ЧАСТЬ 4. БУДНИ ДУРДОМА 2 (NEW) 23 страница

— Ну, а еще он нам здание новое такое отгрохал. Вот за это ему спасибо огромное! Молодец, тятя!

— А зачем старое здание было плохо?

— Да ты что?! Это же курятник какой-то был. Старый двухэтажный, прогнивший такой. А он нам новое шестиэтажное здание построил. Выбил деньги где-то, ты представляешь?! При нашей-то бюрократии, при совке! Да ему просто памятник за это поставить надо! Прямо при его жизни! Перед входом в этот институт! Молодец, батяня!

— Слыш, мам, а может тогда не стоит про него такие стишки писать, если он такой хороший? А?!

— нет! — Тут — же наотрез возразила погань. Писать надо, но про другое!

— А про что-же?

— Ну, видишь-ли, тепушка, тут однажды такая история произошла… — стыдливо замялась поганая.

— Какая история?! Ой, расскажи, мне интересно!

— Тебе рано еще об этом знать!

— Ну, мам!…

— Ну, ладно уж, так и быть! Слушай!…

Еду я как-то раз на лифте в нашем институте. А лифт у нас такой просторный с зеркалами, да еще и по заявке на любом этаже останавливается. Ну вот. Еду я, в зеркало смотрю на себя, прихорашиваюсь. А я, знаешь-ли, если хорошо накрашусь, да причесон сделаю, да в туфельках — так просто любо-дорого смотреть! Красавица — да и только! Меня иногда даже первой красавицей курса называли.

И вот останавливается лифт и в него батяня заходит. Один. В костюмчике такой, весь из себя, надушенный, деловой, подтянутый. Ну, я вида не падаю, еду дальше, а он, как только двери закрылись — сразу ко мне подошел и говорит:

— Танечка! Ты сегодня так хорошо выглядишь! А не зайти ли тебе ко мне?… На рюмку кофе?!

А я в тот же миг почувствовала на своей, так сказать… ну это… ну как его там?

— Ну, говори, не тяни! — Выпалила Рыба.

— Ну, в общем, заднице, прикосновение его руки…

Поганая заткнулась и, залившись краской, уткнулась в вязание.

— Ну, а дальше что?!

— Ну, что-что? Я его руку как отшвырнула! Да чуть пощечину ему не влепила, слава Богу, сдержалась. А сама ему отвечаю: «А рюмку в другом месте распивают, это во-первых. Во-вторых — не ты, а Вы, а в третьих, руки распускать неприлично!»

Он немного опешил, но «проглотил», а сам говорит: «Ну, как хочешь, я-ж ведь хотел как тебе лучше. Я слышал, ты мать-одиночка. Ребенку хотел твоему помочь. Ну раз так…»

Тут лифт остановился на моем этаже и я пулей выскочила из лифта, чуть не сбив его с ног. А сама подумала: «Ну, ты у меня еще попляшешь! Я тебе отомщу!»

— А за что? — Наивно спросила Рыба.

— А за то, что он намекал на то, чтобы мне с ним переспать.

— А почему?

— Потому, что ему так хочется! Да на наш институт пора уже вешать красный фонарь!

— А зачем?

— А затем, что это уже не институт, а дом терпимости какой-то! С каждой красивой бабой он уже по двести раз переспал! И каждую облагодетельствовал.

— А как это?

— Ну переспит с ней, а потом премиальные или поквартальные ей повышает, поблажки им всякие-там дает, даже если они весь день ничего не делают, бьют баклуши.

— О! А вот бы нам так! Мы бы мне аквариум с рыбками купили и коньки и канареечек!

— Ой, да мы и без этого как и без этого как-то жили! Но с тятей трахаться? … Ни за что на свете! Пусть я лучше буду нищая, но только не это!

— Почему? Ведь с зэком — Жориком и пьяницей — «Котом» ты так делала! За просто так.

— А ты откуда знаешь?

— А я за вами подглядывала: что это за шум такой странный?

— Ах ты бесстыжая!

— Это вы бесстыжие, что при мне такими делами занимались.

— А почему ты подглядывала?

— А почему ты из-за денег с Морозовым не хочешь так делать? Он ведь хороший. Он же лучше этих твоих пропойц, один из которых тебя чуть не прирезал!

— Ни за что!

— Ну мам!

— Никогда!!!

— Хочу рыбок, хочу коньки, хочу…

— А я не хочу делать с ним за деньги!

— Ну почему?!!

— Потому, что он уже весь институт на хую перетаскал! Я не хочу быть частью этого борделя! — Размахивая спицами, орала поганая.

— А подстилкой у Жорика — зэка быть лучше?!

— Зато у него я единственная! Я у него одна.

— Ну и что с этого толку?

— Слушай, отстань от меня пожалуйста!

— Ну мам…

— Отстань!!! — Поганая бросила свою паутину и с воем ломанулась на кухню.

«Что за ребенок?! Что за ребенок?!! — Слышалось ее протяжное причитания. — У всех дети — как дети, а у меня?!…»

Рыба снова стала долбить по пианино, недоумевая по поводу погани.

* * *

— Ах!!! Хорошо!… О!… Еще! — Доносилось из кабинета директора. — О-о-о!… А-а-а!!!

На директорском огромном столе была разостлана куча документов и чертежей. Поверх нее возлежала Лена Мамаева в одном лишь лифчике и приспущенных чулках с растрепанной прической и поплывшим макияжем, а поверх нее взгромоздился своим здоровым пузом сам «батяня». Потный, до самой лысины, в одной лишь рубашке, он напористо долбил своим ялдаком ее кунку. Стол сотрясался от его мощных кабаньих движений. Документы «конвеером» съезжали с него и падали на пол. Он сам, да и Лена Мамаева почти уже ничего не соображали. И вдруг в самый накал страстей, в момент максимального пика эмоций в кабинет постучали.

— Ну что там еще?! — невольно пробурчал Морозов.

В дверь просунулась испуганная физиономия секретарши и роболенно проблеяла:

— Алексей Григорич, тут Вашу подпись просят.

— А, позже! Зайди через пять минут! не видишь что-ли, я занят! — Указывая на Мамаеву отрезал «батяня».

— Виновата, но…

— Никаких но! Вон отсюда! — Уже агрессивно и властно изрек он.

Секретутка тут же учуяла, что «дело плохо» и исчезла.

Батяня повернулся к Мамаевой, улыбнулся ей и промурчав: «Ну-с, продолжим», продолжал свое любимое занятие. Стол заходил ходуном. Пачка чертежей упала на пол. Но это никого не смутило. Стоны, скрипы, вздохи и черт знает что сплелись в единую какофонию. Батяня задвигался со скоростью пулемета, а затем вдруг замер и беззвучно обкончался в разгоряченную кунку Мамаевой. Она тоже уже почти ничего не соображала и только беззвучно мотала головой из стороны в сторону.

В следующий момент все стихло и два «бездыханных» тела, взгроможденные одно на другое, замерли на директорском столе…

Первым «очнулся» Морозов.

— Ну ладно, давай вставай, — небрежно бросил он, — назначаю тебе повышение в окладе!

— О! Алексей Григорич! Я так Вам бла…

— Не стоит! — Оборвал он. Это — «за выслугу перед начальством».

— Ой, тут чертежи немного закапались…

— Закапались? Чем закапались?

Мамаева смущенно склонила голову.

— А! Ерунда! — Бросил Морозов. — Татьяна перечертит. А ты одевайся и позови мою секретаршу.

* * *

— А! Вот опять они мне чертежи перечерчивать дали, закапанные спущенкой! — Носилась, вопя, поганая по дому.

— Сгущенкой? — Не поняла Рыба.

— Спущенкой, молофьей, то есть. Сами ебуться, а мне перечерчивать за них! Смотри, во что они мои чертежи превратили! Устряпали все, как свиньи, а я тут корпей за них!

— А почему?

— Потому, что я — ведущий специалист института! — Гордо выпалила погань.

— А че, она сама что-ли перечертить не может?

— А она зато с батяней спит, а ей за это зарплату повышают.

— Во классно! Надо и тебе так делать!

— ни за что на свете! Лучше я сдохну!!!

— Ну мам!

— Ни за что!

— А рыбки? А коньки? А канарейки?

— Никаких рыбок! Никаких канареек! Ни за какие миллионы не соглашусь!

— Ну и хрен с тобой! Вот вырасту и сама с Морозовым спать буду. А на повышение зарплаты и коньки и рыбок и все, что захочу себе куплю! — Категорично заявила Рыба.

— Только попробуй!

— А потому, что ты — моя дочь! И если ты посмеешь так поступить, как эта мразь Мамаева, то я тебя просто убью!

— Как это ты меня убьешь?

— А очень просто! Возьму топор и убью!

— А зачем? — Жалобно заскулила Рыба.

— Затем, что ты — моя дочь! И ты будешь жить так, как я хочу! А если нет — я тебя убью.

— Ну мам…

— Никаких мам!!!

— Ну мам…

— Не зли меня! — Уже грозно и дико зарычала поганая на Рыбу.

Та сникла, испугалась и замолчала. В ее голове стали прокручиваться картинки того, как она трется с директором, чтобы ей повысили жалование, а сзади подходит поганая с топором, замахивается им и в последний момент Рыба вкрикивает, но уже поздно. Топор летит в ее удивленное и испуганное лицо. Брызги крови и мозгов разлетаются во все стороны. Следующая картинка: Рыба стоит у огромного красивого аквариума и любуется роскошными рыбками и живыми экзотическими водорослями. Сзади подкрадывается поганая, пряча под мышкой за пазухой топор.

— Мам! Мам, посмотри! — Ликует Рыба. — Это я на деньги «тяти» купила! Смотри, какая прелесть!

— Что ты сказала? Чьи деньги?!

— «Тяти», мам. Ну ты сама понимаешь. Он их мне дал за то…

— За то, за что я тебя сейчас прикончу!

И в мгновенье ока поганая выхватывает из-за пазухи топор и отсекает Рыбе голову. Тело, фонтанируя струями крови, падает на пол, а отрубленная голова плюхается в аквариум, беззвучно произнося полуживыми губами: «Я не виновата! Я не виновата!» и заливает его алой пеленой крови. По стенкам стекают темные брызги. С губ обезумевшей погани хриплым шепотом слетают слова:

— Уж лучше ты умри, если не хочешь быть такой, как я хочу!!!… Смерть тебе! Дрянь!

Рыба вздрогнула от этого страшного наваждения, однако этот образ очень сильно овладел ею. Со страхом и отчаянием она стала мысленно повторять себе:

«Никогда не буду делать плохо! Буду хорошей девочкой, овечкой! Никогда не буду пороться с такими, как Морозов! Никогда, никогда, никогда!!!»

Рыба стала тщательно себя завнушивать уродскими установками, особым усилием делая себя дурой. Так, потихоньку она стала становиться послушным секс-зомби тоталитарной секты маминизма. Секты с суицидальными установками, заполонившей весь мир. Секты, с которой нужно начинать отчаянную непримиримую борьбу. Секты, унесшей миллионы молодых невинных жизней и искалечившей жизни миллиардов ни в чем не повинных людей!

* * *

— Эй, ты чего задумалась? — Подскочила погань к оцепеневшей от ужаса Рыбе. — Не бери в голову, лучше посмотри какие я классные стишочки пишу. Тут все про нашего «батяню» сказано.

— Ну и что?

— А то, что я повешу это в женском туалете на самое видное место.

— А ваш директор что, женский туалет ходит что-ли?! — Сильно удивилась Рыба.

— Да ты что, рехнулась что-ли?

— А как он эти стихи прочитает?

— А эти же стукачки ему это и донесут.

— А дальше что?

— Ну, что-что? Нервничать будет, переживать, беситься. Это же так весело: все ему всегда говорят: «да, тятя! да, тятя!», а здесь вот такое. Он как узнает, что про него такое написали, сильно забесится.

— А если он узнает, что это ты?

— А я почерк изменю и пока никого нет в туалете, тихонечко это повешу. У! Как будет здорово!

— А зачем все это?

— Ну чтоб досадить Морозову, как ты не понимаешь?! Какая ты глупенькая у меня. — Самозабвенно базлала поганая. — А потом через несколько дней я другое стихотворение напишу. Якобы другой поэт пишет этому.

— Писать на стенах туалета

Увы, друг, немудрено.

Среди говна — мы все поэты,

Среди поэтов — все говно!

— Ничего не понимаю! И зачем тебе все это нужно?

— А, иди ты! Ничего ты не понимаешь! — Отмахнулась погань и ушла на кухню.

Через несколько дней тупая каракатица опять подвалила к рыбе.

— Знаешь, доча, а меня кажется сокращают.

— Ой, а почему?! Что же мы теперь будем делать? — Заскулила Рыба.

— Да вот, блин, одна из его подстилок зашла в туалет, когда я свой стишок на зеркало приклеивала. Она вроде как сделала вид, что ничего не замечает, а тяте все равно настучала, сволочь. И теперь меня из-за этого в первую партию сокращают. А ведь я — ведущий специалист института!

— А кого это колышет? Не фиг че попало писать. Я же тебя предупреждала! — Забесилась Рыба.

— Да причем здесь это? Просто это случайность: если бы эта баба не увидела, то все было бы нормально! Тятя занервничал бы от стишка. Я бы порадовалась!

— Да ну тебя! Ничего ты не соображаешь. — Не выдержала Рыба и убежала на улицу гулять с подружками.

Переубедить старую маразматичку было невозможно! Даже оставшись на помойке жизни, она не била себя по голове и не проклинала свою дурость. С умом она, видимо, никогда не дружила. Ведь для чего она ходила на работу. Зарабатывать деньги. И поэтому какая ей хуй разница, кто, с кем, зачем и в каких позах? Ведь главное — то — деньги. А деньги, как говориться, не пахнут. И кто их тебе дал — какая менгам разница?

Ну не хочешь ты пороться — не порись. Кто тебя заставляет: Но и на голову человеку лезть тоже нечего. Сиди, сопи в тряпочку и радуйся, что получаешь свои «три копейки». А что толку, что погань против чего-то там бесилась? никому она ничего не доказала, а только себе напакостила! Ох, и дура же! Уродица Божья! Тварь несчастная! Гавно!

* * *

Грузовой дальнобойщик несся в пригороде Риги. С горем пополам подружки добрались в Прибалтику.

— Блин, а я же ведь точно такая-же, как моя дура — мать! — Хлопнула себя Рыба по лбу. Ежель — можель, блин, я ведь точно так же, как и она не слушаю умных людей. Сейчас вот не послушала Людку и из-за этого нас изнасиловали. А кто знает, что может случиться в будущем. А я такая же упрямая, тупая и дурная, как моя дура — мать.

И в отчаянии Рыба начала дубасить себя кулаками по репе, приговаривая:

— Проклятая тыква! Проклятая тыква! Сколько же от тебя страданий! Сколько же от тебя мучений! Из-за тебя мне так плохо в жизни. Из-за тебя я чуть не повесилась только что! У, сволочь, у сука, скотина проклятая. Взять, оторвать тебя, вытряхнуть из тебя все дерьмо! Выбросить тебя на помойку! Только тогда мне будет хорошо и спокойно!

— Эй, ты с кем это здесь разговариваешь? — Неожиданно прервала ее Людка.

— Да на тыкву свою злюсь.

— Раньше надо было злиться, до того, как нас отъебли, и теперь давай — вываливай из машины.

— А че?

— А то, что мы уже приехали.

— Куда-куда? В Ригу, твою мать! Что, совсем уже уплыла и ничего не соображаешь?

— Но я не вижу тут никакой Риги. Тут какие-то поля и усадьбы.

— Тебе мало что-ли горя было?! А-ну давай вылазь! вылазь, кому говорю. Людка с яростью толкнула Рыбу так, что та вышибла дверь и вывалилась на обочину.

Не долго думая, Людка схватила вещи и выскользнула из машины. Она помахала на прощание водителю, машина тронулась, оставив за собой шлейф пыли и гари.

— Что, не наигралась еще с огнем?! — Мстительно бросила она Рыбе.

— А че?

— В очо — не горячо? Пошли.

— Куда?

— На остановку!

— Че еще куда-то идти?! Доехали бы на машине, сейчас день, а он один!

— Пока один. А мог бы завести нас в свое депо и там пропустить по «ромашке». Тебе это надо?!

— Нет. — Опустила Рыба голову.

— Тогда пошли! Давай, лупи себя по башке, дура!

Рыба больше не сопротивлялась. Она покорно плелась сзади своей подруги.

Подружки дошли до остановки, сели в автобус и прикатили в Ригу.

* * *

Ой, смотри, какие башенки! Ой, а ангелочки! Ой, а украшения какие! А мостовая! Я никогда не видела такой отродясь!

— А что ты вообще-то видела?

— Ну, мостоотряд мамин видела …

— А че это такое? Мостоотряд? — Со скучающим видом спросила Людка.

— Да это знаешь, такой поселок из одних только бараков, куда посылают всяких там рабочих, чтобы они строили мост.

— Какой мост? Из бревен что-ли?

— Да нет, самый натуральный, из железобетона. Через Вятку строили.

— А ты тут причем?

— А меня погань туда утащила.

— Совсем что-ли?

— Да нет. Она уехала за отцом, которому дали распределение в «тьму таракань». А ей хоть и в N-sk выпало, она все равно за ним увязалась, как жена, блин, декабриста траханного. Ну и меня туда утащила. Так что детство свое я провела весело: среди пьяных матерных рабочих мостоотряда и местных коров. И уже к пяти годам я матюгалась не хуже заправского сапожника. Вот так.

— А, ну все с тобой понятно! — Язвительно усмехнулась Людка. — А еще что ты выдающегося видела?

— N-sk видела[3], а еще собаку болонку такую…

— Ха-ха-ха! — Не выдержала Людка. — Не смеши людей!

— Правда-правда. У нее один глаз был карий, а другой — голубой!

— А, ну теперь понятно в кого ты такая дура! — Гадко захохотала Людка.

Рыба сконфузилась и обиженно замолчала.

— так, пошли в поликлинику!

— Это насчет гонококка, что-ли?

— Ты верно догадалась! — Горестно усмехнулась Людка, — Умнеешь, дура.

Рыба обиженно замолчала, теребя свой грязный тельник. Подружки пошли в поликлинику.

— Девушка, у вас есть венеролог? — Простодушно спросила Рыба у миловидной медсестры, сидящей в регистратуре.

Та в ответ только лишь подняла надменно брови и сделала вид, что не понимает русского языка.

— Девушка, пожалуйста! Поймите нас! — Слезно стала умолять Рыба. — Нас изнасиловали. Нам нужно сдать анализы. Девушка!!!

Медсестра брезгливо передернулась, но все равно продолжала сидеть, делая вид, что ничего не понимает.

— Девушка, поймите! Нас могли заразить, надо провериться! — Орала Рыба на всю больницу, ярко жестикулируя руками, показывая на пальцах суть дела.

Но проклятая латышка продолжала сидеть с каменным лицом, делая вид, что ни во что не втыкает.

Видя все это, Людка не выдержала и рассвирепела:

— Ах, ты, мандавошка ебаная! Хуесоска проклятая! Если ты сейчас же не выдашь нам талоны, мы пойдем и напишем на тебя главврачу. Мой отец — прокурор! И тогда покатишься ты отсюда колбаской по Малой Спасской! Поняла, крыса болотная?! Тварь!!!

Медсестра сразу же подскочила, испуганно засуетилась, стала извиняться:

— Ой, прашу извинятса, прашу извинятса! Вот ваша талони!

И тут же выписав талоны на ближайшее время, услужливо подала их Людке.

— Вот то-то же мне, тварь проклятая. Смотри мне, сволочь! — Людка выхватила у нее из рук талоны и громко захлопнув окно регистратуры, вихрем помчалась в кабинет.

Влетев в него на всех порах, даже не поинтересовавшись, кто крайний, она чуть было не набросилась на врача. Но, увидев перед собой спокойного интеллигентного седого мужчину, она чуть сбавила обороты.

— Эй, любезнейший, нас тут на днях изнасиловали двое подонков. Не сочтите за труд взять у нас анализы на СПИД, сифон и гонококк. И на беременность тоже.

— Но… — хотел, было возразить врач.

— Какие еще могут быть но?! У меня отец — прокурор! Что тебе еще не ясно?! Быстрей давай все анализы! Козел! Ты понял? Понял? Понял?!

— Да, я — то понял, но я хотел только сказать…

— Ну, что еще?

— Беременность можно проверить только позднее.

— Как так!? Ты че не въехал еще что-ли?!

— Ну, таковы уж наши методы. А вас когда… Ну это… Как бы это сказать?…

— Да три дня назад нас выебли. А что?

— Да нет, ничего. Просто давайте я у вас анализы сейчас возьму на болезни, вы завтра в регистратуре узнаете их результаты, а беременность? С ней лучше приходите дней через десять. Там и поговорим…

— Ну, да ладно, врачило. Давай бери, какие тебе надо анализы. — Недовольно буркнула Людка и полезла на гинекологическое кресло.

* * *

— Слыш, Рыб, че-то вроде никакого стриптококка у нас не нашли. Вроде здоровы мы. Пошли по городу пошляемся, — предложила Людка Рыбе.

— У-гу, — как всегда послушно ответила Рыба.

— Пошли вон в то кафе зайдем.

И подружки завалили в красивое старинное здание, где располагалось уютное миниатюрное кафе.

Войдя со света в полумрак, подружки не сразу поняли, где они находятся. Но через несколько минут их глаза привыкли к темноте и они тут же поломились к барной стойке, где орудовала бойкая чернявая миловидная латышка.

— Эй, любезнейшая, извольте два кофе и два пирожных с кремом! — Заносчиво изрекла Людка.

Рыба с трудом вскарабкалась на барную тумбу и стала крутиться на ней.

Официантка высокомерно молчала, даже не удостоив хиппушек ни одним взглядом.

— Та-а-ак! Это еще, что такое?! — Взбесилась Людка. — Я тебе русским языком еще раз повторяю: два кофе и пирожных!!!

Ответом ей было молчание. Официантка только еще выше вздернула брови и стала молоть кофе в кофемолке.

— Это еще, что за такое? У них, что принято играть в молчанку что-ли. Регистраторша молчала, эта коза молчит?! — Разбушевалась Людка. — Эй ты, ты знаешь кто я? Да у меня папа — прокурор! Да он тебе! Да ты у меня! Официантка надменно окинула взглядом хиппарок с ног до головы, но продолжала молчать, делая вид, что ничего не понимает.

— Эй, да ты, ты че тут шлангом прикидываешься?! — Бесилась Людка. — Ты че, не поняла что-ли, овца?!

Людка орала так громко, что все кафе обратило на нее внимание и несколько молодых латышей решительно и уверенно, если не сказать агрессивно, двинулись к ним.

Приблизившись к хиппушкам вплотную, они молча встали напротив них со сложенными руками.

— Эй, вы чего это? — Слегка бзднув, проблеяла Людка. — У меня ведь папа…

Одни из парней властно и непримиримо указал ей на дверь. Их молчание и красноречивый жест говорили сами за себя. В воздухе воцарилась напряженная тишина.

Людка, почуяв сральником, что сейчас ей будет плохо, стала медленно и медитативно «сплывать» со стула и пятиться к выходу.

Когда взгляды латышских мстителей воззрились на Рыбу, она уморно ялдыкнулась со стула на пол, и, не вставая прямо на полусогнутых поковыляла к Людке, волоча за собой свой идиотский брезентовый рюкзак.

Взгляд «народных мстителей» неусыпно наблюдал за двумя трясущимися тварями, которые за минуту до этого были героинями.

— Ну, что, дочь прокурора, куда пойдем дальше? — Съязвила Рыба.

— А ты бы лучше помолчала! Не могла заступиться за меня!

— Больно надо!

— Ну и вообще тогда молчи, свинья!

Рыба ехидно хрюкнула, но замолчала. И подружки двинулись молча по улицам Риги, ища на жопу приключений.

В скором времени их взгляд приковала небольшая группка людей, собравшаяся на одной из центральных площадей у памятника.

— Товарищи! — Выкрикивал пожилой человек, одетый «с иголочки» в костюм «тройка» и элегантную шляпу. — Пора прекращать засилие социалистического фашизма в Риге!

Толпа одобряющее загудела.

— А так же по всей Латвии и Прибалтике! — Добавил он, потрясая своей козлиной бородкой.

Толпа слушала заворожено и одобряюще гудела. Казалось еще немного — и все это человека-стадо начнет бунтовать, схватит винтовки и бросятся на штурм какого-нибудь «Зимнего».

Хиппушки с любопытством стали приближаться к стачке, но тут вдруг какой-то человек с хитрым лицом отделился от всей толпы и пошел прочь от нее. Его состояние было удивительно спокойным и заговорщическим.

— Ой! А он куда это? — Удивилась Рыба.

— Иди спроси у него! — Огрызнулась Людка.

— Да иди ты!

Рыба отождествлено уставилась на странного джентльмена.

— Мы не должны мириться с советским произволом! — Яростно выкрикивал он. — Наша земля должна принадлежать нам! Коммунисты, убирайтесь прочь!

Человеческое быдло-стадо ревело в унисон ему. Кое-кто выкрикивал из толпы: «Точно!», «Верно!», «Давай!»

Обстановка накалялась. Было удивительно, как такой коротышка, щупленький старичок может обладать такой бешенной энергией, чтобы заряжать целую толпу.

Хиппушки стояли как загипнотизированные и начали тоже впадать в общий «сон» идей, толкаемых старикашкой.

— Русские, убирайтесь прочь! — Бесновался он. — Латвию — латвийцам, Прибалтику — прибалтам! Русские — вон отсюда!

— Русские вон отсюда! — Подхватили хиппушки вместе со всем быдлом.

— Ой, подожди, а мы ведь русские! — Толкнула Рыба Людку в бок.

— А, похрен. Мне просто интересно — и все.

— Но, ведь мы же русские! — Яростно — патриотично продекламировала Рыба.

Вдруг несколько человек из толпы воззрились на двух идиоток. Рыба тут же заткнулась.

Очко ей стало подсказывать, что сейчас случиться нечто страшное. Она сама еще не знала что. Весь ее патриотический пыл куда-то пропал, она вся сникла, ссутулилась. Несколько пар яростных глаз сверлило ее насквозь. В этот момент ей было поровну: русская она или нет, как себя обозвать, латышкой или самим чертом, но лишь бы ее не трогали. Сердце ушло куда-то в задние конечности.

Неожиданно всеобщее внимание отвлекло появление нескольких ментовских машин. Оказывается, их вызвал стукач, так таинственно отделившийся от тусовки.

— А! Опять это ты, вонючий ублюдок!

Несколько здоровенных ментов подскочили к джентльмену — возмутителю спокойствия, схватили его и поволокли к воронку. Он шел спокойно, даже с радостью мученика, идущего на страдания «за веру».

Несколько недюжих молодцов с дубинами, недавно вошедшими в милицейский обиход, яростно бросились в атаку на оставшуюся толпу.

Митингующие бросились в рассыпную. В воздухе запахло сероводородом. Но несколько человек все-таки попались в лапы ментов и были увезены вместе со стариканом в бутузку.

Бедный старпер даже не подозревал, что сам по себе он — ничто. Просто он был пешкой аспектов, планет, которые через него творили свои замыслы. Этот интеллигентный был просто предвосхитителем стихийного процесса отделения Прибалтики от СССР. И не больше. Просто подошло это время отделения, конец восьмидесятых. Так же, как в свое время был момент присоединения, в пятьдесят седьмом. А люди во всем этом не играют абсолютно никакой роли. Они ведомы стихийными силами космоса — и не больше. И если какой-то человек стал проводником этого процесса, как, например Ленин, то это вовсе не значит, что сам по себе он может что-либо делать. Сам по себе человек — ноль, пустой воздушный шарик, тряпичная кукла. А всем в этом мире правят силы космоса: войнами, революциями, НПР, культурой, размножением, болезнями и т. д.

Человек лишь может выбирать под власть каких сил он попадет: тех, что правят революцией и погибнет на баррикадах или тех, что заведуют эволюцией и пойдет путем саморазвития. И от этого выбора зависит его судьба. Но как это сделать?! Ведь человек даже ничего не знает об этом! О каких-то там силах. Каждый человек думает, что мысли, руководящие им являются его собственными, а не чужими, привнесенными откуда-то извне. И в этом самое его большое заблуждение. Если бы он что-то знал и мог выбирать!!!… Тогда бы и жизнь не была бы такой трудной и тяжелой. Но именно незнание, ведение являются основой всех страданий всех людей на Земле. Их рабства, зависимости, болезней, внутренней несвободы и закозленности.

* * *

— Слыш, Рыб, да я все поняла, я допетрила! — Хлопнула себя по лбу Людка.

— Что опять случилось?! — Недовольно буркнула Рыба.

— Нам пора тикать отседава!

— Че еще тут вздумала?

— Да ни че. Ты сама позырь! Латыши с нами не разговаривают. На площадях митинги протеста проходят. Прибалтика вздумала от совка откалываться. А скоро ведь тута и переворот начнется.

— Коды?

— Ну скоро, говорю тебе!

— Ну коды начнется, тоды и потикаем отседа. — Тупо долдонила Рыба.

— Ты что, он уже может начаться завтра!

— Ну, а сегодня же он не начался!

Людка не выдержала и стала истерично орать на Рыбу:

— Ты что, совсем очумела что-ли? Тебе что мало на жопу приключений было что-ли? Еще не хватало, чтобы эти очумелые националисты схватили нас и поволокли в каталажку!

Людка совсем обезумела. Грудь ее ходила ходуном, лицо раскраснелось. По нему текли слезы. То, что было подобием макияжа, уморно потекло по роже.

— А как же вот это все?! — Рыба в отчаянии показала на царившее вокруг нее великолепие.

— Дура! Лучше думай о том, что тебя в тюрягу не посадили! Будет тебе!

— Людка, а как же мостовая, башенки, ангелочки?! — Слезно умоляла Рыба.

— Будут тебе и мостовая и башенки, вернее «в башенку» тебя упекут. А ангелочками тебе часовые в тюряге станут! Налюбуешься на всю жизнь!

— Ой, а я не хочу!

— А, не хочешь?! А тогда давай валить отседава.

— Нет…

Рыба «уперлась рогом в землю» и сдвинуть ее с мертвой точки было совершенно невозможно.

— Последний раз говорю тебе. Давай тикать! — Злобно настаивала Людка.

— Ни — за-что! Нет, нет и нет! — Долдонила Рыба.

— Ну, как хочешь. Пеняй на себя! — Хладнокровно ответила Людка, достала свою записную книжку и стала что-то выписывать из нее на отдельный листок.

— Что ты делаешь? — Взволнованно спросила Рыба.

— Пишу, не видишь что-ли?

— Ой, а что ты пишешь?

— Адреса и телефоны.

Чьи?

— Тусовщиков в Риге.

— А зачем? — не въезжала тупая Рыба.

— А ты что ночевать в парадняке[4] собралась что-ли?!

— Нет.

— А где же, если не секрет? В помойке?

— Да я вообще как-то об этом не думала.

— А о чем ты когда-либо думаешь, балда?! — Разъярилась Людка. — Вот, держи!

Людка всучила драгоценный листок с тусовочными адресами хиппарей Риги, дабы та могла вписавшись у них, переночевать на тусовке.