Критика 70-х годов XIX века

1870-е годы оказались более подготовленными к восприятию Ф. М. Достоевского, его сумбурной поэтики и его языка, столь часто приближающегося к газетному, к низменной правде жизни. Громада Ф. М. Достоевского растет почти на глазах, становится высочайшей вершиной нашей культуры, однако современники находятся все еще в тени ее, все еще не могут, задрав голову ввысь, увидеть пик ее...

Далеко не все могли увидеть в Ф. М. Достоевском хотя бы приблизительно то, что он пытался сказать людям. Даже такой умнейший писатель и критик, как М. Е. Салтыков-Щедрин, оказался не в силах воспринять искания и находки Ф. М. Достоевского в целом.

В своей статье он вполне справедливо пишет, например, о попытке (речь идет о романе "Идиот") "изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия", и характеризует ее как задачу, "перед которою бледнеют всевозможные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п." [21, 234]. Но тут же досадует на то, что Ф. М. Достоевский "сам подрывает свое дело, выставляя в позорном виде людей, которых усилия всецело обращены в ту самую сторону, в которую, по-видимому, устремляется и заветнейшая мысль автора" [там же]. "Дешевое глумление над так называемым нигилизмом" для М. Е. Салтыкова-Щедрина совсем не связывается с проблемой гибели этого самого нравственно и духовно совершенного человека, героя романа "Идиот", а ведь нарастающая дисгармония в жизни общества, разлад в столь уютной и целостной для кого-то картине мира и становится, по Ф. М. Достоевскому, причиной гибели князя Мышкина.

И вот тут-то и явился роман, ставший для читателей Ф. М. Достоевского главным событием 1870-х годов, - роман "Бесы", поистине камень преткновения для многих и многих "прогрессивно мыслящих" поколений русского общества. Ему посвящена львиная доля всех отзывов и газетных рецензий, он стал центром споров, обличений и проклятий на многие годы.

Прежде всего, конечно, критики (а за ними, думается, и рядовые читатели) наткнулись на форму романа: "...В нем (романе) есть два-три лица, очерченных с необыкновенным искусством, попадаются страницы, исполненные высокой жизненной правды и глубоким проникновением в сущность мотивов человеческих действий, но вместе с тем "Бесы" преизобилуют множеством бесцветных выдуманных фигур, отличаются темною и запутанною завязкой, растянутыми, вялыми и бледными сценами, которые совершенно излишни, порою странны..." [22, 27].

Кажется, именно этот разрыв между сильными, на взгляд критиков и читателей, страницами и множеством слабых, неизвестно для чего написанных, более всего и ставит критику в тупик. Об этом ведь пишет и М. Е. Салтыков-Щедрин: "...Нельзя не согласиться, что этот внутренний раскол производит впечатление очень грустное... С одной стороны, у него (Ф. М. Достоевского) являются лица, полные жизни и правды, с другой - какие-то загадочные и словно во сне мечущиеся марионетки, сделанные руками, дрожащими от гнева" [21, 234].

Но ни рядовой обозреватель литературной рубрики в газете, ни великий сатирик, создававший собственные гротески и фантасмагории, так и не смогли увидеть вслед за Ф. М. Достоевским нарождающуюся в реальной жизни новую фантасмагорию, не смогли оторваться от восприятия современности как мира, ставшего раз и навсегда, в целом уютного и гармоничного, невзирая на вкрапления отдельных неправильностей. А Ф. М. Достоевский уже жил в мире распадающемся и понимал, что чем дальше, тем острей станет протекать этот процесс. Самая форма его романов, как бы ни тяготили сроки и отсутствие денег, продиктована сознанием, что разрушается привычный уют (да и был ли этот уют когда-нибудь, кроме как в романтическом воображении беззаботных дворянских недорослей?..).

Даже критики демократического, то есть "передового", толка увидели в "Бесах" изображение больных людей и обвинили Ф. М. Достоевского в неправильном понимании проблемы: он не понял, по их мнению, что именно невозможность воплотить в жизнь явившиеся молодому поколению проблемы и стала причиной такого уродливого, такого страшного их выражения, как нечаевщина. П. Н. Ткачев говорит о том, что герои Ф. М. Достоевского слеплены из воска — не только они, но и все поколение, о котором пишет автор [23, 115]. Силы, уходящие в песок, порывы в никуда — и на самом деле ни грамма истинного понимания необходимости планомерного труда. Гораздо лучше все взорвать, уничтожить, чтобы на развалинах начать новую, ослепительную жизнь... Об этом потом напишет Н. Бердяев в своих "Истоках и смысле русской революции"; как это по-русски, и как горько, как тяжело будет тащить на себе последствия этого неуемного романтизма, этой слепой веры "восковых человечков".

Упрекая Ф. М. Достоевского в отсутствии объективности и неспособности видеть в жизни что-то вне его собственного внутреннего мира, П. Н. Ткачев повторяет ошибку многих критиков: ведь легче всего сделать такой вывод — и он, и ошибки, его якобы породившие, вполне укладываются в пределы мировоззрения ясного, размеренного мира XIX века с его уютной, не знающей еще глобальных взрывов вселенной. Правда, и этот мир не без теней — например, романы Бальзака и Диккенса насквозь пронизываются скрытыми преступлениями и зловещими тайнами, и все же насколько же это иной уровень восприятия реальности! Большинство критиков, да и просто читателей, не просто желали вечно жить в мире, где существуют "викторианских тайн уютные угрозы", - они и жили в нем, не представляя себе иного; это был все тот же "милый девятнадцатый век", который им казался "железным". Катастрофа еще не стала образом жизни, и только в творчестве Ф. М. Достоевского она уже заняла подобающее ей доминирующее место - отсюда и его торопливый, запутанный стиль, сложный, тяготеющий к газетному язык, дисгармоничная, как сама жизнь, композиция романов.

"Концепция "Бесов" смутная, путаная..." [24, 29]; "...масса ненужного, неразработанного материала..." [25, 170] - это о "Бесах"; "рассказ ведется оригинально-безграмотным слогом, навязанным Достоевским рассказчику как недоучившемуся гимназисту, но и слог этот, увы, не совсем характеристичен и даже слишком напоминает язык газетных статей" [26, 31] — это уже о "Подростке"... Ф. М. Достоевский не укладывается в концепцию литературы, которую так хорошо знали и о которой с таким апломбом судили и критики, и рядовые читатели 70-х годов, о которой столь легко было рассуждать как о чем-то вполне ясном и измеренном. Отсюда — почти во всех рецензиях — пересказ сюжета, рассуждения о том, как трудно этот сюжет пересказывать, отсюда и рассуждения их о конкретной стороне его произведений.

"Бесы", конечно, его неудача, это памфлет на русское революционное движение, пасквиль, клевета... Критикам вообще крайне странным кажется, что такой именитый писатель тратит время на нападки на нашу замечательную молодежь, на безобидных студентов, гимназисток, против которых он, как им кажется, и обращает свою убийственную сатиру... Нападки на недоростков — вот что, оказывается, представляет собой роман "Бесы" — вещь, которую в многострадальном XX веке назовут вещью апокалиптической, когда такие же "недоростки" будут кроваво вершить судьбы миллионов.

Роман кажется читателям наполненным мистикой, массой ненужного, "неразработанного материала", бесцветными и выдуманными фигурами... Но почему же тогда автор статьи в "Биржевых ведомостях", долго рассуждающий о том, что Ф. М. Достоевский преступает порог искусства, что его герои как бы на сцене перед зрителями убивают друг друга настоящими пулями, и это, конечно, уже не искусство, — почему же он вдруг кончает заметку свою такими словами: "Но все эти соображения я советую тебе, читатель, оставить ныне в стороне, потому что саваны, саваны, саваны начинают ложиться на все в жизни; все в ней принимает действительно тот самый меланхолический колорит, который преобладает в романа Достоевского" [27, 32]. Значит, все же бродит нечто в самосознании эпохи, значит, не столь уж и безобидны увлечения и жажда действия молодежи?..

Вопрос 13: Роман Достоевского «Идиот». Образ «идеального» героя князя Мышкина. Категории добра и зла, красоты и безобразия. Женские образы в романе. Россия глазами «иностранца» в романе. «Ум головы» и «ум сердца».

Идиот Образ идеального героя: “Идиот” — одна из самых странных книг в мировой литературе. Исследователи постоянно указывают на недостатки в ее построении. Но в то же время они обычно рассматривают его как неоспоримо великое произведение, называя его “самым художественно неровным” из великих романов.

Достоевский задумал и написал “Идиота” в 1867-1869 г. во время своей жизни за границей, в нужде и горе. "Идея романа - моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее… Главная мысль романа - изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но и даже европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, - всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал - ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо - Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо" [4].

«Положительно прекрасный» человек

Создавая образ своего героя, автор обратился к огромному опыту мировой литературы: в поле внимания Достоевского Дон-Кихот Сервантеса, Бедный рыцарь Пушкина, Жан Вальжан Гюго. Опираясь на эти образы, автор создает его не затворником и монахом, заключившим себя добровольно в келью, ушедшим от мирской суеты, а живым, земным человеком, живущим среди людей, несущим им свое слово, благую весть. Подлинное праведничество, по Достоевскому, предполагает активность и энтузиазм, борьбу и нетерпимость к злу, участие в переработке неблагообразной «среды» в братство.

Лев Николаевич Мышкин - главный герой романа Ф. М. Достоевского "Идиот". В черновиках Достоевский несколько раз называет его "Князь Христос". Но Мышкин не живая проповедь, а живой человек, мучающийся теми же сомнениями и тревогами, что и другие люди нового, железного века.

Князь Мышкин возвращается из Швейцарии, где он лечился четыре года от тяжелой нервной болезни, в Россию по неотложным делам, связанным с наследством. Он последний из древнего рода князей Мышкиных, рано осиротел, воспитывался в деревне. Болен падучей. Благодаря своей болезни он постиг минуты высшей гармонии, полноты и блаженства. Он верит в возможность рая на земле, в то, что все люди способны прозреть и преобразиться. Прообраз этого рая князю удалось создать в швейцарской деревеньке, объединив вокруг себя местную детвору, и он верит, что подобное возможно и в мире взрослых. В нем самом много детского. Детское, чистое, простодушное и доверчивое обнаруживает он и в окружающих его людях.

Скорее трогательный, нежели комичный в своей неловкости, он наивен и предельно искренен. Князь проповедует нравственное самосовершенствование и истинное, не показное благородство высокопоставленным гостям, собравшимся у Епанчиных в Павловске. Не только словами, но всей своей личностью Мышкин обличает фальшь и корысть. При этом Мышкин мудр и глубоко понимает человеческую природу с ее неодолимыми противоречиями. Рассказы князя о смертной казни, переживаниях и последних думах приговоренных к ней, о вечном и ужасном надругательстве над человеком полны грусти и боли и несут в себе отрицание всего уклада жизни современного общества, как западного, так и русского.

«Я сидел в вагоне и думал: «Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь». Я положил исполнить свое дело честно и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело. На первый случай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь никто не потребует». Это Мышкин говорит вскоре по приезде в Петербург, и в его словах чувствуется сомнения и грусть, навеянные уже первыми российскими впечатлениями – историей Настасьи Филипповны, обликом и речами Рогожина, грубовато-снисходительной фамильярностью генерала Епанчина, «подлым» угодничаньем Лебедева. Достоевский сразу же вводит своего идеального героя в жизнь России. Князь с неодолимостью втягивается в трагедии и конфликты, приобщается к страстям горестям еще недавно чужих, но вскоре ставших ему близкими и дорогими «друзьями» людей.

Трагическое столкновение идеального героя с действительностью, от эпизода к эпизоду усложняющееся и обостряющееся, и составляет основной конфликт романа. Мышкин хочет помочь людям – участием, добрым словом, состраданием. Однако он беспрерывно сталкивается с «самой неожиданной практикой», заставляющей часто почувствовать, как недостаточно одного сострадания, даже если оно и «полное», как оно достигает иногда совершенно противоположного результата. Мнительный генерал Иволгин, привыкший к насмешкам и недоверию, отвергает сострадание князя; невольно и обидел Мышкин и Антипа Бурдовского; Ипполит Терентьев прав, усматривая в этом парадокс: «Вот князь хочет помочь Бурдовскому от чистого сердца предлагает ему свою нежную дружбу и капитал и, может быть, один из всех вас не чувствует к нему отвращения, и вот они-то стоят друг перед другом как настоящие враги…» (II, X).

Еще сложнее и запутаннее складываются отношения Мышкина с главными героями романа, с которыми волею судьбы связан он неразрывно. Завязывается центральный узел, образуется своего рода «квадратура круга»: Рогожин – «брат» Мышкина, Настасья Филипповна – ее «соперница» Аглая.

Красота двух женщин покорила Мышкина. Он любит Аглаю Епанчину, но он любит и Настасью Филипповну - любовью-жалостью. Мышкин мечется между ними. Он разрывается между простым человеческим чувством мужчины к женщине и бесконечным состраданием. Настасья Филипповна любит его, но, стыдясь своего позора и нечистоты; бежит от князя к Рогожину. Аглая, ревнуя к Настасье Филипповне, отступается от него.

Таким образом, его "неотмирность" и чистота становятся катализатором разлада.