История развития заложных значений в изображении ученика Потебни А. В. Попова

Схема залогов, восстановленная по фрагментам записок Потебни и по статье его рядового слушателя, наполняется сложным историческим содержанием, если обратиться к "Синтаксическим исследованиям" А. В. Попова. Потебня писал в некрологе о Попове: "Как не встречал, так, вероятно, уже и не встречу другого такого". Попов рисует генезис категории залога. Он тоже связывает развитие категории залога с историей субъектно-объектного строя предложений. Самый древний из оборотов, относимых к категории залога, — это, по мнению Попова, допускавшего, вопреки Потебне, первичность одночленного предложения, безличный страдательный оборот. Попов — вслед за Курциусом — считает, что "именительный, звательный и винительный падежи представляют группу более древних и более близких между собой падежей" и что винительный был некогда общим косвенным падежом (480); дательный и творительный сформировались гораздо позднее. Из изложения ясно, что применение терминов именительный и винительный падежи к характеристике древнейших синтаксических отношений очень условно. Речь идет о той стадии, когда еще не было существительных и прилагательных, не было и резких различий между именем и глаголом. Следы именно этой стадии можно видеть в страдательных безличных оборотах типа в девках сажено, горя мыкано или построено там три терема (винительный объекта) (481).

Причастия — это синкретическая часть речи, предшествовавшая выделению имени и глагола. Чем дальше в древность, тем заметнее, что причастия страдательные одинаково употребительны как в глаголах, означающих действие (verba transitiva), так и в глаголах, означающих состояние (verba intransitiva), так что в более древнее время переходность не противополагается страдательности. "В причастиях этих замечается усиливающееся по направлению к древности колебание между действительным и страдательным значением" (482). "Не может быть и речи о том, что страдательные причастия имели первоначально определенно-страдательное значение: страдательные с современной точки зрения причастия в более древнее время не могли иметь большей определенности заложного значения, чем та, какую до последнего времени обнаруживают слова, имеющие одинаковые с причастиями страдательные суффиксы (например: nasutus — носат; carnutus — рогат и т. п.)".

Итак, страдательное причастие в безличных оборотах типа послано, хожено и т. п. — это не глагол и не имя в нашем смысле. "По направлению к древности употребление винительных объекта при именах существительных и прилагательных заметно усиливается, причем многие из таких имен оказываются тождественными с страдательными причастиями..." (483). Следовательно, в древнейших конструкциях этого типа винительный падеж не мог первоначально зависеть ни от залога, ни от глагола вообще. "Страдательные причастия первоначально могли только указывать, что действие, обозначенное глагольным корнем, принадлежит, относится к тому, о чем идет речь, не обозначая того, производитель ли это действия, или только ближайший объект, на котором проявляется действие, или лишь одно только обозначение проявления действия" (484).

Первоначально "не было различия категории действительного и страдательного залогов". Это различие возникает в связи с развитием противопоставления активных глаголов, глаголов действия, и пассивных глаголов, глаголов состояния.

Категория залога формируется в связи с разграничением глаголов переходных и непереходных (485). "Первоначально не могло быть заметного различия между переходными и непереходными словами". Дифференциация имени и глагола ведет к"специализированию значения глаголов". Глаголы делаются переходными в том случае, когда склоняются к значению действия, направляющегося на другой предмет (486). В связи с этим процессом "идет развитие более позднего значения винительного объекта" как предмета, на который направляется действие подлежащего, как объекта, которому причиняется известное действие или состояние. Категория объекта соотносительна с категорией субъекта. С формированием этих категорий связано развитие субъектно-объектного или номинативного строя предложения. На фоне этой эволюции и возникает противопоставление активных и пассивных оборотов; развивается категория залога.

"Главное различие действительных оборотов от страдательных заключается в следующем: в действительных оборотах главный с логической точки зрения предмет, т. е. производитель действия или состояния, является вместе с тем и главным предметом речи, т. е. подлежащим; в страдательных же оборотах главным предметом речи является или самое действие, факт (безличные страдательные обороты), или второстепенный с логической точки зрения предмет, на котором проявляется известное действие или состояние (личные страдательные обороты), причем производитель действия вполне или в значительной степени игнорируется" (487).

Таким образом, "залог есть известного рода отношение между производителем действия, объектом и подлежащим; следовательно, заложное значение есть такое формальное значение глагола, которым обусловливается отношение между производителем действия, объектом и подлежащим" (488). Образование действительного и страдательного залогов связано с эволюцией категорий объекта и субъекта, активности и пассивности, переходности и непереходности.

"Транзитивность первоначально (и вообще в более древних формациях) вовсе не составляет исключительной принадлежности действительного залога и не противоположна ни медиальности, ни страдательности и даже не составляет исключительной принадлежности глагола вообще, но свойственна в значительной степени существительному и прилагательному; следовательно, активность первоначально вовсе не тождественна с транзитивностью, как учат грамматики. Но с течением времени происходит следующее. Между verba activa transitiva (т. е. переходными. — В. В.) и verba activa intransitiva (т. е. непереходными. — В. В.) постепенно увеличивается различие; при последних (intransitiva) делается невозможным употребление винительного объекта, а вследствие этого делаются от них невозможными и личные страдательные обороты. Таким образом, суживание употребления винительного объекта идет параллельно с суживанием употребления страдательных оборотов (489). В кругу действительных глаголов устанавливается различие между субъективными глаголами, не имеющими при себе никаких дополнений (объектов), и объективными.

Итак, формируются два класса глаголов.

1. Действительные, т. е. такие, при которых подлежащим является производитель действия; объекта может или вовсе не быть (непереходные действительные), или может быть один и даже (редко) два объекта (переходные действительные).

2. Страдательные, т. е. такие, при которых "производитель действия вполне или в значительной степени игнорируется, а подлежащим является или второстепенный с логической точки зрения предмет, на котором проявляется действие (являющийся в действительных оборотах объектом), или грамматического подлежащего вовсе нет; изредка при них возможен и винительный объекта, особенно во втором случае (страдательные переходные глаголы) (490).

3. В связи с образованием этих залоговых различий возникает и третий залог — медиальный, средний. Основных залогов три: действительный, страдательный и средний. "Удобство термина средний залог заключается в том, что указывает на отношение его к действительному и страдательному: средние глаголы представляют нечто среднее между действительными и страдательными, так как в них подлежащим является предмет, который вместе есть и производитель действия (признак действительного залога), и объект действия (признак страдательного). Это отношение понимали уже древнегреческие грамматики, которым принадлежит и само введение термина средний" (491).

Итак, рядом с действительными и страдательными располагаются медиальные глаголы, т. е. такие, при которых производитель действия является вместе и подлежащим и объектом, на что указывает медиальная форма или возвратный объект; другого объекта при этом обыкновенно (особенно в более поздних формациях) не бывает (непереходные media); но он может и быть (переходные media). (Ср. я взглянул в зеркало и испугался себя; ср. просторечное словосочетание боюсь жену.) Один из видов медиума составляют глаголы взаимные. Постепенно "транзитивность делается противоположною медиальности и страдательности и совпадает с активностью".

Итак, "медиальная форма указывает на то, что действие, возникающее от субъекта, имеет тот же субъект и своим объектом" (492).

Но так как медиальные глаголы начинают формироваться еще тогда, когда понятие объекта было очень широко и разные виды прямой и косвенной объективности — переходности и непереходности — не были дифференцированы, то значения медиальной формы очень сложны и разнообразны. Ведь местоименный корень (-ся), являющийся в виде возвратного местоимения или заключенный в среднем глаголе, может отражать всю широту и недифференцированность значений так называемого "винительного" падежа, которыми этот падеж обладал до образования современной системы падежей.

1) Так, -ся может заступать место одного из винительных падежей при древних глаголах с двойным винительным. Например, в таких оборотах, как класть кому что (или кого во что), давать, делать кому что, надевать на кого что (или одевать кого во что), более древние языки употребляют два винительных (двойные винительные различного значения). Когда -ся выступает в роли одного из этих винительных, возникают возвратные глаголы типа одеваться, обуваться, полагаться, надеяться и т. п. (493)

Конечно, последующая эволюция лексических значений изменяет первоначальные связи и соотношения глаголов.

2) Подобным образом из двойных винительных объясняются средние глаголы со значением: удалять от себя что, лишаться чего и т. п., например: раздеться, лишиться и т. п.

3) Кроме того, в более древних языках существовал "винительный коммодальный: всякий глагол с винительным падежом возвратного местоимения мог получить значение действия для себя, в свою пользу". Так объясняется возникновение возвратных глаголов типа строиться, проститься, молиться и т. п.

4) В связи с этими значениями становится понятно, что "средние глаголы могут между прочим указывать на то, что объект принадлежит действующему лицу, составляет его часть или принадлежность", например: издержаться, тратиться и т. п.

5) Значительная часть винительного объекта имела первоначально комитативное значение, близкое к значению творительного. Комитативное значение возвратного объекта легко усматривается в таких глаголах, как: носиться, возиться, бросаться, пускаться, биться и т. п. (биться в таких оборотах, как рыба бьется об лед, значило: бить собою, а не себя).

Из такого основного комитативного значения в средних глаголах развиваются следующие два значения: взаимное и обособительное.

6) Взаимные глаголы. В них часто действие относится к обоим предметам, т. е. каждый из двух предметов (или групп предметов) является вместе и субъектом, и объектом, например: человек борется с зверем — значит: человек борет зверя, а зверь человека; в таком случае возвратный — местоименный объект, заключенный в среднем глаголе, получает взаимное значение (друг с другом, друг друга), и такие средние глаголы называются взаимными. Оба субъекта, выступая одновременно и в роли объектов, изредка выражаются именительным; обыкновенно же второстепенный из двух предметов является объектом, выражаясь в более древних языках винительным, а в более новых — творительным (сначала без предлога, а потом с предлогами, означающими сообщество). Например: знаться с кем, видеться с кем, перекинуться с кем словом и т. п.

7) Полувзаимные глаголы. В этих глаголах представляется как бы "половина действия, выражаемого взаимными глаголами: только ответное действие" (ср. откликаться при перекликаться).

Так объясняется -ся в глаголах отзываться, откликаться, отражаться, отдаваться, слушаться, ослушаться, отговориться, отбиться.

8) Действие, которое совершает производитель действия сам с собою, есть действие обособленное, замкнутое; из значения обособленности легко развивается значение независимости, произвольности и отсюда бессмысленности действия.

Например: целиться, рубиться (порубись дров, помолотись), жечься (крапива жжется), колоться, царапаться, лягаться, бросаться (он бросается камнями без причины).

Сюда же, вероятно, относятся многие из глаголов, означающих аффекты.

9) Обособительное значение особенно широко распространяется в связи с развитием значения непереходности в медиальной форме.

Так объясняется образование медиальной формы от многих глаголов непереходных, например: стучаться, звониться и т. д. В этом случае происходит как бы усиление значения непереходности с помощью медиальной формы.

10) Verba media в страдательном значении. "Медиальная форма может указывать на то, что слово, являющееся подлежащим, есть объект действия, означенного сказуемым (а это именно и означают личные страдательные обороты); при этом, конечно, игнорируется то, что в медиальном обороте объект действия есть вместе с тем и производитель действия" (494).

По аналогии с безличными страдательными оборотами развиваются и безличные медиально-страдательные обороты. В них характерен особый оттенок значения: произвольности, бессмысленности, непонятности действия. Например: спится, сидится, лежится, пьется, зевается, хочется и т. п.

"Учение о безличности, по мнению А. В. Попова, есть известного рода дополнение к учению о залогах" (495).

В самом деле, "очевидно, что объект и подлежащее составляют важные факторы в развитии залогов. Спрашивается, возможны ли такие случаи, когда один из этих факторов равняется нулю, т. е. отсутствует в предложении? Факты показывают, что возможны. Так, с одной стороны, часто не бывает объекта при действительных глаголах (непереходные действительные глаголы); с другой стороны, некоторые глаголы всех трех залогов имеют такое значение, что не нуждаются в подлежащем. Такие глаголы принято называть безличными. Итак, безличность есть частный случай отношения между членами предложения, когда сказуемое по своему значению не нуждается в подлежащем.

Это бывает в тех случаях, когда главным предметом речи является само действие. Относящиеся сюда глаголы обозначают обыкновенное физическое, физиологическое или психическое состояние или действие, производитель которого неизвестен. Например, темнеет, шумит, зудит и т. п. просто значат: является темнота, происходит шум, чувствуется зуд. В безличных глаголах, говорит Штейнталь, самому субъекту дана глагольная форма: es dunkelt — Dunkel ist wird (496).

Гейзе заметил, что безличные глаголы представляют форму предложения, выражающего существование (Existentialsatz), означающего простое бытие или превращение (Sein oder Werden), факт без субъекта, т. е. без отдельного субъекта, так как факт сам по себе есть вместе и субъект"¹³ .

Таковы взгляды А. В. Попова на залог, в основном очень близкие к концепции Потебни (497).

Здесь категория залога, в сущности, выводится далеко за пределы грамматического учения о слове, становясь основной проблемой исторического синтаксиса простого предложения (498).

§ 76. Категория залога в освещении акад. Д. Н. Овсянико-Куликовского.
Синтаксические противоречия в учении Овсянико-Куликовского

Д. Н. Овсянико-Куликовский односторонне воспринимает учение Потебни о залоге. Он устраняет соображения Потебни о генезисе и эволюции категории залога, о связи ее с разными типами предложения. Вместо этого он разбавляет потебнианское учение о залоге психологизмом. Он своеобразно изменяет мысль Потебни об отсутствии полноты энергии в субъекте страдательного оборота. Овсянико-Куликовский определяет залог так: "Залогами называются те глагольные формы, в которых воспроизведено отношение подлежащего как лица действующего к сказуемому как к действию, с точки зрения подлинности, фиктивности и мнимости роли подлежащего как производителя признака, данного в лексическом значении глагола-сказуемого" (499). Такая оценка роли подлежащего невозможна вне лексической характеристики глагола. Например, в выражении камень лежит — камень представляется фиктивным производителем действия, и это представление зависит от лексического значения глагола лежать (500). Категория залога, следовательно, помещается Д. Н. Овсянико-Куликовским на самой границе грамматики и лексикологии, в переходной между ними зоне. Характерное для Потебни стремление к учету взаимодействия лексических и грамматических значений у Овсянико-Куликовского отзывается смешением тех и других. Залоговое значение, по Овсянико-Куликовскому, — это свойство глагола изображать деятельность подлежащего либо как подлинную, либо как фиктивную или мнимую: "Смотря по лексическому значению глагола, эта мнимость колеблется то в ту, то в другую сторону, увеличиваясь и уменьшаясь". Понятие мнимости, фиктивности у Овсянико-Куликовского двусмысленно. Иногда оно — лексическое, иногда — грамматическое. Тем не менее им определяется грамматическое различие между двумя основными залогами: действительным и страдательным. "Страдательный залог, — учит Овсянико-Куликовский, — есть форма глагола, заставляющая нас мыслить подлежащее как недействующее или, лучше, мнимо действующее и только отвечающее на вопрос: кто? что?". Подлежащее при формах страдательного залога является лишь мнимым производителем признака, "иначе говоря, можно назвать мнимою его деятельность". В отличие от страдательного, действительный залог есть "форма глагола, заставляющая нас мыслить подлежащее как лицо действующее, причем самая деятельность его может быть либо подлинною, либо фиктивною", в зависимости от лексического значения глагола. Ср.: я гуляю и камень лежит. Дальнейшее различение залоговых значений у Овсянико-Куликовского носит еще менее грамматический характер. Оно грешит грубым смешением грамматических и лексических признаков, выделяемых с психологической точки зрения. Так, различая две формы страдательного залога (причастно-страдательный оборот и возвратно-страдательный глагол на -ся), Овсянико-Куликовский вслед за Потебней находит разницу между этими формами "в степени мнимости подлежащего как производителя признака". В формах типа подсудимый был оправдан эта мнимость подлежащего как производителя признака — полная, в пассивных конструкциях с формами на -ся (мост строится) степень мнимости уже не та. Так, например, в выражении эта дверь плохо запирается достаточно ясно сквозит "представление о двери как о действующем лице — как будто дверь сама так делает, что ее трудно запереть". Таким образом, и в формах страдательного залога на -ся наблюдается колебание в степени мнимости подлежащего как производителя действия, в зависимости от различий лексического значения глагола. В одних глаголах эта мнимость затушевана, в других выступает очень ярко. Например, в таких выражениях, как заседание открывается, обед варится, публика не допускается, книга печатается и т. д., "уже гораздо труднее или совсем невозможно представить себе подлежащее действующим". Все же "отсутствие страдательного причастия и действительная форма глагола в этом обороте обусловливают собою то, что подлежащее здесь не имеет столь яркого характера мнимости (в смысле производителя признака), каким оно отмечено в обороте с причастием страдательным". Так Овсянико-Куликовский отделяет страдательное значение от грамматической формы (ведь форма глагола, по словам Овсянико-Куликовского, здесь "действительная") и ставит его в полную зависимость от лексических значений слов и от стилистических особенностей словоупотребления.

Классификация форм действительного залога в теории Овсянико-Куликовского производится уже с иной точки зрения — именно с точки зрения отношения действия к субъекту и объекту, а также взаимоотношений между субъектом и объектом действия (а не с точки зрения подлинности или "мнимости" подлежащего). Устанавливаются две разновидности глаголов действительного залога: 1) переходные (распадающиеся на: а) прямопереходные — с винительным прямого дополнения и б) косвенно-переходные) и 2) непереходные глаголы. Далее различаются следующие разряды непереходных глаголов:

1) непереходные, которые также могут быть и переходными, например: говорить, читать, петь;

2) непереходные — с частицей -ся, которую нельзя отделить (т. е., отделивши которую, нельзя получить живой формы глагола), например: скитаться, бояться, выспаться, сниться, смеяться, улыбаться. Это так называемые "общие" глаголы. Здесь, по словам Овсянико-Куликовского, "на первый план — в чисто грамматической сфере мысли — выдвигается само действие (состояние), с оглядкою на лицо, которому оно принадлежит";

3) непереходные — с отделяющейся частицей -ся (соответствующие глаголы без частицы -ся — переходны), например: молиться, рыться, возиться, носиться, копаться, томиться, водиться и т. п. Здесь доминирует "представление, что действующее лицо как бы поглощено своею деятельностью, ушло в нее целиком";

4) возвратные — тоже с частицей -ся, "которая здесь указывает на то, что действие подлежащего направлено на него же самого";

5) взаимные — драться, бросаться, целоваться и т. д. — с частицей -ся, "намекающей на то, что объекты действия — это те же действующие лица";

6) те же глаголы — ругаться, драться, сражаться и пр., но только без указания на взаимность;

7) непереходные — без -ся: спать, лежать, умирать, страдать, болеть и т. д.

Таким образом, здесь уже использован анализ возвратных глаголов, произведенный К. С. Аксаковым, Ф. Ф. Фортунатовым и А. А. Потебней, и несколько приспособлен к старому учению о залогах. Но в самой классификации непереходных глаголов у Овсянико-Куликовского наблюдается беспорядочное смешение разных критериев — лексических, морфологических и синтаксических.

Понятие непереходности, по мнению Овсянико-Куликовского, имеет разные степени. "Непереходность различных глаголов неодинакова: многие из них стоят на границе между переходностью и непереходностью. Одни и те же глаголы могут быть переходными и непереходными. Например, непереходный глагол рыдать в стихах:

Не рыдай так безумно над ним:
Хорошо умереть молодым...

(Некрасов)

уже отмечен характером некоторой переходности.

Итак, "употребляя какой-нибудь глагол (в предложении), мы представляем себе его специальные отношения к действующему лицу, с одной стороны, и к внешним предметам (объектам) — с другой; если в нашем грамматическом ощущении перевешивают первые (отношения к действующему лицу), то это глагол непереходный; если перевешивают вторые (отношения к объектам), то это глагол переходный". Так как отношение глагола-сказуемого к подлежащему выражается в согласовании, а его отношение к дополнению — в управлении, то непереходность есть перевес согласования над управлением. Переходность, наоборот, — признак роста управления.

Легко заметить, что у Овсянико-Куликовского слились и смешались в категории "действительных" глаголов глаголы самого различного грамматического содержания и строения: тут и переходные, и непереходные без -ся, и общие глаголы, и все разряды возвратных. В основу классификации залогов положены три совершенно разнородных и несоотносительных признака: 1) различие в отношениях между подлежащим и реальным производителем действия — признак синтаксический, связанный с вопросом об активных и пассивных оборотах; 2) лексико-синтаксическое различие глаголов в зависимости от их переходных, непереходных и косвенно-переходных значений; 3) различие в значениях, вносимых в так называемые "возвратные" глаголы аффиксом -ся.

Концепция Овсянико-Куликовского эклектически комбинирует разные учения о залогах. Она пропитана наивным психологизмом. Однако заслуга Овсянико-Куликовского состояла в том, что он с точки зрения современного языка глубже осветил понятие переходности и непереходности глагола и разъяснил, следуя за Потебней, невозможность отделять от категории залога вопрос об активных и пассивных оборотах.