Проект «всеобщей организационной науки»

Александр Александрович Богданов-Малиновский (1873-1928) стал широко известен после выхода своей первой книги -«Краткого курса экономической науки» (1897) - результата, как подчеркивал автор, его сотворчества с тульскими заводскими рабочими, которые «широтой и разнообразием своих запросов» направляли «ищущую мысль молодого лектора» в сторону марксизма как «монистического миропонимания», соединяющего «в одной сложной цепи развития звенья технические и экономические с вытекающими из них формами духовной культуры». «Краткий курс» Богданова стал самым популярным учебником политической экономии в России, к 1906 г. вышло уже 9 изданий, причем появился и раздел «Социалистическое общество». Кроме того, в соавторстве с И. Степановым-Скворцовым Богданов написал «Курс политической экономии» (1-й том в 1910 г.; 2-й - в 1918 г.).

Политическая экономия, так же как и активная революционная деятельность (увенчавшаяся солидерством, а затем соперничеством с В. Ульяновым-Лениным в Большевистском центре), была лишь частью напряженных усилий Богданова по претворению в жизнь программы «монизма», соединяющего идеалы рабочего движения с интегративными концепциями естествознания и философской мысли. «Страсть к монизму», искания универсального «социально-трудового миропонимания» и образ «планомерности как самой сущности социализма» Богданов воплотил в работы«Эмпириомонизм» (в 3 томах, 1904-1906),«Красная звезда» (роман-утопия, 1908),«Тектология: всеобщая организационная наука» (в 3 томах, 1913-1922),«Вопросы социализма» (1918; написано между февральской и Октябрьской революциями 1917 г.),«Социализм науки» (1918) и др. Революционер-марксист, Богданов по своим философским и социокультурным позициям был убежденным позитивистом и сциентистом. Дистанцировавшись и от большевиков, и от теоретиков II Интернационала (Г. Плеханов, К. Каутский), он отказался от основанной на гегелевской диалектике интеллектуальной парадоксии, сделав вывод, что «из царства необходимости в царство свободы ведет не скачок, а трудный путь». И этот путь есть путь овладения рабочими массами знаниями и навыками, необходимыми для осуществления «строя хозяйственной планомерности».

Всемирную историю Богданов резюмировал формулой «дробление человека» - в специализации и в расхождении высших, «организаторских» форм труда от низших, «исполнительских». Именно отношения «организаторов» - «исполнителей», укорененные в технико-экономических отношениях, но оформленные и регулируемые идеологически, - основа классового деления общества; причем организаторский класс, как правило, складывается и становится классом раньше, чем исполнительский, но с течением времени теряет реально организаторскую функцию, превращаясь в класс паразитический и вырождаясь. Буржуазия, утвердив капиталистическое воспроизводство, начинает развиваться «по преимуществу в потребительном, т.е. паразитическом, направлении» и вырождается в рантьерство.

Организаторская деятельность «на службе капитала и буржуазного государства» переходит к «технической интеллигенции» (термин введен Богдановым в 1909 г.) - промежуточной социальной группе владельцев специализированных знаний. Социально-экономический идеал технической интеллигенции, численность и роль которой растет вследствие всевозрастающего значения «производства идей» для технического и экономического прогресса, Богданов характеризовал так: «Планомерная организация производства и распределения под руководством ученых-экономистов, врачей, юристов, вообще - самой этой интеллигенции; при этом она создает привилегированные условия для себя, но также условия жизненно удовлетворительные для рабочего класса, тем самым устраняются основания для классовой борьбы и получается гармония интересов»[457].

Этот образ целиком совпадает с технократической утопией Г. Гантта - Т. Веблена, но Богданов противопоставил ему другой утопический идеал - программу созданиятектологии (от греч. тектон - строитель) - «всеобщей организационной науки», универсальной теории организации человеческих знаний для обеспечения интегрального образования, «всесторонней подвижности труда», «целостного организационного мышления» и «всесоциальной планомерности». На основе «всеобщей организационной науки» Богданов предполагал выработать «общие методы исследования, которые давали бы ключ к самым различным специальностям и позволяли бы быстро овладевать ими». «Наука - великое орудие труда... будет обобществлена, как этого требует социализм по отношению ко всем орудиям труда». Если «всесторонняя подвижность труда» работников-универсалов - «необходимое условие гибкости форм производства и планомерности его развития», то без наличия точных знаний, которыми «пока владеют только интеллигенты-организаторы», рабочим даже в случае захвата политической власти не на что рассчитывать, кроме «перехода из-под ига капиталистов под иго инженеров и ученых»[458].

Свой грандиозный замысел Богданов рассматривал как развитие «исторического монизма» Маркса и Энгельса и «гносеологического демократизма» австрийского физика и историка науки Эрнста Маха (1838-1916), подчеркнувшего то «преимущество хозяйства науки перед всяким другим хозяйством... что накопление ее богатств никому не приносит ущерба». «Гносеологический социал-демократизм» Богданова был завершением выраженного в I томе «Капитала» марксистского рационалистического максимализма: сознательный планомерный контроль ассоциации трудящихся над системой «прозрачно ясных» производственных отношений[459].

Предложенный Богдановым «всеорганизационный» проект был отвергнут большевиками-ленинцами, обвинившими тектолога в том, что в его системе «идея общности всех людей преобладает над идеей классовой и групповой борьбы», в ревизионизме и «оппортунистическом культурничестве». В свою очередь Богданов, разработав к 1917г. концептуальную схему «обобщения всего организационного опыта, накопленного человечеством», применил ее к эпохе мировой войны и революционного кризиса и раскритиковал в книге «Вопросы социализма» представления «максималистов» В. Ульянова-Ленина и Ю. Ларина о наличии предпосылок для «завтрашнего» перехода к хозяйственной планомерности, якобы созданных системой военно-государственного капитализма.

Богданов отодвигал возможность планомерного хозяйства, или «коллективистского строя», в отдаленную перспективу, гораздо четче других выделяя его технические предпосылки: 1) поднятие машинного производства на ступень автоматизации - тенденция к превращению рабочей силы в синтетический тип, совмещающий функции типов «организаторского» и «исполнительского», и к устранению социальной градации видов труда; 2) «грандиозная революция в способах сообщения»; 3) электроэнергия, которая поддается «детальному распределению, учету и контролю» - база «машинного производства в более высокой, чем нынешняя, фазе». Богданов первым в России и в мировой политико-экономической литературе указал на атомный характер XX столетия и на угрозу ядерного омницида: работа над электричеством и производными от него явлениями открывает еще более грандиозные перспективы освоения внутриатомной энергии, поставив перед научной техникой самую революционную из всех задач, даже частичное разрешение которой «само по себе повело бы к преобразованию всей социальной организации: оно должно дать в руки людям такие гигантские и грозные силы, которые необходимо требуют контроля общечеловеческого коллектива, иначе они могут оказаться гибельными для всей жизни на земле»[460].

«Использовать современную науку для прямого воплощения социализма в жизни не так-то легко. Требуется огромная предварительная работа»[461], чтобы заменить стихийный двигатель технического прогресса - экономическую конкуренцию - планомерным решением задач на основе оформленного опыта прошлого; мобильность рыночного спроса на рабочую силу - новым механизмом добровольного перемещения производителей по звеньям производства, основанным на классовой однородности, развитии здоровой «органической» потребности в труде и универсальных методах овладения знаниями и навыками, которые должна обеспечить всеобщая организационная наука.

Тектология А.А. Богданова была наиболее разработанным из утопических проектом социализма как безрыночного, бесклассового научно-планируемого общества. Ходом истории ей было суждено остаться достоянием архива науки - после полувека отвержения и забвения привлечь к себе внимание как эвристически ценный опыт создания общей теории структур и организаций, предвосхищение кибернетики и общенаучного системного подхода[462]. Примечательно, что Богданов оценивал К. Маркса как «великого предшественника организационной науки», у которого в политической экономии последовательно проведена «структурная точка зрения». Сам Богданов подробно разработал теорию устойчивого развития структур, рассматривая при этом количественные отношения как тип структурных и уделяя особое внимание категории организационной пластичности - взаимодополнению комплексов более грубых, но стабильных, и более гибких, но уязвимых. Универсальные «тектологические» понятия системной дифференциации и контрдифференциации, подвижного равновесия, цепной связи и «закона наименьших», бирегулятора, положительного и отрицательного отбора, консервативного и прогрессивного отбора, системных кризисов представляют большой методологический интерес.

Политическую экономию «коллективистского строя» Богданов рассматривал как часть тектологии - учение о функциональных связях между отраслями производства и живыми элементами этих отраслей, функциональных зависимостях между формами труда и потребностями работников. Однако результаты применения «организационного метода» в политэкономии оказались довольно скромными. Экономические учебники Богданова - в отличие от отвергнутой «Тектологии...» - стали общепризнанными в первое советское десятилетие; но Богданов-политэконом, ограниченный рамками позитивистски интерпретированного марксизма (энергетическая теория трудовой стоимости), мало использовал эвристические возможности «всеобщей организационной науки». Но за создателем «Тектологии...» остается заслуга первого глубокого анализа формы, в которой началось «строительство социализма» в России - «военного коммунизма».

В книге «Вопросы социализма» Богданов проанализировал военно-государственный капитализм имперской Германии, принятый Ульяновым-Лениным и меньшевиком Лурье-Лариным[463] за «полнейшую материальную подготовку социализма». Это государственное регулирование Богданов оценил не как «прообраз» социализма как новой организации общественного производства, а как ублюдочную систему приспособления к регрессу производительных сил и к разрыву экономических и культурных связей между странами - «врезание» в капитализм «военного коммунизма», особой формы общественного потребления, подобной организации осажденной крепости.

Постепенное распространение «военного коммунизма» с армии на остальное общество (паек семействам мобилизованных - карточное распределение - регулирование цен и сбыта, принудительное синдицирование - контроль над направлением и размерами производства, принудительное тестирование - принудительное распределение материалов и орудий труда, всеобщая трудовая повинность) создало ту «атмосферу миража», в которой максималисты типа Ленина и Ларина увидели предпосылки «планомерной организации производства». «Ленин... встав во главе правительства, провозглашает социалистическую революцию и на деле проводит военно-коммунистическую», - подытожил Богданов свой «организационный анализ»[464].

Большевики, в пылу революции отмахнувшись от поставленного Богдановым диагноза «военного коммунизма», задним числом в 1921 г. утвердили категорию «военного коммунизма» для обозначения своей политики в ходе гражданской войны в России. При этом Ленин стал настаивать, что «военный коммунизм» был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой. Эта декларация была, однако, явной попыткой затушевать доктринальные истоки политики «военного коммунизма», которые и сам Ленин, и его соратники отчетливо раскрывали в 1917-1920 гг., в том числе в принятой в 1919 г. партийной Программе.