Чех, Лех Рус как прародители славян: политико-идеологический фон формирования легенды

Первым произведением, где появляется один из персонажей будущей легенды, является «Чешская хроника» Козьмы Пражского, написанная на латинском языке в начале XII в. При описании возникновения Чешского государства, Козьма рассказывает о приходе «в безлюдные края» человека по имени Богемус (paterBohemus), сопровождаемого неким количеством спутников. По словам хрониста, Богемус устроил первое поселение у горы Ржип в центре будущей Чехии, установив в данной местности статуи богов (пенатов), которые он со своими спутниками принесли с собой. На вопрос Богемуса, какое имя следует дать обретенной ими стране, его спутники единогласно ответили, что наилучшим будет назвать ее Богемией по имени самого предводителя[35]. Сюжет о первопредке чехов получил развитие в «Хронике так называемого Далимила», написанной между 1308 и 1314 гг. Данный памятник, написанный в стихотвороной форме на чешском языке, отражал историческое сознание чешского рыцарства, этнические параметры которого были актуализированы в условиях утверждения на чешском престоле иноземной по происхождению Люксембургской династии. В хронике Богемус впервые получил имя Чеха, причем о его происхождении говорилось следующее: «В сербском языке есть земля, / Имя ее Харватцы. / В этой земле был лех, / Имя его было Чех»[36]. Из предложенных в историографии интерпретаций данной фразы наиболее обоснованным представляется мнение тех исследователей, которые интерпретируют понятие «лех» как обозначение социального статуса Чеха: лех в данном случае — это благородный человек, рыцарь[37]. Хотя, по информации хрониста, Чех прибыл в Богемию из Хорватии вместе с шестью братьями, ни один из них не был назван хронистом по имени. Вместе с тем, именование Чеха лехом создало благоприятную почву для появление в сюжете о Чехе еще одного действующего лица.

Выход на сцену легендарной истории брата Чеха по имени Лех свершился в середине XIV в. в «Чешской хронике» ПржибикаПулкавы из Раденина. Этот выдающееся произведение чешской исторической мысли эпохи высокого Средневековья содержало в себе интерпретацию чешской и славянской истории, отвечавшую складывавшейся в правление чешского короля (и императора Священной Римской империи) Карла IV официальной идеологии Чешского королевства, причем есть веские основания полагать, что деятельное участие в ее оформлении принял сам император. Важнейшими элементами идеологии, нашедшей отражение на страницах хроники Пулкавы, была артикуляция специфики Чешского королевства в рамках Священной Римской империи, заключающейся в его славянском характере, идея исторического величия и единства славян, а также приписывание Чешскому королевству лидирующей роли в славянском мире и вытекающей из нее миссии по его политической консолидации. Подобная идеология требовала соответствующего прочтения ранней славянской истории, вследствие чего в Чешской хронике было помещено обстоятельное повествование о «праотце Чехе», который, несмотря на латинский язык хроники, именуется здесь именно Чехом (Czech), а не Богемусом. По сообщению хрониста, один из братьев Чеха, носивший имя Лех, не остался в Богемии, а отправился дальше на север. Перейдя через покрытые снегом горы, он обосновался со своим родом в стране, прозванной в честь своих ровных полей Полонией, то есть Польшей. ПржибикПулкава сообщает также, что другие, не названные им по именам представители рода Чеха, отправились еще дальше на север, заселив некую «Русию», а также Поморскую и Кашубскую страны на Балтике[38]. Таким образом, под пером Пулкавы, Чех из героя чешской этногенетической легенды превратился в родоначальника всех «северных» славян, что, несомненно, отвечало задаче презентации Чешского королевства, которое в XIV в. окончательно оформило свою власть над Силезией, как политического ядра славянского мира[39].

Упоминаемая ПулкавойРусия, расположенная где-то к северу от Чехии, едва ли имела какое-то отношение к Руси: судя по контексту, речь здесь шла об острове Руян (ныне Рюген) в Балтийском море, где до 1325 г. существовало особое славянское княжество, находившееся в зависимости от Дании. Между тем, самое это название, несомненно, могло вызывать ассоциации и с восточнославянским этническим пространством. Так или иначе, но третий персонаж легенды, недвусмысленно связываемый с Русью и носивший имя Рус, впервые появляется не в чешском, а в польском историописании — в так называемой Великопольской хронике, в ее вводной части, именуемой Прологом, где он выступает младшим братом Леха и старшим — Чеха. Долгое время Великопольская хроника рассматривалась как единое произведение, созданное в середине XIII в., вследствие чего в историографии высказывалось мнение, что именно отсюда ПржибикПулкавазаимствовал персонажа по имени Лех[40]. Однако, многолетнее изучение памятника привело польских исследователей к заключению, что Пролог был создан гораздо позднее основной части хроники, а именно во второй половине XIV в., то есть уже после написания хроники Пулкавы, с которой предполагаемый автор Пролога, канцлер Янко из Чарнкова, мог познакомиться во время своего пребывания в Праге в 1370-е годы[41]. Этот вывод значительно усилил позицию тех ученых, которые полагали, что в эпоху создания хроники Далимила, то есть в начале XIV в., персонажа по имени Лех еще не существовало. И, действительно, в хронике краковского епископа ВинцентияКадлубка (около 1200 г.), на которую опирался автор Великопольской хроники при описании событий польской истории до конца XII в., и где поляки впервые именовались лехитами, персонаж по имени Лех отсутствует. Если персонаж по имени Лех наверняка был заимствован автором Пролога из хроники Пулкавы, то появление Руса объяснить сложнее. Логичной, однако, представляется предпринятая в историографии попытка связать возникновение этого персонажа с восточной политикой Польши: Пролог Великопольской хроники создавался в эпоху, когда Польское королевство, расширившее при Казимире III Великом (1333–1370 гг.) свои земли за счет Галицкого княжества, продолжало осуществлять активную восточную политику. Появление Руса могло, таким образом, быть вызвано необходимостью отразить в этногенетической концепции изначальную близость поляков и русинов — жителей Русского воеводства (бывшего Галицкого княжества). В этой связи превращение Леха из младшего брата Чеха, каким он представлен в хронике Пулкавы, в старшего брата также может быть интерпретировано как модификация сюжета легенды, отвечавшая возросшему могуществу Польского королевства.

Примечательно, что в 1380-е гг. братья Чех и Лех, но уже без Руса, появляются в еще одном важном памятнике средневекового польского историописания — «Хронике польских князей» (ChronicaPrincipumPolonorum), созданной в силезском г. Бжег каноником местного капитула Петром из Бычины, и отражавшей взгляды на раннюю славянскую историю, циркулировавшие при дворах силезских князей из династии Пястов — ЛюдвикаБжегского и Руперта Легницкого, а также в окружении вроцлавского епископа Вроцлава. Распространение легенды в Силезии, находившейся в ту эпоху под верховной властью чешских королей, привело к появлению здесь интересного сюжета о якобы имевшем место основании Лехом крупного силезского города Легницы. Впервые этот эпизод, ярким образом отражающий адаптацию официального общегосударственного чешской этногенетического мифа к локальному этнополитическому ландшафту, встречается в одном из вариантов «Чешской хроники от начала чешской истории», созданном в первой четверти XV века[42].

Важной вехой в сложении легенды в том виде, в каком она будет тиражироваться в исторических работ эпохи ренессанса и барокко, стало повествование о трех братьях, приводимое в «Анналах, или хрониках славного королевства Польского» польского историка Яна Длугоша (1415–1480 гг.). Хотя сочинение Длугоша, явившееся важнейшей вехой в польской позднесредневековой историографии, было опубликовано лишь в 1615 г., в рукописном виде оно было известно многим авторам XVI века. В сочинении Длугоша, как и следовало ожидать, старшим братом выступает именно Лех, рассматриваемый Длугошем в качестве потомка Иафета. Интересно, что место Руса в триаде эпических героев в труде Длугоша остается не вполне определенным. Польский историк приводит в своем сочинении два мнения на этот счет: согласно одному мнению, Рус был третим братом, согласно другому — потомком Леха[43]. А. С. Мыльников усматривает в этом обстоятельстве следы недостаточной еще интеграции героев легенды и сомнений на сей счет самого Длугоша[44]. Тем не менее, именно Длугошу принадлежит первое четкое определение исторической роли Руса: согласно польскому историку, он является основателем «необычайно обширного русского государства с главным и столичным городом Киевом». Заметим, что подобное определение роли Руса хорошо сочеталось с содержащейся в труде Длугоша концепцией славянских, а точнее польских, корней Русского государства, нашедшей отражении в сюжете о польском происхождении Кия, Щека и Хорива — легендарных основателей Киева[45].    

Итак, в истории формирования легенды о Чехе, Лехе и Русе видим одно из ранних проявлений мобилизации (и модификации) этого же самого прошлого, диктуемой актуальной политической повесткой. В то время как появление Леха в хронике Пулкавы в качестве младшего брата Чеха, несомненно, отражало политические амбиции Чешского королевства на лидерство в славянском мире, превращение Леха в старшего брата на страницах Великопольской хроники, а возможно и появление его младшего брата (или потомка) Руса, чья историческая роль впервые была подробно определена в труде Длугоша, очевидно, было связано с новой политической ролью Польши на востоке Европы, приобретенной ею в правление Казимира Великого и закрепленной при последующих правителях.