Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Концепция всеобщей истории И.М. Дьяконова




 

Другой вариант системного изложения исторического процесса предложил отечественный востоковед И.М. Дьяконов.

Он предложил рассматривать всеобщую историю как последовательную смену следующих фаз развития:

· Первая фаза (первобытная).

· Вторая фаза (первобытнообщинная).

· Третья фаза (ранняя древность).

· Четвертая фаза (имперская древность).

· Пятая фаза (средневековье).

· Шестая фаза (стабильно-абсолютистское постсредневековье).

· Седьмая фаза (капиталистическая).

· Восьмая фаза (посткапиталистическая).

 

И.М. Дьяконов писал: «Слабость марксистской концепции заключалась, прежде всего, в том, что не было найдено убедительного движущего противоречия ни для первой, первобытной, формации, ни для последней, коммунистической. Поэтому коммунистическая формация рассматривалась как абсолютное гармоническое будущее – идея, восходящая к христианской апокалипсической эсхатологии и плохо вяжущаяся с материалистическим объяснением исторического процесса» [234].

 

Марксистская теория формаций в том виде, какой она приняла к исходу XX столетия, имеет ещё один существенный недостаток: в ней не предусмотрен явственный механизм перехода от одной общественно-экономической формации к другой. Но возникшее несоответствие между развитием производительных сил и характером производственных отношений не приводит к смене «формаций» автоматически. На вопрос о механизме перехода марксизм XIX и первой половины XX в. отвечал, что им является революция, т. е., иначе говоря, насильственный переворот: «насилие – повивальная бабка истории». Это, однако, во всемирно-историческом плане неверно. Маркс знал, что насильственный переворот не отделяет ни древность от первобытности, ни средневековье от древности.

 

В наше время все концепции исторического развития имеют один важнейший, коренной недостаток. Все они построены на идее прогресса, причем прогресса, ничем не ограниченного во времени. Эта идея уходит корнями именно в христианскую концепцию будущего – «Царства Божия на земле», которая, в свою очередь, восходит к историзму, свойственному предку, как христианства, так и ислама – иудаизму.

 

Марксистская же теория говорит и о технологии, но не столько о ней самой, сколько о производительных силах, под которыми разумеются человеческие (личностные) и вещественные (технологические) элементы, осуществляющие взаимодействие человека с природой в процессе общественного производства. Однако развитие личностных отношений в процессе производства можно рассматривать не только в рамках факторов, относящихся к социально-производственным отношениям, но и в рамках социального сознания и мотивации производственных (и иных общественных) поступков, т. е. социальной психологии.

 

Для первой фазы (первая фаза – первобытная) характерно, что жизненная активность человека обусловливается известными социально-психологическими побуждениями (импульсами). Божества определяют для архаического человека характер причинно-следственных связей и тем самым возможность или невозможность удовлетворения социальных побуждений. На каждый стимул можно найти множество неодинаковых действенных ответов (или мифологем), но число основных побуждений довольно ограниченно [235].

· Это – реакция поиска («что это?»), эмоциональное побуждение, вызываемое либо положительным, либо (чаще) отрицательным характером явления. Реакция поиска может развиться в пробуждение к познанию нового, однако такое развитие её вступает в противоречие с побуждением к стабильности места человека в социуме и космосе: основное правило «быть как все» (что предопределяет и побуждение к взаимопомощи) содействует возникновению консенсуса в человеческом социуме, а это очень важно для его целенаправленной деятельности.

· Это – стремление утолить голод. При всей эмоциональности такого побуждения оно может иметь только социальный характер (поэтому уже в наиболее древнем обществе возникает разделение труда, прежде всего между мужским и женским трудом: охота – собирательство). Существенно, что с самого раннего периода истории человечества была нужда и в обмене.

· Это, далее,– побуждение прибегнуть под защиту, быть охраняемым и любимым.

· Это – побуждение устранить психологический дискомфорт («несправедливость»). В истории именно оно является главной причиной стремления к социальным переменам.

· Это – побуждение к агрессивности, необходимой для выживания человека во враждебном мире, связанное с побуждением к движению вообще.

· Это – побуждение к удовлетворению половой потребности, стоящее, между прочим, в прямой связи с агрессивностью (мужчина должен победить соперников и саму женщину): женщина выступает как побудительница агрессии.

· Это – побуждение к славе.

· Это – побуждение к разрядке, к смеху, очень важное в суровых, строго регламентированных обычаем условиях существования первобытного и древнего человека.

· Это – побуждение к лидерству, к тому, чтобы не только быть «не как все», но и возглавлять всех. Данное побуждение резко проявляется, как правило, в критические моменты истории. Заметим, что оно проявляется почти исключительно у мужчин (у женщин оно скорее проявляется в форме соревнования в привлекательности).

 

Если есть не одна первобытная фаза, а две, то в чём между ними социально-психологическая разница? Для первой фазы характерны тотемизм и шаманизм, для второй – генеалогические структуры пантеонов во главе с богом-«вождём» и его семьей – женой и сыном, весьма важные культы человеческого, животного и растительного плодородия, а также культ «богини-воительницы», социально-психологически отражающей импульс агрессивности [236]. При этом верования не догматичны и совершенно локальны (при переезде в другое место естественно поклоняться местным богам; характерна большая вариативность мифов), и верования эти не связаны с определенно сформулированными этическими нормами.

 

В первой фазе отдельные группы людей достаточно отделены друг от друга в пространстве и обычно мирно сосуществуют, если не считать случайных стычек, в особенности в связи с похищением жен. Вторая фаза предполагает общество более богатое, в котором есть что вожделеть и есть что защищать, а часто и оружие становится гораздо более совершенным. Энгельс называет этот период «военной демократией», хотя считает её не отдельной «формацией», а этапом в пределах первобытности. Эпитет «военная» действительно уместен: со второй фазы и до конца третьей фазы – ранней древности – наступает эпоха войны всех со всеми. Ещё в Вавилонии начала II тысячелетия до н. э. не было выражения «чужая страна», «заграница», а было выражение «вражеская страна» – даже в письмах купцов-мореходов, плававших за границу со вполне мирными целями.

 

По мере чёткого вычленения эксплуатируемого класса, противостоящего (пока не расчленённому) классу свободных, система управления социумом институционализируется, получает постоянную общепризнанную структуру, аппарат принуждения – и превращается в государство. Вместе с оформлением, с одной стороны, чётко определившегося эксплуатируемого класса, а с другой – государственного аппарата кончается вторая историческая фаза и начинается третья – фаза ранней древности, первая для классового общества.

 

Значительная часть обществ третьей фазы была окружена мощной племенной (первобытнообщинной) стихией, все меньше уступавшей им в военной силе.

 

Период роста числа благ для части общества и оскудения их для другой, куда более многочисленной его части. Но как бы то ни было, рост материального богатства приводит к наступлению периода постоянных войн (ежегодных), а это, по-видимому, явилось главной причиной урбанизации – возникновения укрепленных городов как центров управления государством, ремесла и. скопления продовольственных запасов [237].

 

Кризис обществ третьей фазы был вызван тем, что внутри каждого отдельного общества рост прибавочного продукта после первых блестящих успехов цивилизации сильно замедлялся и даже приостанавливался.

Последний резерв увеличения абсолютного количества производимого продукта – естественный прирост населения – также иссякал.

Государствам приходилось искать вовне дополнительные источники изымаемого продукта.

Задачей государства теперь стало увеличение изымаемого продукта за счёт внешних ресурсов без привлечения торговли, что привело повсеместно к созданию империй. С их появлением началась новая, четвертая общественно-историческая фаза – развитого древнего общества,– сопровождавшаяся переменами в технологии (прежде всего военной) в государственном устройстве, а также в области социальной психологии.

Грандиозные завоевания стали возможны вследствие громадного шага вперед в развитии военного дела, а это-развитие стало возможно благодаря существенному технологическому скачку – переходу от бронзового к железному веку.

 

Империи представляли собой довольно неустойчивые образования – слишком сильны были центробежные силы, но на месте разрушавшейся империи неизменно возникала новая. Первой такой империей была Ново-Ассирийская, охватившая всю Переднюю Азию (кроме Урарту и Малой Азии, IX– VII вв. до н. э.); за ней последовали Ново-Вавилонская и Мидийская (VII–VI вв. до н. э.), за ними Персидская Ахеменидская, основанная Киром,– она уже захватила территорию от Эгейского моря до долины Инда, от Египта до Амударьи и даже Сырдарьи (VI–IV вв. до н. э.); позднее возникли эллинистические империи. Аналогичными были империя Маурьев (цари Чандрагупта и Ашока) в Индии (IV– II вв. до н. э.), империя Цинь (от реформ Шан Яна до императора Цинь Ши Хуан-ди, IV–III вв. до н. э.) и сменившая её империя Старшей династии Хань (основана императором Лю Баном; с III по I в. до н. э.). Большинство этих империй было основано выдающимися лидерами, яркими личностями, хотя по своим характерологическим чертам они расходились: от кровожаднейших тиранов (Цинь Ши Хуан-ди) до покровителей наук и культуры (Александр) и людей, обладавших терпимостью даже при наличии официального культа (Ашока). Историческая их роль, тем не менее, была жестокой и в принципе примерно одинаковой [238].

Своеобразное и исторически весьма значительное явление представляла собой ранняя Римская империя (I в. до н. э. – III в. н. э.); поздняя Римская империя (III–IV вв. н. э.) представляет собой уже переход к следующей фазе общеисторического процесса.

 

Движущей силой было не введение технологии железного века само по себе, а, во-первых, необходимость объединения регионов производства средств производства и регионов производства средств потребления и, во-вторых, введение производства стали не только в ремесле, но, прежде всего в военном деле (стальные мечи, кольчуги или латы, шлемы).

Империи, или так называемые мировые державы, принципиально отличались от сравнительно крупных конгломератов княжеств, образовывавшихся в фазе ранней древности. Во-первых, империи насильственно объединяли непременно территории, неоднородные по своей экономике и экономическим нуждам, по географическим условиям, по этническому составу населения и по культурным традициям. Во-вторых, если крупные государства-конгломераты в основном не нарушали традиционной структуры управления подчиненных стран, то империи, напротив, подразделялись на единообразные административные единицы (области, сатрапии, провинции). Всё государство в целом управлялось из единого центра, а автономные единицы если и сохранялись в пределах империи, то (во всяком случае, на первых порах) имели совершенно подчиненное значение; империи стремились низвести их до уровня своих обычных территориально-административных подразделений, хотя в то же время не спешили уравнять их жителей с жителями государства-завоевателя.

 

Становление государств имперской древности знаменует переход к новой исторической фазе; с точки зрения традиционной марксистской теории между ними должна бы лежать грань насильственного переворота. Таковым можно считать совершавшееся повсюду насильственное завоевание империями обществ типа ранней древности. Но если это и была революция, то революция сверху. Следовательно, и социально-психологические механизмы, непосредственно двигавшие этим переворотом, надо искать не в идеологии масс – те повсеместно держались за старое,– а в психологии образующегося имперского господствующего класса. Хотя мы видим, что в большинстве империй сохранялись прежние пантеоны и даже прежнее терпимое отношение к соседним культам, несколько иным, чем собственные, возникали и особые, ведущие – например, столичные – культы. Но появляется и ещё новая черта: верховный бог рассматривается как царь небесной империи, а прочие боги образуют вокруг него придворный штат. Так было на большей части Ближнего Востока и в Римской империи. В Китае культ безличного, но сознательного божественного «Неба» активно начинает вытеснять местные архаические культы ещё до начала имперского периода. В ряде стран наблюдается и обожествление царя.

 

Но если имперская революция происходит вне воли и ведома народных масс, то среди народных масс под влиянием тех же социально-политических и экономических процессов зреют новые социально-психологические побуждения, имеющие далеко идущие исторические последствия.

 

Буддизм был учением прозелитическим, т. е. не замыкающимся в какой-то одной человеческой общности, а вербующим сторонников.

 

В Китае уже в эпоху царства Западного Чжоу (XII – VII вв. до н. э.) наблюдаются признаки отмирания архаической мифологической религии, а на грани VI и V вв. до н. э. появляется учение Конфуция, впервые положившего в основу идейной жизни общества нравственное начало (жэнь – «человечность»).

 

Культ единого бога (иудаизм) помимо различных ритуальных предписаний опирался на этические основы, изложенные в «Десяти заповедях», весьма близких по содержанию к пяти заповедям Будды и легших в основу европейской этики на все последующие времена.

 

В начале I в. н. э. появляется Иисус, отвергавший ритуальные моменты иудаизма и придававший вере в единого Бога-Отца целиком этический характер.

 

Все этические учения древних народов были оппозиционными по своему характеру, и впоследствии в сильно переработанном виде большинство их сыграло свою роль в социально-психологическом обосновании перехода от фазы имперской древности к средневековой фазе развития исторического процесса.

 

В то же время среди многих слоёв населения под влиянием побуждения к преодолению «несправедливости» (всё резче ощущаемой в период господства мощной центральной власти) возникают религиозно-этические учения. Эти учения готовят социально-психологический кризис общественного строя эпохи имперской древности. Подводя к новой исторической фазе, они ещё не сразу принимают догматическую форму [239].

 

Важнейшим культурным достижением эпохи всей древности было отделение научного, неэмоционального познания от познания мифологического. Это произошло впервые в полисном мире ещё ранней древности; здесь, как нигде, были созданы условия для свободы мышления.

 

Научные открытия времени имперской древности, как бы они ни были значительны, не находили практического применения. Технология, в том числе военная, в эпоху имперской древности хотя и совершенствовалась (осадная техника ассирийцев, улучшенные «скифские» стрелы и луки, введение конницы; из мирной технологии – изобретение шелка в Китае), но совершенствовалась в общем несущественно. Основной фонд орудий труда был заимствован из ранней древности (с заменой бронзы на железо) и лишь отчасти усовершенствован; научные открытия не использовались, наука не стала производительной силой.

 

Появление стремян привело к революции в военном деле: конница стала решающей силой достижения успеха в военных предприятиях. На арену мировой истории врываются кочевники.

Положение достигло кризисной точки, когда разрыв между уровнем жизни численно возраставших кочевников и уровнем жизни оседлых стал очень значительным, а своего оружейного производства (тем более производства предметов роскоши) кочевники наладить по-прежнему не могли. Цивилизованные регионы перешли к товарно-денежному хозяйству и в натуральном обмене с кочевниками нуждались все меньше. В оседлых производствах на кочевых территориях происходил регресс.

Кочевники стали переходить в наступление. Если до сих пор их общество можно было числить как первобытнообщинное, то теперь они мощно вторгаются в жизнь обществ, находящихся в разных исторических фазах, в том числе и в фазе имперской древности, самой богатой материальными средствами. С этого начинается процесс «великого переселения народов» и начало перехода к средневековью.

 

Первым диагностическим признаком пятой, средневековой фазы исторического процесса является превращение этических норм в догматические и прозелитические (а также из оппозиционных в господствующие), причём строжайшее исполнение догм обеспечивается государством и организованной межгосударственной и надгосударственной церковью, а нормативная этика теперь толкуется в смысле освящения общественного устройства, господствовавшего в тогдашнем мире (а по существу в некоем огромном суперсоциуме) [240].

 

Война теперь становится занятием и привилегией господствующего класса.

Отметим здесь, чтобы уже не возвращаться к этому вопросу, что средневековые войны трудно объяснить социально-экономическими причинами. Почти все они (как и многие из более ранних и более поздних войн) объясняются весьма просто с социально-психологической точки зрения – как результат присущего человеку побуждения к агрессии. Завоевать и покорить соседа было и престижно и удовлетворяло социальный импульс агрессивности, который в Риме отчасти погашался гладиаторскими боями, а в конце седьмой и в восьмой фазе станет удовлетворяться футбольными и хоккейными матчами и вообще профессиональным спортом, а также бесчинствами подростковых хулиганских банд – настоящего бедствия больших городов, как на Западе, так и на Востоке. В средние века мощной побудительной силой становится эмоциональное восприятие воинской славы – как личной, так и государственной. Стремление к славе, без сомнения, побуждало и полководцев древности, но именно в средние века слава институциализируется, становясь мерилом оценки человеческого достоинства всех принадлежащих к высшему сословию [241].

 

Военное дело препоручалось профессиональной военной знати, т. е. самим же землевладельцам и созданным ими военным дружинам. Внутри империй все более ощущались центробежные силы, способствовавшие их постепенному развалу. Кроме того, играли свою роль некоторые специфические локальные явления [242].

 

Пятой фазе были присущи общеобязательные догматические учения, всякое отступление от которых тяжело каралось, «два ли не чаще всего смертью. Дискомфорт принимал хронический и непреодолимый характер: его испытывали крестьяне, находившиеся в жёсткой, практически ничем не ограничиваемой власти хозяина и к тому же каждый день ожидавшие разорения своего домашнего очага от войны, хозяйского произвола, грабежа, пожара, выселения или убийства, не говоря уже о турецком девширме. Меньше всего могли рассчитывать на комфортабельную жизнь основные массы земледельческого населения. Конец пятой и начало шестой фазы ознаменованы крестьянскими восстаниями огромных масштабов.

 

Но дискомфорт испытывали и землевладельцы – прежде всего от полного отсутствия стабильности, когда сегодня надо платить дань или выходить на службу для одного завоевателя, а завтра – идти на войну за другого и когда каждая дестабилизация грозит потерей имения, семьи и собственной головы.

В то же время в течение всего средневековья не утихало мощное побуждение к агрессивности, наиболее откровенное в классе землевладельцев и воспринимаемое им как положительное явление – «желание славы» [243].

 

Для смены исторических фаз необходим коренной переворот в социальной психологии, в идеологии, в мировоззрении. Но этого мало: он должен сопровождаться переворотом в технологии, и, прежде всего в технологии производства оружия.

 

Признаки шестой фазы впервые проявляются в Италии в эпоху Возрождения. Признак шестой фазы – стабильное «национальное» абсолютистское государство в то время в Италии не сложилось, хотя медицейскую Тоскану можно считать зачатком такого государства.

 

Третьим диагностическим признаком шестой фазы можно считать наличие альтернативных социально-психологических установок.

Италия XII–XIV вв. не вошла ещё в новую историческую фазу, потому что не создала идеологии, альтернативной той, на которой базировалось средневековье. Но она готовила эту идеологию.

Движение ранних (XIII–XIV вв.) «гуманистов» не следует смешивать с мощным идеологическим движением Высокого Ренессанса, относящимся уже к шестой фазе.

 

Наиболее важным достижением позднесредневекового города в Западной Европе было создание огнестрельного оружия, с введением которого возникают условия для образования общества шестой, постсредневековой фазы. Теперь требовалось, чтобы здесь назрело возникновение альтернативных социально-психологических побуждений – и поле для их развития в виде стабильных «национальных» государств.

 

Типом организации социума шестой фазы явилась стабильная абсолютистская монархия, приобретающая характер национального государства.

 

Как для пятой, так и для шестой фазы характерными являются эксплуатация, прежде всего земледельцев и государственное господство землевладельцев (хотя формы государственной организации меняются), но в то же время существенно появление новых классов – буржуазии и наёмных рабочих.

 

Возникший к концу пятой фазы класс буржуазии также испытывал сильнейший дискомфорт, потому что не был уравнен в правах с господствующим классом землевладельцев и был крайне ограничен в возможностях предпринимательства и изобретательства [244].

Дискомфорт, конечно, испытывал класс наёмных рабочих, складывавшийся из разорившихся ремесленников, беглых (либо переданных в мануфактуры помещиками или государством) крестьян и даже беглых монахов. Но это была слишком разнородная масса, чтобы выработать общее для неё единство социальных побуждений; в какой-то части её могли даже устраивать потери связи с организациями традиционными, прежними податными классами.

 

Мы уже знаем, что социально-психологический дискомфорт может быть снят появлением нового социально-психологического побуждения, новой идеологии, но лишь в том случае, если это побуждение имеет возможность активно проявляться. Сначала должно появиться чувство, что «можно думать иначе». Это содействует выработке плодотворных новых идей (в том числе научных) и новых технологий.

 

Важнейшими условиями перехода от средневековой фазы к постсредневековой можно считать создание альтернативных идей, принципиально нового оружия и появление стабильных государств, способных установить известное равновесие между классами – не только землевладельцев и земледельцев, но и успевших возникнуть буржуазии и наёмных рабочих. Их возникновение связано с развитием товарно-денежных отношений, а их внедрение в сельское хозяйство может ослабить, формальную и фактическую взаимозависимость землевладельцев и земледельцев, постепенно заменяя чисто насильственную эксплуатацию эксплуатацией экономической. Наиболее тяжкие формы зависимости земледельцев (например, крепостное право) могут быть ослаблены или даже отменены.

 

Создаются абсолютистские стабильные государства – настолько стабильные, что способствуют созданию внутри себя национального самосознания– исторического фактора, чрезвычайно важного для дальнейшего хода исторического процесса. Задачей нового, стабильного государства стало обеспечение равновесия между теперь уже четырьмя классами постсредневекового общества.

 

До полного набора необходимых для шестой фазы диагностических признаков успели дойти далеко не все общества мира. Ещё раз отметим, что таким полным набором диагностических признаков абсолютистской постсредневековой фазы являются следующие: введение эффективного огнестрельного оружия, включая артиллерию, что знаменует конец существования войска вооруженных землевладельцев – рыцарства и аналогичных структур; возникновение (наряду с численно доминирующими прежними классами – привилегированных землевладельцев и в разной степени бесправных земледельцев) новых классов – буржуазии и наемных рабочих,– что связано с дальнейшим совершенствованием средств производства, и технологии оружейного дела в первую очередь. Социальные и идеологические порядки предыдущей фазы вызывают растущий дискомфорт, что выражается, с одной стороны, в крестьянских войнах, а с другой – в выработке множественных оппозиционных или альтернативных социально-психологических течений и идеологий, вырастающих в борьбе с прежними идеологиями, все ещё господствующими. Официальной религии противостоят реформированные религии, хотя она и сама влияет на них. Но возникает ситуация «можно думать и иначе» [245]. Тем самым, высвобождается и научная мысль, развиваются естественные науки, которые, однако, ещё не становятся производительной силой. Для Европы (и отчасти для Китая) сюда прибавились открытие новых земель и колониальная экспансия, что, прежде всего очень обогатило европейскую торговую, а затем и промышленную буржуазию и в конечном счете вывело континент на такой уровень жизни, какого не знал остальной мир.

 

Не все общества Евразии выработали к XVII–XVIII вв. полноценную шестую фазу: страны Западной Европы, включая Францию, Германию, Великобританию (и отчасти Священную Римскую империю и Италию), принадлежали к абсолютистской постсредневековой фазе в полной и развернутой форме; на Дальнем Востоке в эту же фазу начал входить Китай и – с некоторым запозданием – Япония; слабее признаки шестой фазы были в Польше, на Балканах, в России, она едва намечалась в Турции; Иран же, Средняя Азия и Индия, а также все арабские страны задержались в пятой фазе; в XIX в., когда и у них на месте религиозного самосознания возобладало самосознание национальное, им пришлось догонять другие народы, уже находившиеся в седьмой капиталистической фазе.

 

Получаемую ими в ходе производства прибавочную стоимость капиталисты обращали «не в пирамиды и соборы», как заметил один историк, и не в роскошные уборы и содержание обширного двора, а вкладывали её в расширение капиталистического производства. Для развития этой тенденции, однако, требовалось создание новой этики, мешала господствовавшая средневековая идеология: ещё составитель латинской версии Библии Блаженный Иероним (IV в.) говорил, что «богатый человек либо вор, либо сын вора». Реформация относила этот тезис к богатствам папы, епископов и монастырей; но она же дала людям религиозную санкцию на пользование каждому плодами собственных трудов и воздержания и тем самым фактически на производственные накопления и кредитные операции (последние в средневековых государствах нередко были религиозно или даже юридически запрещены христианам и становились уделом нехристиан). Поэтому неудивительно, что капиталистическая экономика ранее всего начала развиваться в странах, принявших Реформацию: в Англии (где сельский характер сукновального производства охранял капиталистов от судьбы, которая постигла ранние ростки капитализма во Флоренции), в Голландии, в Швейцарии (Женева), в некоторых частях Германии.

 

Нарастающий дискомфорт был характерен для Западной Европы XVI в., несмотря на продолжавшийся процесс стабилизации государств. Но параллельно с нарастанием дискомфорта и первоначально как бы независимо развивались альтернативные социально-психологические тенденции [246]. Технически их всеобщее развитие стало возможным в связи с изобретением книгопечатания (Гуттенберг, ок. 1448 г.) и тиражирования книг: знаменитый итальянский книгоиздатель Альд Мануций и его ближайшие потомки и преемники отпечатали за 100 лет – с 1495 по 1595 г. – свыше тысячи изданий, а в целом за 100 лет после открытия Гуттенберга были напечатаны многие десятки тысяч книг.

 

Становление протестантства и сама многоликость протестантизма очень содействовали развитию не только религиозной, но и философской, а затем и естественнонаучной мысли. Здесь надо назвать в особенности философа Фрэнсиса Бэкона (Англия, 1561 – 1626), считавшего, что познание должно основываться на наблюдении и эксперименте, и великого писателя и мыслителя Монтеня (Франция, 1533–1592).

 

XVII век был началом развития, с одной стороны, философии (Декарт, 1596–1650; Спиноза, 1632–1677; Локк, 1622 – 1707), а с другой – уже и естественных наук, что имело в дальнейшем самое большое значение для истории человечества (Галилей, 1564–1642; Кеплер, 1576–1630; Гюйгенс,. 1629–1695 и наиболее великий из всех них – Ньютон, 1642 – 1727) [247].

 

В конце XVI в. два великих писателя отметили угасание эпохи рыцарства: Мигель Сервантес Сааведра (1547 – 1616) в трагикомической фигуре Дон-Кихота и Вильям Шекспир (1564–1616)–в комической фигуре Фальстафа и в трагических словах виттенбергского студента Гамлета: «Век вывихнут» (The time is out of joint).

 

В 1789 г. началась Великая Французская революция. Вместе с Американской революцией 1775 г. она открыла собой фазовый переход, приведший к смене шестой (постсредневековой) фазы исторического процесса. Эта эра в Западной Европе продолжалась с 1789 по 1848 г. Она не может рассматриваться как самостоятельная фаза в историческом процессе, а является лишь переходной от шестой фазы к седьмой.

 

Всё огромное пространство к югу и востоку от России – Турция, Иран, Средняя Азия, Тибет, Монголия, Индия, Юго-Восточная Азия – к XV–XVIII вв. так и не вышло из пятой, средневековой фазы, и в этом разделе мы их историю опустим [248]. Зато шестой фазы достиг (и даже ранее Европы) Китай, хотя ряд обстоятельств помешал ему войти в следующую, седьмую фазу. И, наконец, успешно достигла шестой, абсолютистской постсредневековой фазы почти не замеченная европейскими и американскими наблюдателями Япония.

 

Диагностические признаки седьмой фазы следующие: превращение естественных наук в производительную силу (изобретение паровой машины, железной дороги, парохода, затем двигателя внутреннего сгорания, электрического освещения, телеграфа, телефона и т. п.; внедрение науки в индустриальное производство и в сельское хозяйство); бурный рост вооружения в течение всего периода (усовершенствованное нарезное огнестрельное оружие, бездымный порох, дальнобойная артиллерия, бронированные корабли, сначала паровые, затем дизельные; изобретение самолета и танка, химического оружия); противостояние буржуазии и наемных рабочих как основных классов; возникновение интеллигенции; тенденция (правда, ещё слабая) к распаду крестьянства на те же классы предпринимателей и наемных рабочих; сохранение остатков прежних классов шестой и пятой фаз лишь на периферии общества; возросшее значение нерелигиозных идеологий, как оправдывающих и приемлющих существующий ход исторического прогресса (например, позитивизм), так уже и альтернативных (например, марксизм) – за счёт ослабления традиционных религий, которые, однако, сохраняют свое официальное положение в государстве и в некоторой мере по-прежнему определяют черты национальных характеров; в государственном отношении – образование республик или очень ограниченных (конституционных) монархий; полный колониальный раздел регионов, не успевших достичь седьмой фазы, вооруженное соперничество обществ, её достигших; создание колониальных империй и борьба за них; войны грандиозного масштаба с огромными разрушениями и людскими потерями.

Фаза капитализма впервые наступает в странах Западной Европы и в Северной Америке. Все остальные страны мира, кроме Японии, не успели дойти до седьмой фазы и в начале – середине XIX в. все ещё находились в шестой, а то и в пятой фазе [249]. Это означало не абсолютную отсталость этих обществ, а лишь небольшое в общеисторическом масштабе запаздывание, обусловленное более или менее случайными или второстепенными причинами: например, отсутствием благоприятных природных условий, как в Африке или торможением вследствие завоеваний кочевниками, либо более поздним созданием альтернативных идеологий (на Ближнем и Среднем Востоке, в Китае, отчасти и в дореформенной России).

 

Седьмая фаза характеризуется появление такого способа решения социальных конфликтов как революция. Английская революция, так же как Французская после неё и особенно Октябрьская в XX в., демонстрирует характерную для всех социальных революций модель развития: резкая смена общеобязательной идеологии ведёт к развязыванию побуждения к агрессии, проявляющейся в междоусобном истреблении, с переходом власти ко всё более радикальным группам и группкам, что кончается личной диктатурой.

 

Из всех буржуазных переворотов именно Французская революция может считаться революцией в собственном смысле слова – единовременным социальным взрывом, сразу уничтожившим традиционные ценности и провозгласившим новые. Столь резко революционный характер переворота 1789 г. я склонен объяснять тем, что в других странах римско-католическое единомыслие было уже ранее подорвано укрепившимися альтернативными учениями реформации, а здесь революцию делали те, кто ещё в юности должен был заниматься схоластическими (однако иногда со смертельным исходом) спорами о свободе воли и благодати.

 

Совершенно независимо от Европы и Америки Япония переходит к капиталистической фазе в результате «революции Мэйдзи» в 1868 г. Была свергнута власть сёгунов и возвращена власть тэнно (императору). Начавшаяся как традиционная борьба между знатными родами, революция быстро превратилась в движение за национальное единство и овладение западной технологией (в первую очередь оружием). В этом движении участвовали нарождавшаяся буржуазия, рядовые самураи и даже крестьяне, и постепенно оно приняло все признаки буржуазного переворота. Были ликвидированы феодальные княжества, введена частная собственность на землю и организовано высшее образование по европейскому образцу. Шли споры о возможности перехода к парламентской системе; первый парламент с довольно ограниченными правами собрался лишь в 1890 г.

 

Некоторые гуманитарные науки пытались теперь влиять на исторический процесс. Толчок общественно-экономическим изменениям пытался дать марксизм, первоначально бывший одной из теорий капиталистических производственных отношений. «Капитал» Маркса был серьёзной научной работой, но что это «не догма, а руководство к действию» – заблуждение: при всей глубине анализа и при всем том влиянии, которое было им оказано не только на общественные процессы эпохи капитализма, но и прямым образом на науку, это все-таки было «сочинение на заданную тему». Дело в том, что Маркс лишь с 1867 по 1880 г. писал «Капитал», который должен был привести к выводу об обречённости капиталистического строя и неизбежности перехода общества к коммунизму. Но сам вывод о том, что по капиталистической Европе «бродит призрак коммунизма» уже был заранее сделан Марксом и Энгельсом в «Манифесте Коммунистической партии» в 1849 г., т. е. задолго до начала научного труда Маркса (который и должен был доказать неизбежность победы этого призрака). «Манифест» был выпущен даже до окончательного укоренения капиталистической фазы в Европе.

 

Вся капиталистическая фаза являет картину прогрессирующего превращения отсталых частей Земного шара в колонии с более или менее бесправным населением, управляемым колонизаторами,– вплоть до полного раздела всех доступных территорий в начале XX в. Ясно, что в покоряемых странах назревал новый общественный дискомфорт, хотя он стал сказываться не в первых поколениях.

 

Капиталистическое общество породило несколько альтернативных идеологий, в том числе коммунизм и нацизм. В основе нацизма лежала, однако, идея всемирного завоевания и милитаризации, на что её сторонникам не хватило сил. Более стойким оказался коммунизм, но сама его прочность привела к бюрократическому застою и, закономерно, к экономическому оскудению. В Восточной Европе пришлось препятствовать его распаду вооруженной силой (Венгрия, 1956 г.; Чехословакия, 1968 г.).

Заметим, однако, что обе названные альтернативные идеологии седьмой, капиталистической фазы – нацизм и коммунизм – были тупиковыми и не выводили общество в какую-либо новую фазу. Это смогла сделать третья альтернативная идеология – учение о правах личности, ставшее теперь мощным социально-психологическим побуждением.

Подобно тому, как проповедь Иисуса происходила в I в. н.э., в четвертой фазе, а христианство возобладало как универсальная идеология лишь в начале пятой фазы, так и учение о правах человека как социально-психологическое побуждение было выражено в работах Беккариа, Монтескье, во французской «Декларации прав человека и гражданина», в американском «Билле о правах», появившихся еще в XVIII в., на пороге седьмой фазы, но это учение до середины XX в. не стало господствующим [250].

За первыми декларациями последовало развитие классического капитализма с его безудержной эксплуатацией рабочего класса. Действительно, альтернативная идеология оказывает влияние на общество лишь тогда, когда в силу вступают и другие два признака новой фазы – изменения в. структуре производства и сверхоружие. Изменения в. структуре производства происходили исподволь с начала XX в. – очень важную роль здесь сыграли социал-демократы, фабианцы и лейбористы, сумевшие добиться изменения расстановки сил в производстве. Учение о правах человека получило дальнейшее развитие в выступлении Вильсона в 1918 г., в Уставе Лиги Наций в 1920 г., т. е. в конце седьмой фазы. Универсально оформившейся идеологией оно стало лишь на пороге восьмой фазы – в Уставе Организации Объединенных Наций, разработанном в 1942 – 1946 гг., и в других её декретах. Но окончательный предел капиталистической фазе положило изобретение ядерной бомбы. Ядерная война означала бы гибель всего человечества, а чтобы запретить ядерные бомбы и прекратить их производство, нужно было перестроить всё отношение общества к военным конфликтам вообще, снять максимальное количество дискомфортов. Это ещё не окончательно достигнуто: некоторые тоталитарные (да и другие) режимы не теряют надежду создать собственную ядерную бомбу и тем самым под угрозой уничтожения человечества укрепить или установить свою власть.

 

В то время как марксистские экономисты предлагали радикально решить проблемы кризисов путем уничтожения капитализма, со стороны буржуазии тоже была сделана попытка подключить, как это делал Маркс, гуманитарную науку политической экономии к решению производственных вопросов – но с учетом новых открытий в этой научной области, сделанные в послемарксову эпоху. Новое решение проблемы капиталистического производства было дано Дж. М. Кейнсом в 1936 г. Оно заключалось, между прочим, в том, что в критические периоды роста безработицы и сокращения спроса правительству и центральным банкам нужно не сокращать инвестиции, как довольно естественно делалось раньше, а, напротив, увеличивать инвестиции на общественные нужды и удерживать инфляцию.

 

Ещё в 1930-х годах было математически доказано, что наибольшая производительность труда достигается при восьмичасовом рабочем дне и регулярных выходных днях и сокращается при увеличении рабочего дня. Освоение этой истины привело к прекращению преследования рабочих профсоюзов и к поощряемой властями политике удовлетворения все большего числа человеческих нужд и потребностей, порой даже прихотей. Стремление устранить дискомфорт распространяется затем и на женщин, все большее количество которых участвует в производстве, в науке и администрации; оно распространяется даже на сексуальные меньшинства, ранее подлежавшие уголовному преследованию [251].

 

Практически управление производством перешло в руки служащих – менеджеров.

Капитал приобрел форму акционерного, и хотя рабочие – рядовые держатели акций, конечно, не могут определять планы акционерного общества, так как не обладают контрольным пакетом акций, однако они становятся, во всяком случае, заинтересованными в производительности собственного труда.

 

Посткапиталистическая фаза охватила не весь Земной шар, что наряду с «постиндустриальным» обществом существует так называемый «третий мир», не приспособившийся ещё даже к седьмой фазе. Для обществ «третьего мира» типично сохранение и усиление социального и национального дискомфорта, вызывавшего в Европе тоталитарные идеологии.

 

Диагностическим признаком восьмой фазы является становящееся всеобщим учение о минимизации личностного дискомфорта при отсутствии какой-либо религиозной или философской идеологии [252]. Это учение и служит социально-психологическим обоснованием существования данного общественного строя; оно предполагает плюрализм не только мнений, но и религий (хотя государства пытаются пресекать деятельность групп, придерживающихся крайних, разрушительных идеологий, таких, как нацизм; однако же коммунистические партии разрешены в большинстве стран, вошедших в посткапиталистическую фазу, хотя и не имеют там прежнего успеха). Другими диагностическими признаками являются: ядерное и другое вооружение такой разрушительной силы, что его применение грозит уничтожением не только людей в стране противника, но и человечества вообще; машинизация и электронизация всей научной и технической информации, а также повседневного быта; все большее вытеснение книги телевизором и компьютером; развитие микротехнологии.

 

В условиях фазового перехода к восьмой фазе и внутри самой восьмой фазы возникает дискомфорт особого рода – социальная общность становится слишком широкой и потому неуютной; в ней как бы нет «наших», а есть только «ничьи». Отсюда упорный поиск «наших» в национальной самобытности, еще не стертой мировыми масштабами социума; отсюда сепаратистские движения (бретонцы и корсиканцы во Франции, фламандцы в Бельгии, каталонцы и баски в Испании, хорваты, словенцы, македонцы, босняки, албанцы в Югославии, уэльсцы и шотландцы в Соединенном Королевстве, даже саамы в Норвегии).

 










Последнее изменение этой страницы: 2018-05-10; просмотров: 338.

stydopedya.ru не претендует на авторское право материалов, которые вылажены, но предоставляет бесплатный доступ к ним. В случае нарушения авторского права или персональных данных напишите сюда...