Вопрос 16: Мир искусства и провинциальность в пьесе Чехова «Чайка». Образы символы в пьесе. Роль сюжетного начала и «подводного течения».

 «Безгеройность» и «бездейственность» чеховской драматургии. Особенности жанра.(см билет 15)

"Чайка" (1896) —произведение для самого Чехова наиболее автобиографическое, личное (речь идет не о прямых житейских соответствиях героев пьесы с людьми, близкими Чехову, не о тех или иных прототипах, которых так настойчиво пытается поныне установить литературоведение, а скорее о лирическом самовыражении автора). В пьесе, написанной в маленьком мелиховском флигеле, Чехов, пожалуй, впервые так откровенно высказал свою жизненную и эстетическую позицию. Это пьеса и о людях искусства, о муках творчества, о беспокойных, мятущихся молодых художниках и о самодовольно-сытом старшем поколении, охраняющем завоеванные позиции. Пьеса Треплева остается недоигранной. Мать Треплева, знаменитая актриса Аркадина, демонстративно не желает слушать этот "декадентский бред". Представление сорвано. Так обнажается несовместимость двух миров, двух взглядов на жизнь и двух позиций в искусстве. "Вы, рутинеры, захватили первенство в искусстве и считаете законным и настоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнетете и душите! — восстает Треплев против матери и преуспевающего писателя Тригорина. — Не признаю я вас! Не признаю ни тебя, ни его!"

В этом конфликте проступает кризисная ситуация в русском искусстве и в жизни конца XIX века, когда "старое искусство разладилось, а новое еще не наладилось" (Н. Берковский). Старый классический реализм, в котором "подражание природе" превратилось в самоцель ("люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки"), выродился лишь в ловкое техническое ремесло.

Искусство нового, грядущего века рождается в муках, и пути его еще не ясны. "Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах" — эта программа Треплева звучит пока как туманная и претенциозная декларация. Он со своим талантом оттолкнулся от старого берега, но еще не пристал к новому. И жизнь без "определенного мировоззрения" превращается для молодого искателя в цепь непрерывных мучений.

Потеря "общей идеи, — бога живого человека" разобщает людей. Контакты нарушаются, каждый существует сам по себе, в одиночку, не способен к пониманию другого. Поэтому так особенно безнадежно здесь чувство любви: все любят, но все нелюбимы и все несчастны. Нина не может ни понять, ни полюбить Треплева, он, в свою очередь, не замечает преданной, терпеливой любви Маши. Нина любит Три-горина, но тот бросает ее. Аркадина последним усилием воли удерживает Тригорина возле себя, но любви между ними давно нет. Полина Андреевна постоянно страдает от равнодушия Дорна, учитель Медведенко — от черствости Маши.

Провинция и столица в пьесе противопоставляются как искренность и фальшь.

В литературе о “Чайке” различные планы пьесы часто называют подтекстами. Были попытки сделать их классификацию, но неточность определений и оснований классификации порой приводили к путанице. Ярким тому примером является вопрос о драматическом подтексте, тесно связанный с проблемой действия.

Н.И.Бахмутова выделяет “приём изображения внутреннего состояния героя” в один из видов “подводного течения” и считает, что этот смысловой план проявляется “в глубинной психологической мотивировке реплик” 1, то есть является частью действия. Однако последнее обстоятельство во многих работах осталось без внимания, более того, состояние героя стали противопоставлять действию.

Например, Н.Я.Берковский не только значительно сужает толкование подтекста, данное Вахтанговым, понимая его лишь как умышленно скрываемое: “обычный подтекст диалогов - некоторая политика и дипломатия”, в драмах Ибсена “персонажи хранят свои тайны, как это и подобает, перед лицом противника” , но и противопоставляет его подтексту чеховских пьес, где, по его мнению, борьба отсутствует и действующие лица отличаются не скрытностью, а странной откровенностью. Истинное значение речей-исповедей Н.Я.Берковский объясняет так: “Люди-одиночки тайно взывают и тайно надеются, что всё-таки будут услышаны, что не на век окружающие равнодушны. Через откровенные свои речи они вербуют собеседников и друзей”. Даже если полностью согласиться с этим, останется неясным, в чём принципиальное отличие чеховского подтекста, кроме того, что его герои ставят перед собой иные цели и добиваются их иными средствами, нежели герои Ибсена.

Изменение первоначального значения терминологии Станиславского можно заметить у В.Е.Хализева, который своеобразно понимает разделение “внутреннего” и “внешнего” действия. Станиславский выделял “внутреннее” действие для того, чтобы подчеркнуть необходимость оправдания чувством, волевым стремлением всякого физического действия, в том числе и словесного. Слово “чувством” указывает на неумозрительный характер оправдания, его нужно перевести с языка понятий на язык образов: “...нам нужна непрерывная линия не простых, а иллюстрированных предлагаемых обстоятельств”, “...каждое наше движение на сцене, каждое слово должно быть результатом верной жизни воображения”. Внутренне оправданное действие Станиславский противопоставлял механическому, псевдосценическому.

Особой заслугой Чехова-драматурга можно считать создание нового для драматургии явления, такого как образы-символы. Именно они помогают читателю и зрителю наиболее полно и точно понять душевное состояние героев, их взаимоотношения.

В конце 1880 – нач. 1890-х гг. в русской культуре все более значительно заявляет о себе новое явление – символизм. В контексте идейно-эстетических поисков эпохи воспринимается и чеховская «Чайка». Уже само заглавие пьесы несет в себе образное начало. Оно художественно многозначно и незаменимо. Читая пьесу, мы чувствуем, как само это слово – «чайка» – наполняется все новым и новым смыслом. Нечеткое разграничение понятий образа и символа приводит к неоднозначной трактовке чайки. В этом и кроется проблема, попытке разрешения которой посвящена данная работа. В исследовании автор доказывает, что чайка – это символ, выявляет его смысловую нагрузку, прослеживает его эволюцию в пьесе, соотнесенность с ее тематикой, другими символами. Символ есть воплощение идеи. Основная идея «Чайки» – утверждение мысли о необходимости слияния человеческой души с чужой душой «в гармонии прекрасной». Драматическая ситуация возникает в пьесе из-за недостатка любви. Герои в искусстве ищут полноты бытия, в которой им отказала окружающая действительность. Искусство и любовь движут судьбами героев. И «чайка» символизирует судьбы Нины Заречной, Треплева и Тригорина. Эволюция символа чайки прослеживается на примере судьбы Нины Заречной. В своем сбивчивом монологе в 4-м действии Нина пытается найти окончательный ответ на вопрос: неужели она в самом деле подстреленная чайка? И тут же твердо заявляет: «Я – актриса». Символ чайки можно отнести и к Треплеву – как трагичное предсказание его «прерванного полета». Если Треплев – одинокая душа, отрывающаяся от жизни и гибнущая, то Тригорин – искусство, утрачивающее душу, похожее на красивое, но неживое чучело. Рассматривая «чайку» как живой символ подлинной поэзии, красоты, любви в искусстве и жизни, мы приходим к выводу, что не состоятельны ни Треплев, убивающий живую чайку, ни Тригорин с его жестоким равнодушием к «чайке» – в искусстве и жизни. Символ служит важным средством раскрытия психического содержания лиц. Символ чайки соотносится в пьесе с другими символами. Совместное функционирование символов продвигает читателей к пониманию образов героев, их внутреннего мира, дает ключ к раскрытию конфликта «Чайки». В контексте же всей пьесы символ чайки является центром эмоционального воздействия. Его функция – «усилитель значения происходящего», т. е. символ выступает как равноценная замена словесного выражения центральной идеи пьесы. В ходе исследования автор убедился в смысловой многослойности структуры символа и проследил особенности его функционирования в пьесе.

Интересным символом становится умышленная литературность пьесы, которая оказывается, в частности, в диалогах, построенных на многочисленных реминисценциях, например в творении Шекспира. Так Аркадий неоднократно читает сыновни монологи королевы из Гамлета, а он ей отвечает будто ради шутки репликами Гамлета. Речь Нины, стихотворная, отрывистая будто иллюстрирует забывчивость не столько ее самой, сколько их героев. Это символ таких самых напряженных поисков смысла жизни, как для героини, которую именно надо вспомнить в сцене последнего разговора с Треплевым.

Из путаных отрывистых предложений вытекает один символ - креста и обязанности, который должных нести каждый.