На пути к предмодерным нациям в раннее новое время.

Глава  II.

Средневековье становится «нужным прошлым».

На пути к предмодерным нациям в раннее новое время.

Средневековье становится средневековьем, прошедшей эпохой, которая воспринимается как особая эпоха, когда меняются признаки идентичности и самоидентичности, и формируется новое представление о времени.Для средневековьяглавнейшие определяющие критерии identity ― подданство сюзерену и вероисповедание. На пути к новому времени они постепенно замещаются понятиями гражданства и национальной идентичности. Б. Андерсон, раскрывший суть этого процесса, связывал его со становлением наций и национализма[1].

Если мы обратимся к истории изучаемого региона, то почти одновременно во многих странах происходит уход с исторической арены старых средневековых династий. На Балканах местные правители лишились власти после турецкого завоевания в ХIV-ХV вв. В Центрально-Восточной Европе закончилась эпоха династии Ягелллонов. Чешским и венгерским престолами после 1526 г., гибели Людовика (Лайоша) Ягеллона в битве при Мохаче, окончательно завладели австрийские Габсбурги (начиная с Фердинанда I, 1526-1564). В Прибалтике в 1561 г. пал Немецкий орден, и после короткого польского владычества сюда распространяется власть шведский королей династии Ваза. В 1572 г.пресекается династия Ягеллонов в Речи Посполитой. В 1598 г. заканчивается династия Рюриковичей в России.

Примерно в это же время под влиянием Возрождения и Реформации происходят изменения в религиозной жизни. По Балканам уверенно продвигается ислам. В Прибалтике в середине ХVI в. побеждает Реформация. Она также проникает в Речь Посполитую, Чехию, Венгрию. Правда, с конца ХVI – начала ХVII в. из-за наступления иезуитов и благодаря поддержке австрийских Габсбургов протестантизм в ХVII в. отступает  передкатолической Контрреформацией. В восточной Европе в 1596 г. Брестская уния разбивает мир православных русинов на православных и униатов, что приводит, по выражению М. В. Дмитриева, к религиозным войнам на востоке Речи Посполитой. В более-менее стабильном в вопросах веры Российском царстве в последней трети ХVII в. наступает церковный раскол, при котором старообрядцы выступают за старый, средневековый мир, гибнущий под натиском «дьявольских сил» нового века.

В результате этих перемен период IХ-ХV вв. стал восприниматься как прошлое. Изменился темпоральный режим: на смену средневековому сознанию, где все эпохи были сближены, а библейские события воспринимались как «бывшие вчера», постепенно приходило время модерна, основой которого была линейная схема: прошлое ― настоящее ― будущее. Средневековье заняло свое место в прошлом со всеми сопутствующими атрибутами.К немуотносили время origogentes ― эпоху появления легенд о происхождении народов, которые активно изобретаются именно в ХVI-ХVII вв.

Раннее Новое время. XVI–XVIII вв. «Социальное знание»/ «культурный габитус» италийских коммун эпохи Ренессанса приводит к формированию местными интеллектуалами протонационального дискурса. Прошлое конструируется в новых эпистемологических рамках, основанных на античных образцах, но фактически с использованием того же ограниченного круга источников (античная историография и Священное Писание). При этом апроприация итальянскими гуманистами римского прошлого стимулирует процесс открытия интеллектуалами «альтернативной древности» в заальпийской Европе, где политические элиты нуждались в партикулярных идентичностях, лежащих вне поля римского универсализма. В результате в 16 в. на этнических ментальных картах Европы повсеместно появляются тевтоны, сарматы, иллиры и т.п. Эти идентичности будут в ходу до 18-го, а кое-где и до начала 19 столетия.

---Денис Евгеньевич! Это Ваш кусок, из Вашего доклада. Пропишите его, пожалуйста. Как Вы думаете, я его определил в правильное место? Если да, распишите его немного ----

«Мы из древних народов»: поиск античных предков.

Ренессанс открыл Европе античность как великую эпоху, наполненную выдающимися героями, учеными и художниками. На античность как образец стали ровняться. В интересующей нас сфере это вылилось в изобретении древних предков, попытках рифмовании своей истории и истории Древней Греции и Рима. В 1541 г. Вацлав Гайк на страницах «Чешской хроники» сообщил, что знаменитый завоеватель Александр Македонский, «повелитель мира от восхода и до захода Солнца», дал славянам привилегию на владение ими землями в Европе. В 1551 г. перевод грамоты был напечатан в «Хронике всего света» польского историка Мартина Бельского. В 1584 г. появился русский перевод, в 1596 г. – немецкий, а в 1601 г. – итальянский.  Согласно тексту, славяне, как соратники Александра Македонского, получили свои территории «за верность и храбрость», за воинскую доблесть. В 1680 г. данное послание было включено в восточноевропейский «Синопсис», фактически являвшейся первой учебной книгой по истории в регионе. В том же XVII столетии рассказ о сотрудничестве Александра Македонского с славянорусскими князьями, Великосаном, Асаном и Авесхсаном, вошел в сказание «О истории еже о начале Руския земли и создании Новеграда и откудувлечашася род словенских князей». Согласно современным исследованиям, исходный текст на латыни был сочинен в XIV в. при чешском короле Карле IV(1346-1378) или в XV в. чехом Вавржинцем из Бржезова[2].

Появление грамоты и ее популяризация в XVI-XVII вв. было не случайным. XIV-XV вв. – время расцвета в Центрально-Восточной Европе так называемой «монархии Ягеллонов», когда короли этой польской династии занимали престолы в Венгрии, Чехии, Польше, Великом княжестве Литовском. Возникал шанс создать огромную славянскую сверхдержаву в буквальном смысле «от моря и до моря», от Средиземноморья до Балтики. Но легитимность власти славян над этой территорией как раз в эти годы подвергается серьезным вызовам: турецкое нашествие на Балканы в XIV в., «гуситские войны» Чехии и Священной Римской империи 1419-1434 гг., Великая война Королевства Польского и Великого княжества Литовского с Немецким орденом 1409-1411 гг., Тринадцатилетняя война между ними 1454-1466 гг. и т.д. Катастрофа в битве при Мохаче в 1526 г., поражение от османов, всерьез пошатнула шансы центральноевропейских королевств на обладание своими землями. В этом контексте появление «документа» о древнем праве на данную территорию, «земли Богемии, Польши, Рутении и Балканского полуострова» было очень кстати. В XVI-XVII вв. центростремительные тенденции в славянском мире смещаются северо-восточнее, в Речь Посполитую, ставшей крупнейшей славянской державой от Черного до Балтийского моря, а также в стан ее соперника – в Российское царство, стремительно выходящее на историческую арену в качестве молодой европейской континентальной империи. И здесь Александр Македонский, даровавший земли «от моря Варяжского и до моря Хвалынского», оказался очень востребован. Тем более что этот образ давал индульгенцию на завоевания. Славяне обретали собственную античность, становились полноправными членами Великой империи царя Александра. Это, как справедливо заметил А. С. Мыльников, делало их полноправными народами Европы[3].

Апелляция к античным предтечам получает распространение в Восточной Европе в XV-XVI вв. в виде династических легенд. В XV в. в польской историографии возникают версии о происхождении литовцев от древних римлян. По выражению Ю. Леваньского, «…Европа, а вместе с ней и Польша, подверглась наплыву чужой и древней культуры, и притом с удивительной энергией: лозунг: “Italiam” (“К Италии”) особенно отчетливо звучал в Польше»[4]. Античные образы широко проникают в историческую и политическую мысль. Так, например, польский историк Ян Длугош(1415-1480) писал, что князь Болеслав Храбрый (967-1025), следуя примеру Геракла, поставил на месте впадения р. Сулы в Днепр железные столбы, обозначая тем самым восточные границы Польши. В стихах секретаря королевы Барбары Анджея Кшицкого о победах польского оружия враждебный московский великий князь Василий III сравнивается с Дарием и Ксерксом. В 1610 г. в посмертном издании гданьских лекций философа БартоломеяКеккермана высказана мысль: «Когда надо дать какие-либо советы Польской Речи Посполитой, надо сравнить ее с республиками Спартанской, Римской, Венецианской и другими»[5].

Как уже неоднократно указывалось исследователями, первым автором, сформулировавшим идею о происхождении литовцев от римлян, был Ян Длугош (1415-1480). Он записал «слух», что литовцы и самогиты — народы латинского происхождения. Они бежали с Апеннинского полуострова во времена гражданских войн сперва Мария и Суллы (89-87 гг. до н. э.), затем — Юлия Цезаря и Помпея (49-48 гг. до н. э.). Причиной эмиграции послужила уверенность, «что вся Италия погибнет во взаимном истреблении». К тому же, по утверждению Длугоша, беглецы были сторонниками Помпея. После его поражения на полях Ферсала и смерти в Египте они сочли за благо скрыться.

Датой исхода польский историк называет 714 г. от основания Рима, то есть 39 г. до н. э. Руководил переселенцами князь Вилий. По его имени была названа столица — Вильно. Новую родину стали именовать «L’Italia», «Литалия». Позже это слово трансформировалась в «Литву». Для большей убедительности своей концепции Длугош указывал на сходство римского и литовского язычества, титулатуры «великий князь» с титулом Помпея, общность латинского и литовского языков, легкость принятия в Литве «римской религии» — католицизма — после 1387 г.[6]

Версия Длугоша получила большое распространение. Она повторяется в трактате М. Меховского«О двух Сарматиях» (1517). Правда, Меховский фиксирует и другое объяснение этнонима «Литва»: от «litio», то есть охотничьей трубы (хотя и относится к этому варианту критически)[7]. Несколько особняком стоит точка зрения Михалона Литвина (1550): литовцы происходят от потерпевших кораблекрушение моряков Юлия Цезаря. Их флот разбило бурей при попытке высадиться в Британии. При этом в доказательство своей правоты Литвин приводит большое количество слов, одинаково звучащих на латинском и литовском языках[8].

Влияние концепций такого рода было столь значительным, что в середине XVI в. в меморандуме королю Сигизмунду о государственном языке М. Тышкевич высказал предложение учить в школах «подлинному литовскому языку — латыни». Данные школы были открыты еще в 1539 г. Иоанном Вилимовским и в 1539-42 гг. — Абрамом Кульветисом[9]. Правда, эта идея встретила сопротивление католической церкви, опасавшейся распространения протестантизма, и поэтому потерпела неудачу.

В 1520-е гг. версия о римском происхождении литовцев проникла в белорусско-литовское летописание[10]. В них появляется рассказ о Палемоне, родственнике императора Великого Рима Нерона, который не вынес тирании жестокого правителя и бежал с 500-ми шляхтичами в поисках новых земель. Беглецы облюбовали себе земли в Жемайтии, Литве и Новогрудчине. Его потомки правили там и основали великокняжескую династию литовских государей. Авторы легенды приводят фантастические генеалогии, подробно описывают деяния вымышленных князей, хотя иногда вплетают в свое повествование и реальных исторических персонажей (например, Миндовга и Довмонта). Заканчивается сказание перечнем потомков Миндовга и повествованием об обстоятельствах перехода великокняжеского престола к ВитенюКолюмну, “маршалку” князя Тройдена, и его сыну Гедимину. Надо также отметить, что легенда получила некоторое отражение в топонимике Литвы: близь устья р. Дубиссы показывали круглый холм с городищем, называемый Палемонии-Калнас (Палемонова гора)[11].

Исследователи легенды указывали следующие цели ее создателей: возвеличить Литовское государство и его правителей, доказать их права на захваченные ими территории. В.Т. Пашуто и В.А. Чемерицкий видели в ней стремление доказать превосходство Литвы над Московской Русью[12] . Им возражал Н.Н. Улащик. Он подчеркивал, что в центре повествования находится западнорусский город Новогрудок, следовательно, пролитовская направленность легенды сильно преувеличена[13]. М. Захара-Вавжинчик подчеркивала желание создателей легенды о Палемоне включить историю своей страны в историю Европы через введение сказания в общее число сказок и мифов о началах европейских государств[14] .

Рассказ о Палемоне содержится в восьми летописях: Археологического общества, Красинского, Рачинского, Ольшевской, Румянцевской, Евреиновской, Хронике Быховца и Хронике Литовской и Жмойтской. Древнейшую редакцию, созданную вскоре после 1519 г.. по мнению Н.Н. Улащика, содержит Евреиновский список[15]. Большинство ученых датирует возникновение этой легенды 1520-ми гг[16]. В ее основу были положены предания о происхождении литовского народа от беглецов из Древнего Рима, присутствовавшие в польской историографии с XV в. В.Б. Антонович указывал, что источниками истории о Палемоне также были местные предания об основании городов: Юрборка, Ковно, Вильно, Кернова, святилищ (гора Швентирога) и фамильные сказания Довойнов, Монтвидов, Гедройтов и др.[17]. О включении в легенду записанных в XVI в. мифических родословий знатных литовских фамилий писали Т. Сущицкий, Д. Багалей, В.Т. Пашуто[18]. Учеными назывались и конкретные имена авторов сказания, например, что рассказ о Палемоне был включен в летопись по заказу представителей литовской знати А. Гаштольда и П. Гольшанского[19].

Важным этапом в осмыслении легенды в конце XVI в. явились труды польского историка МацеяСтрыйковского. Он первый попытался сблизить легендарное повествование с подлинными, реальными фактами. История о Палемоне, видимо, захватила ум и воображение польского хрониста, ибо в его «Началах» исход предков литовцев описан в стихах, в подражание «Энеиде» Вергилия. В 1580 г. Стрыйковский даже предпринял научное путешествие по маршруту Палемона — из Балтийского моря в р. Неман, дабы лично пройти дорогой великого предка князей литовских[20] .

Историк попытался найти хоть какое-нибудь подтверждение рассказу о Палемоне. Он отождествил его с римским сенатором ПублиемЛебоном. Ученый отверг версию о зверствах Нерона как причине бегства и считал, что таковой послужила гражданская война между Цезарем и Помпеем. Впрочем, и в «Хронике» Стрыйковского. и в его «Началах» присутствует и иная трактовка: побег произошел в 401 г. и был вызван нашествием гуннского завоевателя Атиллы.

В соседнем, Российском царстве, также апеллировали к античному наследию для определения статуса великокняжеской династии. Легендарная предыстория Руси, получившая в XVI–XVII вв. официальный статус, известна под названием Августианской легенды. В ней идет речь о происхождении династии Рюриковичей от Пруса, брата римского императора Октавиана Августа. Наиболее ранние тексты, содержащие изложение Августианской легенды – это Послание литовского митрополита Спиридона-Саввы о Мономаховом венце и Сказание о князьях владимирских. Оба произведения дошли в списках не ранее 20–30-х гг. XVI в. Наиболее аргументированной представляется точка зрения Р.П. Дмитриевой о первичности текста Послания относительно Сказания[21]. Датировка текста Послания представляет трудности, разрешить которые пока не представляется возможным.

С одной стороны, можно довольно точно установить время кончины Спиридона-Саввы. В начале XVI в. он, будучи уже в преклонном возрасте, проживал в Ферапонтове монастыре. Там он в 1503 г. написал житие Зосимы и Савватия Соловецких. Новгородский архиепископ Геннадий, умерший в 1505 г., в одном из своих сочинений вспоминал Спиридона-Савву в прошедшем времени, говоря, что это был «столп церковный»[22]. Имя Спиридона-Саввы записано в синодике Кирилло-Белозерского монастыря, созданном на рубеже XV–XVI вв., причем эта запись относится не к основному тексту, а к припискам. Вслед за Спиридоном в той же приписке упомянута великая княгиня София Палеолог, умершая 7 апреля 1503 г.[23] По-видимому, около этого времени умер и Спиридон-Савва.

В таком случае Послание о Мономаховом венце следует датировать временем не позднее 1503 г. Однако такая датировка невозможна. Как установил А.Л. Гольдберг, в Послании Спиридона-Саввы процитирован русско-тевтонский договор 1520 г., что как будто относит составление Послания к 20-м гг. XVI в. – времени появления его ранних списков[24]. И все же ранняя датировка Послания, на наш взгляд, более предпочтительна[25]. Кроме Августианской легенды Послание, как упоминалось выше, содержит легенду о царских регалиях, рассказывающую о передаче Владимиру Мономаху от византийского императора знаков царской власти. Среди этих регалий обращает внимание «сердоликовая крабица» – коробочка (шкатулка) из сердолика, со времени Ивана Калиты хранившаяся в великокняжеской казне. В 1498 г. после венчания на царство Иваном III своего внука Дмитрия на пиру внук получил от деда эту шкатулку в подарок. Очевидно, она каким-то образом связывалась в сознании современников с обрядом венчания. Ее дальнейшая судьба неизвестна. В 20-е гг. о сердоликовой шкатулке уже забыли, поэтому упоминание ее в тексте Послания в числе присланных из Византии царских регалий отсылает нас к событиям конца XV в.[26]

Как же можно разрешить сложившееся противоречие? Р.П. Дмитриева обратила внимание на неуказанного адресата Послания Спиридона-Саввы. О нем автор пишет как о высокопоставленном лице, давшем поручение опальному митрополиту написать о родословии московских государей. В начале XV в. по соседству с Ферапонтовым монастырем, в Кирилло-Белозерском монастыре пребывал инок Вассиан – насильственно постриженный представитель знатного боярского рода князь Василий Иванович Патрикеев. Именно он, по весьма вероятному предположению Р.П. Дмитриевой, был заказчиком и адресатом Послания о Мономаховом венце[27].

Наиболее ранний вариант Сказания о князьях владимирских дошел в рукописном сборнике книгописца М.Я. Медоварцева, который входил в ближайшее окружение Васииана Патрикеева, ставшего в 20-е гг. XVI в. одним из самых влиятельных общественных деятелей[28]. Полагаем, что первоначальный вариант Послания был написан на рубеже XV–XVI вв. Спиридоном-Саввой, но позднее, в 20-е гг. Послание существенно отредактировали в окружении Вассиана Патрикеева, и в таком виде оно дошло до нашего времени. Есть все основания полагать, что Августианская легенда появилась при редактировании Послания, поэтому датировать ее следует 20-ми гг. XVI в.

В Августианской легенде происхождение династии московских князей оказывается вписано в контекст мировой истории. Вымышленное происхождение родоначальника династии Рюрика от брата римского императора Октавиана Августа служило, вероятно, утверждению идеи легитимности московских правителей. Не случайно Августианская легенда в XVI в. была включена в памятники официальной историографии Воскресенскую летопись и Степенную книгу, использовалась в дипломатической переписке.

---Алексей Владимирович: мб здесь побольше расписать содержание и смысл легенды + ее бытование в 17 – первой половине 18 века? ---

---Денис Евгеньевич, у венгров-хорватов что-то подобное было – из античности? ---

---балканисты – Женя, Таня, Дина – есть что-то на Балканах в 16-18 вв.? легенды об античных предках и т.д.? ---

«От Гога и Магога». Поиски народами своего места в Библии.

С помощью переосмысления античного культурного наследия интеллектуалы раннего нового времени начали выстраивать схемы развития человечества от древности к настоящему времени. Однако эти схемы еще не отменяли главной семантической системы, из которой черпались все объяснения прошлого, настоящего и будущего – Св. Писания. Установление связи между судьбой своего народа и библейской историей представлялось крайне важным для определения происхождения и характера этого народа. Проблема была в том, что большинство европейцев (за исключением греков, римлян, жителей Восточного Средиземноморья) в Библии не упоминалось никак. Тем ценнее для славянских народов было бы обнаружить на священных страницах своих предков.

В средневековых хрониках присутствовала концепция, что после вавилонского столпотворения и образования 72 народов («языков») потомки сыновей Ноя пошли в разных направлениях: дети Сима – на восток, Иафета – на запад и Хама – на юг. Тем самым славяне попадали в число потомков Иафета. Но эта самая общая идея мало удовлетворяла мыслителей XV-XVII вв. Они начали сочинять конкретных праотцев, происходящих от библейских персонажей. Ян Длугош стал развивать идею валлийского хрониста IX в. Ненния, что первым потомком Иафета, пришедшем в Европу, был некий Алан. У Алана, писал Длугош, было трое сыновей: «Первый же человек из рода Иафета, который прибыл в Европу с тремя своими сыновьями, звался Аланом. Имена их [сыновей Алана] следующие: Исикион, Арменон, Негнон. Третий сын Алана, именно Негнон, имел четырех сыновей, имена которых таковы: Вандал, от которого прозвались вандалы, именуемые ныне поляками, и который по своему имени решил назвать Вандалом реку, что ныне на народном языке зовется Вислой. Второй сын Негнона – Тарг, третий – Саксон, четвертый – Богор. И так от Исикиона, первородного [сына] Алана произошли франки, римляне и прочие латины и алеманны. От второго сына Алана произошли готы и лангобарды. А от Негнона, третьего сына – разные народы по всей Европе, а именно вся Русь до самого востока, Польша – крупнейшая из земель, Поморье, Кашубия, Швеция, Сарния, которая теперь называется Саксонией, и Норвегия. От третьего сына Негнона, который звался Саксоном, [произошли] Чехия и Моравия, Штирия, Каринтия, Карниола, что ныне зовётся Далмацией, Lizna, Хорватия, Сербия, Паннония, Болгария, Elisza. Итак, рождённый от сыновей Иафета предок всех славян, выйдя из полей Сеннаарских, пройдя Халдею и Грецию поселился со своими сыновьями, роднёй и челядью около Понтийского моря и реки Истра, который мы теперь называем Дунаем»[29].

Другой польский историк, Матвей Меховский, вслед за итальянцем Джованни Мариньолой выводил славян от другого мифического сына Иафета – Элиза, прародителя славян и греков. Другую версию поддерживал польский хронист конца XVI в. Станислав Сарницкий - у истоков славян в 2190 г., «когда была основана большая часть народов», стоял некто Рифат. Внук Иафата, сын Гомера. Правда, он приводит и другой вариант генеалогии славян, выводя их от «сарматского государя» Асармота, из рода Сима, к которому относился сам Иисус Христос. Поэтому славяне изначально находились под особым божественным покровительством[30].

---есть аналогичный балканский материал? Денис Евгеньевич, Татьяна Германовна, Дина Дмитриевна? ----

Подобные фантастические генеалогии, а число примеров можно продолжить, отличались нестабильностью: упоминаемые в них персонажи были конструктом авторов раннего нового времени, но не имели опоры среди библейских персонажей. Поэтому в книжности XVI-XVII вв. имена Рифатов, Вандалов, Негно, Туисконов, Гомеров и т.д. множились, но особо не задерживались в исторической мысли, и тем более не выходили за рамки интеллектуальных изысков.

Долгую жизнь получили только интерпретации библейской фразы из книги пророка Иезекиля: «И было ко мне Слово Господне: Сын Человеческий! Обрати лицо свое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешехаи Фувала» (Иез. 38: 1-2). Возникал соблазн увидеть в «народе Рош» Русь, русских, а в Мешехе (Мосохе) – Москву и московитов. Соблазн тем более сильный, что Гог и Магог считались элементами христианской апокалиптики, нечестивыми народами, согласно поздним апокалиптическим легендам, заклепанными в горе Александром Македонским. Они вырвутся оттуда накануне Конца Света. Тем самым московиты оказывались в дурной компании, Библия прямо указывала на их злую сущность.  Впрочем, родство с Мосохом, которое обсуждалось на страницах восточноевропейского нарратива XVI-XVII вв., не всегда имело только негативные оттенки. Одним из первых обратил внимание на созвучие названий народов польский хронист Мартин Кромер в 1555 г., но он так и не сделал громких обобщений. Мартин Бельский в издании «Хроники всего света» в 1554 г. также упомянул, что Москва происходит «от Мезеха», но эту мысль не развивал. МацейСтрыйковский в 1582 г. уже писал о «МосохеИафетовиче», прародителе славян[31].

Новый этап развития взглядов на историю восточноевропейских народов истории начался в конце XVI – XVII вв. Во-первых, на распространение новых этногенетических концепций большое влияние оказали переводы западно- и восточноевропейских исторических сочинений, предпринятыми во второй половине XVI в. Речь идет о переводах Хроник Мартина Бельского (фрагментарного для Хронографа западнорусской редакции и полного около 1584 г.) и Конрада Ликостена (1599 г.)[32]. Помимо появления отдельных списков, русские тексты этих хроник оказались использованы при составлении Хронографа редакции 1617 г. – произведения, обладавшего редкой популярностью в XVII в. Именно через текст Хронографа идеи раннемодерной национальной истории проникали в русскую историографию.

Во-вторых, идея о Мосохе как прародителе московитов оказалась созвучна развивающейся в XVII в. украинской исторической мысли, которая противопоставляла московитов-россиян и русь-русинов (предков украинцев) как разные народы. В Густынской летописи «мосхины», потомки Мосоха, названы «дивним и ядовитым народом». Хотя тезис о Мосохе имел двойное толкование: он мог разделять славян и московитов, но мог и объединять всех славян как происходящих от единого библейского предка (и эта мысль также звучит в ранних украинских сочинениях).

В России образ Мосоха-прародителя, как справедливо заметил А. С. Мыльников, приживался долго и трудно. Даже имя его в ранних переводах польских хроник искажалось как «Мезоф» или «Пиезоф». Версия «Мосох = Москва» впервые получает полновесное звучание только в 1699 г., в сочинении монаха Афанасьевского монастыря Тимофея Каменевича-Рвовского «Историчествующее и древнее описание и сказание… о начале родов: Московского рода и Славенороссийского превеликого народа», а затем в трактате «Ядро истории российской Алексея Манкиева (1715)[33]. Однако ее муссирование было недолгим, и уже В. Н. Татищев выразил сомнение в истинности происхождения россиян от Мосоха.

Поиск библейских предков оказался краткосрочным явлением, поскольку актуализировался поздно. Для XVI-XVII вв. с зарождавшимися в умах интеллектуалов того времени элементами критики источников, которые они привлекали для создания своих сочинений, столь малоубедительных легенд уже было недостаточно. Но они сыграли свою роль в выстраивании нового хронотопа («мир состоит из народов, мы – народ, и этот народ имеет предков, отцов-прародителей, имеет свое происхождение»). В первых трактовках этого донациональногохронотопа еще сочетались античные и библейские традиции, но на первый план все активнее выходил поиск собственных настоящих исторических предков, а, следовательно, выделение особого периода, связанного с жизнью и историей этих предков. Древняя и средневековая история постепенно начинала занимать в умах и культуре подобающее ей место.