ИСКУШЕНИЕ УИНСТОНА ЧЕРЧИЛЛЯ

Перед огромным, необозримым пространством прошедшей войны человеческая память невольно робеет, дробя его на события, периоды, этапы. В своем трагическом величии она, несомненно, открывалась тысячам из ее участников, но далеко не все сумели передать непосредственное чувство войны новым послевоенным поколениям. Если же обращаться, как принято говорить, к сухим фактам и документам, то многое из того, что открывается нам в последнее время, не просто проливает дополнительный свет на уже известную историческую картину, но нередко меняет наше отношение, подходы и самый смысл минувшего. Вероятно, только соединенным усилиям, коллективной памяти человечества под силу приблизить нас к рубежу, с которого можно будет обозреть панораму этой необъятной войны.

Ноябрь 1943 года. На фотографии, обошедшей весь мир, — британский премьер и его министр иностранных дел Энтони Идеи на Тегеранской конференции. Рядом с ними — другие участники событий. Сэр Уинстон сидит, взгляд направлен прямо в объектив, неподвижное, тяжелое, но вместе с тем и решительное выражение лица передает характерную, несколько мрачную харизму его личности. Перед вами человек, идущий до конца. Невольно вспоминается, как в самые отчаянные дни битвы за Англию он говорил, что, даже если Гитлер оккупирует Британские острова, английская армия ни за что не сложит оружие, но продолжит войну с территории Соединенных Штатов.

Взглянув на Идена, стоящего за спиной Черчилля, любой мог бы сказать: вот истинный англичанин. Прямая и гордая осанка, высокий, благородный лоб и взгляд, романтически устремленный в даль, где уже брезжит заря победы. Трудно найти две более контрастные фигуры. Черчилль на фото похож на лоцмана, не хватает разве что трубки, но по сути он и был лоцманом, на плечи которого легло бремя спасения Англии в минуты смертельной опасности. И, чуждый романтизма, этот лоцман всегда глядел прямо перед собой, где скрывались рифы, мели и мины, угрожавшие его кораблю. В самом начале войны антикоммунизм был романтическим искушением Черчилля, ибо с ним сэра Уинстона связывала политическая молодость. Это искушение, судя по мемуарам, «лоцман» преодолел. Произошло это, правда, раньше, чем прозвучало известное обращение Черчилля по Би-би-си в самый день нападения Гитлера на Советский Союз. Незадолго до этого, во время беседы в узком кругу Черчилль, считавший вторжение немцев в Россию неизбежным, заметил, что Гитлер «рассчитывает заручиться поддержкой капиталистов и правых в Англии и США. Гитлер, однако, ошибается в своих расчетах. Мы окажем России всемерную помощь... У меня лишь одна цель — уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я, по меньшей мере, благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин».

Черчилль, будучи человеком двух войн, прекрасно помнил, что сделала Россия для спасения Франции в Первую мировую, и с огромным напряжением наблюдал за усилиями по сближению Москвы и Берлина, увенчанных советско-германским пактом о ненападении 23 августа 1939 года. «Лоцман» окажется, конечно, не глупее фюрера, который искал стратегического союза со Сталиным против Англии, закрывая глаза на всякие «измы». Гитлер поглощал жизненные пространства и стратегические ресурсы для Великой Германии, а Геббельс со своим оркестром от увертюры до финала подчинял пропаганду только этой задаче. Такой подход «сильно упрощал жизнь» фюреру.

По свидетельству Молотова, в личных беседах Гитлер от критики большевиков воздерживался. Молотов вспоминает любопытный анекдот из хроники посещения Риббентропом Сталина в то время, когда советско-германское сотрудничество, казалось, набирало обороты. Как обычно, следовали тосты. «Сталин неожиданно предложил: «Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!» — издевательски так сказал и незаметно подмигнул... Тот (Риббентроп. — А.О.) бросился звонить в Берлин, докладывать Гитлеру в восторге. Гитлер ему отвечает: «Мой гениальный министр иностранных дел!» Гитлер никогда не понимал марксистов», — заключает Молотов.

Как признает в своих мемуарах Черчилль, судьба Англии решалась в ноябре 1940 года во время визита советского министра иностранных дел в Берлин, когда Гитлер упорно склонял Москву присоединиться к «оси» и заменить пакт о ненападении своего рода стратегическим альянсом. Если учесть, что уже в октябре 1940 года германский Генеральный штаб разрабатывал на начало лета 1941 года планы блицкрига против СССР, то настойчивые предложения Гитлера, касающиеся союзничества, были, по сути дела, формой ультиматума: кто не с нами, тот против нас. «Лоцман» это понимал. В своих мемуарах он пишет: «Переговоры приняли форму проекта предложений Германии о присоединении Советской России к пакту трех держав за счет английских интересов на Востоке. И если бы Сталин принял этот план, то события, возможно, на время приняли бы иной оборот. Гитлер мог в любой момент отложить свои планы вторжения в Россию. Трудно себе даже представить, что произошло бы в результате вооруженного союза между великими континентальными империями...»

Черчилль признает, что в то время не располагал информацией о переговорах Молотова с Гитлером и Риббентропом в Берлине. Обратимся к стенографической записи воспоминаний Молотова.

«Гитлер: «Вот вам надо иметь выход к теплым морям. Иран, Индия — вот ваша перспектива».

<...> Для меня, — говорит Молотов, — это несерьезный разговор, а он с пафосом доказывает, как нужно ликвидировать Англию, и толкает нас в Индию через Иран.

<...> Хотел втащить нас в авантюру, а уж когда мы завязнем там, на юге, ему легче станет, там мы от него будем зависеть, когда Англия будет воевать с нами. Надо было быть слишком наивным, чтобы не понимать, этого». Ни Молотов, ни Сталин наивными не были. Перед Москвой реально и грозно вставал выбор: война с могущественной, покорившей континентальную Европу Германией или с теснимой со всех сторон, по сути, блокированной и подвергшейся массированным воздушным налетам Англией. Кто бы ни стоял у руля власти в то время и какими бы субъективными ни были подходы Сталина—Молотова, Россия не пошла на сговор с фашистской Германией против Англии. Жребий был брошен, хотя в Кремле и не предполагали, что спираль карающей за несговорчивость агрессии будет раскручиваться Берлином столь стремительно. Зато это отчетливо понимал Черчилль.

В начале апреля 1941 года «лоцман» посылает через своего посла в Москве личное послание Сталину с предостережением о нависшей германской угрозе. Не без досадных для британского премьера проволочек оно, наконец, доходит до адресата. В послании Черчилль сообщает о данных английской разведки относительно переброски в Польшу из Румынии к границам России трех из пяти ударных танковых соединений Рейха. Москва ответила молчанием. Быть может, припоминали провал Московской конференции, когда делегации Англии и Франции свели на нет усилия по созданию антигитлеровского блока, а, может быть, в Кремле вспоминали Мюнхен... Позже Черчилль с сожалением напишет: «Если бы у меня была прямая связь со Сталиным, я, возможно, сумел бы предотвратить уничтожение столь большой части его авиации на земле». Вряд ли. Уже после войны, когда Сталину напомнили о послании Черчилля, он ответил: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, эта война начнется, но думал, что мне удастся выиграть еще полгода». Молотов был категоричней: «Да можно ли было Черчиллю верить в этом деле? Он был заинтересован как можно быстрее столкнуть нас с немцами, как же иначе!». Но не только опасение быть втянутыми в войну с Германией до срока сковывало Сталина и его министра. Против Черчилля работал в глазах Москвы его «послужной список» яростного антикоммуниста, закоренелого и бескомпромиссного врага первой в мире социалистической республики.

Когда Черчиллю в 8 часов утра сообщили о нападении Германии на Россию, он был краток: «Передайте Би-би-си, что я выступаю сегодня в 9 часов вечера». С коротким перерывом на завтрак он в течение целого дня готовил свое выступление и завершил его, как говорится, под самый эфир, без двадцати девять.

При всей решимости проводить курс на военно-политический союз с Россией перед Черчиллем стояла непростая задача. Его услышат в России, но поверят ли? Как воспримут его речь доминионы и подвластные британской короне колонии, где вот-вот начнутся сражения с немцами и итальянцами?

Наконец, как все же обойти острые углы в отношениях с Советами, и как быть с собственным образом антикоммуниста? В истории Черчилль хотел оставаться Черчиллем. Радиовыступление 22 июня 1941 года далось ему непросто. И все же этот прожженный политик и прагматик сделал в тот момент единственно правильный выбор. «Сила, масса, мужество и выносливость матушки России должны быть брошены на весы», — напишет он позже, в мемуарах, а теперь эти слова — «матушка Россия», кажется, дали ключ ко всей его речи... Черчилль, в глазах многих, говорил искренне: он думал в тот момент, что Бог через Россию хранит Англию.

«Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран.

За всем этим шумом и громом я вижу кучку злодеев, которые планируют, организуют и навлекают на человечество эту лавину бедствий...»

Черчилль не просто умел говорить, у него был особый дар слова, яркого и образного, позволяющий рисовать убедительную и эмоциональную картину происходящего, и тут же, отдав дань чувству, он умел быстро перейти к ясному и четкому языку политической логики. Казалось, его речь действовала по принципу контрастного душа, не давая слушателю ослабить внимание. «Не мне говорить о действиях Соединенных Штатов, — продолжал Черчилль, — но я скажу, что, если Гитлер воображает, будто его нападение на Советскую Россию вызовет малейшее расхождение в целях или ослабление усилий великих демократий, которые решили уничтожить его, то он глубоко заблуждается.

Он хочет уничтожить русскую державу, потому что в случае успеха надеется отозвать с Востока главные силы своей армии и авиации и бросить их на наши острова, которые, как ему известно, он должен завоевать, или же ему придется понести кару за свои преступления. Его вторжение в Россию — это лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова».

«Правда» и другие газеты в Москве, разумеется, с купюрами, опубликовали радиообращение Черчилля. Но Москва по-прежнему молчала и не спешила бросаться в объятия будущих союзников. Это весьма беспокоило «лоцмана». Понадобилось еще одно личное обращение к Сталину, чтобы 19 июля советский посол в Лондоне Иван Майский вручил премьер-министру письмо лично от Сталина. Сталин сразу же ставит вопрос об открытии второго фронта на севере Франции и в Арктике. «Я представляю, — пишет он, — трудность создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии». Черчилль в целой серии посланий доказывает, что столь масштабную операцию по высадке десанта осуществить невозможно. Достаточного количества транспортных и специальных судов, подавляющего превосходства в воздухе (этих главных залогов успеха любой десантной операции) у Англии не было. По этой же причине Германия, потрепав, но не разгромив британский военно-воздушный флот, не рискнула пересечь Ла-Манш и высадиться у меловых скал Дувра или где-нибудь еще на побережье Южной Англии. Черчилль утверждал, что, настаивая на открытии второго фронта, Россия как великая сухопутная держава не понимала, что собой представляет широкомасштабная десантно-морская операция. Здесь бывший первый лорд адмиралтейства заблуждался. «В 1942 году я был участником всех переговоров по второму фронту, — вспоминает Молотов, — и я первый не верил, что они это могут сделать. Я был спокоен и понимал, что это совершенно для них невозможная вещь. Но, во-первых, такое требование нам было политически необходимо, а во-вторых, из них надо было выжимать все. И Сталин тоже не верил, я в этом не сомневаюсь. А требовать надо было! И для своего же народа надо. Люди же ждут, какая-нибудь помощь еще будет или нет? Для нас их бумажка имела громадное политическое значение. Ободряла, а это тогда много значило.

Черчилль приехал и стал говорить, что вот они не могут, а я вижу, что Сталин очень спокойно к этому отнесся. Понимал, что это невозможно. Но ему нужна была эта самая бумажка».

Молотов, правда, считал, что 1943 год был реальным сроком высадки союзников во Франции, но «День Д» наступил только утром 6 июня 1944 года. К этому времени, как отмечают американские историки, «война вступила в новую эру, и Черчилль, глядя на Европу, одним глазом следил за отступающими немцами, другим — за наступающими русскими». Англия была ближе к Европе, и «лоцман» переживал европейские события гораздо острее, чем его партнер в Вашингтоне. В секретной переписке Черчилля и Рузвельта последний неоднократно высказывал неудовольствие по поводу переговоров британского премьера со Сталиным и Молотовым о послевоенном разделе сфер влияния в Европе, в частности о разделе Балкан и уступке Румынии СССР в обмен на английское влияние в Греции. Однако Черчилль упорно вел с Москвой переговоры о разделе Европы. Черчилль даже поддерживал Тито, не опасаясь его коммунистических взглядов, и только Польша была яблоком раздора между Лондоном и Москвой. «Лоцман» не забывал, что «Англия превыше всего», помнил он и фразу, ставшую афоризмом: «У Англии нет постоянных союзников, а только постоянные интересы». Война продолжала обескровливать и истощать ресурсы Соединенного Королевства, а Рузвельт не торопился предлагать Лондону свою помощь. Два полюса силы — богатая Америка и колоссальная военная мощь СССР, разворачивающаяся на глазах Черчилля в Восточной и Южной Европе, ставили его перед трудным выбором. Сейчас кажется немыслимым, чтобы бывший яростный антикоммунист делил военно-политические приоритеты в Европе за одним столом с тем, кого иначе как «диктатором» он не называл. На что же рассчитывал Черчилль? Его интерес к проблеме Европы, как отмечают американские издатели переписки Рузвельта и Черчилля, носил прежде всего прагматический характер и лишь во вторую очередь — идеологический. Удачный для «лоцмана», при гарантиях России, раздел сфер влияния в Европе был, быть может, последним шансом не идти на поклон к дяде Сэму и сохранить пошатнувшуюся мощь Британской Империи.

«А Рузвельт верил в доллары, — рассуждал Молотов. — Не то что больше ни во что, но он считал, что они настолько богаты, а мы настолько бедны и настолько будем ослаблены, что мы к ним придем. <...> Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись». Рузвельт ревниво наблюдал, как Черчилль пытается утвердить британский авторитет в оставшейся «пол-Европе», и поэтому решительно воспрепятствовал вмешательству Лондона во внутренние дела капитулировавшей Италии. Потерпели провал и попытки Лондона собрать урожай за счет промышленности Германии. Черчилль поздно осознал выгоды предложения американского министра финансов Моргентау о ликвидации германской промышленности и превращении ее в сугубо аграрную страну с развитым животноводством. Этот план лопнул, как мыльный пузырь, вызвав столь бурное возмущение оппозиции, что от него пришлось поспешно отказаться. Кризис в Греции, которую Сталин «уступил» Англии в обмен на Румынию, заставил Рузвельта и Черчилля обменяться резкими посланиями. Американский президент, не одобрявший бесконтрольное хозяйничанье англичан в Греции, резко отнесся к жестокому подавлению там коммунистического восстания. Еще раньше англоамериканским союзникам преподнес сюрприз де Голль. Он отказал Эйзенхауэру в праве обратиться к французам за поддержкой союзнической армии в Европе и не поставил свою подпись на денежных знаках, которые администрация союзников хотела ввести в освобожденной Франции. Не удалось договориться со Сталиным и о дальнейшей судьбе Польши. Но последний гвоздь в идею Черчилля поднять престиж и экономику Англии за счет послевоенного передела Европы был вбит неожиданным приходом к власти левых сил в Румынии.

Вряд ли Черчилль обратил бы на это особое внимание, имей он возможность приобрести для своей страны, понесшей немалые жертвы в борьбе с фашизмом, жизненное пространство за Ла-Маншем. В 1972 году Молотов не переставал удивляться: «Черчилль — один из руководителей победы, и до сих пор не могу дать себе отчет, как могло случиться, что он в 1945 году провалился на выборах».

Конечно, интересы истощенной войной Британии были для «лоцмана» выше идей декларации об освобождении народов Европы, но только в том случае, если интересы Англии в послевоенной Европе имели бы твердые гарантии. Черчилль не мог слышать разговора между Сталиным и Молотовым, проходившего в кулуарах Ялтинской конференции. Молотов предостерегал Сталина насчет того, что американский проект декларации «что-то уж чересчур», ведь в нем шла речь о праве народов на определение своего политического будущего. На это Сталин ответил: «Мы можем выполнять потом, по-своему, Дело в соотношении сил». Соотношение сил было не в пользу Черчилля.

Линия разграничения Европы на сферы влияния и компетенций определялась в большей мере военно-силовым, а не дипломатическим путем, и здесь Лондон не мог играть первую скрипку. В стенографической записи бесед Молотова об этом сказано весьма точно: «Армия хорошо помогала дипломатам. Если бы она так не помогала, никакие бы дипломаты не смогли!..»

* * *

Призыв Черчилля в Фултоне в 1946 году был обращен к «англоязычным народам». Остальная Европа, «обманувшая» его надежды, выводилась за скобки. Ей, пораженной бациллами коммунизма, нужен поводырь, им и будет обновленный, более тесный англо-американский союз, открывающий эру новых, «особых отношений» между Англией и США. «Лоцман» повел свой корабль за океан, туда, где атлантический союз сулил Англии не столь славное, но зато вполне определенное будущее. Трумэн был так напуган, что речь Черчилля в Америке будет расценена как согласованный вызов Запада Советской России, что поторопился оправдаться перед Сталиным.

Каких-нибудь пять лет отделяют выступление Черчилля по Би-би-си, положившее основание военному союзу Англии и России, от Фултона. В 46-м вновь, как в первое время существования Советской России, СССР станет для него врагом. Но еще долгие годы в отношении к России британский патриотизм Черчилля будет уживаться с британским чувством объективности. Ни один государственный деятель англосаксонского мира не скажет и не напишет столько слов, исполненных восхищения и искренности, о стойкости и мужестве «матушки России»и ее ратном подвиге в той необъятной войне, сколько сказал и написал Черчилль. И это будет той правдой, которая от него не отнимется. Потому что «когда окончится война великанов, начнутся войны пигмеев».

М. Л. Титаренко,

Доктор философских наук,

Профессор, академик РАН

В. П. Зимонин,

Доктор исторических наук,

Профессор, академик РАЕН

ПОБЕДА НА ТИХОМ ОКЕАНЕ

Весна и лето 1945 г. вошли в историю как время полного разгрома нацистской Германии и милитаристской Японии. Особой гордостью для нас является то, что и на западе, и на востоке Евразии последние победные точки в вооруженной борьбе с главными зачинщиками Второй мировой войны были поставлены именно воинами советских Вооруженных сил.

Вынеся основную тяжесть кровопролитной борьбы на Европейском театре военных действий, сковывая на протяжении всей Второй мировой войны, а затем и разгромив костяк японской армии — миллионную Квантунскую группировку войск, Советский Союз внес решающий вклад в достижение общей Победы.

Вступив в войну против милитаристской Японии, Советский Союз четко и последовательно выполнил свой союзнический долг. В подписанном 11 февраля 1945 г. в Ялте соглашении отмечалось, что «руководители Трех Великих Держав — Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании — согласились в том, что через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания войны в Европе Советский Союз вступит в войну против Японии...»[133]

При этом, разумеется, советское руководство исходило не только из необходимости выполнять союзнические обязательства. Исторический опыт требовал от нашей страны принять меры по обеспечению безопасности дальневосточных границ СССР. Важным побудительным мотивом было также стремление помочь китайскому, корейскому и другим народам Азии окончательно освободиться от последствий японской агрессии.

В сентябре 1931 года Япония, как известно, вторглась в Северо-Восточный Китай, затем шаг за шагом оккупировала его. Маньчжурия была превращена Японией в основную опорную базу агрессии против соседних стран. Ведущие западные державы рассчитывали, что главный удар Япония нанесет в дальнейшем по Советскому Союзу[134]. В свою очередь Гитлер и Муссолини активно поощряли воинственные устремления Японии созданием оси Берлин — Рим — Токио.

Действительно, своей главной стратегической задачей Япония считала подготовку вторжения на советский Дальний Восток. Об этом свидетельствует официальная директива главнокомандующему Квантунской группировки войск, в которой говорится, что он, главнокомандующий, «...в целях обеспечения ведения нынешней войны и учета изменения обстановки на Севере должен осуществлять необходимую подготовку к военным действиям против СССР»[135].

Япония в течение XX века неоднократно совершала акты агрессии против нашей страны: в русско-японской войне 1904—1905 годов, во время вторжения на Дальний Восток в 1919—1920 годах, в попытках захватить советскую территорию у озера Хасан в 1938 году, в ходе так называемой разведки боем на Халхин-Голе в 1939 году.

В то время, когда СССР сражалась с фашистской Германией, Япония, грубо попирая пакт о нейтралитете, не только придвинула к нашим границам мощную Квантунскую группировку, угрожая в любой момент вторгнуться на советскую территорию и развязать широкомасштабную войну, но постоянно блокировала сообщение СССР с США и другими странами через дальневосточные порты, топила советские торговые суда, совершала другие разбойничьи акты на море.

Как исторически, так и перед памятью миллионов жертв войны на Азиатско-Тихоокеанском театре войны было бы несправедливо и неверно сводить празднование 60-летия Победы в Великой Отечественной войне лишь к разгрому фашистской Германии и её союзников. Неотъемлемой и важной частью этой Победы является разгром милитаристской Японии. И именно это является подлинным завершением Великой Отечественной войны. Непризнание этого факта означало бы забвение огромных усилий и жертв нашего народа и народов Азии, в течение многих лет являвшихся объектом японской агрессии. Европоцентристский подход к анализу итогов Второй мировой войны и даже к самому празднику Победы подыгрывает милитаристским и реваншистским силам Японии, поощряет их стремление пересмотреть итоги Второй мировой войны, обелить зверства японских милитаристов против народов соседних стран. Более того, официальный Токио даже пытается представить Японию «жертвой вероломного нападения ... Советского Союза» и стать в позу пострадавшей стороны и с этих позиций вести переговоры о мирном договоре. Именно так интерпретируется Японией выполнение Советским Союзом своего союзнического долга при решении Ялтинской и Потсдамской конференций.

В отличие от Германии правящие круги Японии до сих пор считают героями организаторов и участников военных действий, осужденных Токийским трибуналом, руководивших агрессивными походами Японии против народов Китая, Кореи, Монголии, Вьетнама, Индонезии, Филиппин, Бирмы и других стран Тихоокеанского региона и Юго-Восточной Азии.

Разгром милитаристской Японии силами США, Советского Союза, Китая и других союзных стран означал крах японской империи, которая складывалась в результате обширных захватов на протяжении полутора десятков лет и включала свыше 10 млн. кв. км с населением свыше 400 млн. человек. Миллионы и миллионы жителей Азии погибли по вине японского милитаризма[136].

Дальневосточная кампания Вооруженных Сил СССР представляла собой новую, в значительной степени самостоятельную войну. В то же время эта война вызревала и в конце 30-х годов, и в течение всей Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. японский военный фактор оказывал весьма существенное влияние на политическую военную стратегию советского руководства. В военном плане это, в частности, выразилось в необходимости даже в самые критические периоды держать на Дальнем Востоке свыше миллиона советских войск. Политическая подготовка к вступлению СССР в войну против Японии началась в разгар Великой Отечественной войны, а непосредственная подготовка советских Вооруженных Сил к этому развернулась, когда Красная Армия еще только готовилась нанести решающий удар по фашистской Германии. Вместе с тем было понятно, что одна победа над Германией не даст полной гарантии безопасности Советского государства. Советско-японская война, представляя собой (как и Отечественная) самостоятельную часть Второй мировой войны, явилась вместе с тем логическим продолжением Великой Отечественной войны советского народа за свою независимость, безопасность и суверенитет.

Политическая цель военной кампании на Дальнем Востоке сводилась к тому, чтобы как можно быстрее ликвидировать последний очаг Второй мировой войны, устранить постоянную угрозу нападения японских захватчиков на СССР, вместе с союзниками изгнать их из оккупированных Японией стран, содействовать восстановлению всеобщего мира. Вступление в войну с Японией полностью соответствовало союзническим обязательствам СССР, взятым на Ялтинской и подтвержденным на Потсдамской конференциях, проведенных в феврале и июле 1945 г., отвечало коренным интересам советских людей и находившихся под японским гнетом народов Азии.

* * *

В ходе войны против Японии получили свое развитие как богатые традиции, столетиями складывавшиеся на земле русской, так и те, что появились в советское время, в том числе в годы Великой Отечественной войны. Ряд традиций Отечественной войны впервые был использован и развит советскими воинами именно в ходе военных действий на Дальнем Востоке. Здесь наглядно подтвердилась и верность России союзническому долгу — той движущей силе, что помогла союзникам по антифашистской коалиции не только выдержать испытание Второй мировой войной, но и победить.

В Дальневосточной кампании особенно ярко проявился полководческий талант Маршала Советского Союза Александра Михайловича Василевского, сумевшего с минимальными потерями и в кратчайшие сроки осуществить грандиозную Маньчжурскую стратегическую наступательную операцию, а также вернуть России Южный Сахалин и Курильские острова, освободить Северо-Восточный Китай и Северную Корею.

Капитуляция нацистской Германии в мае 1945 г. ознаменовала окончание войны в Европе. Но на Дальнем Востоке и Тихом океане Япония продолжала борьбу против США, Великобритании, Китая и их союзников в Азиатско-Тихоокеанском регионе. По оценкам союзников, война на Востоке могла затянуться еще на 1,5 — 2 года, и она унесла бы с собой жизни по крайней мере 1,5 млн. солдат и офицеров их армий, а также около 10 млн. жизней японцев[137].

Военные действия велись вблизи дальневосточных границ СССР, где советское руководство на протяжении 1941—1945 гг. было вынуждено держать от 32 до 59 расчетных дивизий сухопутных войск, от 10 до 29 авиационных дивизий и до 6 дивизий и 4 бригад войск ПВО[138]. Советский Союз не мог считать обеспеченной свою безопасность на Дальнем Востоке, пока там полыхал огонь войны и Япония проводила свою захватническую политику. В этой ситуации 5 апреля 1945 г. СССР заявил о денонсации пакта о нейтралитете с Японией, то есть о намерении прекратить его действие в одностороннем порядке со всеми вытекавшими из этого последствиями. Однако японское правительство не посчиталось с этим предупреждением и до конца войны в Европе продолжало поддерживать Германию, а затем отвергло опубликованную 26 июля 1945 г. правительствами США, Великобритании и Китая и поддержанную впоследствии правительством СССР Потсдамскую декларацию, содержащую требование безоговорочной капитуляции Японии. 8 августа 1945 г. Советское правительство объявило о вступлении СССР на следующий день в войну с Японией, а с наступлением этого дня на дальневосточных рубежах Советского Союза развернулись крупномасштабные боевые действия.

Главной военно-стратегической целью советских Вооруженных сил в войне на Дальнем Востоке являлся разгром Квантунской группировки войск, освобождение от японских захватчиков Северо-Восточного Китая (Маньчжурии) и Северной Кореи. Решение этой задачи должно было оказать решающее влияние на ускорение капитуляции Японии и обеспечить успех в разгроме японских войск на Южном Сахалине и Курильских островах. Замыслом Маньчжурской стратегической наступательной операции предусматривалось нанесение двух мощных встречных ударов по флангам Квантунской группировки войск с запада и востока и нескольких вспомогательных ударов по сходящимся в центре Маньчжурии направлениям, что обеспечивало глубокий охват основных сил японцев, рассечение их и быстрый разгром по частям. Операции по освобождению Южного Сахалина и Курильских островов, а также высадка десанта в северной части японского острова Хоккайдо ставились в зависимость от выполнения этой главной задачи[139].

Для проведения Дальневосточной кампании советским командованием были привлечены три фронтовых объединения — Забайкальский (командующий — Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский), 1-й Дальневосточный (командующий — Маршал Советского Союза К.А. Мерецков) и 2-й Дальневосточный (командующий — генерал армии М.А. Пуркаев) фронты, Тихоокеанский флот (командующий — адмирал И.С. Юмашев), Краснознаменная Амурская военная флотилия (командующий — контр-адмирал Н.В. Антонов), три армии ПВО, а также части монгольской Народно-революционной армии (главнокомандующий — маршал X. Чойбалсан). Советские и монгольские войска и силы флота насчитывали на Дальнем Востоке более 1,7 млн. человек, около 30 тыс. орудий и минометов (без зенитной артиллерии), 5,25 тыс. танков и самоходных артиллерийских установок, 5,2 тыс. самолетов, 93 боевых корабля основных классов. Общее руководство войсками осуществляло специально созданное Ставкой Верховного Главнокомандования Главное командование советских войск на Дальнем Востоке (главнокомандующий — Маршал Советского Союза A.M. Василевский)[140].

В состав японской Квантунской группировки войск входили 1-й и 3-й фронты, 4-я отдельная и 2-я воздушная армии и Сунгарийская речная флотилия. 10 августа ей были оперативно подчинены 17-й (Корейский) фронт и 5-я воздушная армия, расположенная в Корее. Общая численность сосредоточенных у советских границ войск противника превышала 1 млн. человек. На их вооружении находились 1215 танков, 6640 орудий, 1907 самолетов. Свыше 30 боевых кораблей и катеров насчитывала Сунгарийская речная флотилия. Кроме того, на территории Маньчжурии и Кореи находилось значительное количество японских жандармских, полицейских, железнодорожных и иных формирований, а также войска Маньчжоу-го и князя Внутренней Монголии Дэвана (Тонлопа). На границе с СССР и МНР у японцев имелось 17 укрепленных районов общей протяженностью свыше 800 км, в которых насчитывалось около 4,5 тыс. долговременных огневых сооружений[141]. Японское командование рассчитывало, что «против превосходящих по силе и подготовке советских войск» войска Японии в Маньчжурии продержатся в течение года. На первом этапе (около трех месяцев) оно планировало оказать упорное сопротивление советско-монгольским войскам в приграничных укрепленных районах, а затем на горных хребтах, преграждающих пути с территории МНР, Забайкалья, Приамурья и Приморья в центральные земли Маньчжурии. В случае прорыва этого рубежа предусматривался отход японских войск на линию железной дороги Тумынь — Чанчунь — Далянь (Дальний), где предполагалось организовать оборону, а затем перейти в наступление с целью восстановить первоначальное положение. Поэтому главные силы японских войск были сосредоточены в центральных районах Маньчжурии и только ¹/₃ — в приграничной зоне[142]. В критический момент на помощь Квантунской группировке предусматривалось перебросить войска японских Суйюаньской армейской группы и Северо-Китайского фронта Экспедиционных сил в Китае.

В зону предстоявших действий советских войск входили кроме Маньчжурии Южный Сахалин и Курильские острова, где к 1945 г. дислоцировалась часть соединений 5-го фронта, штаб которого находился на о. Хоккайдо (3 пехотные дивизии, отдельная смешанная бригада, отдельный пехотный и отдельный танковый полки), а также, при определенных условиях, и сам о. Хоккайдо.

Дальневосточный театр военных действий (ДВ ТВД) охватывал территорию Маньчжурии, Внутренней Монголии, Северной Кореи и прилегающую акваторию морей бассейна Тихого океана. По своей площади, протяженности границы и физико-географическим условиям он резко отличался от Европейского театра. Площадь сухопутной части ДВ ТВД составляла 1,5 млн. кв. км, где проживало 70 млн. человек. Эта огромная территория превосходила размеры территории Германии, Италии, Франции и Англии вместе взятых. Она простиралась с севера на юг на 1500 км и с запада на восток на 1200 км. Общая же протяженность линии границы, вдоль которой предстояло развертываться советским войскам, составляла более 5 тыс. км.

По своим физико-географическим условиям театр был весьма сложным и представлял собой сочетание горнотаежной, болотистой и пустынной местности при наличии развитой гидрографической сети к востоку от Большого Хингана. На такой местности оперативные объединения и даже соединения могли вести наступательные действия лишь на отдельных направлениях, порой изолированных друг от друга сотнями километров.

Обширной была и морская часть театра, на которой действовал советский Тихоокеанский флот. Она включала бассейны Охотского, Японского и Желтого морей и акваторию северо-западной части Тихого океана. Ее протяженность в меридиональном направлении составляла около 4 тыс. миль (7,5 тыс. км)[143].

Театр военных действий против советских войск был заблаговременно подготовлен с точки зрения создания системы оборонительных сооружений, пунктов базирования аэродромов, сети коммуникаций. Чтобы прорвать такие оборонительные рубежи и успешно развивать наступление, нужны были мощные силы и современная система тылового обеспечения.

Средства материально-технического обеспечения стали перебрасываться на Дальний Восток с февраля, однако основной поток войск и грузов начал поступать с мая 1945 г. В короткий срок, в течение трех месяцев, по единственной Транссибирской железнодорожной магистрали на Дальний Восток с европейской части территории СССР на расстояние 9—12 тыс. км было переброшено 2 фронтовых и 4 армейских управления, 15 управлений стрелковых, артиллерийского, танкового и механизированного корпусов, 36 управлений стрелковых, артиллерийских и зенитно-артиллерийских дивизий, а также 53 бригады основных родов сухопутных войск, 2 укрепленных района, что составило в общей сложности 30 расчетных дивизий. Общее число расчетных дивизий составило к началу военных действий 87,5. Кроме того, прибыли управления 6-го бомбардировочного авиационного корпуса и 5 авиационных дивизий, поступили 3 корпуса ПВО территории страны.

Только с мая по 8 августа 1945 г. в составе сухопутных войск с запада на Дальний Восток было переброшено свыше 403 тыс. военнослужащих, около 275 тыс. единиц стрелкового оружия, 7137 орудий и минометов, 2119 танков и самоходных артиллерийских установок, 17 374 грузовые автомашины, около 1,5 тыс. тракторов и тягачей, свыше 36 тыс. лошадей. По пространственному размаху, срокам осуществления и по количеству переброшенных войск, вооружения, боевой техники и материальных средств это было крупнейшая в истории войн стратегическая перегруппировка.

На Дальний Восток были направлены опытные полководцы и военачальники: A.M. Василевский, Р.Я. Малиновский, К.А. Мерецков, М.В. Захаров, СП. Иванов, А.Н. Крутиков, А.П. Белобородое, Н.Д. Захватаев, Н.И. Крылов, А.А. Лучинский, И.И. Людников, И.М. Манагаров, ИМ. Чистяков и другие. Прибывали соединения и объединения, не просто имевшие огромный боевой опыт, но именно те, которые могли успешно решать задачи в конкретных условиях Дальневосточного ТВД. Так, соединения и части 5-й и 39-й армий, участвовавшие в прорыве укрепленных оборонительных полос в Восточной Пруссии, предназначались для прорыва сети укрепленных районов в приграничной зоне, а соединения 6-й гвардейской танковой и 53-й общевойсковой армий, имевшие опыт действий в горно-степной местности, были включены в состав Забайкальского фронта для наступления в горных районах и на широких пустынных пространствах Маньчжурии.

В соответствии с задачами, которые намечалось выполнить на каждом конкретном направлении, создавались ударные группировки с учетом прибывавших с запада фронтовиков. Соединения и части, имевшие опыт прорыва мощных укреплений, направлялись в состав 1-го Дальневосточного фронта, которому предстояло преодолеть сплошную полосу железобетонных укреплений, рассчитанных на длительное автономное выживание. И наоборот, войска, имевшие практику действий в горах, направлялись на Забайкальский фронт, которому предстояло преодолеть огромный горный массив Большого Хингана[144].

Вся деятельность по подготовке к военным действиям против Японии велась с таким расчетом, чтобы не позволить противнику раскрыть содержание мероприятий, а также планы командования советских войск на ведение операций и войны в целом. В результате большой предварительной работы за неделю до начала боевых действий войска Дальнего Востока были практически полностью готовы к выступлению против Квантунской группировки.

7 августа поступила директива Ставки ВГК войскам Забайкальского, 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов, которая предписывала начать 9 августа боевые действия для выполнения задач, поставленных еще 28 июня 1945 г.

С первых часов 9 августа ударные группировки советских фронтов атаковали японские войска с суши, воздуха и моря. По командным пунктам, штабам и узлам связи противника был нанесен мощный удар авиации. В результате этого удара, в котором участвовали сотни советских бомбардировщиков и штурмовиков, связь между штабами и формированиями японских войск в Маньчжурии в первые же часы войны была нарушена, командование Квантунской группировки потеряло управление войсками. Боевые действия развернулись на фронтах общей протяженностью более 5 тыс. км. Тихоокеанский флот вышел в открытое море, перерезал морские коммуникации, использовавшиеся войсками Квантунской группировки для связи с Японией, и силами авиации и торпедных катеров нанес мощные удары по японским военно-морским базам в Северной Корее. При содействии Краснознаменной Амурской флотилии и военно-воздушных сил советские войска успешно форсировали на широком фронте реки Амур и Уссури и, сломив в упорных боях ожесточенное сопротивление японцев в приграничных укрепленных районах, начали развивать успешное наступление вглубь Маньчжурии.

Особенно стремительно наступали бронетанковые и мотомеханизированные соединения Забайкальского фронта, в составе которого находились дивизии, прошедшие войну с Германией, и кавалерийские соединения монгольской Народно-революционной армии.

В результате сокрушительных ударов, наносимых советскими Вооруженными силами, мощные японские укрепленные линии, созданные по Амуру, Уссури и Большому Хинганскому хребту, были повсюду прорваны, а там, где японцы продолжали упорно сопротивляться, они были блокированы и обойдены. Стремительные действия всех родов советских наземных войск, авиации и кораблей Военно-Морского Флота сорвали японские планы применения бактериологического оружия[145].

За первые шесть дней наступления советские и монгольские войска разгромили фанатично сопротивлявшегося противника в 16 укрепленных районах и продвинулись Забайкальским фронтом на 250—450 км, 1-м Дальневосточным фронтом — на 120—150 км и 2-м Дальневосточным фронтом — на 50—200 км[146].

Уже на четвертый день Маньчжурской стратегической наступательной операции соединения 6-й гвардейской танковой армии генерал-полковника А.Г. Кравченко преодолели «неприступный» Большой Хинган и вырвались на Маньчжурскую равнину, вклинившись глубоко в тыл Квантунской группировки войск и упредив выход ее основных сил к этому горному хребту, а к исходу 12 августа устремились к ключевым центрам Маньчжурии — крупным городам Чанчуню и Мукдену (Шэньяну).

Командование войск продемонстрировало высокое военное искусство, а воины массовый героизм и самоотверженность, о чем свидетельствовали боевые донесения. Вот что говорилось в одном из них о действиях войск 53-й армии: «Точно в установленный срок части и соединения армии подошли к Большому Хингану и тут же по горным верблюжьим тропам, по совершенно неизвестной местности, где никогда не проходили войска, начали форсировать его, не имея при этом ни точных географических карт этого района, ни проводников... Путь пришлось прокладывать через горы и заболоченные узкие долины. Потребовались огромные усилия, люди по несколько суток работали без сна и отдыха на устройстве дорог, проходов, взрывали скалы, засыпали овраги, на себе тащили через горы, по болотам и пескам машины, пушки, повозки, на руках переносили боеприпасы»[147].

«Если бы мне раньше сказал кто-либо, — сообщал командир 1136-го стрелкового полка 338-й стрелковой дивизии 39-й армии полковник Г. Г. Савокин, — что мой полк пройдет по горячим пескам, по горам и ущельям со скоростью марша до 65 км в сутки, с ограниченным запасом воды и с такой нагрузкой, я бы ни за что не поверил... Великий Суворов был мастером больших переходов, но он водил натренированных солдат, служивших 20—25 лет, а у меня в полку была молодежь 1927 года рождения... Так идти, как мы идем, могут только люди, обладающие высоким моральным духом»[148].

Большую помощь советским войскам на приморском (северокорейском), сунгарийском и сахалинском операционных направлениях оказывали моряки Тихоокеанского флота и Краснознаменной Амурской военной флотилии.

На приморском направлении вели наступление войска 1-го Дальневосточного фронта. С моря их поддерживал Тихоокеанский флот, который в ходе Маньчжурской операции с помощью высаженных десантов овладел японскими базами и портами Юки, Расин, Сейсин, Одэчжин, Гёнзан в Корее и крепостью Порт-Артур, лишив противника возможности усиливать свои войска морем или эвакуировать их в метрополию. Основные силы Краснознаменной Амурской флотилии действовали в составе трех бригад речных кораблей. Флотилия поддерживала наступление 15-й и 2-й Краснознаменной армий 2-го Дальневосточного фронта. Она обеспечивала переправу войск через водные рубежи, оказывала артиллерийскую поддержку сухопутным войскам и высаживала тактические десанты.

Наступление войск Красной Армии в Маньчжурии развивалось настолько мощно и стремительно, что противник оказался не в силах сдержать их натиск. В течение десяти дней общевойсковые объединения Красной Армии при активной поддержке военно-воздушных и военно-морских сил смогли расчленить на части и фактически разгромить стратегическую группировку японских войск в Маньчжурии и Северной Корее.

Таким образом, к 20 августа советские войска продвинулись вглубь Маньчжурии, вышли на Маньчжурскую равнину, расчленили японские войска на ряд изолированных группировок и завершили их окружение. С 19 августа противник почти повсеместно стал сдаваться в плен[149]. Чтобы не дать ему возможности эвакуироваться или уничтожить материальные ценности, в период с 18 до 27 августа были высажены воздушные десанты в Харбине, Шэньяне, Чанчуне, Гирине, Люйшуне, Даляне, Пхеньяне, Хамхыне и других городах[150]. С этой целью действовали также армейские подвижные передовые отряды, успешно выполнившие свои задачи.

Стремительное наступление советских и монгольских войск поставило Японию в безвыходное положение, расчеты ее командования на упорную оборону и последующее контрнаступление с решительными целями были сорваны. Квантунская группировка войск была разгромлена.

Крупный успех советских войск в Маньчжурии, достигнутый в первые дни войны, позволил советскому командованию 11 августа начать наступление на Южном Сахалине. Проведение операции было возложено на войска 56-го стрелкового корпуса 16-й армии 2-го Дальневосточного фронта и Северную Тихоокеанскую флотилию. Южный Сахалин обороняла входившая в состав 5-го фронта со штабом на о. Хоккайдо усиленная 88-я японская пехотная дивизия, опиравшаяся на Котонский укрепленный район протяженностью 12 км по фронту и до 30 км в глубину. Боевые действия на Сахалине начались прорывом мощного укрепленного района. Советским войскам пришлось действовать в сложных условиях лесисто-болотистой местности. Наступление велось вдоль единственной грунтовой дороги, связывавшей Северный Сахалин с Южным и проходившей между труднодоступными отрогами гор и заболоченной долиной реки Поронай. 16 августа в тылу противника в порт Торо (Шахтерск) был высажен морской десант.

Десантники перекрыли дороги, ведущие к укрепленному району вдоль западного побережья Сахалина. Встречными ударами советских войск с фронта и тыла 18 августа оборона противника была прорвана. Советские войска развернули стремительное наступление к южному побережью острова. 20 августа был высажен морской десант в порт Маока (Холмск), а утром 25 августа — в порт Отомари (Корсаков). В тот же день советские войска вступили в административный центр Южного Сахалина город Тойохара (Южно-Сахалинск), где располагался штаб 88-й пехотной дивизии. Организованное сопротивление насчитывавшего около 30 тыс. солдат и офицеров гарнизона японцев на Южном Сахалине было сломлено[151].

Успешный ход военных действий в Манчжурии, Корее и на Южном Сахалине позволил советским войскам 18 августа приступить к проведению операции по освобождению Курильских островов и одновременно готовить крупную десантную операцию на Хоккайдо, необходимость в которой вскоре отпала. Для осуществления Курильской десантной операции привлекались войска Камчатского оборонительного района и корабли Тихоокеанского флота.

На Курильских островах 5-й японский фронт имел свыше 50 тыс. солдат и офицеров. Из всех островов Курильской гряды самым укрепленным в противодесантном отношении был остров Шумшу — ближайший к Камчатке. Замыслом советского командования предполагалось внезапно высадить морской десант в северо-восточной части острова Шумшу, овладение которым нарушало всю систему обороны северных островов Курильской гряды, и, используя его в качестве плацдарма, в последующем наступать на Парамушир, Онекотан и другие острова Северных Курил.

18 августа началась высадка войск на остров Шумшу, бои за который приняли ожесточенный характер. Преодолевая упорное сопротивление противника, советские войска 23 августа завершили освобождение острова. К началу сентября войска Камчатского оборонительного района и Петропавловской военно-морской базы заняли всю северную гряду островов, включая остров Уруп, а силы Северной Тихоокеанской флотилии — остальные острова к югу от Урупа[152].

Сокрушительный удар по Квантунской группировке войск на Дальнем Востоке явился одним из определяющих факторов разгрома Японии. Он привел к самому крупному во Второй мировой войне поражению японских вооруженных сил и к наиболее тяжелым для них потерям. Последние превысили 720 тыс. солдат и офицеров, в том числе 84 тыс. убитыми и ранеными, более 640 тыс. пленными[153]. Япония, лишившись крупнейшей военно-промышленной базы на Азиатском субматерике и наиболее сильной группировки сухопутных войск, оказалась не в состоянии продолжать вооруженное сопротивление. Это намного сократило сроки окончания Второй мировой войны. Разгром советскими Вооруженными Силами японских войск в Маньчжурии и Корее, а также на Южном Сахалине и Курильских островах лишил Японию всех плацдармов и баз, которые она в течение многих лет создавала, готовясь к агрессии против СССР. Так, наконец, были заложены основы безопасности Советского Союза на Дальнем Востоке.

2 сентября 1945 г. в 9 час. 04 мин. на борту американского линкора «Миссури», находившегося в Токийском заливе, от имени императора, японского правительства и императорской ставки министром иностранных дел М. Си-гэмицу и начальником генерального штаба японской армии Ё. Умэдзу был подписан Акт о безоговорочной капитуляции. Япония полностью приняла условия Потсдамской декларации от 26 июля 1945 г.

С подписанием Акта закончилась Вторая мировая война, заключительным событием которой стала Дальневосточная кампания Вооруженных сил СССР в войне против Японии.

Победа далась нелегко: Вооруженные силы СССР потеряли в войне с Японией убитыми, ранеными и пропавшими без вести 36 456 человек, в том числе 12 031 погибшими[154].

Советско-японская война длилась менее четырех недель, но по своему размаху, мастерству проведения операций и результатам она относится к выдающимся кампаниям Второй мировой войны. Достигнутая за короткий срок крупная победа явилась ярким свидетельством могущества Вооруженных Сил СССР, новым проявлением высокого стратегического искусства. За ратные подвиги в войне против Японии 308 тыс. генералов, адмиралов, офицеров, сержантов, старшин, солдат и матросов были награждены орденами и медалями, звания Героя Советского Союза были удостоены 93 воина, а 6 человек были удостоены этого высокого звания во второй раз. Одним из ярчайших примеров самоотверженности советских воинов при выполнении своего воинского долга в период войны с Японией является то, что 11 представителей сухопутных войск, пограничников, моряков-тихоокеанцев и амурцев повторили подвиг Александра Матросова, закрыв своими телами амбразуры японских дзотов. Более 300 соединений и частей Армии и Флота получили боевые награды, 25 из них стали гвардейскими. Почетные наименования Хинганских, Амурских, Уссурийских, Харбинских, Мукденских, Порт-Артурских, Сахалинских, Курильских и других были присвоены более 200 соединениям и частям.

В войне против Японии вновь проявились лучшие традиции российского воинства — глубокая любовь к Родине, готовность солдата отдать жизнь за ее интересы, его готовность прийти на помощь другим народам, верность союзническому долгу. Как на исконно русской (Сахалин, Курилы), так и на сопредельных территориях (Китай и Корея) советские воины проявляли чудеса героизма во имя скорейшего окончания мировой войны, спасения от гибели миллионов солдат и населения воевавших сторон, восстановления исторической справедливости в отношениях с Японией.

Послевоенным Указом Президиума Верховного Совета СССР 3 сентября было объявлено Днем победы над Японией.

Победа над Японией открыла новую страницу в истории народов Азии. Разгром японских милитаристов в Азии имел многоплановое международное значение. Прежде всего, крах японской империи привел к коренному изменению политической карты мира. Кроме того, в ходе этой войны и после ее завершения СССР оказал поддержку национально-освободительным и национально-революционным силам в Китае, Вьетнаме, Корее, что положило начало крушению колониальных империй в глобальном масштабе, привело к образованию десятков новых независимых государств.

Выдающийся китайский полководец маршал Чжу Дэ, оценивая вступление Советского Союза в войну против Японии, писал: «Советская Армия вступила в Маньчжурию, полностью разгромила и уничтожила Квантунскую армию — оплот японских милитаристов, заставив таким образом японский империализм капитулировать»[155].

Значение вступления Советского Союза в войну против Японии и разгрома японского милитаризма признают и видные западные ученые. Так, известный американский китаевед А. Д. Барнетт писал: «Когда в конце войны русские захватили Северо-Восточный Китай — Маньчжурию, китайские коммунисты направили туда крупные части своих вооруженных сил, которым русские оказали существенную помощь, передав большое количество японского военного снаряжения. Эта своевременная помощь имела решающее значение для китайских коммунистов. Она помогла нанести поражение гоминьдановцам в Маньчжурии, которая стала затем главной базой, откуда был брошен вызов нанкинскому режиму в масштабе всей страны[156].

Поражение Японии привело к освобождению корейского народа от почти полувекового японского колониального гнета, послужило прологом к рождению Демократической Республики Вьетнам.

Окончание войны имело большое значение и для японского народа. Оно принесло ему избавление от милитаристской диктатуры, многомиллионных жертв и других неисчислимых бедствий войны.

Вклад Советского Союза в победу над милитаристской Японией в западной и японской историографии нередко трактуется искаженно, принижается, представляется акцией, в которой-де не было надобности. В последнее время тем же занимаются и некоторые «новые западники», в частности, польские историки[157]. Американские, английские специалисты, а вместе с ними и гоминьдановские на Тайване нередко идут на прямую фальсификацию.

В зарубежной историографии по-прежнему появляются высказывания о том, будто исход войны на Востоке решила американская атомная бомба, так как только она дала ощутимый военный эффект и предоставила императору Хирохито шанс оправдать в глазах собственного народа решение о капитуляции. Более того, некоторые даже утверждают, что применение атомной бомбы было весьма гуманным с точки зрения морали, ибо она «явила собой средство предотвращения любой войны»[158].

А что же говорится на Западе относительно вклада Советского Союза? Одни авторы считают, что он навязал союзникам свое участие в войне против Японии чтобы «не опоздать к дележу пирога»[159], что это участие оказалось чуть ли не символическим[160]. Еще в 1947 г. президент США Г. Трумэн в своем выступлении перед американскими историками заявил, что «Россия не внесла никакого военного вклада в победу над Японией»[161]. В интересах правды необходимо еще раз вернуться к этой проблеме. Тем более, что как зарубежные, так и отечественные исследователи обошли своим вниманием некоторые обстоятельства, которые сыграли существенную роль в принятии японским руководством решения о капитуляции.

Нет сомнения в том, что и сброшенные атомные бомбы, и вступление Советского Союза в войну так же, как и продолжавшаяся морская блокада со стороны открытого океана, и удары американо-английской авиации, и ухудшение ситуации для японской армии на других фронтах сыграли роль в приближении дня капитуляции Японии. Однако при оценке этих фактов необходима точность.

6 августа 1945 г. Соединенные Штаты Америки нанесли первый атомный удар по г. Хиросима. Спустя три дня последовал второй удар, на этот раз по г. Нагасаки. Применение принципиально нового оружия, причем огромной разрушительной силы, действительно оказалось неожиданным для противника. И все же, как говорят факты, атомные удары не привели к немедленной капитуляции. Даже У. Черчилль признавал, что «было бы неправильно полагать, будто атомная бомба решила судьбу Японии»[162].

Спрашивается, почему же атомные бомбардировки не оказали на японскую нацию того воздействия, на которое рассчитывали американцы? К тому было несколько причин.

Во-первых, сам император Японии, более или менее полную информацию о характере удара, нанесенного по Хиросиме, получил лишь 8 августа, т.е. спустя два дня после применения бомбы. Узнав о случившемся, он заявил: «Если противник применяет такого рода оружие, войну продолжать невозможно. Но для того чтобы добиться выгодных условий, немедленно прекращать войну нельзя. Что касается условий, то, как только появится возможность маневрировать на переговорах, можно будет сразу же прекратить войну»[163].

Во-вторых, как это ни удивительно, атомные бомбардировки не дали ощутимого военного результата. Японская ставка целиком разделяла мнение фельдмаршала С. Хата — командующего 2-й Объединенной армией о необходимости продолжать войну. Прибывший в Токио фельдмаршал доложил, что, хотя его штаб находился в Хиросиме недалеко от эпицентра взрыва, постройки разрушены мало, а число погибших солдат незначительно, причем пострадали в основном только те, кто не был защищен. Хотя Хиросиме и нанесен крупный ущерб, вряд ли она, по его мнению, пострадала больше, чем другие японские города от массированных налетов авиации. Разумеется, о таких последствиях ядерного взрыва, как остаточная радиация и радиоактивное заражение местности, мир тогда еще не знал[164]. Самое прискорбное, что новое оружие было применено почти исключительно против мирного населения. Подавляющая же часть личного состава вооруженных сил так же, как и основная масса населения, оставались в неведении относительно характера примененного оружия и, следовательно, вне его психологического воздействия. Сплошным заблуждением оказалась и слепая вера американского руководства во «всесилие» атомной бомбы. Достаточно напомнить, что в Хиросиме уцелели почти все крупные промышленные предприятия, сосредоточенные на окраинах, а железнодорожное сообщение по городу было восстановлено уже через 48 часов. Чтобы полностью вывести из строя Нагасаки, американцам потребовалось бы еще несколько бомб, но их США не имели[165].

Как свидетельствовал потом бывший офицер императорской ставки полковник Н. Такаяма, у тех офицеров, кто знал об атомных ударах по Хиросиме и Нагасаки, они не вызвали никаких иных чувств, кроме усилившейся ненависти к противнику[166]. Более того, атомные бомбардировки лишь подтолкнули японцев к активизации работы над собственной программой («Проект N»), направленной на создание аналогичного оружия. Завершить ее намечалось через шесть месяцев[167]. Вот почему правительство Японии и мысли не допускало о возможности оккупации страны войсками противника.

Таким образом, руководство США, отдав приказ о применении атомной бомбы, сделало авантюристический шаг, который, в конце концов, завел мир в ядерный тупик. Атомная бомба была сброшена на Хиросиму в условиях, когда Советский Союз вот-вот должен был по настойчивым просьбам союзников вступить в войну против Японии. В Вашингтоне отдавали себе отчет, что остановить русских уже невозможно. Посол в СССР А. Гарриман сообщал из Москвы, что «Россия вступит в войну вне зависимости от того, что мы можем сделать»[168].

Атомная бомбардировка японских городов не была продиктована и военной необходимостью. Именно так считал генерал Д. Эйзенхауэр. Вспоминая о своей беседе с военным министром США Г. Стимсоном, в которой речь зашла об атомной бомбе, генерал свидетельствует: «Я сказал ему о своих тяжких опасениях. Это в первую очередь касалось моей уверенности, что Япония уже потерпела поражение, и поэтому применение атомной бомбы не представляло никакой необходимости. Во-вторых, я полагал, что наша страна не должна шокировать мировое общественное мнение использованием атомной бомбы, поскольку это оружие утратило право считаться средством спасения американских жизней»[169].

Заслуживает внимания «Белая книга о последствиях атомной бомбардировки», подготовленная японскими учеными во главе с лауреатом Нобелевской премии физиком X. Юкава. В разделе «Жертва — Япония, противник — Советский Союз» они отмечают, что применение атомных бомб было не столько последним актом Второй мировой войны, сколько первой операцией в начинавшейся холодной войне против СССР. Жизни трехсот тысяч невинных людей, погибших в Хиросиме и Нагасаки, заключают авторы, были, таким образом, жертвой, принесенной Соединенными Штатами на алтарь «холодной войны»[170].

Действительно, вступление 9 августа Советского Союза в войну против Японии в корне изменило ситуацию. В тот же день на экстренном заседании Высшего совета по руководству войной японский премьер-министр К. Судзуки заявил: «Вступление сегодня утром в войну Советского Союза ставит нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны»[171].

Ошибочно, однако, считать, будто достаточно было лишь одного объявления, чтобы заставить Японию капитулировать. Хотя буквально через сутки после этого японский министр иностранных дел С. Того заявил советскому послу, что «японское правительство готово принять условия Потсдамской декларации от 26 июля 1945 г., к которой присоединилось и Советское правительство»[172], по сути, это было не что иное, как заявление о «готовности», не подкрепленное, однако, реальными действиями, даже наоборот, сопровождаемое усилением Квантунской группировки войск силами 17-го (Корейского) фронта, воздушной армии, а также рядом предварительных условий. Только после молниеносного сокрушительного удара в первые же дни советского наступления, когда японские войска понесли невосполнимый урон, император Хирохито подписал 14 августа рескрипт о капитуляции. На следующий день его зачитали по радио, но японцы продолжали оказывать упорное сопротивление советским войскам, не имевшее уже ни малейшего смысла. В среде высшего японского командования была предпринята попытка военного переворота. Приняв решение о капитуляции, японское руководство, тем не менее, предложило Квантунской группировке войск усилить сопротивление Красной Армии, но приказало прекратить военные действия против американо-английских войск[173]. Вечером 14 августа командование группировки получило телеграфный приказ генерального штаба уничтожить знамена, портреты императора, важные секретные документы, но о прекращении сопротивления в нем не было ни слова.

17 августа главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке маршал A.M. Василевский направил командующему войсками группировки в Маньчжурии и Северной Корее генералу О. Ямаде радиограмму, в которой, в частности, говорилось: «Японские войска перешли в контрнаступление на ряде участков советско-японского фронта. Предлагаю командующему войсками Квантунской армии с 12 часов 20 августа прекратить всякие боевые действия против советских войск на всем фронте, сложить оружие и сдаться в плен»[174].

Свой ультиматум главнокомандующий подкрепил решительными действиями советских войск. Чтобы ускорить капитуляцию и немедленно взять под контроль наиболее важные объекты на территории противника, 1 -й Дальневосточный фронт 18 и 19 августа высадил воздушные десанты в Харбине и в провинции Гирин. 19—23 августа в ряде городов, в том числе в крупном административном центре Мукден (Шэньян) высадил свои воздушные десанты Забайкальский фронт, а 22-го в Порт-Артуре — Тихоокеанский флот.

Быстрый разгром японских войск в Маньчжурии и Корее не оставлял Токио никаких надежд. 18 августа японское командование отдало приказ о безоговорочной капитуляции на континенте. Фактически же японские войска прекратили сопротивление лишь на 23-й день Дальневосточной кампании.