коммунисты могут стать лидирующей силой, Москва рекомендовала им на первом этапе входить во властные структуры через блоки демократических сил и коалиций, а затем укрепляться в них, стараясь занимать ведущие позиции. СССР стремился не дать повод европейским партнерам критиковать Москву за усиление влияния и особенно за советизацию региона. Имевшая место коммунистическая революционность решительно пресекалась, поскольку не состыковывалась с концепцией мирного, парламентского пути к социализму. Так постепенно вырисовывалась концепция «национального» пути к социализму, которую поддерживали многие члены руководства компартий в регионе — В. Гомулка, К. Готвальд, Г. Димитров, Й. Реваи, Л. Патрашкану и др. В мае 1946 г. у Сталина состоялась беседа с польской правительственной делегацией, которая приехала в Москву, чтобы «проверить правильность ... оценки политического положения в стране» (2, 443). Сталин отметил, что в странах Восточной Европы установился новый тип демократии, который обеспечивает странам «максимум независимости и создает все необходимые условия для процветания без эксплуатации трудящихся» (2, 458). Такая позиция позволила ряду стран задуматься о собственном пути к социализму. В Польше, например, лидеры Польской рабочей партии выдвинули теорию «коренного отличия развития Польши от Советского Союза» (1, 600).

Если в большинстве стран Восточной Европы наблюдалось стремление к диалогу и компромиссам при формировании коалиционных кабинетов (в Чехословакии коммунисты в июле 1946 г. в правительстве имели только 9 портфелей из 26; в Болгарии в Великое Народное собрание в октябре 1946 г. прошли Рабочая партия (к) с 275 мандатами, другие партии ОФ — 87 мандатов и оппозиция — 99 мандатов), то в Югославии вопросы власти решались с наибольшим революционным рвением. Сторонники Тито готовы были сразу после войны приступить к разгрому буржуазных тенденций в экономике и политике, «начать новые наступления и новые удары против внутренней реакции» (1, 319, 356, 136). Кардель не скрывал, что соглашение с Шубашичем заключено только под влиянием внешних факторов, что это лишь способ «формально, законным путем, т.е. в согласии со старой конституцией, прийти к ликвидации монархии в Югославии» (1, 136). Процесс советизации государственного устройства Югославии шел значительно быстрее, чем в других странах. Еще в конце 1945 г. Тито заявлял, что Югославия «уже крепко шагает по пути социалистического развития» (1, 270). Хотя такой порыв полностью копировал советские методы, Москва пыталась повлиять на снижение революционной эйфории. Понимая это, в Югославии сознательно шли на некоторое замедление революционных процессов внутри страны, чтобы не обострять отношения СССР с другими странами по вопросам демократических процессов в Югославии (1, 137). Москву устраивало будущее Югославии как демократического федеративного государства и сотрудничество всех демократических сил в рамках Народного Фронта (2, с.297).

Со своей стороны, Тито предлагал смотреть на Народный фронт как на народное движение, а не коалицию партий, т.к. видел в НФ много «колеблющихся элементов» и реакционеров. Это фактически исключало НФ из политической структуры общества, удаляло от процесса принятия решений. Уже тогда Тито подчеркивал, что в этом отношении Югославию нельзя сравнивать ни с Польшей, ни с Чехословакией и Болгарией. Своеобразие Югославии состояло в том, что к началу 1946 г. партии, входящие в Народный фронт, «либо уже давно совсем слились с компартией... либо они руководимы коммунистами и существуют благодаря своим великим демократическим традициям, фактически являясь мостом, через который массы... переходят на позиции компартии... либо они представляют незначительные политические группировки...» (1, 270). «Слово "партия" в Югославии имеет то же самое значение, как и в СССР: народ в нем подразумевает исключительно только компартию. Компартия крепко держит в руках все командные позиции в армии, в аппарате государственной безопасности, в аппарате народного хозяйства, в профсоюзах и других массовых организациях», — писал представитель ЦК КПЮ при ВКП(б) Б. Зихерл (1, 271). Тито был готов даже, как показывают документы, «освободиться от попутчиков в Народном фронте». По его мнению, «ранее или позднее придется перешагнуть этап Народного фронта и заняться созданием единой партии трудящихся...» (1, 271). Он об этом не только говорил, но и воплощал задуманное в жизнь. Лидер Народно-крестьянской партии Югославии Драголюб Иованович с сожалением констатировал в июне 1946 г., что все политические партии в стране, кроме коммунистической, лишены возможности играть какую-либо роль в Народном фронте. «Исполнительный комитет Народного фронта Югославии существует номинально и за все время собирался только один раз. Пленум народного фронта Сербии собирался только два раза перед выборами и перед принятием бюджета» (1, 310). Он констатировал, что страна становится вотчиной одной партии, что не может не подорвать к ней доверия других государств.

Сталин видел Югославию среди стран, которые могут иметь свой путь, но был уверен в Тито, уверен, что тот не свернет с намеченной дороги. Ведь Тито знал и любил Россию, во многом копировал Сталина, расправлялся с врагами теми же сталинскими методами.

* * *

К концу 1946 г. ситуация в Европе начала меняться. В Западной Европе укреплялись экономические связи между государствами, происходил рост экономик. Германия постепенно восстанавливала разрушенное хозяйство и включалась в европейские экономические процессы. Москва с тревогой отмечала признаки появления антисоветских тенденций, находя этому все больше подтверждений. Англия и США, по мнению министра иностранных дел Румынии Г. Татареску, «пытаются создать впечатление в дипломатических кругах Европы, что они дошли до предельной точки своих уступок по отношению к СССР, и что больше они никаких уступок не сделают» (1, 422). Среди военных союзников Москвы назревала новая стратегия в отношении Москвы. У. Черчилль, к тому времени уже экс-премьер, в своей знаменитой речи в Фултоне 5 марта 1946 г. призвал к созданию англо-американского союза для борьбы с мировым коммунизмом во главе с Советской Россией, к объединению англичан и американцев в борьбе против новой тоталитарной угрозы. Для Москвы это был сигнал о возможном пересмотре сложившегося равновесия в пользу англо-американского альянса на антисоветской основе. Сталин отмечал в разговоре с польской делегацией, что «выступление Черчилля — это шантаж. Цель его была запугать нас. Вот почему мы так грубо и ответили на выступление Черчилля. Мы сказали, что новым поджигателям войны вряд ли удастся разжечь ее вновь» (2, 457). Вполне определенную позицию Запад занял в советско-турецких спорах о черноморских проливах. Именно тогда, в 1946 г., американское командование разработало первый реальный план войны с СССР с использованием атомного оружия. На Парижской сессии Совета министров иностранных дел (апрель — июль 1946 г.) уже явной стала конфронтацион-ная тенденция двух систем во главе с СССР и США.

12 марта 1947 г. Белый дом провозгласил внешнеполитическую программу правительства (доктрина Трумэна), в которой говорилось о глобальном противоборстве «демократии и тоталитаризма» и о необходимости завоевать военно-стратегические плацдармы против СССР и других социалистических стран. Это подтверждало опасения Москвы о складывающемся антисоветском блоке, о готовящемся открытом противоборстве.

Не имея военного присутствия в Восточной Европе, США и Великобритания укрепляли свое экономическое влияние в регионе. Формой экономического давления на СССР стал выдвинутый летом 1947 г. госсекретарем США Маршаллом план экономического восстановления Европы. Советским руководством этот план был оценен как попытка подвести прочную экономическую базу под западноевропейский антисоветский блок. Ясно прослеживалась опасность экономического перетягивания стран Восточной Европы от СССР к Западу, а также реинтеграции германской экономики. Уже в 1948 г. помощь США Западной Германии составила 500 млн. долл. Советское руководство негативно реагировало на намерения США и Англии включить Германию как основное звено в план восстановления Европы, полагая, что помощь в первую очередь должна идти странам, пострадавшим от гитлеровской агрессии. Сталин стал склоняться к мысли, что под видом разработки плана экономической помощи со стороны США «под ширмой кредитной помощи Европе организуется нечто вроде западного блока против Советского Союза» (1, 462). Действительно, США рассчитывали, что СССР «не сможет удержать своих сателлитов от соблазна получения массированной помощи в экономическом возрождении Европы» (цит. по: 3, 344).

Среди бывших союзников стали обостряться разногласия по германскому вопросу. На сессиях Совета министров иностранных дел в марте и ноябре 1947 г. дискуссии между советской и остальными делегациями приобрели острый характер. В 1948 г. международная ситуация обострилась еще больше. В феврале 1948 г. США, Великобритания и Франция без СССР рассмотрели германский вопрос и отказались продолжать работу в Контрольном совете по Германии. В 1946—1947 гг. английская и американская зоны оккупации объединились в одну, а позже в нее вошла и французская. Фактически был ликвидирован установленный Потсдамскими соглашениями четырехсторонний контроль над Германией. Постепенно шла подготовка к созданию западногерманского государства. Москва приходила к выводу, что начинает формироваться новый союз западных сил, где СССР нет места, зато появляется Германия как государство, ставшее на путь демократии.

Обстановка становилась тревожной и в странах Восточной Европы. Сталин чувствовал, что упускает «свой, социалистический» регион — ему докладывали об известном охлаждении к СССР, критическом настрое к советскому опыту, проявлениях недоброжелательства в ряде стран. В мае 1947 г. советская военная делегация едет в Чехословакию на празднование Дней Победы и второй годовщины освобождения Праги. В спецдонесении начальника 7-го отдела Политуправления Центральной группы войск подполковника Мудрикова мы читаем, что «правительственные круги организационно не обеспечили проведения народного торжества, а представители правых партий саботировали эти торжества и стремились умолчать о роли Советской Армии в освобождении Чехословакии», что во время визита советской делегации министр национальной обороны генерал Свобода «чувствовал себя стесненно, не находил темы для разговора...», что на торжественном ужине в честь прибывших военных делегаций министром обороны сам генерал Свобода не присутствовал, а в приветственном выступлении статс-секретаря министерства национальной обороны Лихнера говорилось лишь «о роли союзников (вообще) в победе над Германией и о задачах послевоенного сотрудничества». Лихнер «ни одним словом не обмолвился о роли Советского Союза и его армии в общей победе и в освобождении Чехословакии» (1, 457— 458). При этом чехословацкая печать очень слабо освещала как сами празднества, так и пребывание в Праге советской делегации. Из Польши сообщали, что «подавляющая часть поляков настроена отрицательно к русским и к Советскому Союзу...» (2, 547), что «реакция распространяет слухи, что якобы СССР покушается на независимость Польши или что в Польше вообще нет независимости» (2, 554). В Румынии, по сообщениям коммунистов, «действовала пропаганда», которая запугивала «русским рабством» (2, 558). В Албании «реакционные круги распустили антисоветский слух, будто бы Советское правительство собирается оккупировать Албанию своими вооруженными силами» (2, 624). Москве докладывали, что в Болгарии местные органы власти ущемляют права советских граждан, проживающих в Болгарии (2, 629).

Сталин начинает задумываться о консолидации стран Восточной Европы. Но на этом пути имелся ряд препятствий внутреннего характера, среди которых — слабость компартий в ряде стран (Венгрия, Румыния), живучесть антисоветских настроений (Польша, Румыния), традиция экономической и культурной ориентации на Запад (Польша, Чехословакия, Венгрия). Это выразилось в том, что в ряде демократических блоков, а также в ряде партий углубилось размежевание прозападных и просоветских сил. Например, в среде венгерских социал-демократов произошло разделение на правых и левых, причем правые усиливали свои позиции и выступили с критикой коммунистов (1, 429). Анна Кетли, которая выражала западную ориентацию партии, заявляла, что Венгрия достигла предела в своих связях с Советским Союзом и поэтому пора теперь повернуться лицом к Западу (1, 398). Среди руководства ряда стран Восточной Европы велись разговоры о политике «открытых дверей на Запад» (1, 420).

В 1947 г. Сталин, почувствовав изменения в антигитлеровской коалиции, когда исчезал образ общего врага — Германии, а ему на смену приходила политика «сдерживания коммунизма», резко меняет свое отношение к «демократиям» в Восточной Европе. Тут уж было не до национальных путей, когда впереди отчетливо просматривалась антисоветская политика бывших союзников. Надо было ускорять создание восточного блока, сплачивать ряды, ставить Западу заслон. Но как это сделать, если в самих странах политическая обстановка обострялась. Москва отмечала, что затруднены «согласованные действия демократических организаций в выработке общей тактики в борьбе против реакции, в борьбе против поджигателей новой мировой войны» (1, 484).

В странах Восточной Европы обозначились две тенденции: с одной стороны, левые занимали все более прочное место в общественной и политической жизни, а с другой, укрепились и их партнеры по коалиции, все увереннее выражая свои демократические взгляды. К середине 1947 г. проявились разногласия в народных фронтах, которые должны были выражать демократический блок в социалистических странах. В Чехословакии положение в Национальном фронте чехов и словаков становится напряженнее и тяжелее, социалисты и католики, «на словах поддерживая программу правительства, на практике саботируют ее проведение» (1, 496). При этом реакционеры «ведут активную деятельность по пропаганде США и Англии, представляя эти страны как образец подлинной демократии», поэтому «пропаганда англосаксонских стран получила в Чехословакии широкие размеры, различные американские агентства, конторы, общества и клубы ведут активную деятельность в стране, получая широкую поддержку реакции» (1, 501). Даже среди руководителей КПЧ звучали заявления о том, что страна идет к социализму по специфически чехословацкому пути, что средства, с помощью которых к социализму пришел Советский Союз, не являются единственной возможностью, что путь к социализму через диктатуру пролетариата и Советы не единственный. Это не могло не оказать влияния «на некоторую часть работников партии, рассуждающих о том, есть ли необходимость широко и подробно показывать социалистическое строительство в СССР» (1, 502). И. Броз Тито говорил в декабре 1947 г., что его весьма беспокоит положение в Чехословакии, что он «опасается того, как бы чехословацкие коммунисты через свое увлечение парламентскими формами не провалились бы во время следующих выборов» (1, 513). В Чехословакии между различными политическими партиями прошла дискуссия о социализме, о революции, об «устарелости» марксизма. Национал-социалисты открыто говорили о том, что чешский народ не хочет слепо подражать загранице, а католическая партия выступала за развитие «собственного социализма, носящего чисто чехословацкий характер» (2, 577). И если летом 1946 г. Сталин сам еще допускал возможность разных возможностей и вариантов для социалистического движения, то в феврале 1947 г. такие разговоры уже вызывают опасения. Москву беспокоит, что КПЧ не принимает «решительные меры по разгрому важнейших позиций реакции в госаппарате, в армии, в деревне, в средних классах», что миллионная партия «не мобилизована в должной мере для решительной борьбы с врагами народной демократии» (2, 579, 653).

Все эти тенденции заставили Сталина искать методы консолидации восточноевропейских стран. Не имея экономических возможностей для осуществления этих целей, Москва использует, прежде всего, политические и дипломатические средства. Консолидация шла по нескольким направлениям: упрочение связей и координация действий по партийной и государственной линиям. Важным моментом стало заключение договоров о взаимопомощи между восточноевропейскими странами, каждый из которых имел военно-политическую составляющую. В директиве Политбюро ЦК ВКП(б) МИДу СССР отмечалось: «В первую очередь следует обеспечить заключение договоров о взаимопомощи между малыми странами Восточной Европы (Румыния, Болгария, Венгрия, Югославия, Чехословакия, Польша), а после этого заключить договоры о взаимопомощи между СССР и теми из указанных выше стран, с которыми у Советского Союза еще не имеется такого рода договоров» (2, 727). Так, были заключены договоры о взаимопомощи между восточноевропейскими странами, а в феврале-марте 1948 г. — договоры о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Румынией, Венгрией, Болгарией. Эти договоры должны были обеспечить немедленную помощь «в случае политики агрессии» со стороны Германии или любого другого государства в союзе с ней. Всего, если учитывать и договоры военного времени, СССР и его новые союзники заключили между собой 35 двусторонних соглашений, «которые составили договорно-правовую основу формировавшегося под эгидой СССР социалистического лагеря» (3, 345).

В новых условиях Сталин склоняется к мысли, что на смену демократическим блокам должны приходить единые и монолитные компартии, готовые к классовой борьбе за продвижение к социализму по советскому пути. На фоне увеличения разговоров о классовой борьбе растут силовые методы решения внутрипартийных и государственных проблем в регионе. В партиях прошли мероприятия по выявлению ошибок, просчетов и «оппортунистических тенденций». Так, в компартии Албании пришли к выводу, что «со стороны партии была допущена недооценка империалистической опасности англичан и американцев, и отношения к ним были такими же, как и отношения к Советскому Союзу» (2, 480). Разговаривая с лидерами ППС в августе 1946 г., Сталин уже упоминает о том, что демократические правительства, хотя и идут к социализму, «должны решительно бороться против атакующей их реакции» (2, 511). В феврале 1947 г. он говорит румынским коммунистам, что перед ними «встанет задача работать по укреплению своих собственных позиций и по ослаблению позиции остальных партий, входящих в блок» (2, 565). И уже в марте по Румынии прокатывается волна массовых арестов виднейших членов трех оппозиционных демократических партий, которые «арестовываются в своих квартирах, грузятся на автомашины и заключаются в тюрьму или же концлагеря, недавно созданные для этой цели» (2, 584). В Болгарии докладывали Москве о планах решительных действий против оппозиционных партий (2, 685).

От компромиссов надо было переходить к методам решительной борьбы с оппозицией. По странам Восточной Европы прошла волна чисток партии, разоблачений антидемократических заговоров. О готовящейся чистке в партии от «оппортунистических, трусливых и провокационных элементов» сообщали в Москву румынские коммунисты в январе 1947 г. (2, 558). Тогда же был разоблачен т.н. антиреспубликанский заговор в Венгрии, к которому были якобы причастны премьер-министр Ф. Надь и люди, близкие ему. По мнению самого Ф. Надя, компартия «занимается травлей отдельных членов независимой партии мелких сельских хозяев без всяких на то оснований» (2, 561). Так была устранена оппозиция, которая могла противостоять коммунистам. В Болгарии в конце апреля — начале мая 1947 г. были закрыты все оппозиционные газеты после того, как Политбюро ЦК БРП(к) приняло решение о начале оппозиционного наступления на оппозицию. В июне 1947 г. КПЧ сообщает в Москву, что думает принять ряд острых мер против реакционных элементов других партий. В июне 1947 г. был нанесен «беспощадный удар» Национал-царанистской партии в Румынии (2, 662, 683).

Чтобы организационно сплотить коммунистические партии Восточной Европы, необходимо было, по мысли Москвы, создать специальный орган координации их деятельности. Как отмечалось в решении Политбюро ЦК ВКП(б), в условиях, когда империалистический лагерь во главе с США переходит к откровенно экспансионистской политике, на совещании представителей компартий девяти стран в сентябре 1947 г. создается Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформ) «для обмена опытом и для координации в необходимых случаях деятельности компартий на основе взаимного согласия» (2, 733). Москва к совещанию тщательно готовилась. Были подготовлены аналитические справки по всем странам региона. Наиболее критический тон содержался в материалах по Югославии и Чехословакии. Югославской компартии вменялось в вину концентрация власти в узком кругу руководителей (Тито, Кардель, Ранкович и Джилас), несозыв съезда партии, нерегулярные заседания ЦК и Политбюро КПЮ, недостаточная теоретическая подготовка коммунистов, «стремление поставить югославскую компартию в положение своеобразной «руководящей» партии на Балканах», «наличие нездоровых тенденций у отдельных руководящих деятелей югославской компартии» (2, 708—709). Однако эта критика осталась на страницах внутренних документов и на самом совещании не звучала, а работа КПЮ в справке от января 1948 г. по пропаганде решений Совещания в Польше оценивалась весьма положительно. Подчеркивалось, что «окрепли и усилились симпатии народов Югославии к советскому народу» (2, 744). Больше же критических слов было сказано относительно ошибок в деятельности БКП, КПЧ и КП Румынии.

В начале 1948 г. ситуация складывалась так, что в равной степени и скорее всего можно было ожидать критику Москвы в адрес любой другой компартии — Болгарской, КПЧ, КПР, но выбрана была Югославия. Почему? До сих пор однозначного ответа на этот вопрос нет. Имеются документы, из которых видно, что между странами возникают трения по ряду вопросов, что у руководства СССР растут претензии к руководству Югославии, как, впрочем, и к руководству других стран. Так, Сталин был недоволен чрезмерной самостоятельностью Георгия Димитрова, его идеями создания «федерации южных славян» (1, 526), развернувшейся активностью Тито, который чувствовал себя на Балканах все более уверенно. Тито в Югославии расправился с оппозицией, ликвидировал многопартийный парламент, сконцентрировал всю власть в своих руках, обдумывал вопрос федерации с Болгарией, продолжал «патронировать» компартию Албании, вынашивал планы тесного государственного сближения Югославии и Албании вплоть до вхождения Албании в Федерацию, форсировал это сближение, намечал заключить секретное военное соглашение, разработать единый план обороны и тесного сотрудничества генеральных штабов. Тито предполагал «включить Албанию в югославский пятилетний план, а также включить в бюджет югославской армии содержание албанской армии» (1, 513). В июле 1946 г. на встрече в Белграде И. Броз Тито и Энвер Ходжа обсуждали вопрос о заключении Договора о дружбе и взаимной помощи, где важное место заняли военные вопросы. В декабре 1947 г. Тито надеялся, как свидетельствуют документы, что в скором времени Энвер Ходжа подпишет союзный договор (1, 513). Интересно, что Тито вел себя с албанцами примерно так же, как Сталин — со всеми странами Восточной Европы. Он имел постоянного представителя ЦК КПЮ при ЦК КПА, и в ноябре 1947 г. направил руководству албанской компартии письмо, в котором резко критиковал антиюгославскую позицию некоторых албанских коммунистов. Это с одной стороны.

С другой стороны, Тито готов был признать и исправить ошибки, ведь югославы были лучшими учениками в сталинской школе, сам Тито — активным сторонником политики Сталина, проводил единую с СССР политику по всем международным вопросам. Югославия шла по советскому пути, буквально копируя опыт построения административной системы социализма. Тито — активный участник создания Информбюро, а в феврале 1948 г. он среди тех, кто считает назревшим созыв очередного совещания девяти компартий. В Югославии широко отмечалась 30-я годовщина Октябрьской революции в России, портреты Сталина и хвалебные речи в его адрес не сходили со страниц югославских газет. Поэтому казалось, что любые противоречия можно преодолеть, недоразумения обговорить и уладить. Но диалога не получилось. В марте 1948 г. Тито узнает, что Советский Союз отказывается заключить с Югославией торговое соглашение. 18 марта 1948 г. СССР сделал заявление об отзыве из Югославии советских специалистов и военных советников ввиду проявлений недружелюбия в отношении СССР. Посол Югославии в Москве Попович просит отменить распоряжение, что виновные с югославской стороны будут наказаны, но Молотов, с которым он разговаривал, непреклонен (1, 572). Тито непонятна такая позиция, ведь «Югославия была верным союзником Советского Союза во время войны и в Югославии демократия укреплена больше, чем в других странах Восточной Европы» (2, 777). Он пытается выяснить ситуацию, но Москва на разъяснения не идет.

В хорошо подготовленной и подробной Справке ЦК ВКП(б) «Об антимарксистских установках руководителей компартии Югославии в вопросах внешней и внутренней политики» от 18 марта 1948 г. среди крупных политических ошибок были названы «пренебрежение марксистской теорией», недоброжелательное отношение к Советскому Союзу, переоценка своих достижений и элементы авантюризма, оппортунизм в политике по отношению к кулаку, растворение компартии в Народном фронте. Все эти обвинения могли вызвать только удивление, т.к. Югославия последовательно во всем копировала СССР и давно установила монополию КПЮ в политической системе. А уж о любви югославского народа к России было известно всем, и о проявлениях русофобии как в других странах, говорить не приходилось. Тито так охарактеризовал ситуацию: «Мы считаем, что в ряде вопросов мы не только не хуже других, которые уже постарались раскритиковать нас... Разве у нас больше капиталистических элементов, чем у них? Разве у них меньше кулаков, чем у нас? Разве мы меньше заготовили хлеба, в том числе и у кулака?.. Они еще только думают отнять земли у монастырей, мы уже отняли, но не можем же мы сделать все сразу. Разве мы меньше пролили крови в борьбе против врага, в том числе и тех стран, партии которых берутся нас поучать?» (2, 877). Одновременно в подготовленных справках по положению в других компартиях критика в отношении некоторых из них была куда более серьезной. Венгерская компартия обвинялась в националистических ошибках и засилье буржуазного влияния (2, 806), Польская рабочая партия — в ошибочности идейно-теоретических установок и ярко выраженном националистическом уклоне (2, 829), КПЧ — в распространении парламентских иллюзий, в ориентации на мирный путь к социализму, социал-демократическом подходе к строительству партии, пренебрежении ленинско-сталинским учением по национальному вопросу, в отсутствии научной программы по крестьянскому вопросу (2, 831).

Все документы указывают на искусственно созданный конфликт. Многие обвинения — надуманы и необоснованны, они выглядят скорее поводом, нежели причиной. Сталин словно намеренно шел на эскалацию конфликта. Югославская сторона в ответ начинала переходить к состоянию просителя и готова была идти на компромисс по любому вопросу. И вновь вопрос: почему Москва не захотела урегулировать конфликт, когда к этому имелись все предпосылки? Следует согласиться с российскими учеными, что «представленные в публикации документы позволяют рассматривать советско-югославский конфликт в контексте широкой «наказательной» кампании, в которой в силу разного рода обстоятельств на первый план выдвинулась КПЮ» (2, 10). Югославские коммунисты до последнего момента надеялись, что разрыва с Москвой не произойдет. Создавалось впечатление, что Сталин сознательно не шел на примирение, а использовал пример Югославии для консолидации всех других стран в едином блоке под руководством СССР и ВКП(б). Необходимость высказывать свое отношение к ошибкам Югославии и Тито заставляла национальные компартии бороться с антисоветскими тенденциями, укреплять свои ряды по схеме, предложенной Москвой. А Сталин получал в руки управляемый и сплоченный блок стран, способный противостоять странам Запада, вставшим на путь «холодной войны». Сталин жертвовал Югославией, но получал взамен спаянный лагерь единомышленников, верных СССР. Пример Югославии должен был ускорить консолидацию, создать условия для формирования политических систем советского типа.

Однако и в такой логике не до конца понятно, почему была выбрана именно Югославия. Попробуем обратить внимание на некоторые детали, возможно, ускользавшие от внимания исследователей. Некоторые намеки содержатся в размышлениях помощника министра иностранных дел Югославии А. Беблера в разговоре с послом СССР в Белграде А. И. Лаврентьевым, когда министр фактически извинялся за самостоятельные шаги Югославии при решении внешнеполитических вопросов, за отсутствие консультаций с Советским Союзом. А. Лаврентьев разъяснял А. Беблеру: «По своей направленности... внешняя политика может иметь только две концепции: концепцию капиталистических стран и концепцию демократических стран во главе с Советским Союзом», но вопросы должны решаться, исходя из интересов стран народной демократии и Советского Союза. «Поэтому важно осуществлять согласование позиций по внешнеполитическим делам между странами народной демократии и Советским Союзом» (2, 863). Одновременно вспомним, что в январе 1948 г. в Справке ЦК ВКП(б) отмечалось: «Англо-американская реакция применяет всевозможные меры для оказания политического и экономического воздействия на Югославию», пытается нанести стране экономический ущерб, запугать югославское правительство... (2, 745). Об этой стороне конфликта российские и югославские историки не писали. Документов нет, имеются лишь глухие упоминания. Так, известный историк Б. Петранович пишет, что дипломаты из американского посольства смотрели на ситуацию достаточно широко и «предвидели в наиболее общем плане возможность столкновения и разрыва Югославии и СССР. Как когда-то майор Лин Фериш, так и Джон Кебот в июне 1947 г. написал в центр донесение, в котором предвидел столкновение» (5, 44). Если предположить, что Тито вел тайные переговоры с англичанами или американцами, и об этом стало известно Москве, тогда становится ясным, почему именно Югославия стала той страной, против которой был разработан сценарий «отторжения», и почему Сталин посчитал потерю Югославии наименьшим злом для сохранения единства других стран. Однако, для подтверждения такой догадки нужны новые документы из архивов советских, английских и американских спецслужб.

* * *

Из ошибок Югославии компартии других стран начали извлекать уроки. Первой это сделала Венгерская партия трудящихся, затем Польская рабочая партия, Румынская рабочая партия, КПЧ, Болгарская РП(к) и т.д. Единство партий проявилось уже очень скоро. Секретариат Информбюро рекомендовал отклонить просьбу ЦК КПЮ о посылке делегаций на V съезд КПЮ от партий, входящих в Информбюро. Все выразили солидарность с мнением Москвы. Едиными все были и в осуждении Компартии Югославии и лично Тито. После Резолюций Информбюро действительно произошла консолидация компартий, чистка руководящих кадров, согласование экономической политики стран народной демократии и СССР.

Тито выжил, укрепил ряды партии, расправился с теми, кто любил Россию, усилил свою власть. США пыталось использовать разрыв Тито со Сталиным в своих интересах, считая его значимым для дезинтеграции советского блока, придерживаясь с февраля 1949 г. политики «удержать Тито у власти». Примерно через год он начал сближаться с Западом, налаживать со многими странами практическое сотрудничество. Тито гордился своей ролью лидера социалистического государства, независимого от Сталина, но продолжал во многом использовать сталинские методы для укрепления власти.

Для Запада послевоенная Югославия была страной, расшатывающей устои социалистического лагеря, несмотря на то, что общественный строй в ней продолжал оставаться социалистическим, а политическая система — авторитарной. В начале 90-х годов XX века прочная, казалось, федерация распалась, пройдя через войны, горе, унижение и бесправие. В ее развале большую роль сыграли внешние силы, международные организации, ранее поддерживавшие Югославию. Безусловно, распад многонационального государства югославянских народов имел и множество внутренних причин, но, говоря обобщенно, не внутренние причины играли важную роль, а международный фактор.

Продолжая политику уничтожения коммунизма, Запад готовился к серьезному «разговору» с Россией. Отрабатывая стратегический план по установлению новой системы международных отношений и своей доминирующей роли в ней, США при поддержке Германии и Ватикана сделали все, чтобы способствовать сначала расшатыванию, а потом дезинтеграции югославской федерации. Кому могла помешать Югославия, так долго дружившая с Западом, так и не восстановившая до конца добрые отношения с СССР (Россией)? В качестве объекта внешнего вмешательства Югославия была выбрана по нескольким причинам, но важно подчеркнуть одну — Югославия рассматривалась как главный потенциальный союзник новой России. Кроме того, Югославия мешала: она была самым сильным и большим государством на Балканах с серьезным военным потенциалом. Отсюда возникла задача ее расчленения на несколько мелких государств. Однако и после этого Сербия и Черногория стали мешать тем, что сохранили армию и не подчинились планам НАТО. Кроме того, Югославия считалась на Западе последним оплотом коммунизма в Европе, а заодно главным проводником идеи славянской взаимности. Борисав Йович, один из политических лидеров СФРЮ, записал в своем дневнике, что в декабре 1990 г. он получил доверительные сведения из США о том, что «Америка начинает работать на разрушении единства Югославии, и особенно Сербии, поскольку она является единственной опорой социализма, а тем самым может помешать осуществлению планов западных стран». Югославия в 90-е гг. стала полигоном отработки методики, применяемой для разрушения многонациональных федераций.

Главным итогом посткризисного развития бывшей Югославии стало дробление ее территории на мини-государства, в большинстве которых отсутствует стабильность власти. Сегодня НАТО полностью владеет ситуацией на территории бывшей Югославии, особенно в ее православном секторе (Сербия, Черногория, Македония, Босния и Герцеговина и Республика Сербская, Косово и Метохия), поддерживая стабильность с помощью системы протекторатов, вводящих «ограничение территориального и политического суверенитета».

Россия остается (пока) последним многонациональным федеративным государством в Европе. Вот почему для нее так важно полностью извлечь уроки из всего, что произошло на Балканах.

Литература

1. Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953. Т. 1. 1944—1948. Документы. М., РОССПЭН, 1999.

2. Восточная Европа в документах российских архивов 1944—1953 гг. М.-Новосибирск, 1997.

3. Очерки истории Министерства иностранных дел России. 1802—2002. В 3 т. Т. 2. 1917—2002 гг. М., 2002.

4. Политические уроки одного конфликта. 1948—1953 гг. М., 1989..

5. Петранович Б., Даутович С. Велика Шизма. Четрдесетосма. Подгорица, 1999.

С. Н. Дрожжин, кандидат философских наук

«ОВЛАДЕНИЕ ИСТОРИЕЙ»

(К оценкам Великой Отечественной войны в Германии)

В свое время «лучший из немцев» — М. С. Горбачев, оправдывая подготовленный с его участием сценарий воссоединения Германии, уверял, что немецкий народ признал свою вину в прошлой мировой войне. «Лучший из немцев» заблуждался или лгал. Спустя 60 лет после полной и безоговорочной капитуляции нацистской Германии подавляющее большинство немцев продолжают считать войну против Советского Союза «справедливой». За шесть десятилетий в немецком национальном самосознании так и не возникло понятие ответственности за совершенные во время войны преступления и уничтожение миллионов людей «на Востоке».

У этого явления есть, конечно же, свое объяснение. С одной стороны, это является следствием многолетней и эффективной идеологической обработки населения предвоенной Германии, основанной на расовой теории. С другой стороны — это сознательная и последовательная политика германских властей уже после окончания Второй мировой войны, основанная на замалчивании совершенных преступлений и «вытеснении» их из сознания немцев. Американские юристы, занимавшиеся в 1948 году в Нюрнберге разбирательством преступлений, совершенных войсками СС, пришли к выводу, что зверства эсэсовцев, дикость и жестокость этих «лучших из немцев», превосходили все мыслимые границы и находились «за пределами опыта нормального человека»(1). Однако же огромное большинство немцев, переживших Вторую мировую войну, сохраняют самые положительные впечатления о Третьем рейхе.

Сегодня, когда объединенная Германия выступает мотором «расширения» Европейского Союза в том же направлении — на восток, следует быть очень точным в оценке характера войны, которая Германия вела против нашей страны, а также некоторых современных тенденций «овладения историей» в Германии.

* * *

Как известно, Гитлер называл нападение на СССР «превентивной войной». Немцы были провозглашены защитникам европейской цивилизации от «азиатских орд». В годы войны квинтэссенцией представлений немцев о Советской России и населяющих ее народах стала брошюра «Недочеловек», изданная в 1942 году ведомством Гиммлера для распространения на восточном фронте и среди гражданского населения Германии. Гиммлер формулировал свои мысли так: «Пока существует человек на земле, борьба между человеками и недочеловеками является исторической необходимостью». Под «недочеловеками» понимались, в первую очередь, русские и евреи.

Следует сказать, что антирусские и антиславянские настроения вообще были характерны для Германии того времени. После революции 1917 г. на традиционный образ славян как врага наложилась еще и ненависть к евреям. Именно поэтому Й. Геббельс представляет в своих дневниках и программных пропагандистских документах войну на востоке как борьбу против смертельного врага, как войну не на жизнь, а на смерть.

По сути, во Второй мировой войне было две войны. Война на Востоке против Советского Союза коренным образом отличалась от той войны, которую Германия вела на Западе. Война против СССР изначально планировалась как «Vernichtungskrieg» - война на уничтожение, война на истребление. Истреблению подлежало все (!) население нашей страны. Как заметила Ханна Аренд, немцы во время войны превратили физическое уничтожение людей в элемент своей «демографической политики».

Война против СССР для германского руководства была также войной идеологической — войной против «иудейского большевизма». Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер писал в своем дневнике 30 марта 1941 года: «Борьба между собой двух мировоззрений... Речь идет о войне на истребление... Борьба против России: физическое уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции» (2). Широко известный в годы войны «Приказ о комиссарах», позволявший немцам «разбираться» с советскими офицерами на месте «при помощи оружия», выводил войну против Советского Союза из сферы международного права.

В планы немецкого командования входило, в частности, в кратчайшие сроки полностью перевести продовольственное содержание вермахта на территории СССР на местные ресурсы. Это предполагало убийство в плановом порядке десятков миллионов советских людей. Уже к началу 1942 года в немецких концентрационных лагерях были умерщвлены 2 миллиона советских военнопленных. Общее количество уничтоженных немцами советских военнопленных составляет, по минимальным подсчетам, 3,3 миллиона. Потери среди гражданского населения СССР превысили 20 миллионов человек. Эти цифры намного превосходят масштабы еврейского Холокоста, но о нем в Германии помнят, а «русский Холокост» из современного немецкого сознания вытеснен.

Гитлер целую главу «Mein Kampf» Гитлер посвятил России и немецкой политике на Востоке. Российская империя была для фюрера примером государственного образования, основанного на господстве «германского элемента» над отсталой народной массой. «Образование русского государства, — писал Гитлер, — не было результатом государственно-политических способностей славянства, а было в большей степени чудесным примером государственно-образующей деятельности германского элемента в неполноценной расе». Под этим углом зрения агрессия против Советского Союза становилась борьбой за возвращение территорий, изначально принадлежавших «германскому элементу». Из этого тезиса вытекало право на «германизацию», точнее «регерманизацию» восточных территорий, под которым подразумевалось физическое уничтожение всего населения на оккупированных землях.

* * *

Денацификация Германии под руководством американцев в конечном итоге обернулась фарсом. Вместо заслуженного наказания почти все нацистские преступники не только не понесли наказания, но были оправданы и реабилитированы. В западных оккупационных зонах Германии разбирательство совершенных нацистами преступлений, было поручено самим немцам. Так называемые аттестационные комиссии (Spruchkammer) состояли исключительно из немцев и практически не выносили обвинительных заключений. Мягкость приговоров была потрясающей, в них значилось «попутчик» или «невиновен» («Mitlaeufer» или «Entlastet»). В то же время немцы не испытывают особой враждебности к англичанам или к американцам. Это и понятно: на западном фронте Германия вела «другую войну», там не было тех страшных преступлений, которые совершались немцами на советских оккупированных территориях.

Психоаналитики утверждают, что устойчивые негативные стереотипы немцев в отношении России связаны с вытесненным в подсознание чувством немецкого национального позора. В этой ситуации любая негативная информация о современной России воспринимается как своего рода индульгенция, избавляющая от остатков чувства исторической вины. Наличие в немецких СМИ таких характеристик ситуации в Чечне, как «война на уничтожение», «Сталинград», «мародерство», «насилующие русские солдаты», «русская солдатня», свидетельствует о наличии скрытого второго плана, имеющего самое прямое отношение к недавней немецкой истории. Любое упоминание о России в Германии актуализирует этот подавляемый, но так до конца и не подавленный контекст.

* * *

Споры по поводу собственной истории возникают в Германии периодически и обычно приобретают характер общенациональной дискуссии. Центральное место в такого рода дискуссиях занимает вопрос об отношении к немецкому национал-социализму и ко Второй мировой войне.

Тип политической демократии, существующий в Германии, на языке юристов именуется «октруаированной» демократией. Крупный немецкий философ Юрген Хабермас, принимавший непосредственное участие в «споре историков», считает проблемой немецкой нации то, что западные демократические ценности были навязаны ей воевавшими против Германии западными державами при пассивности или даже скрытой враждебности самих немцев. Демократический строй был установлен в Германии в принудительном порядке. Одним из критериев демократической зрелости Германии является поэтому ее отношение к своей новейшей истории, причем самые трудные здесь для немцев вопросы — отношение к войне против СССР и к геноциду евреев. Характерно, что в сознании самих немцев эти два вопроса разведены на достаточно большое расстояние. Понятия «русский холокост», о котором время от времени говорят некоторые немецкие историки и публицисты, как факт немецкого национального сознания не существует.

«Спор историков» начался в 1986 году и был связан с именем профессора Свободного берлинского университета Эрнста Нольте. Три работы Э. Нольте — «Фашизм и его эпоха», «Германия и холодная война» и «Марксизм и индустриальная революция» (3) — сделали его заметной фигурой среди исследователей новейшей истории Германии.

В 2000 году Э. Нольте получил премию Конрада Аденауэра, учрежденную фондом «Германия», который тесно связан с правым крылом партии христианских демократов с ее крайне правым крылом. В похвальной речи во время присуждения премии, произнесенной директором мюнхенского Института современной истории Хорстом Меллером, Э. Нольте был назван «единственным философствующим историком среди немецких историков и единственным историком среди немецких философов истории».

Один из главных тезисов Э. Нольте состоит в том, что политику физического уничтожения евреев, проводившуюся режимом Гитлера, следует оценивать в связи с уничтожением дворянского и крестьянского сословий в России, поскольку германский национал-социализм — это «зеркальное отражение русской революции и в определенной степени марксизма». Именно Э. Нольте популяризовал распространенный сейчас на Западе тезис, согласно которому сталинский СССР и гитлеровская Германия — это «два тоталитаризма», ни один их которых не лучше и не хуже другого.

Э. Нольте первый заговорил о «плюрализме эпох Гитлера». Он ввел понятие «азиатского преступления», при помощи которого объединил как явления одного ряда геноцид армян в Турции, сталинизм, гитлеризм, маоизм, сухартизм, насеризм. Даже голлизм в своем «этноцентризме» был, как утверждает Э. Нольте, одной из «эпох Гитлера». Естественно, что эти параллели делают германский национал-социализм чем-то рядовым, вполне обычным. В этой схеме Освенцим — «реакция» на ГУЛАГ, «уничтожение наций» — реакция на «уничтожение классов», война Германии и СССР — схватка двух тоталитаризмов, стремящихся пожрать друг друга.

Концепция «двух тоталитаризмом», широко пропагандируемая на Западе в год 60-летия Победы — это не что иное, как попытка лишить современное российское общество фундаментального элемента национального духовного единства — сознания войны 1941—1945 гг. как войны освободительной, Великой и Отечественной.

* * *

Характер общенациональной дискуссии приобрел в последнее время в Германии спор о проблеме «изгнанных», то есть немцев, принудительно депортированных после Второй мировой войны из Восточной Пруссии, Си-лезии, Моравии и Судетов на основе решений стран-победительниц. Теперь эти решения ставятся влиятельными немецкими политиками под сомнение.

«Союз изгнанных», чье политическое влияние в Германии растет с каждым годом, во многом строит свою деятельность на идеологических основаниях, разработанных современным немецким историком, выходцем из Восточной Пруссии Андреасом Хилльгрубером. Суть позиции А.Хилльгрубера, изложенной в его книге «Двойной закат», состоит в том, что он ставит знак равенства между изгнанием немцев из Центрально-Восточной Европы (Ostmittel-europa) и геноцидом евреев в Германии, предлагая своим соотечественникам идентифицировать себя сегодня с солдатами вермахта, которые защищают гражданское население Восточной Пруссии от «оргии мести» наступающей Красной Армии.

В настоящее время вопрос об «изгнанных» принял в Германии исключительную остроту. Начало дискуссии на эту тему было положено выходом в свет новой книги лауреата Нобелевской премии по литературе Гюнтера Грасса «Ход рака», в которой повествуется о потоплении советской подводной лодкой в январе 1945 года теплохода «Вильгельм Густлофф». Дискуссия по книге Гюнтера Грасса сосредоточилась на том, что на корабле было девять тысяч гражданских лиц, спасавшихся от наступавшей Красной Армии. Тот факт, что на борту «Вильгельма Густлоффа» находилась тысяча солдат вермахта и что в силу этого судно являлось целью для советской подлодки, в книге и в дискуссии был отодвинут на второй план. В России «Ход рака» издали без соответствующего исторического комментария — при финансовой поддержке Института Гете, то есть министерства иностранных дел Германии (4).

Вслед за выходом книги Гюнтера Грасса в немецкой печати и на телевидении появилось огромное количество публикаций о судьбе беженцев и перемещенных. «Шпигель» посвятил целую серию материалов о страданиях перемещенных после Второй мировой войны немцев. Сквозной мотив — мысль о том, что главные зверства во Второй мировой войне были совершены мстительными чехами и поляками, а советские солдаты не освобождали ту же самую Германию от нацизма, а насиловали и грабили «беззащитных» немцев.

Еще одной общенациональной дискуссией в Германии стало обсуждение книги Йорга Фридриха «Пожар — Германия в бомбовой войне 1940—1945 годов» (5), посвященной налетам британской и американской военной авиации на германские города. В результате этих налетов погибло около 700 тыс. немцев, их них 80 тыс. детей. Главным военным преступником в этой книге предстает У. Черчилль. В то же время в книге Й. Фридриха нет ни слова о немецкой воздушной атаке на центр Варшавы в 1939 году, о разрушении Роттердама в мае 1940 года, о налете на Ковентри в ноябре 1940 года. Умолчал Й. Фридрих и о том, что в планы германского командования входило «ковентризировать» всю Англию и даже Соединенные Штаты. Немцы не смогли это сделать, переоценив свои силы. В результате англичане и американцы «гамбургизировали» не только Гамбург, но и многие другие немецкие города.

Интересно, что сам Йорг Фридрих — из числа немецких «шестидесятников», и в свое время он активно выступал за денацификацию Германии. Когда его спросили, почему он так изменил оценку нацистского прошлого своей страны, он ответил, что и у правды есть своя конъюнктура. Нельзя не вспомнить в связи с этим слова Томаса Манна, сказанные им в эмиграции. Выразив сочувствие соотечественникам по поводу разрушения его родного Любека, писатель заметил: «Я думаю при этом о Ковентри и мне нечего возразить против преподнесенного нам урока, который состоит в том, что за все надо платить».

* * *

Процессы, идущие в немецком общественном сознании и нашедшие отражение в «споре историков», получили в Германии название «Vergangenheitsbewaeltigung». Примерно это можно перевести как «овладение прошлым» в смысле сведения с ним счетов. Все чаще толкование этого термина сводится к «релятивизации» преступлений немецкого национал-социализма. Одновременно в Германии звучат призывы «подвести черту» под этими «бесконечными» дискуссиями о собственной истории и стать «нормальной» нацией. За призывами к такой «нормализации» не нужно забывать, что неонацистские партии в Германии не только не запрещены, но уже заседают в двух земельных парламентах.

За «спорами историков» в Германии внимательно следят в некоторых соседних с ней славянских странах, в первую очередь в Польше и в Чехии. Там сама жизнь заставляет разбираться в вопросах национального самосознания экономически могущественного германского соседа. И только в России, как ни странно, отмечается почти полное неучастие историков-специалистов в немецких спорах по поводу «азиатского преступления», «превентивной войны» и т.п.

У французского историка Марка Ферро есть книга «Бои за историю». Для каждого народа взгляд на важнейшие события его собственного прошлого — неотъемлемая часть самосознания и залог развития в будущем. Бои за историю носят затяжной характер, они ведутся на большой глубине фронта: в них участвуют научные школы и национальные предубеждения, партийные направления и государственные идеологии. Сознавать значение правильного ведения боев за историю важно всегда, но особенно в связи с оценкой места в нашем национальном сознании крупнейшего события русской истории XX века — Великой Отечественной войны.

Литература

1) Kasimierz Leszczynski (Hrsg.), Fall 9. Das Urteil im SS-Eisatztruppenprozess, gefaellt am 10.April 1948 in Nuernberg vom Militaergerichtshof II der Vereinigten Staaten von Amerika. Berlin-O. 1963, S. 144.

2) Цит. по: Der Krieg gegen die Sowjetunion. 1941—1945. Eine Dokumentation. Berlin, 1991, S.42. В некоторых изданиях дневников Ф. Гальдера, переведенных на русский язык и продающихся сейчас в России, это место по каким-то причинам отсутствует.

3) См.: Nolte E. Der Faschismus in seiner Epoche. Muenchen, 1979; E.Nolte. Deutschland und der kalte Krieg. Muenchen, 1974; E.Nolte.Marxixmus und die industrielle Revolotion. Stuttgart, 1983.

4) Грасс Г. Траектория краба. М., 2004.

5) J. Friedrich. Der Brand. Deutschland in Bombenkrieg 1940-1945. Muenchen, 2002.

Т. С. Гузенкова, доктор исторических наук