Теория и методика журналистского творчества

Современная журналистика – это столкновение мнений, воззрений, позиций. Генрих Боровик писал: «Много врут. Неплохо бы научиться многим писать и говорить по-русски правильно!»[5] Ангажированность прессы сегодня очевидна, как очевидно ее деление на качественную и некачественную.

Российская журналистика многопланова: от новостных, аналитических, расследовательских изданий до пиар-изданий, рекламно-коммер­ческих изданий и др. лишь в Иркутской области издается 400 газет, а в Российской Федерации более 30 тысяч.

Сегодня уже никто не сомневается в том, что теория журналистики одна из составляющих науки. Как и всякое научное направление она постоянно развивается. Появляются новые направления, новые проблемы, а потому возникает потребность в изучении каких-либо вопросов, разделов науки.

Один из таковых разделов – это теория и методика журналистского творчества. Следует отметить, что теория и методика творчества является одной из составляющих творческой деятельности журналиста.

Еще никто не дал определения творчества, а точнее никто не «рискнул» дать точного определения творчества.

Долгое время считалось, что мозг производит мысли, участвует в творческой деятельности так же, как слюнная железа выделяет слюну. Однако процесс выделения слюны можно наблюдать. А вот каким образом мозг производит мысли? Как объяснить, когда в головах сразу у нескольких людей, живущих в разных концах света, рождается одно и то же научное открытие?

Изобретатель Александр Белл опередил своих конкурентов с заявкой на телефон всего на несколько часов. С небольшой разницей во времени несколько ученых заявляли об открытиях телеграфа, паровоза, реактивного двигателя, ядерного реактора. Как-то странно быстро нужные идеи, в нужное время начинают носиться в воздухе. Вы не замечали? Моцарт утверждал, что получал вдохновение, его творчество происходило откуда-то извне. Сократ говорил, что в своем творчестве подчинялся голосу, идущему из ниоткуда. Эйнштейн, Эдисон, Маркони, Генри Форд, мадам Кюри связывали свои успехи с «наваждением».

А может, действительно нашей мыслительной, творческой деятельностью кто-то управляет?

«Я могу экспериментально подтвердить, что работа сознания не может быть объяснена функционированием мозга. Сознание существует независимо от него и состоит из элементарных единиц «психонов», которые подают мозгу шифрованные сигналы. Извне.»[6]

Итак, по предположению ученых, человек – всего лишь биоробот с набором стандартных поведенческих программ. Им управляет сознание через мозг, служащий приемником и вспомогательным сервисным компьютером, который всего лишь обрабатывает информацию.

«…Исследования, проводимые в Санкт-Петербургском НИИ мозга, подтвердили: мы не можем объяснить механику творческого процесса. Мозг может генерировать лишь очень простые мысли типа, как перевернуть страницы читаемой книги или помешать сахар в стакане. Тысячи действий и поступков совершаются человеком под воздействием «матрицы памяти» – простейших ячеек, касающихся лишь нашего обихода. А творческий процесс – это проявление нового качества, которое не содержится в этих «матрицах». Как верующий человек, я допускаю участие Всевышнего в управлении мыслительным процессом. Но как ученый, я еще не нашла этому доказательств»[7].

Журналистика есть творчество, а творчество – это и особое состояние души и нечто привнесенное в человека.

И тем не менее, чтобы журналистское творчество состоялось, журналисту нужны знания и изучение жизни. Писать трудно. Хорошо писать еще труднее. Можно назвать десятки журналистов, чье творчество неповторимо и многопланово. Известный журналист Юрий Рост – автор заметки о брошенной собаке, которая выходила встречать самолеты в аэропорту Шереметьева, в надежде, что за ней приехал хозяин, но беспутый хозяин так и не появился. Заметку Роста, опубликованную в «Комсомолке», перепечатали все газеты мира. Творчество Роста многопланово. Он фотохудожник, телеведущий.

Василий Песков – автор репортажа из разрушенного землетрясением Ташкента. Репортаж включен в хрестоматии по журналистике. Автор повестей, лауреат Ленинской премии, автор еженедельных «Окон в природе» в «Комсомольской правде». Он ведет около 200 тематических досье, подробные записные книжки. Ежедневно в конце рабочего дня, пусть самого трудного, Василий Михайлович садится за стол и переносит в записную книжку впечатления прошедшего дня. Делает это он, даже если очень устал или находится в командировках. Записи из его рабочих записных книжек часто целиком переходят в публикации, где множество интересных фактов, деталей.

Анатолий Аграновский великий мастер анализа и исследования всегда старался познать проблему, докопаться до истины. Темы, поднимаемые в его корреспонденциях, статьях, очерках актуальны и сегодня. Он работал много. Перед командировкой обязательно что-то читал, обдумывал, размышлял. В командировке пользовался блокнотами, куда заносил факты, какие-то детали. Анатолий Аграновский любил и умел беседовать с людьми, его будущими героями. Из бесед он всегда умел извлечь «изюминку». Потому, наверное, его статьи, очерки так убедительны и точны.

Татьяна Тэсс, великолепный мастер слова, очеркист, специальный корреспондент газеты «Известия», работала неделями, месяцами над каждым очерком. Тэсс окончила три курса Одесской консерватории, умела строить «музыкальные» фразы. Любовь журналистки к слову, к красоте, к смыслу, скрытому в словах, была безмерной. В год из под пера Татьяны Тэсс выходило 6–7 очерков… Темы она находила в письмах читателей. Над текстом она корпела до тех пор, пока не выходил номер газеты. Тэсс говорила о том, что журналистский труд тяжел, неимоверно тяжел. Оценивая его, она употребляла слово «каторга».

Виктор Шкловский как-то сказал: «Все пишут по-разному и все пишут трудно». Он говорил о писательском труде, но это характерно и для журналистской деятельности.

Очень важно писать связно и связанно, находить факты, находить слова. В словах должна выражаться мысль. Если нет мысли, а есть лишь описание пусть даже филигранное, все равно скучно. Без мысли тоска. Где взять мысли?

Записные книжки замечательно полезны. Надо записывать впрок, на авось.

Предварительное обдумывание, без записи. У одних это утро, раннее утро. У других вечер, ночь. Обдумывание необходимо.

Работа над материалом. Кто-то работает по утрам, кто-то в редакционном кабинете, а кто-то вечером, ночью дома на кухне.

Трудность в журналистской работе – это штампы. Штампы многолики: избитые сюжеты, затасканные сентенции, глубокомысленные рассуждения о пустяках.

Начало… В начальных фразах кто-то ищет музыкальный строй вещи, кто-то изысканный слог.

Конец… Здесь должен быть смысл, итог. Заканчивать материал надо неожиданно…

Технология и методика журналистского творчества индивидуальна. Более того, и технология и методика постоянно меняются, уточняются, совершенствуются. Журналистика изменяется, как меняется время, темы, события, факты. В результате непродуманных и быстрых реформ в России создался духовный вакуум в обществе, а потому требуется восполнить его здоровыми идеями и мыслями. Это очень непростое дело. И здесь множество тем для журналистских выступлений.

Еще Н. М. Карамзин писал, что самая высокая особенность России – это неуемная скорость. Мы зреем, писал он, не столетиями, как другие государства, а десятилетиями и даже годами, потому что времени на раскачку остается мало…

История учит: если есть силы, которые понимают, что нужно делать, то общество расцветает морально, духовно и, конечно, экономически. Вот и надо журналистам посмотреть, есть ли у нас такие силы.

В августе 1776 года Екатерина II писала сыну Павлу: «Признаюсь чистосердечно, что самолюбию моему очень льстит неупадающая сила русского имени».

Дневник и творчество

Дневник – интриган во многих литературных произведениях. Да вот хотя бы пьеса Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Глумов строит мечты: «Я сумею подделаться и к тузам и найду себе покровительство… Глупо их раздражать – им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха…» Для себя же Глумов ведет дневник: «Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором и читателем». Понятно, что в ходе развития действия дневник циничного карьериста становится достоянием публики, а точнее тузов, и те узнают всю правду о себе и о Глумове. И такое начнется…

Само понятие «дневник» предполагает, что у него – единственный писатель и единственный читатель. Невозможно писать дневник для публики. А если он пишется для публики (и такие дневники известны истории), то это уже литературное произведение. Продуманное, расчетливое. Например, дневники братьев Гонкуров. И читаются они именно как литературное произведение, а не как личные записи.

Наш современник, известный журналист Ярослав Голованов писал дневник для себя. Но наступил момент в нашей истории, когда стало возможным пускать в печать самые откровенные записи, не ограничивая себя ничем. И он стал публиковать его в «Комсомольской правде». И тогда один из его именитых друзей с укоризной заметил, что есть вещи, которые имеют право на публикацию, только «когда помрем и персонажи наши помрут». Потому что есть записи, независимо от намерений автора, обидные, оскорбительные для тех, о ком они сделаны.

Голованов никого обидеть – и тем более оскорбить – не хотел. Хотя в дневнике характеристики некоторых людей (живущий, чувствующих, способных на обиду) жесткие. Но он не посчитал нужным что-то корректировать, пропустить через самоцензуру, когда готовил их к печати. И кое-кто из персонажей действительно впал в обиду.

И в то же время Голованов сам поражался, как в опубликованных другими людьми дневниках их авторы жестко отзываются об окружающих. Своим литературным учителем Голованов считал Юрия Нагибина. Высокого был о нем мнения. Но сделал такую приписку к записи о кончине писателя: «После смерти Юрия Марковича вышли книги, которые произвели на меня гнетущее впечатление. В своих дневниках он предстает перед читателями как злой и жестокий человек. Могу только сказать, что таким я его не знал».

Нагибин и правда в дневниках предельно откровенен. И беспощаден. Прежде всего к самому себе. Он трезво оценивал свое место в литературе. Об этом свидетельствует и Голованов: «Я спросил его, почему он не возглавит некий клуб писателей-рассказчиков, не станет лидером новой литературной школы». «Да о чем ты говоришь?! Юра Казаков! Чему я могу научить его?!»

Беспощаден Нагибин к народу. Запись от 7 апреля 1982 года: «Выработался новый тип человека… Это сплав душнейшего мещанства, лицемерия, ханжества, ненависти к равным, презрения к низшим и раболепства перед власть и силу имущими; густое и смрадное тесто обильно приправлено непросвещенностью, алчностью, трусостью, страстью к доносам, хамством и злобой… Порода эта идеально служит задачам власти. Нужна чудовищная встряска, катаклизм, нечто апокалипсическое, чтобы нарушились могучие сцены и луч стыда и сознания проник в темную глубину».

И таких записей десятки. Не стал писатель искать обтекаемых выражений при характеристике современников, особенно представителей касты литературных генералов, которые тогда командовали. Да вот хотя бы: «Наши бездарные, прозрачно-пустые писатели (Софронов, Алексеев, Марков, Иванов и др.) закутываются в чины и звания, как уэллсовский невидимка в тряпье и бинты, чтобы стать видимым. Похоже, что они не верят в реальность своего существования и хотят убедить себя и самих себя, и окружающих в том, что они есть… В зеркале вечности наши писатели не отражаются, как вурдалаки в обычных зеркалах».

Нагибин не злой, не жестокий, как считает Голованов, он человек, который видел жизнь и людей такими, какие они есть на самом деле, и прямо писал об этом. «Дневник» Нагибина, как мне кажется, по психологическим и литературным достоинствам много выше почти всех его литературных произведений. Честно скажу, не тянется рука снять с полки томик Нагибина. А «Дневник» его время от времени раскрываю…

Вот Нагибин говорит о чудовищной встряске, катаклизме, нечто апокалипсическом. Через несколько лет, как была сделана эта запись, мы действительно стали свидетелями и участниками чудовищной встряски, катаклизмов, да таких, которые редко случаются в истории. И я так жалею, что сам не вел тогда дневник. Я и сам подозревал, что в необычное время живем. Било нервное напряжение: неужели начинается новая эпоха? Многое память помогает восстановить, но все же дух того времени ускользает, ощущения смутны, неясны и туманны. Дневник помог бы внятно в том разобраться. Но я не из тех, кто способен систематически вести записи день за днем, да даже время от времени. Нужна, видимо, натура иная, чтоб писалось.

Но, слава богу, нашлись люди, которые добросовестно вели в то время дневники, и что самое поразительное – на самом верху власти. Самый уникальный – «А было это так…» с подзаголовком «Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС». И член этот – Виталий Иванович Воротников. Документ бесценный.

И другой – «Дневник помощника президента СССР», его вел Анатолий Черняев, не последний винтик в Брежневском ЦК, очень близкий Горбачеву человек в его бытность на посту Генерального секретаря. Отношения между ними можно даже назвать дружескими. Дневник Черняева эмоционален, богат на факты, откровенен и искренен. Это взгляд на политику и лидера партии изнутри. Естественно, много пишет Черняев о Горбачеве. Отзывается иногда о нем нелицеприятно, не думаю, что Михаилу Сергеевичу было приятно читать. «С тех пор, как я оказался «при Вас», мне никогда не приходило в голову, что мне опять, как при Брежневе и Черненко, придется испытывать мучительный стыд за политику советского руководства…» Письмо это Черняев написал, но Горбачева не покинул. Михаил Сергеевич, кажется, не обиделся на своего помощника, по крайней мере Черняев сейчас работает в его фонде.

Похожие обвинения предъявляет Горбачеву и Воротников, вот запись 1991 года: «Вышли наружу скрываемые до поры чрезмерное честолюбие, тщеславие, склонность к поучениям, велеречивость. Он уже мало слушает окружающих, больше говорит сам, упиваясь «собственной эрудицией». Будучи человеком нерешительным, даже малодушным. Горбачев часто становится в тупик, когда жизнь выдвигает перед ним острые вопросы… Страна катится вниз, а он любыми средствами цепляется за призрак власти». В записях Воротникова отчетливо прорезаются его политические пристрастия, иногда в них сквозит ограниченность, простоватость. Но в них виден и человек понятливый, сентиментальный. Интересно прослеживать эволюцию его отношения к Горбачеву: от восхищения его первыми шагами и поступками на посту Генерального до полного презрения к нему. «По-человечески Михаил Сергеевич мне импонировал. Меня привлекали в нем чувство товарищества, общительность, открытость дружбе. Его умение быстро устанавливать контакт, чувство юмора. Он эмоционально воспринимал как успехи, так и неудачи. Короче, это был энергичный, задорный, неунывающий, обаятельный человек, интересный человек» – это запись 1982 года. Ну а характеристику Горбачева образца 1991 года я уже привел. И ведь, что первая характеристика, что вторая, – точны.

В случаях, когда автор дневника пишет его и изначально знает, что он предназначен для публикации, нужно обладать мужеством, чтобы выставить свою жизнь на всеобщее обозрение. Изданы дневники писателя Сергея Есина под выспренным названием «На рубеже веков». Подзаголовок – «Дневник ректора», поскольку автор занимает соответствующую должность – ректор Литературного института. Широкая публика, скорее всего, и не подозревает, какая это собачья должность, значительная часть записей посвящена тупым хозяйственным хлопотам. Но полно и размышлений о литературе, о своем творческом кредо, о жизни вообще. Из записей оформляется многогранная противоречивая личность.

Человек Есин отзывчивый, редкой доброты, он из породы людей, которые сами себя сделали. Характерная запись: «Я себя за волосы втащил в категорию «хороших людей», а главное – развил в себе до автоматизма, до инстинкта доброту и сострадание». Но и такая запись, которая характеризует Есина отнюдь не как доброго и сострадательного, – о митинге лимоновцев: «Лимонов улавливает мой взгляд и вроде узнает… Отдельные плакаты типа: «Если начальник тебе не заплатил, убей его». Я им определенно сочувствую и не вижу здесь ничего фашистского». Но ведь были случаи, когда Есин как ректор, как начальник не в состоянии был выплачивать зарплату сотрудникам, и что – к стенке его?

Во многих записях автор «На рубеже веков» предстает как утонченный интеллигент в чисто западном понимании этого слова, можно даже сказать, интеллектуал высокой пробы. И в то же время у него срывается такое: «Как же мне надоел в театре Чехов и его «интеллигентность», которую наша ублюдочная интеллигенция из-за недостатка чего-либо путного в себе несет, как знамя».

Есть запись и о творческой кухне: «Очень сильно продвинулся с главой о Сталине. Здесь я пользуюсь тремя источниками: сборником М. П. Лобанова, который собрал много документов и воспоминаний, книгами о Сталине Троцкого и большим томом Родзинского. Из всех них я беру материалы, факты. цитаты, даты довольно беззастенчиво. Я не делаю никаких открытий, я только пытаюсь интонировать. Настоящему писателю незачем лезть в архивы, раскапывать неизвестное, за него это сделают другие, его задача – точно интонировать. Вольтер, когда его уличили, что он вставил в свою повесть «Кандид» без изменений несколько страниц из произведений других авторов, отрезал: «Беру свое!», и Есин тоже может повторить за Вольтером: «Беру свое!». Повезло студентам Литинститута, что у них такой учитель, такой наставник».

Очень бы хотелось почитать дневники, которые вели люди в 30-х, 40-х, 50-х годах прошлого века, но это невозможно. Если человек был думающий, то он не смог бы заносить в дневник мысли и наблюдения о мерзостях окружающей жизни, потому что понимал: это могло стать смертельно опасным для него. Опасно для жизни тогда было писать откровенные дневники. А кто писал, тот поплатился. Но кое-что сохранилось. Самое объемное – дневники Корнея Ивановича Чуковского. Но в его записях сталинского периода осторожность и еще раз осторожность. В августе 1937 года арестован муж Лидии Корнеевны, его дочери, – Матвей Бронштейн. Талантливый физик-теоретик. Чуковский много сделал, чтобы попытаться вызволить его из НКВД. Добился приема у высокопоставленного лица – не помогло. Но в дневнике об истории с Бронштейном только два слова – «Лидина трагедия».

Еще можно выделить дневники Пришвина. Это сильный документ. Жаль только, что издание его закончилось на 1922 году. А ведь про лютые 30-е и 40-е он наверняка много чего откровенного изложил…

И все-таки: все ли дневниковое можно выкладывать на всеобщее обозрение? Андрей Дмитриевич Сахаров вел дневник. Об этом несколько раз проскальзывает в его «Воспоминаниях», иногда приводятся отрывки из дневниковых записей. Кто б отказался почитать его полностью. Но Елена Георгиевна Боннэр как-то сказала: «Если б эти дневники увидели свет, то многие люди испугались бы, как они описаны пером Андрея». Наверное, перед нами предстал бы другой Андрей Дмитриевич, прочитай его дневники. Он был как ребенок: искренний до неприличия, говорил и писал, что думал. А что может быть страшнее предельной откровенности? Может, действительно настанет время, когда не останется в живых никого из тех, кто упоминается, кто подробно описан в дневнике Сахарова, тогда и можно его будет пускать в свет. Не знаю.

Сегодня издаются дневники многих великих людей, а в последнее время они просто идут потоком. Это дневники Прокофьева, Мравинского, сына Цветаевой Георгия, дочери Тютчева…

Ничего не может быть интереснее жизни – откровенной и беспощадной. Такой, какой она и предстает в дневниках.