Ухаживания и свадьба в Немецкой слободе.

       Самым громким событием в Немецкой слободе была свадьба. На неё приглашались как жители самой слободы, так и все иностранцы, бывшие в это время в Москве. Николаас Витсен рассказывает о свадьбе 10 февраля 1664 года, на которой он присутствовал лично. Жених был жителем Немецкой слободы, невеста же – местной девушкой. Таким образом, мы видим, что ни национальная, ни конфессиональная принадлежность не служили препятствием для заключения брака. Как пишет Витсен, «свадебный обряд состоит из весьма искусного смешения голландских, лифляндских, польских и русских обычаев»: как и в Западной Европе, невесту к ложу приводит пастор. Отдельные же столы для мужчин и женщин – это черта польского свадебного обряда. Упоминаются «посажёные» родственники, которых могли выбрать себе и жених, и невеста в случае отсутствия настоящих. Праздник был пышным и ярким, с музыкантами и большим пиром. Венец муж мог сорвать с жены лишь второй день после свадьбы[102].

       Патрик Гордон был женат дважды: на Катарине Бокховен и на Элизабет Ронар (после смерти первой жены). Непосредственно к мысли о замужестве Патрика Гордона подтолкнуло то недоверие, которое русские испытывали к неженатым людям («стремление к сватовству и супружеству было всеобщим, а на свободных людей, кои [на это] не отваживались, смотрели как на скучных, негодных, неблагонравных и нежелающих оставаться в стране», л. 157 об.). Интересно, что Гордон отмечает невозможность брака иностранца и туземки, если первый не сменит наряд и религи (л. 158), однако, как уже говорилось выше. Витсен лично присутствовал на подобной свадьбе. Из этого можно сделать вывод о том, что юноша, бывший женихом на свадьбе 10 февраля, скорее всего уже сменил веру, но продолжал оставаться своим для «немцев».

       Патрик Гордон описывает все этапы, которые обычно проходит пара от знакомства до свадьбы. Остановив свой выбор на дочери полковника Корнелиуса фон Бокховена, Катарине, Патрик Гордон завёл с нею знакомство, воспользовавшись удачным предложением своего приятеля Джона Эннанда. Причины, по которым Патрик гордон остановил свой выбор на Катарине, вполне понятны: «она статна, хорошо сложена, мила лицом, набожна, скромна и хорошо воспитана достойной матерью; её отец – благородный джентльмен, старший полковник, большой любимец царя и знати» (л. 159 об.). Как можно видеть, в желании молодого подполковника жениться на юной голландке были и корыстные мотивы: родственная связь с человеком высокого ранга могла помочь ему в продвижении по службе. Но преобладало всё же искреннее чувство любви, как можно убедиться в этом из последующих писем Патрика к возлюбленной. Здесь же можно отметить одну интересную деталь: на момент знакомства (январь 1663 г.) Катарине Бокховен было всего лишь 13 лет. Свадьба имела место в январе 1665 года, значит, ей было всего лишь 15 лет. В то же время Патрику Гордону было уже 30. Так как никаких возмущений по данному поводу мы не наблюдаем, из этого можно сделать вывод, что для жителей подобная разница в возрасте супругов была нормальным и распространённым явлением.

       Предложение руки и сердца было сделано Гордоном едва ли не на следующий день после знакомства. Это вполне объяснимо: будучи военным, он опасался, что его могут отправить в какой-либо поход, и тогда объяснение придётся отложить на неопределённый срок. Аналогичные причины заставили мать Катарины ускорить приготовления к свадьбе в 1665 году, сразу, как только показалась реальная опасность отправления жениха в поход против Польши, в котором он мог быть убит или взят в плен (л. 204). В ходе признания Патрика Гордона мы можем наблюдать смешение обычаев двух культур – европейской и русской: потенциальная невеста подносит потенциальному жениху чарку водки, как это принято в России. В то же время реакция девушки и её родителей и её сговор представляют собой отражение голландских традиций сватовства и подготовки ко свадьбе[103]. Невеста могла видеться с женихом до свадьбы (в то время как у русских таковое принято не было), более того, в обществе, по сговору родителей и жениха, она могла появляться только в сопровождении будущего супруга.

       Возможно, свадьба была бы сыграна намного раньше, если бы не пленение в конце 1661 года полковника Корнелиуса Бокховена, дяди Катарины. Свадьбу откладывали до момента его освобождения из плена, о чём старательно ходатайствовал Патрик Гордон. К несчастью, его ходатайства не привели к успеху, и полковник был освобождён только после Андрусовского перемирия 1667 года. Тем не менее, подобная забота Гордона о дяде своей невесты в лишний раз подтверждает крепость и важность семейных уз в Немецкой слободе, которая была вынуждена цепляться за них для того, чтобы не быть ассимилированной русской культурной средой.

       Выше уже были указаны достоинства писем Патрика гордона к любимой. В них видно то нетерпение, с которым ждали встречи как сам подполковник гордон, так и Катарина, его невеста. В конце концов, ждать далее освобождения полковника Бокхофена было уже невозможно: 26 января 1665 года (л. 206) Патрик гордон и Катарина Бокховен сязали себя узами брака, скреплёнными священником Иоганом Кравинкелом. Это была довольно камерная свадьба (не больше 30 гостей), но очень весёлая. Несомненно, здесь были и пир, и песни, и танцы. Одно лишь несколько омрачало эту свадьбу: мать Катарины была прикована к постели. Тем не менее, это был счастливый брак, и уже в ноябре того же года жена родила Патрику дочь – Кэтрин Элизабет (л. 216). Думается, что данный пример является лишь частным случаем того множества свадеб, которые игрались в Немекой слободе ежегодно. При наличии соответствующих источников, данная тема могла бы быть раскрыта намного шире и пространней.

Вывод.

       Таким образом, мы видим, что Немецкая слобода действительно может быть выделена как специфический социо-культурный феномен уже на самой ранней стадии своего появления (имеется в виду Новая иноземская слобода, преобразованная в Немецкую в 1652 году). В образе жизни, в обрядах ухаживания и свадьбы, в нравах и обычаях жителей слободы переплетались как собственно иноземные, т.е. европейские, черты, так и «туземные» - русские. Но если в царствование Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича иноземцы составляли особую касту среди жителей России, со свойственной им автаркией, защищённую царскими указами от агрессии со стороны местного населения, то далее, в царствование Петра Великого, эта граница будет постепенно стираться вследствие всё более расширяющегося культурного и экономического контакта служилых иноземцев и «туземцев». В конце концов, это приведёт к полному растворению «немцев» в среде европеизированных русских в начале XVIII века[104].

Заключение.

       Итак, нами были рассмотрены различные заметки иностранцев, описывающие нравы, распространённые в русском обществе. Все они сходятся в одном: русские люди – варвары, хитрые и угрюмые люди, раболепные перед властью и жестокие по отношению к подчинённым; русские не способны к наукам и искусствам, вечно пребывают в пьянстве, не умеют держать себя в руках и обладают коварным характером. Что же касается отношения к иностранцам, то оно у русских колеблется от презрения до открытой агрессии.

       Следует ли принимать на веру подобные заявления? Конечно, Адам Олеарий и Яков Рейтенфельс, будучи членами посольств. Вероятнее всего, они не сталкивались непосредственно с жизнью большинства жителей России, а только узнавали о ней из не вполне достоверных источников или же опирались в своих показаниях на ещё более ранние, в том числе на заметки тех иностранцев, что посетили Россию во времена правления Ивана Грозного и в годы Смуты. Если это так, то становится понятным описание жестокосердия русских: это не более чем описания жестокости опричников, которые мы встречаем у Генриха Штадена[105], или же переложения из «Известий» Генри Бреретона, в художественной форме описывающих события Смутного времени[106]. К сожалению, не всё так просто.

       Патрик Гордон, Николаас Витсен, Самуэль Коллинс и Ян Стрейс жили среди русских людей довольно долгое время. Они видели русское общество изнутри, отчего их сообщения заслуживают гораздо большего доверия. И они также пишут о коварстве русского человека и о других нелицеприятных чертах русского характера. Следовательно, причину этого следует искать в другом. Д.Г.Федосов объясняет негативную реакцию Патрик Гордона на русскую действительность «глубоким потрясением человека, попавшего в иной мир, с Запада на Восток, из католичества в православие, из «вольной» Польши, где он всюду мог вести непринуждённую беседу по-латински, в самодержавную Россию, где до покорения Киева с его Могилянской коллегией не было ни одного высшего учебного заведения»[107]. Иначе говоря, он испытал культурный шок, характерный для всех иноземцев, попадавших в средневековую Россию из Европы эпохи Рембрандта и Людовика XIII.

Т.А.Опарина интерпретирует отрицательное отношение к русским иначе: основным фактором, который приводил к противостоянию русских и иностранцев и противопоставлению их нравов, являлась вера. Адаптация иноземцев сочеталась с декларируемым неприятием и обособлением на религиозной почве, наплыв иноверцев вёл к усилению охранных мер, предпринимаемых русской церковью. Отторжение русскими чужеземной веры, в свою очередь, провоцировало иностранцев, зажатых «между молотом и наковальней» в лице собственной этнокультурной идентичности и необходимости продолжения выгодной службы, к неприятию русских нравов, обычаев и образа жизни[108].

Наконец, нельзя исключать и объяснения предложенного Н.М.Рогожиным: в Западной Европе XVI—XVII вв. формирование отрицательного стереотипа России связано с обоснованием и подкреплением экономической и колониальной политики. Столь же важен и политический фактор: успехи России на первом этапе Ливонской войны, в русско-польской и русско-шведской войнах вызывали обеспокоенность западных держав, страх перед нашествием московитов, который вызывал к жизни химерические образы[109].

Нельзя признавать верным только первое или второе объяснение – несомненно, оба указанных фактора (как культурный шок, так и этноконфессиональные противоречия) сыграли свою роль в формировании облика русских в глазах иностранцев. Но это не исключает и того, что многое из описанного они видели сами, своими собственными глазами. И тогда перед нами встаёт другая, намного более важная проблема: в чём же можно увидеть корни тех характерных черт морального облика русского человека, которые возмущали иноземцев?

Одним из первых внимание на данную проблему обратил И.Н.Болтин. Он усмотрел важную роль в формировании русского национального характера таких факторов, как климат («Главное влияние в человеческие нравы, в качества сердца и души, имеет климат»), «обхождение с чужими народами, чужестранные ества и пряные коренья, образ жизни, обычаи, переменная одежда, воспитание». Эти факторы, по его мнению, содействуют или препятствуют выработке нравов нации, которые, в свою очередь, являются фундаментом для строительства государственного порядка. Важную причину изменения русских нравов по сравнению с Киевской Русью он видел в дроблении её земель на уделы с местными законами, которые своими различиями производили «ещё вящшую отмену в нравах»[110]. Что же касается климатического фактора, то следует вспомнить, что вся территория России в основном была подвержена и охвачена суровой природой и резким климатом, а потому и нравы русских людей вполне могли соответствовать им.

       Иначе подходил к оценке русских нравов Карамзин. Он считал, что величественные и высокоморальные нравы Древней Руси «ниспровергли» нашествие татаро-монгол и установление власти Золотой Орды над русскими землями. Результаты ига Карамзин видел, в первую очередь, в пресечении правовых свобод и ожесточении нравов. Также он считал, что с монгольским игом связаны особенности национального характера русского человека. «Мы выучились низким хитростям рабства»,- пишет он[111]. В. Белинский также отмечал «искажение нравов русско-славянского племени». «Под татарским игом нравы грубеют, — писал он, — вводится затворничество женщин, отшельничество семейной жизни; тирания варварского ига монголов приучает земледельца к лености и заставляет делать все как-нибудь, ибо он не знает, будут ли завтра принадлежать ему его хижина, его поле, его хлеб, его жена, его дочь. Застой и неподвижность, сделавшиеся с этого времени основным элементом исторической жизни старой Руси, тоже были следствием татарского ига»[112]. Наконец, Н. Костомаров писал, что «в русском обращении была смесь византийской напыщенности и церемонности с грубостию татарскою»[113].

Конечно, видеть причины испорченности нравов русских только во влиянии Золотой Орды никак нельзя. Нравы русского народа сочетали в себе набожность и суеверность, церемонность в отношениях с обществом и грубость, жестокость к близким людям. Русский характер, формировавшийся под влиянием культур соседних народов, впитал в себя многие их традиции и порядки, некоторые из которых даже противоречили друг другу. Сливаясь воедино, эти качества делали русскую культуру особенной, удивительной, непохожей на все остальные.

В то же время мы увидели, что Немецкая слобода, в которой жили иностранцы, служившие в России, в своём развитии испытала влияние как западноевропейской, так и русской культуры, превратившись тем самым в особый феномен московской жизни, который, несмотря на свою изученность, ещё предстоит изучать в контексте проблемы «Россия-Запад». Мы наметили подходы к решению данной проблемы. Выделив несколько черт, характерных для жизни и нравов жителей Немецкой слободы в середине XVII века, однако данное исследование должно быть построено на источниках не только иноземных, но и отечественных. Имея на руках информацию с обеих сторон, мы сможем максимально полно раскрыть все факторы, влиявшие на становление немецкой слободы как особого социо-культурного феномена в пределах Московии.

Конечно, в данном исследовании не были рассмотрены все возможные упоминания иностранцев о русских нравов. Мы оставили в стороне уже достаточно изученную картину религиозной жизни русского человека в глазах иноверцев[114]. Также не затрагивается вопрос о приёме иностранных послов царём и об отношении к иноземным послам в среде аристократии (боярства и дворянства), так как это является темой для отдельного научного исследования. Наконец, оставляем будущим исследователям сравнение Медного бунта в Москве 1662 года и действий польских крестьян против шведов в годы польско-шведской войны 1655-1660 годов, описанных в «Дневнике» Патрика Гордона. Это могло бы стать неплохим исследованием по проблеме психологии массового сопротивления несправедливости у разных народов.

Что же касается собственно «Дневника» Патрика Гордона, то нужно признать, что он действительно является неоценимым источником по истории России XVII века, причём как политической и военной, так и культурной, народной, психологической. В современной России только начинают осознавать сокрытый в нём потенциал, требующий всестороннего и скрупулёзного анализа. И потому хотелось бы, вслед за Д.Г.Федосовым, закончить данную работу словами первого исследователя данной реликвии – А.Г.Брикнера: «Нельзя не пожелать, чтобы наши историки… более, чем поныне, обращали внимание на этот драгоценный памятник»[115].