НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ ТРУБЕЦКОЙ (1890-1938)

Основные идеи:

– космополитизм – шовинизм

Западной цивилизации;

– «европеизация есть зло».

Н.С. Трубецкой родился в семье философа С.Н. Трубецкого. Окончил историко-филологический факультет Московского университета, где в последствии начал свою преподавательскую деятельность. Оказавшись после революционных событий 1917 г. в эмиграции, Трубецкой обосновался в Австрии. Член Венской академии наук (1930). Умер Н.С. Трубецкой в Вене.

В сферу собственно научных интересов Н.С. Трубецкого входила история славянских и кавказских языков. Основным же социально-философским сочинением духовного лидера евразийства является вышедшая в 1920 г. книга «Европа и человечество», написанная явно под влиянием идей позднего К.Н. Леонтьева. В ней Трубецкой выдвинул основные идеи своей философии культуры, ставшие в дальнейшем методологической базой евразийского учения.

Не отрицая значимости европейской (романо-германской) культуры, Трубецкой ставит под сомнение идею о том, что она совершеннее всех остальных культур и приобщение к ней является абсолютным благом для всех прочих народов. Как пишет философ, космополитизм есть, по сути, не что иное, как «романо-германский шовинизм» [5, с. 673]. По мнению Трубецкого, стремление европеизировать свою культуру ставит в крайне невыгодное положение развитие собственной культуры неевропейского народа, ибо его культурная работа протекает в менее выгодных условиях, нежели работа «природного европейца». Ему приходится искать в разных направлениях, тратить свои силы на согласование элементов двух разнородных культур, тогда как природный европеец может сосредоточить свои силы лишь на согласовании элементов одной и той же культуры, т.е. элементов вполне однородных. Но самую большую опасность европеизации Трубецкой видит в уничтожении в результате этого процесса «национального единства», в расчленении национального тела европеизируемого народа. Учитывая тот факт, что приобщение к другой культуре происходит на протяжении жизни многих поколений, и что каждое поколение вырабатывает «свой канон синтеза элементов национальной и иноземной культуры», он приходит к выводу, что «в народе, заимствовавшем чужую культуру… различие между «отцами и детьми» будет всегда сильнее, чем у народа с однородной национальной культурой».

Процесс расчленения нации усиливает противостояние одних частей общества другим и «препятствует сотрудничеству всех частей народа в культурной работе». В результате деятельность народа оказывается малопродуктивной, он творит мало и медленно и во мнении европейцев всегда остается отсталым народом. «Постепенно народ приучается презирать все свое, самобытное, национальное… Патриотизм и национальная гордость в таком народе – удел лишь отдельных единиц, а национальное самоутверждение большей частью сводится к амбициям правителей и руководящих политических кругов»
[5, с.722].

Трубецкой утверждает, что все эти негативные последствия произрастают из самого факта европеизации и не зависят от степени ее интенсивности. Даже если процесс европеизации достигнет своего максимума и европеизированный народ максимально приобщится к европейской культуре, то и тогда он, «благодаря длительному и трудному процессу культурной нивелировки всех своих частей и искоренению остатков национальной культуры, – окажется все-таки не в равных условиях с романогерманцами и будет продолжать «отставать». Это отставание приобретает статус «рокового закона», согласно которому отставший народ в семье цивилизованных народов лишается «сначала экономической, а потом и политической независимости и наконец становится объектом беззастенчивой эксплуатации, которая вытягивает из него все соки и превращает его в «этнографический материал» [5, с.724].

В результате проведенного анализа Трубецкой приходит к выводу: последствия европеизации настолько тяжелы и ужасны, что ее приходится считать не благом, а злом. И поскольку это «зло великое», то с ним необходима борьба, которую должна возглавить интеллигенция европеизированного народа. Именно она, – считает мыслитель (имея в виду прежде всего российскую интеллигенцию), – как наиболее интеллектуально развитая часть народа раньше других должна понять гибельность европеизации и решительно встать на борьбу с ней.

Немалый интерес и ценность представляет историософская концепция евразийства. Несмотря на имеющиеся различия в трактовке отдельных частных вопросов, в целом историософия евразийства является достаточно аргументированной теорией, опирающейся в своих общих выводах на достижения специальных исторических дисциплин.

Одной из основных задач своей концепции евразийцы считали полемику с бытующей традицией рассмотрения Российского государства как преемника Киевской Руси, которую они считали главной ошибкой всей русской историософии. Живучесть ее евразийцы объясняли поддержкой европеизировавшегося слоя русской интеллигенции, стремившегося называть жителей Русского государства европейцами. В действительности же, по их мнению, пространства востока Европы не относятся к западной католическо-протестантской цивилизации. Громадный материк, включающий в себя Восточно-Европейскую, Западно-Сибирскую и Туркестанскую равнины вместе с окаймляющими их с востока, юго-востока и юга горами, представляет собой особый мир, отличный от Европы и Азии. Это и есть историческая родина великого этноса, который сформировал особую культуру. В нее органически вплетены элементы византийской культуры, а также «степной» культуры, оставившей глубокий след в русской жизни, особенно в XIII – XIV вв., и культуры европейской, влияние которой начинается с петровских времен и длится по настоящее время.

Уже в начале формирования евразийской культуры, т.е. в IX – XV вв., когда на основе антропологического смешения различных племен она становилась органически культурой одного этноса, европейская культура пыталась подчинить себе евразийскую. В дальнейшем эти попытки усилились. Поворот России к Европе «затушевал исконный антагонизм и способствовал помутнению национального самосознания». Не замечая своего легкого расширения в Азии, не углубляясь в собственную сущность, Россия в лице своего европеизировавшегося правящего слоя начала считать себя частью Европы. Русские люди стали гордиться не тем, чем они были, «а тем, что хотели стать аванпостом Европы и европейской культуры в борьбе с иными культурами, в том числе и со своею собственною» [1, с. 30].

Резко критикуя западничество, евразийцы не соглашаются и с панславистской трактовкой истории России, которая «страдает» механическим смешением этнических групп, считающихся славянскими: «Надо осознать факт: мы не славяне и не туранцы (хотя в ряду наших биологических предков есть и те, и другие), а русские» [1, с. 31].

По мнению евразийцев, Киевская Русь могла быть названа государственным объединением весьма условно и приблизительно. Она, будучи отрезанной от морских бассейнов широкими степными просторами, населенными кочевниками, не могла ни расширять свою территорию, ни укреплять свою государственную мощь и была обречена на то, чтобы дробиться на мелкие княжества, постоянно друг с другом воюющие и лишенные всякого более высокого представления о государственности.

В Евразии, самой природой предназначенной для единства географического, этнологического, экономического, выкристаллизовалась государственная система под руководством Чингисхана, а после падения его империи «русское государство инстинктивно стремилось и стремится воссоздать это нарушенное единство и поэтому является наследником, преемником, продолжателем исторического дела Чингисхана» [6, с. 216]. Если же, по мнению евразийцев (например Г.В. Вернадского), еще более углубиться в историю, то начальные элементы русской государственности можно обнаружить в державах скифов, сарматов, гуннов.

Тезис, согласно которому Российское государство является прямым наследником империи Чингисхана, произвел шокирующий эффект, равно как и утверждение П.Н. Савицкого, что «без «татарщины» не было бы России» и что для Руси в период своего полного разложения большим счастьем было достаться именно татарам, а не кому-то другому.

Одной из важнейших черт государственности, присущей империи Чингисхана и воспринятой Россией, является, по мнению евразийцев, строгая иерархическая система власти во главе с верховным руководителем, наделенным неограниченными правами. Повиновение здесь воспринимается как подчинение не просто своему непосредственному начальнику, а божественной воле. Это приводило к господству в обществе двух типов личности: 1) героя, ставящего свою честь и достоинство выше безопасности и материального благополучия, 2) раба, подчиняющегося властителю не в силу высоких моральных качеств, а из-за страха потерять свою жизнь или имущество. Важно, чтобы к управлению государством были допущены только люди первого психологического типа, иначе непременно возникает угроза нравственному здоровью общества и существованию государства.

Евразийцы вовсе не идеализировали империю Чингисхана или Золотую Орду, более того, они подчеркивали, что русскими людьми татарское господство воспринималось враждебно ибо унижало национальное достоинство. В русском сознании возникло противоречие: с одной стороны, понимание величия монгольской государственной идеи, стоящей гораздо выше примитивной «удельно-вечевой», а с другой – ощущение ее чуждости и враждебности. Это противоречие было снято русской национальной мыслью, которая «обратилась к византийским государственным идеям и традициям и в них нашла материал, пригодный для оправославления и обрусения государственности монгольской» [6, с. 227]. Трансформировавшаяся в «православно-русскую» монгольская идея стала воплощаться в реальность с распадом Монгольской империи и приходом ей на смену Российского государства, а Москва стала новой объединительницей евразийского мира.

Теоретические построения евразийства никогда не были самоцелью для их авторов. Осмысление общих социально-философских проблем сочетается у них с поиском той конкретной конструктивной программы, по которой должна развиваться Россия после падения большевизма. В том, что это произойдет, они нисколько не сомневались, ибо были искренне уверены, что западническая идеология марксизма, а также основанная на ней политическая практика большевиков с ее абсолютизацией роли одного класса, пролетариата, вместо традиционной соборности русского народа, а также противопоставление воинствующего атеизма живущему в русском народе православно-религиозному чувству русских людей не выдержит испытания временем.

Евразийское движение разрабатывает конструктивную, по мнению его представителей, программу действий – «евразийский проект» по обустройству России-Евразии после гибели коммунистического режима. При этом они исходят из того, что в России необходимо продолжение, а не моментальный слом традиций, установленных уже после революции советской властью. Главное не сломать, а очистить от коммунистической идеологии множество новых социальных образований, появившихся после революции. Народу, отвергнувшему коммунистическую идеологию и находящемуся как бы в идеологическом вакууме, необходима новая идеология и необходима как носительница ее новая партия, «не менее одушевленная и сплоченная, чем первые большевики»
[1, с. 51]. Эта новая партия, напоминая большевистскую по форме и структуре, должна быть противоположна ей содержательно, т.е. по идеологии. Идеология новой партии будет «сознательно-религиозная, православная и не облегченно-интернациональная, а евразийско-русская» [1, с.52].Евразийцы отвергают идею единоличной власти как не соответствующую их философским и культурологическим установкам симфонической личности и «многоединства» социального субъекта. Еще более категорично не приемлют они в качестве образца государственное устройство стран Запада, ибо в них управляет страной не народ, а бюрократия. Государственный проект евразийцев провозглашен ими надклассовым, а первым условием его воплощения им видится образование социальной внеклассовой группы, последовательно исповедывающей евразийскую идею – «идею социально-политической справедливости, «правды», …идею справедливой социально-политической жизни ради других, для индивидуума – ради народа и других индивидуумов, для народа – ради человечества и других народов» [1, с. 72]. Но наличие слоя людей, «посвятивших себя служению идее-правительнице и в силу этого призванных управлять государством», не подменяет собой органы народного управления, которые комплектуются как из членов евразийской идейной элиты, так и из свободно избранных населением представителей всех интересов страны. Такое государство евразийцы назвали «демотическим». Евразийцы выступали против многопартийности, считая, что это ведет к размыванию «идеи-правительницы» и повышает социальную напряженность.

Что касается экономики, которой евразийцы придавали весьма важное значение, несмотря на приоритетность во всех областях жизни идеологии, то она представляется как элемент «общего дела», а не «личной наживы». В связи с этим формулируется и отношение к частной собственности: «Частная собственность, как таковая, противоречит идее блага социального целого, поэтому евразийство требует свободы не для частной собственности, а для частнохозяйственной инициативы. Это вытекает из установки на благо социального целого» [2, с. 21]. В противовес коммунизму, который, по мнению евразийцев, рассматривает экономическое строительство как «цель в себе», в силу чего его экономические установки, прежде всего на всеобщее обобществление, превращаются в догмы, евразийство предлагает экономический строй, воплощающий принцип справедливости и общего дела. Необходимо соединить вовлечение всех трудящихся в творческое строительство экономической жизни с хозяйственным самоопределением личности [2, с. 18].

Несмотря на распад евразийского движения идеи его не умерли. В 1960- 80-е гг. открытым последователем евразийства был Л.Н. Гумилев (1912 – 1992), который наполнил основополагающие евразийские идеи новым содержанием, учитывающим последние достижения целого ряда наук – от археологии до геополитики – и пришел к выводу о том, что возрождение России возможно только через евразийство. Резко возрос интерес к евразийскому наследию в последние годы, и ныне можно с полным основанием говорить об интеллектуальном направлении «неоевразийства».