КОНСТАНТИН ПЕТРОВИЧ ПОБЕДОНОСЦЕВ (1827 – 1907)

Основные идеи:

– несовершенная природа человека;

– либеральная демократия –

 «великаяложь нашего времени»;

– симфония государства и церкви.

Константин Петрович Победоносцев родился в семье профессора Московского университета. В 1846 г. он закончил училище правоведения, дававшее образование, равное университетскому, и в дальнейшем в основном служил чиновником на различных должностях. С 1860 по 1865 г. Победоносцев преподавал гражданско-правовые дисциплины в Московском университете. Поворотным пунктом в его судьбе стало предложение читать лекции великим князьям, в том числе будущему императору Александру III. Близость к царской семье сказалась не только на блестящей карьере Победоносцева (с 1872 г. – член Государственного совета, с 1880 по 1905 г. – обер-прокурор Синода), но и привела к тому, что он длительное время оказывал влияние лично на Александра III и Николая II, а через них – на всю политическую жизнь страны.

Победоносцев был заметным ученым-правоведом, автором сочинений по истории и организации церкви, занимался философскими и богословскими переводами. Его философские воззрения наиболее полно изложены в многократно изданном (в том числе в наши дни) «Московском сборнике», а также в опубликованных письмах к Александру III и Николаю II.

К.П. Победоносцев – сложная и неоднозначная личность. Либеральная и революционная интеллигенция откровенно его ненавидела (к примеру, Н.Бердяев называл его «кошмаром русской жизни»). С другой стороны, немало людей, близко знавших обер-прокурора, искренне уважали его за ум, прекрасную образованность, кристальную честность и высокую нравственность, в т.ч. в личной жизни.

Краеугольным камнем философской системы Победоносцева являются воззрения на человека. Консервативный мыслитель резко выступал против излишней идеализации человека, ведущей к поощрению дурных наклонностей и безнаказанности. Сравнивая культ человека с древними и устаревшими астрономическими представлениями, он пишет: «Разве не впадает в подобную же путаницу новейшая философия, опять от той же грубой ошибки, что человека принимает она за центр вселенной и заставляет всю жизнь обращаться около него, подобно тому, как в ту пору наука заставляла солнце обращаться около земли» [2, с. 326]. Человек для него – существо несовершенное, внутренне раздвоенное, что полностью соответствует христианской антропологии. «Ничего нет совершенного, ничего – цельного, ничего – единого в делах, чувствах и побуждениях человеческих, ибо всякий человек раздвоен сам в себе и только стремится к объединению, падая и колеблясь на каждом шагу» [2, с. 355].

Весьма скептически относился Победоносцев к идее о совершенствовании человечества под влиянием развития образования, технического прогресса, от которых, по его мнению, человечество в нравственном отношении нисколько не стало лучше. Его идеал человека – «великий, ровный симметричный ум, питаемый великим сердцем», а не односторонне развитый субъект, направляющий способности на свое или чужое материальное преуспевание.

Но не стоит представлять К.П. Победоносцева неким человеконенавистником. Консервативное мышление в числе неизменных, метафизических качеств личности признает прежде всего «совесть – естественный закон», написанный, по слову апостола, даже в сердцах у язычников. Победоносцев также признает в качестве естественного закона человеческой природы не субъективные предположения индивидуального разума о нравственно должном, но «начала правды, навеки положенные в сердце человеческом». Духовная свобода неотделима от природы человека: человеческая личность имеет абсолютную ценность как бессмертное духовное существо, созданное Богом по своему образцу и подобию. В христианской идее Бога – всемирного Отца, явленного в лице Иисуса Христа – Победоносцев видит достижение спасения: свободной воли и божественной благодати.

Гносеология Победоносцева основана на критике рационализма. «Разум, – пишет он, – не может передать нам, что сладкое сладко, что кислое кисло. Еще того менее может разум различить красоту чистоты и святости, или (говоря словами наших учителей) «неопределенный, но светлый идеал верховного блага. Блага низшего разряда различаются чувствами. Верховное благо различается верой» [2, с. 110].

Мыслитель полагает более правильной позицией, в сравнении с рационализмом, «упорство во мнении, на веру принятом». Т.н. предрассудки, по его мнению, не всегда состоят в противоречии с логикой и означают недеятельность мышления. Такое упорство, по его мнению, происходит в большинстве случаев от инстинктивного, но в высшей степени логического побуждения, ибо уступка в одном неизбежно приводит к разрушению всей мировоззренческой системы [2, с. 311].

Немало места в своих работах Победоносцев отводил специальной критике науки. Не без сарказма подмечая, что «… этого слова – наука – мы боимся, как черта, и не смеем обыкновенно возражать на него» [2, с. 408], он, в полном соответствии с исходными принципами своей познавательной теории, прямо заявляет об относительном и субъективном характере научного знания: «В применении к жизни всякое положение науки… имеет значение вероятного предположения, гипотезы, которую необходимо всякий раз проверить здравым смыслом и искусным разумом, по тем явлениям и фактам, к которым требуется приложить ее…» [2, с. 327]. Так, критикуя популярную в тот период идею о том, что для сокращения уровня преступности необходимо вводить всеобщее образование – идею, основанную на сопоставлении статистических данных о доле преступников в разных образовательных слоях – он пишет: «Все находят в газетах сравнительные выводы о числе неграмотных преступников с числом грамотных, видят, что первое гораздо больше последнего числа, и заключают отсюда без рассуждений, что источник преступлений – невежество. Им не приходит в голову, что из статистики можно прибрать какие угодно цифры и доказывать ими, точно с такой же достоверностью, что число преступлений зависит, например, от того, сколько раз в день люди моются, часто ли переменяют белье, какова у них в квартире вентиляция, есть ли у них особая спальня и т.п.» [2, с. 314].

С точки зрения Победоносцева, критерием отношения и методом подхода к решению гносеологических проблем является требование цельности знания. Для него познавательный акт человека, как и сама жизнь, есть нечто сложное, он имеет цельный характер – в нем участвует одновременно и ум, и чувство, и воля, т.е. весь человек в его живой цельности. В соответствии с этим гносеологический идеал для Победоносцева заключается в синкретизме непосредственного сознания, непосредственного ощущения и непосредственного волевого стремления, «когда душа ощущает жизнь в себе и покоится в чувстве жизни, не стремясь знать, но отражая в себе бесконечное, как капля чистой воды на ветке отражает в себе солнечный луч» [2, с. 322].

Одним из основных объектов критики Победоносцева стала западная демократия, которую в целом он оценивал как проявление общественного регресса, а основные демократические идеи и институты (народовластие, парламентаризм, всеобщее избирательное право) называл «великой ложью нашего времени». По мнению Победоносцева, положенное в основу демократических теорий ложное представление о совершенстве человеческой природы привело к пониманию вечных истин (свобода, равенство, братство) как философских абстракций и формальных прав. А так как массы, считал он, не в состоянии философствовать (они способны только верить в ту или иную систему идей), то идея формальных прав, рождая разрыв между духовностью личности (религиозная вера) и ее болезненными устремлениями, стимулирует разрушительные инстинкты.

В противовес демократическим теориям Победоносцев предлагал свою теологизированную монархическую концепцию. С его точки зрения, потребность власти изначально заложена в природе человека. Возникшее в результате грехопадения раздвоение человеческой природы на доброе и злое начало рождает необходимость в государстве – властной опоре, верховном судье в борьбе за порядок и правду против зла. Поскольку государственная власть имеет своим источником Бога, постольку она существует не для себя, а для претворения религиозного идеала в жизнь; и, следовательно, служение государству, на которое обречен человек, есть служение Богу [2, c. 238].

Выступая за неограниченную монархическую власть, Победоносцев апеллировал к народному духу, который, как он полагал, изначально содержит и в необозримом будущем будет содержать идею монархической организации российского общества. Субстанцией русской монархии и одновременно пределами ее власти Победоносцев считал православную веру народа, в контексте которой свобода понималась им как феномен исключительно внутренней жизни человека, а закон – как внешняя заповедь и религиозно-правовая норма.

Противоречивым и сложным в концепции Победоносцева является вопрос о соотношении государства и церкви. Как человек верующий и считающий, что государство должно иметь религиозную основу, он полагал, что именно в церкви дела общества и государства находят свое высшее духовное единство и цель. Опираясь на православное учение о сущности религии и о сакральной природе власти, Победоносцев убежден в принципиальной невозможности отделения церкви от государства и государства от церкви. Отрицая как папоцезаризм, так и цезарепапизм и являясь решительным противником принципа «свободной церкви в свободном государстве», он видит православную симфонию государства и церкви в их цельном и неразрывном союзе: принимая в качестве подобия взаимоотношений государства и церкви отношения души и тела и используя, таким образом, теоретический инструментарий органицизма, Победоносцев утверждает, что одному телу – государству – естественно соответствует одна душа – церковь [2, с. 269]. Однако в качестве чиновника, поставленного от государства надзирать за церковью, Победоносцев абсолютизировал ценность государства, придав ему основную роль в борьбе со злом, в частности в контроле за нравственным состоянием общества.

КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ ЛЕОНТЬЕВ (1831-1891)

Основные проблемы:

– закон «трех фаз развития»;

– самообман прогресса;

– красота как имя Бога.

К.Н. Леонтьев родился в небогатой помещичьей семье в Калужской губернии. Окончил медицинский факультет Московского университета. Писал художественную прозу, одобренную И.С. Тургеневым. На Крымской войне служил батальонным врачом, отказался от карьеры столичного медика. В
1865 г. Леонтьев поступил на дипломатическую службу и десять лет прожил в Турции. В эти годы сложилась его философская концепция истории и общества, изложенная в сборнике статей «Восток, Россия и славянство». По возвращении с Востока Леонтьев углубляется в христианство и в 1887 г. окончательно поселяется в Оптиной пустыни, где незадолго до смерти принимает тайный монашеский постриг.

К.Н. Леонтьев – автор девятитомного собрания сочинений, но труды его после 1917 г. в России полностью ни разу не издавались (как и работы других философов-славянофилов). Сам он скромно называл себя последователем
Н.Я. Данилевского, но его социальная философия содержит целый ряд оригинальных идей и пророчеств, которые затем использовались в теориях ХХ в. Л.Н. Толстой, например, ставил Леонтьева выше всех русских философов.

Согласно концепции Леонтьева, все существующее в своем развитии подчинено закону «трех фаз», проходя через периоды 1) первоначальной простоты; 2) цветущей сложности; 3) вторичного смесительного упрощения
[1, с. 112-113, 116].

Развитие философских теорий также подчиняется этому закону. «В истории философии, – пишет Леонтьев, – то же: а) первичная простота: простые изречения народной мудрости, простые начальные системы (Фалес и т.п.);
б) цветущая сложность: Сократ, Платон, стоики, эпикурейцы; в) вторичное упрощение, смешение и исчезновение, переход в совершенно иное: эклектика, безличные смесители всех времен (Кузен); потом реализм феноменальный, отвергающий отвлеченную философию, метафизику: материалисты, деисты, атеисты… Материализм же есть бесспорно система, но, конечно, самая простая, ибо ничего не может быть проще и грубее, малосложнее, как сказать, что все вещество и что нет ни Бога, ни духа, ни бессмертия души, ибо мы этого не видим и не трогаем руками [1, с. 115-116].

Реализм, сторонником которого Леонтьев объявляет себя, не есть система, а только метод, способ, суть которого в отказе от предыдущих систем.

На большом историческом материале Леонтьев рассматривает действие закона трех фаз в истории человечества. Высшая точка развития для него «есть высшая степень сложности, объединенная внутренним деспотическим единством». Ни о какой человеческой свободе не имеет смысла говорить в истории, подчиненной объективным законам развития.

Для Западной Европы, по Леонтьеву, период «цветущей сложности» – это средние века, феодализм, закончившийся к XVIII в. «Вся Европа с XVIII столетия уравнивается постепенно, смешивается вторично. Она была проста и смешана до IX века; она хочет быть опять смешана в XIX веке. Она стремится посредством этого смешения к идеалу однообразной простоты и, не дойдя до него еще далеко, должна будет пасть и уступить место другим» [1, с. 150].

«XIX век подходит к концу своему, – пишет Леонтьев, – без малого сто лет тому назад, в 1789 году, было объявлено, что все люди должны быть равны. Опыт столетий доказал везде, что это неправда, что они не должны быть равны или равно поставлены, и что благоденствия никакого никогда не будет» [1, с. 216].

Леонтьева возмущало, что церковь, отечество и семья – эти великие связующие общество институты – приносятся в жертву т.н. «правам человека», в результате чего каждый человек ведет борьбу всех против всех за свое выживание.

«Сложность машин, сложность администрации, судебных порядков, сложность потребностей в больших городах, сложность действий и влияния газетного и книжного мира, сложность в приемах самой науки… – это лишь орудия смешения – это исполинская толчея, всех и все толкущая в одной ступе псевдогуманной пошлости и прозы; все это сложный алгебраический прием, стремящийся привести всех и все к одному знаменателю. Приемы эгалитарного прогресса сложны, цель груба, проста по мысли, по идеалу, по влиянию и т.п. Цель всего – средний человек, буржуа спокойный среди миллионов точно таких же средних людей» [1, с. 152].

Всеобщее помешательство на почве уравнительного материального благоденствия и т.н. прогресс есть не что иное, как погоня за призраком, новая форма религиозного суеверия, несовместимого с Православием. Прогресс социальный, технический, политический, с его эмансипацией, демократизацией, уравнением прав, возрастанием суммы житейских удобств для искусственно созданных потребностей, Леонтьев называл стремлением в «бездну саморазрушения» и радовался, если видел отсталость России от этого, общего для западных стран движения. «Идти скоро, идти вперед – не значит: непременно к высшему и лучшему. Идти все вперед и все быстрее можно и к старости и смерти». Врач по образованию, Леонтьев в своей историософии, политических и социальных прогнозах часто пользовался естественнонаучными категориями, уподобляя Европу, Россию, все человечество живому, природному организму, подверженному болезням, но способному и к борьбе с ними.

За саморазрушением государств и обществ, которые отрицают вековые традиции и национально-исторические устои, Леонтьев увидел разрушение личности – при ничем не ограниченной свободе ее, и даже исчезновение человека как биологического вида.

«Тот народ наилучше служит и всемирной цивилизации, который и свое национальное доводит до высших пределов развития; ибо одними и теми же идеями, как бы ни казались они современникам хорошими и спасительными, человечество постоянно жить не может» [1, с. 383].

Задаваясь вопросом, неизбежно ли России быть навсегда прикованной к «разбитой колеснице Запада», Леонтьев ищет спасение Родины в православной культуре. Россия – это не просто страна, это особый тип культуры. Россия сумела заимствовать из Византии и развить то, что не свойственно ни западноевропейской, ни азиатской культурам. Разрушению России под влиянием Запада, приобретающему видимость либерализма, демократизма, национализма и т.п., Леонтьев противопоставляет византийские начала самодержавия и православия.

Человечество XIX в., заблудившееся во лжи либерального «демократизма» и миражах прогресса, скатилось к эгалитарному морализаторству, возложившему все надежды на принудительную переделку общества. Социалистическая идея, как часто подчеркивал Леонтьев, ненаучна и является какой-то непонятной разновидностью религиозно-политического радикализма.

Леонтьев предсказывает, что в ХХ в. социализм на почве государственно-экономической начнет играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной. У него даже возникает идея об объединении социализма с принципом монархизма, чтобы спасти Россию от гибели. История социализма, предрекает он, будет невероятно тяжела и трагична [6, с. 52].

Внутренним двигателем прогресса, который в действительности несет ложь, разрушение государства и личности, является мораль. Мораль плоха уже тем, что добро не существует без зла. К чему направлены все без исключения нравственные призывы, как не к гуманности, счастью для всех, равенству и одинаковому благополучию? А к чему ведет прогресс, как не к тем же целям? Все сказанное по адресу прогресса, считает Леонтьев, должно быть прямо отнесено и к морали, к ее безусловному осуждению. Идеи гуманизма, идущие из недр западноевропейской культуры, мертвы и беспочвенны, лицемерны и не способны вместить в себя непоправимую трагичность жизни. Гораздо честнее православие, утверждающее, что в жизни всегда будет зло. Мораль должна подчиниться жизни и религии [6, с. 55-56].

По мнению Леонтьева, главное в земной жизни – не нравственность и гуманизм, а красота, законы которой надо искать на путях эстетики. Путь красоты ведет человека к Богу и объединяет с ним. «Красота во имя Бога»
[6, с. 62]. Так называемый прогресс несет в себе смерть красоты и человечества во всеобщем усреднении и нивелировке, к отказу от «цветущей сложности». В отличие от морали красота – это универсальное свойство земного мира. Но эстетические нормы неотделимы от религиозного чувства. «Смрадная гниль» разлагающейся европейской культуры особенно видна в западном искусстве, низводящем человека до скотоподобия.