ОСНОВНЫЕ ПАРАМЕТРЫ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ СТРАТЕГИИ А.С. МАКАРЕНКО

Воспитательное содержание общения учителя с ребенком можно рассматривать на разных уровнях. Например, на уровне конкретного действия (поведения) — тогда соответственно будут рассматриваться интонации, жесты, позы, мимика педагога. И то же общение можно рассматривать на уровне межличностных от­ношений — тогда в поле зрения попадают те или иные закономер­ности формирования, протекания и развития взаимоотношений. Но эти два результата рассмотрения связаны между собой — взаимоот­ношения определяют и реализуются в конкретном поведении.

Макаренко писал: «Технику можно вывести только из опыта» («Педагогическая поэма», ч. 3, гл. 10, стр. 150*). Чем шире опыт, тем богаче и точнее выводимые из него обобщения. Поэтому це­лесообразно использовать не только личный, но и опыт других учителей, не только опыт современный, но и опыт предшествую­щих поколений, если он зафиксирован тем или иным способом-Самым распространенным и доступным способом фиксации является словесно-литературный. Но интонации, жесты, позЫ, мимика поведения обозначаются словом только с неконкретной точностью, что восполняется субъективными представлениями читателя, возникающими при восприятии словесного строя ли­тературного произведения. Поэтому субъективные представле­ния являются спорным материалом для изучения педагогической техники интонаций, жестов, позы, мимики.

в пяти

* Здесь и далее везде ссылки даются по собранию сочинений А.С. Макаренко [ти томах, 6-ка «Огонек» 1971; 1 т. - части 1 и 2, 2 т. - часть 3.

_1б1______________________________^______________ПРИЛОЖЕНИЯ

Зато словом можно с большей точностью определить сложив­шуюся ситуацию, содержание происходившей деятельности, пос­ледовательность целей, преследуемых в общении, и полученный результат, по которым достаточно объективно можно судить о протекавших взаимоотношениях. Поэтому воспитательную стра­тегию А.С. Макаренко, отраженную в «Педагогической поэме», МЫ будем рассматривать на уровне межличностных отношений в процессе общения.

После принятия полуразрушенной колонии А.С. Макаренко с небольшим педагогическим коллективом готовится к встрече первых колонистов.

С момента прибытия воспитанников в колонию возникает следующая ситуация:

«В первые дни они <...> просто не замечали нас. К вечеру они свободно

уходили из колонии и возвращались утром, сдержанно улыбаясь, навстречу

моему проникновенному соцвосовскому выговору...

Екатерина Григорьевна, серьезно улыбаясь, хмурила брови:

— Не знаю, Антон Семенович, серьезно, не знаю... Может быть, нужно просто уехать... Я не знаю, какой тон здесь возможен...» (ч. 1, гл. 2, стр. 13).

Меры, принимаемые А.С. Макаренко, не приносили резуль­тата. Как выйти из создавшегося положения, Макаренко не знал. «В одно зимнее утро я предложил Задорову пойти нарубить дров для кухни. Услышал обычный задорно-веселый ответ:

— Иди сам наруби, много вас тут!

Это впервые ко мне обратились на «ты».

В состоянии гнева и обиды, доведенный до отчаяния и остервенения всеми предшествующими месяцами, я размахнулся и ударил Задорова по щеке. Ударил сильно, он не удержался на ногах и повалился на печку. Я уда­рил второй раз, схватил его за шиворот, приподнял и ударил в третий раз.

Я вдруг увидел, что он страшно испугался. Бледный, с трясущимися рука­ми поспешил надеть фуражку, потом снял ее и снова надел. <...>

— Простите, Антон Семенович... <...>

Я обернулся к ним и постучал <...> по спинке кровати:

— Или всем немедленно отправляться в лес, на работу, или убираться из колонии к чертовой матери!

И вышел из спальни» (ч. I, гл. 2, стр. 16—17).

После этого колонисты получали инструменты.

«У меня мелькнула мысль, что лучше в этот день не рубить лес — не да­вать воспитанникам топоров в руки, но было уже поздно: они получили все, что им полагалось. Все равно. Я был готов на все...

К моему удивлению, все прошло прекрасно. Я проработал с ребятами до обеда. Мы рубили в лесу кривые сосенки. Ребята в общем хмурились, но све­жий морозный воздух, красивый лес, убранный огромными шапками снега, Дружное участие пилы и топора сделали свое дело.

Впервые мы смущенно закурили из моего запаса махорки и, пуская дым к верхушке сосен, Задоров вдруг разразился смехом:

— А здорово! Ха-ха-ха-ха!..

Приятно было видеть его смеющуюся румяную рожу, и я не мог не отве­тить ему улыбкой: .,     — Что здорово? Работа?

11—527

Щ|§____________________________________162

— Работа само собой. Нет, а вот как вы меня съездили!

Задоров был большой и сильный юноша, и смеяться ему, конечно, был₀ уместно. Я и то удивляюсь, как я решился тронуть такого богатыря.

Он залился смехом и, продолжая хохотать, взял топор и направился к де­реву:

— История, ха-ха-ха!..

Обедали мы вместе, с аппетитом и шутками, но утреннего события не вспоминали. Я себя чувствовал все же неловко, но уже решил не сдавать тона и уверенно распорядился после обеда. Волохов ухмыльнулся, но Задоров по­дошел ко мне с самой серьезной рожей:

— Мы не такие плохие, Антон Семенович! Будет все хорошо. Мы пони­маем» (ч. I, гл. 2, стр. 17—18).

Что же произошло в приведенном примере? Какой вывод можно сделать сегодняшнему педагогу? Попытаемся ответить на поставленные вопросы.

Наглость, хамство в поведении колонистов, отсутствие пред­ставления об элементарных обязанностях по отношению к педа­гогам, к женщинам — вытекали из ощущения воспитанниками своего превосходства, силы в сравнении с воспитателями. Пре­бывание в следственной комиссии, а затем в нищенской, полу­разрушенной колонии для самих колонистов мало чем отлича-"лось от беспризорного существования на улице, и все это было им хорошо знакомо. Они не признавали за наказание ни возврат в комиссию, ни перевод в другую колонию, ни, тем более, исклю­чение из колонии. Поэтому, хамя воспитателям, открыто нарушая дисциплину и внутренний распорядок, колонисты почти ничем не жертвовали, не рисковали, что порождало бесстрашие, чувство пре­восходства, силы. Макаренко и его соратники были поставлены в тяжелые условия — невозможно воспитывать того, кто не считает своей обязанностью тебя выслушать, понять, выполнить какое бы то ни было поручение, кто «просто не замечает тебя». Проповеди, выговоры не помогали и не могли помочь. Необходимо было со­вершить переворот в представлениях о соотношении сил, противопо­ставить уверенности воспитанников более мощную силу.

Этот переворот в представлении о соотношении сил произо­шел в случае с Задоровым. Но что лежало в основе этого перево­рота? Физическая сила? Но она сама по себе не была столь страшной для здоровяков-колонистов: «Задоров сильнее меня, он мог бы меня искалечить одним ударом», — пишет А.С. Мака­ренко (ч. I, гл. 3, стр. 20). Можно сказать, что причиной успеха был человеческий гнев, взрыв. Но этими словами мы зафиксиру­ем форму проявления содержания, а не само содержание.

Дело, на наш взгляд, в том, что А. С. Макаренко поставил воспитанников в такую ситуацию, где сила измерялась риском — избиение воспитателя, так же, как и избиение воспитанника вос­питателем, наказывалось законом (лишение свободы, заключение в

163

ПРИЛОЖЕНИЯ

доМ принудительных работ и т.п.). Макаренко, будучи в состоя­ли «гнева», «отчаяния и остервенения», пошел на большой для себя риск — риск потери свободы, должности, определенного отношения к себе начальства и т.д. Он бросил вызов, который оказался не под силу его воспитанникам. Значимость жертвы (лишение свободы) настолько превосходила незначительность Причины (конкретный выход на рубку леса), что колонисты вы­нуждены были пересмотреть свои взгляды на соотношение сил, вынуждены были признать свое поражение, вынуждены были признать силу А.С. Макаренко в решительности, бесстрашии, принципиальности, бескорыстии — признать и подчиниться ей. Макаренко пишет, что в области дисциплины случай с Задо­ровым был «поворотным пунктом» (ч. I, гл. 3, стр. 18), и он ста­рался не сдавать тона. В обращении к колонистам главное место теперь у А.С. Макаренко стало занимать распоряжение, которое уже основывалось на реальном подчинении ему колонистов.

«На другой день я сказал воспитанникам:

— В спальне должно быть чисто! У вас должны быть дежурные по спаль­не. В город можно уходить только с моего разрешения. Кто уйдет без отпуска, пусть не возвращается, — не приму.

— Ого! — сказал Волохов. — А может быть можно полегче?

— Выбирайте, ребята, что вам нужнее. Я иначе не могу. В колонии долж­на быть дисциплина. Если вам не нравится, расходитесь, кто куда хочет. А кто останется жить в колонии, тот будет соблюдать дисциплину. Как хотите. «Малины» не будет.

Задоров протянул мне руку.

— По рукам, — правильно! Ты, Волохов, молчи. Ты еще глупый в этих делах. Нам все равно здесь пересидеть нужно, не в допр же идти» (ч,1, гл. 3, стр. 18).

Итак, отсутствие чувства обязанности перед педагогом со сто­роны ребят, их самоуверенность заставили А.С. Макаренко спе­циально заниматься вопросом о соотношении сил, заниматься с тем, чтобы воспитанники почувствовали за ним силу, признали бы его право распоряжаться, признали бы за собой обязанность выполнять его требования. А уже из характера распоряжений, из Результата их выполнения у колонистов начало складываться Представление о некоторой общности интересов их и воспита­тельского коллектива (сначала на примитивном уровне — со­здать условия для «нормального зимования»).

Необходимо отметить, что для изменения представления о со­отношении сил можно использовать не только ситуации, где сила Измеряется риском, но и многие другие. Так, Терский завоевал Уважение, признание ребят в своей колонии интеллектуальной силой — ребята были помешаны на шашках, вожаками у них были ^Те, кто у всех выигрывали. Терскому после тщательной трехднев­ной подготовки удалось обыграть главного вожака (см. В. Коро-^т°в, «Педагогическое требование», М., «Просвещение», 1966, 11*ПРИЛОЖЕНИ Я

164

стр. 117). Выбор области для состязаний в силе в каждом конкрет­ном случае, зависит как от качеств самого педагога, так и от осо­бенностей его воспитанников.

Дружественность начинается с представления об общности интересов (или, по Макаренко, с общности перспектив), враж­дебность — с представления об их разности.

А.С. Макаренко пишет: «...В первые годы почти не получали квалифицированных беспризорных, привыкших к бродяжничест­ву на улице. Большею частью наши ребята были дети из семьи, только недавно порвавшие с нею связь» (ч. I, гл. 8, стр. 56). Поэтому, разрешив вопрос о соотношении сил, Антону Семеновичу далее было необходимо наглядно на предъявляемых требованиях показать ребя­там общность их интересов со своими. Это стремление Макаренко проявлялось в заботе об улучшении условий существования колонис­тов. Но в условиях нищеты и разрухи это было делом нелегким, требу­ющим определенных педагогических компромиссов.

«...Способом частного добывания пищи были поездки на базар в город... Не было случая, чтобы кто-нибудь на базаре «засыпался». Результаты этих походов имели легальный вид: «тетка дала», «встретился со знакомым». Я старался не оскорблять колониста грязным подозрением и всегда верил этим объяснениям. Да и к чему могло бы привести мое недоверие. Голодные, грязные колонисты, рыскающие в поисках пищи, представлялись мне неблагодарными объектами для проповеди какой бы то ни было морали по таким пустяковым поводам, как кража на базаре бублика или пары подметок» (ч. I, гл. 3, стр. 26). А.С. Макаренко понимал, что раз он не мог создать условия для другого способа удовлетворения голода, то он вынужден «не замечать» мелких базарных краж, чтобы не нарушать представле­ний об общности интересов. Последующие результаты показали верность выбранного пути.

Устанавливая общность интересов, можно идти или от лич­ных интересов воспитанников, или от общественно ценных ин­тересов педагога. Но если разница между первыми и вторыми интересами слишком велика, то установление общности инте­ресов сначала может основываться только на личных интересах воспитанников. Далее такую общность интересов необходимо раз­вивать, воспитывать у колонистов интересы общественно ценные. «Начинать можно и с хорошего обеда, и с похода в цирк, и с очистки пруда, но надо всегда возбуждать к жизни и постепенно расширять перспективы цело­го коллектива, доводить их до перспектив всего Союза» (ч. 3, гл. 10, стр. 160). Отсутствие такого развития приводит к антипедагогическим последствиям. Так, в 3-й части Макаренко описывает куряжского педагога Ложкина, который из страха ограбления колонистами лебезил перед ними, набивался в друзья. Разумеется, ни о каком развитии дружеских отношений в сторону общественно значимой цен­ности Ложкин не заботился, что с педагогической точки зрения недопус-

165

ПРИЛОЖЕНИЯ

_тимо. Поэтому Ложкин является одним из непосредственно ви­новных в развале Куряжской колонии (см. ч. 3, гл. 2, стр. 45).

Воспитанники будут стремиться к развитию дружественности с педагогом постольку, поскольку общее дело для них будет очень значимым, важным, и поскольку педагог в этом деле будет иметь, по их представлениям, преимущества. В этом случае пре­пятствия в развитии отношений будут обострять стремление ребят к дружественности и вызывать желание эти препятствия преодолевать. На этом построена техника выстраивания взаимо­отношений Макаренко в эпизоде с Таранцом (ч. 1, гл. 3) и в эпизоде с Марусей (ч. 2, гл. 2). Разберем первый эпизод.

Таранцу «<...> было шестнадцать лет, он был из старой воровской семьи, был строен, ряб, весел, остроумен, прекрасный организатор и предприимчи­вый человек. Но он не умел уважать коллективные интересы», — пишет А.С. Макаренко.

Таранец ловил рыбу, которая «потреблялась» небольшим кру­гом лиц. К концу зимы Таранец принес Макаренко тарелку жа­реной рыбы.

«— Это вам рыба.

— Вижу, только я не возьму.

— Почему?

— Потому что неправильно. Рыбу нужно давать всем колонистам.

— С какой стати? — покраснел Таранец от обиды. — Я достал ятеря, я ловлю, мокну на речке, а давать всем?

— Ну и забирай свою рыбу: я ничего не доставал и не мок.

— Так это мы вам в подарок...

— Нет, я не согласен, мне все это не нравится. И неправильно.

— В чем же тут неправильность? <...>

— А сковородки чьи? Твои? Общие. А масло подсолнечное вы выпраши­ваете у кухарки, — чье масло? Общее. А дрова, а печь, а ведра? Ну, что ты ска­жешь? А я вот отберу у тебя ятеря, и кончено будет дело. А самое главное — не по-товарищески. Мало ли что — твои ятеря! А ты для товарищей сделай. Ловит же все могут.

— Ну хорошо, — сказал Таранец, — хай будет так. А рыбу вы все-таки возьмите.

Рыбу я взял. С тех пор рыбная ловля сделалась нарядной работой по очереди, и продукция сдавалась на кухню» (ч. 1, гл. 3, стр. 25—26).

В подобных ситуациях чаще всего педагоги или непосредст­венно заставляют воспитанника подчиниться приказу (т.е. ис-Пользуют свои официальные силы), или начинают обращаться к ^его абстрагированной совести, чувству товарищества, коллекти­визма. У Таранца эти чувства были еще в неразвитом состоянии; Первый путь также не удовлетворил А.С. Макаренко.

Между воспитанником и педагогом уже сложилась опреде­ленная общность интересов, сложились дружеские отношения — Таранец по собственной инициативе приносит подарок директору Колонии. Это говорит о том, что Таранец дорожит сложившими-ПРИЛОЖЕНИ Я

166

ся отношениями — он заботится об укреплении и дальнейшее развитии их. Этим и воспользовался Макаренко, предъявляя ему свои требования. Таранец шел на сближение в отношениях, _а Макаренко указал ему на препятствие, которое делает невозмож­ным дальнейшее развитие этого сближения. Препятствие заклю­чалось в существовании некоторой разности интересов — раз один заботился о коллективе, а другой только о себе, то никакой дружественности быть не может.

Таранец вынужден был выбирать: или он должен пересмотреть свои взгляды, интересы, отношение к коллективу, или — потерять возможность развития дальнейших отношений с А.С. Макаренко. А так как последним Таранец дорожил, то ему пришлось пойти на пересмотр своего отношения к коллективу колонистов.

Макаренко не стал прибегать к официальной силе и не занял­ся проповедованием добродетельности, он «просто» соединил в сознании Таранца два явления: ловлю рыбы для себя со стремле­нием к развитию дружественности с педагогом — от этого несо­вместимость их стала для Таранца ясно видна.

Аналогичный эпизод с Марусей произошел много позже, он описан уже во 2-й части.

Маруся обладала «невыносимо вздорным характером», «крик­ливой истеричностью», плаксивостью и упрямством, любое при­менение силы, любые ограничения ею воспринимались как ущемление собственного достоинства, что выражалось в ругани и различных оскорблениях, которые были невыносимы для педа­гогов. Но бороться с ними было практически невозможно, так как на просьбы, запреты, уговоры, наказания, недоверие — Ма­руся реагировала еще большей руганью. Марусю переводили из класса в класс, но ни один учитель справиться с ней не мог.

«...Екатерина Григорьевна привела Марусю ко мне, закрыла двери, усадила дрожащую от злобы свою ученицу на стул и сказала:

— Антон Семенович! Вот Маруся. Решайте сейчас, что с ней делать. Как раз мельнику нужна прислуга.

Маруся сидела на стуле и ненавидящим взглядом следила за спокойным лицом Екатерины Григорьевны.

— Но я не могу допустить, чтобы она оскорбляла меня во время занятий. Я тоже трудящийся человек, и меня нельзя оскорблять. Если она еще один раз скажет слово «черт» или назовет идиоткой, я заниматься с нею не буду-

Я понимаю ход Екатерины Григорьевны, но уже все ходы были перепро­бованы с Марусей, и мое педагогическое творчество не пылало теперь ника^ ким воодушевлением. Я посмотрел устало на Марусю и сказал без всякой фальши:

— Ничего не выйдет. И черт будет, и дура, и идиотка. Маруся не уважает людей, и это так скоро не пройдет...

— Я уважаю людей, — перебила меня Маруся.

— Нет, ты никого не уважаешь. Но что же делать? Она наша воспитанни­ца. Я считаю так, Екатерина Григорьевна: вы взрослый, умный и опытный человек, а Маруся девочка с плохим характером. Дадим ей право: пусть она

167

ПРИЛОЖЕНИЯ

, называет вас идиоткой даже сволочью, — ведь и такое бывало, — а вы не оби­жайтесь. Это пройдет. Согласны?

Екатерина Григорьевна, улыбаясь, посмотрела на Марусю и сказала про­сто:

— Хорошо. Это верно. Согласна. .

Марусины черные очи глянули в упор на меня и заблестели слезами» (ч. 2, гл. 2, стр. 258-259).

Раньше свое достоинство Маруся повышала, унижая руганью других. Макаренко, руководствуясь интуицией, подчеркнул лож­ность этого способа, несовместимость его с социальными инте­ресами, с ее стремлением занимать определенное место в «умах» окружающих.

Нужно отметить, что если этот эпизод, раассматривать не в плане техники взаимоотношений (куда входят соотношения сил, соотношения интересов), а в плане техники поведения (мимика, интонация, жест, поза и т.д.), то невозможно будет понять при­чину изменения поведения и сознания Маруси.

Воспитанников, как и любого взрослого человека, воспитыва­ет, обижает, удивляет не пауза, повышение голоса или жест, а те изменения взаимоотношений, которые за всем этим кроются. В этом проявляется определяющее значение техники взаимодейст­вий перед техникой поведения, хотя, как было уже выше отмече­но, первое без последнего реализоваться не может.

Прежде чем перейти к рассмотрению следующего эпизода, где техника Макаренко ярко проявилась в выборе стиля взаимо­отношений, необходимо будет обрисовать сложившуюся к тому времени ситуацию:

— колонисты признавали за собой как за воспитанниками обязанности по отношению к педагогам;

— на основе заботы о здоровье колонистов, их гигиене, еде, соблюдении правил общежития — между педагогическим составом и колонистами сложилась элементарная об­щность интересов;

— открытие работы школы, забота педагогов о возвращении колонистов в общество полноправными, всесторонне об­разованными членами создали объективные условия для начала постепенного развития первоначальной общности интересов.

На этом благополучном фоне происходит событие — из за­пертого ящика письменного стола Макаренко пропадает целая Пачка денег — приблизительно шестимесячное жалованье (ч. 1, ^гл. 4, ст. 27).

Макаренко могли обвинить в растрате. Со стороны колонис­тов эта кража была, безусловно, «неблагодарностью» за все его ПРИЛОЖЕНИЯ

168

старания. Как же повел себя Макаренко в этой сложной ситуа­ции?

Из арсенала воздействий — наказание, поощрение, осуждение и т.д. — он выбирает не приказ или угрозу — нет, он выбирает доверие, которое строится на представлении воспитанников и педагогов о дружественности. Он приходит к ребятам вечером и рассказывает о случившемся. Объясняет, что доказательств во­ровства нет, поэтому его можно свободно обвинить в растрате.

«Ребята хмуро выслушали и разошлись. После собрания, когда я прохо­дил в свой флигель, на темном дворе ко мне подошли двое: Таранец и Гуд. Гуд — маленький, юркий юноша.

— Мы знаем, кто взял деньги, — прошептал Таранец, — только сказать при всех нельзя; мы не знаем, где спрятаны. А если объявим, он подорвет (убежит — В.Б.) и деньга унесет.

— Кто взял?

— Да тут один...

Гуд смотрел на Таранца исподлобья, видимо, не вполне одобряя его по­литику (Гуд хотел как можно скорее оправдать оказанное доверие и назвать фамилию вора — В.Б.). Он пробурчал:

— Бубну ему нужно выбить... Чего мы здесь разговариваем?

— А кто выбьет? — обернулся к нему Таранец. — Ты выбьешь? Он тебя так возьмет в работу...

— Вы мне скажите, кто взял деньги. Я с ним поговорю, — предложил я.

— Нет, так нельзя.

Таранец настаивал на конспирации. Я пожал плечами:

— Ну, как хотите. Ушел спать.

Утром в конюшне Гуд нашел деньги. Их кто-то бросил в узкое окно ко­нюшни, и они разлетелись по всему помещению. Гуд, дрожащий от радости, прибежал ко мне и в обеих руках у него были скомканные в беспорядке кре­дитки.

Гуд от радости танцевал по колонии, ребята все прибегали в мою комнату посмотреть на меня» (ч. 1, гл. 4, ст. 27—28).

В этом примере с особой ясностью видна техническая сторо­на поведения, основывающегося на представлениях об общности интересов. Дружественность на которой основывалось доверие Макаренко к коллективу в целом, и к Таранцу и Гуду в отдель­ности, проявляется главным образом не в словесном содержа­нии, а в предоставлении воспитанникам инициативы (самостоя­тельности) в широких границах. Макаренко, поделившись с ре­бятами своей бедой, не ограничивает рамками их самостоятель­ности: он не навязывает колонистам ни формы расследования, ни срока возврата денег и т.п.

Ограничение самостоятельности свидетельствует о различии интересов, а при враждебности самостоятельность ограничивает­ся самыми узкими рамками. И наоборот, чем эти рамки шире, тем реальнее ощущается общность во взглядах.

Разбираемый случай примечателен тем, что Макаренко добил­ся не только возврата денег, но и развития своих отношений

169

ПРИЛОЖЕНИЯ

1

воспитанниками в сторону большей общности. Макаренко предо­ставил колонистам границы самостоятельности шире, чем допус­кали уже сложившиеся отношения между педагогами и колонис­тами, то есть пошел на своего рода авансирование. Будь это аван­сирование меньшим или, наоборот, неоправданно большим, то, может быть, оно бы не вызвало изменения представлений в созна­нии ребят.

Важно отметить и то, что Антон Семенович оказал доверие в первую очередь коллективу, а не отдельной личности. Поэтому радость после нахождения денег была скорее общей, коллектив­ной, чем индивидуальной. А без общих радостных эмоций трудно представить себе формирование, развитие и функционирование коллектива.

Мы видим, что Макаренко не только наилучшим образом разрешил стоящую перед ним задачу, но и добился больших пе­дагогических побед. Но это произошло не случайно и незаплани­рованно, а явилось результатом выдержки, траты больших пси­хических сил. Разве легко в ситуации, когда угрожает арест — ре­бятам, которые знают вора, но не выдают его, сказать: «Ну как хотите», — повернуться и «уйти спать». Это стало возможным потому, что педагогические заботы для Макаренко не заслоня­лись заботами личными, материальными.

Дружба — обязывает. Чем больше дружественность, тем боль­ше взаимообязанностей. Если в удачном авансировании довери­ем разногласия в представлениях об обязанностях почти не про­явились, то при повторных применениях авансирования эти раз­ногласия будут проявляться все яснее и яснее, что может ска­заться в ослаблении дружественности и даже привести к враж­дебности. Макаренко хорошо понимал последствия злоупотреб­ления доверием, поэтому когда начались кражи съестных про­дуктов из склада, он не стал применять тот же метод воздейст­вия, а искал другой. «Я, впрочем, — пишет А.С. Макаренко, — с самого начала понимал, что мои разговоры лишние. Крал кто-то из старших, которых все боялись» (ч. I, гл. 4, стр. 28).

Больше всего Антона Семеновича заботило то, что ребят эти кражи не волновали. Поэтому, когда произошла очередная кража, то Макаренко пишет:

«Я даже обрадовался этому обстоятельству. Ожидал, что вот теперь заго­ворит коллективный, об.щий интерес и заставит всех с большим воодушевле­нием заняться вопросом о воровстве. Действительно, все ребята опечалились, но воодушевления никакого не было, а когда прошло первое впечатление, всех вновь обуял спортивный интерес: «кто это так ловко орудует?»

Макаренко испытывал негодование по поводу участившихся Краж имущества и продуктов колонии, а ребята этого чувства не Испытывали. Им не дорого было общественное имущество, поэ-ПРИЛОЖЕНИЯ

170

тому попытки организовать борьбу с кражами не имели успеха. Казалось бы, что в подобном случае следует использовать офи­циальный приказ, нажим — то есть использовать преимущества в разности официальных сил. Но идти по такому пути значило бы идти назад, т.к. апелляция к силе (в данном случае администра­тивной), являясь содержанием начального этапа воспитательного процесса, на стадии развития дружественных отношений автома­тически зачеркивает наработанные до этого результаты. Может быть, в этом причина воспитательного топтания на месте в неко­торых школах и по сегодняшний день?

Антон Семенович пишет: «Из ребят я подозревал многих, в том числе и Гуда и Таранца. Никаких доказательств у меня все же не было, и свои подозрения я принужден был держать в сек­рете» (ч. 1, гл. 4, стр. 29). Безусловно, понимать свое бессилие и именно поэтому сдерживать свои порывы для Антона Семенови­ча было нелегко. Право действовать Макаренко дало ограбление старушки-экономки.

Когда колонисты грабили самих себя, когда у них это вызы­вало даже спортивный интерес, когда сам грабитель не чувство­вал за собой вины, т.к. осуждения не было, — Макаренко был одинок и поэтому слаб. Когда же была ограблена добрая эконом­ка, ограблена «нагло и начисто», когда появилась плачущая и просящая защиты жертва, то ситуация коренным образом изме­нилась. Поэтому Макаренко немедленно производит «генераль­ный обыск всей колонии», «аресты», «расследования».

«Награблено было так много, что всего не успели как следует спрятать. В кустах, на чердаках сараев, под крыльцом, просто под кроватями и за шкафами найдены были все сокровища экономки. Старушка плакала в моей комнате, а комната постепенно наполнялась арестованными — ее бывшими приятелями и сочувствующими.

Ребята сначала запирались, но я на них прикрикнул, и горизонты прояс­нились. Приятели старушки оказались не главными грабителями. Они огра­ничились кое-какими сувенирами вроде чайной салфетки или сахарнииы. Выяснилось, что главным деятелем во всем этом происшествии был Бурун Открытие это поразило многих и прежде всего меня. Бурун с самого начала первого дня казался солиднее всех, он был всегда серьезен, сдержанно-при­ветлив и лучше всех с активнейшим напряжением и интересом учился в школе. Меня ошеломили размах и солидность его действий: он запрятал целые тюки старушечьего добра. Не было сомнений, что все прежние кражи в коло­нии — дело его рук.

Наконец-то дорвался до настоящего дела! Я привел Буруна на суд нароД" ный, первый суд в истории нашей колонии.

В спальне, на кроватях и на столах, расположились оборванные чернЫ^е судьи. Пятилинейная лампочка освещала взволнованные лица колонистов И бледное лицо Буруна, тяжеловесного, неповоротливого, с толстой шеей, по­хожего на Мак-Кинлея, президента Соединенных Штатов Америки.

В негодующих и сильных тонах я описал ребятам преступления: ограбить старушку, у которой только и счастья, что в этих несчастных тряпках, ограбить, несмотря на то,-что никто в колонии так любовно не относился к ребятам, ^каК

171

ПРИЛОЖЕНИЯ

1

она, ограбить в то время, как она просила помощи — это значит действитель­но ничего человеческого в себе не иметь, это значит быть даже не гадом, а га-диком. Человек должен уважать себя, должен быть сильным и гордым, а не отнимать у слабых старушек их последнюю тряпку» (ч. 1, гл. 4, стр. 31—32). Заметим, что у Макаренко сомнений не было в том, что все предыдущие грабежи в колонии были организованы Буруном, тем не менее перед собранием Антон Семенович ставит вопрос только об ограблении старушки. Почему?

Вспомним, что после изменения представлений воспитанни­ков о соотношении сил, добившись от колонистов признания за собой обязанности подчиняться, а за педагогами права распоря­жаться, предметом забот А.С. Макаренко было формирование и развитие представления воспитанников об общности взглядов, то есть о дружественности. С этой целью Макаренко использо­вал парадоксальный прием указания разности интересов в случае с Таранцом и авансирования доверием при исчезновении денег из стола. Эту же цель Антон Семенович преследует и здесь.

Антон Семенович понимал, что воспитанники как можно чаще должны наглядно видеть общность интересов с педагогом. А это возможно тогда, когда обе стороны по интересующему их вопросу имеют равное право на голос, собственное мнение, само­стоятельность в суждении. Но этого не получилось бы при по­становке на собрании вопросов как об ограблении старушки, так и о всех других кражах. Спортивный интерес ребят шел вразрез общественному значению поступков, вразрез собственному мне­нию Макаренко. О предоставлении широких рамок самостоя­тельности, равноправия в суждениях не могло быть и речи, поэ­тому Антону Семеновичу пришлось бы брать инициативу цели­ком и полностью в свои руки, что свело бы собрание к публич­ному директорскому разносу («ставить на место») на глазах пас­сивных, а может быть и сочувствующих колонистов.

И наоборот, поставив вопрос о конкретном ограблении ста­рушки (то есть поставив вопрос деловой, а не позиционный), Антон Семенович уже мог предоставить колонистам инициативу, самостоятельность (поэтому он и называет их судьями, так как они чувствовали подлость данного ограбления, чувствовали все, не исключая и «грабителей»). Для установления атмосферы рав­ноправия важным было и то, что собрание проходило в спальне, а не в столовой, классе или кабинете директора.

После своей короткой вступительной речи, целью которой был не столько разнос Буруна, сколько разъяснение ребятам об­щественного значения его поступка, Макаренко старается не вмешиваться в ход собрания, делая это только в крайнем случае. «<...> На Буруна обрушились дружно и страстно. Маленький вихрастый Братченко протянул обе руки к Буруну: ПРИЛОЖЕНИЯ

172

— А что? А что ты скажешь? Тебя нужно посадить за решетку, в допр по­садить! Мы через тебя голодали, ты и деньги взял у Антона Семеновича.

Бурун вдруг запротестовал:

— Деньги у Антона Семеновича? А ну, докажи!

— И докажу.

— Докажи!

— А что, не взял? Не ты?

— А что, я?

— Конечно ты.

— Я взял деньги у Антона Семеновича! А кто это докажет. Раздался сзади голос Таранца:

— Я докажу.

Бурун опешил. Повернулся в сторону Таранца, что-то хотел сказать, потом махнул рукой:

— Ну, что же, пускай и я. Так я же отдал?

Ребята на это ответили неожиданным смехом. Им понравился этот увлекатель­ный разговор. Таранец глядел героем. Он вышел вперед.

— Только выгонять его не надо. Мало чего с кем не бывало. Набить морду хорошенько — это, действительно, следует.

Все приумолкли. Бурун медленно повел взглядом по рябому лицу Таранца.

— Далеко тебе до моей морды. Чего ты стараешься? Все равно завколом не бу­дешь. Антон набьет морду, если нужно, а тебе какое дело?

Ветковский сорвался с места:

— Как — «какое дело»? Хлопцы, наше это дело или не наше?

— Наше! — закричали хлопцы. — Мы тебе сами морду набьем получше Антона!

Кто-то уже бросился к Буруну. Братченко размахивал руками у самой фи­зиономии Буруна и вопил.

— Пороть тебя нужно, пороть! Задоров шепнул мне на ухо:

— Возьмите его куда-нибудь, а то бить будут.

Я оттащил Братченко от Буруна. Задоров отшвырнул двух-трех. Насилу прекратился шум.

— Пусть говорит Бурун! Пускай скажет! — крикнул Братченко. Бурун опустил голову.

— Нечего говорить. Вы все правы. Отпустите меня с Антоном Семенови­чем, — пусть накажет, как знает» (ч. I, гл. 4, стр. 32—33).

Путь, выбранный Макаренко в той ситуации, оказался вер­ным и принес педагогический эффект. Ребята, вспоминая грехи Буруна, невольно заговорили и о кражах в колонии. Теперь к ним ребята относились не со спортивным интересом. Для них рельефно проявилась вся подлость и низость не только ограбления эконом­ки, но и всех крах внутри колонии, хотя, по существу, был затронут только случай исчезновения пачки денег из стола Макаренко.

То, что решая вопрос о пресечении воровства, Макаренко, как и всегда, руководствовался заботой о дальнейшем развитии педагоги­чески ценных отношений с колонистами, неизменно давало результат выше ожидаемого — в данном случае, во-первых, колонистами само­стоятельно был начат пересмотр своих отношений к воровству обще­ственного имущества, и, во-вторых, были созданы условия для воз­никновения и развития позитивного общественного мнения.

73

П РИЛОЖЕНИЯ

«Пропажа отдельных вещей в колонии вообще сделалась редким явлени­ем. Если появлялся в колонии новый специалист по таким делам, то очень быстро начинал понимать, что ему приходится иметь дело не с заведующим, а с значительной частью коллектива <...> В начале лета мне с трудом удалось вырвать из рук колонистов одного из новеньких, которого ребята поймали при попытке за­лезть через окно в комнату Екатерины Григорьевны» (ч. 1, гл. 21, стр. 162).

Общность интересов находит свое проявление в заинтересо-анности обеих сторон общим делом. Сначала этим делом явля-

!ось самообслуживание и самообеспечение колонии. Но такая еятельность «для себя» на каком-то этапе исчерпывает свои воз-:ожности. Дальнейшему же развитию общности интересов [ежду воспитанниками и педагогами начинает препятствовать от-тствие у воспитанников общественных интересов «для других», а J их развития и проявления необходимы соответствующие дела. Такими делами в колонии явились дежурства на большой дороге [ охрана государственного леса (см. ч.1, гл. 5, стр. 36—37). А.С. Мака-енко пишет, что «вот эта интересная и настоящая деловя борьба дала ервые ростки хорошего коллективного тона» (ч. 1, гл. 5, стр. 41). Занятость делами «для других» дала потенциальную возможность [ дальнейшего развития общности интересов, дружественности.

«По вечерам мы и спорили, и смеялись, и фантазировали на темы о наших похождениях, роднились в отдельных ухватистых случаях, сбивались в единое целое, чему имя — колония Горького» (ч. 1, гл. 5, стр. 41).

В такие вечера удовлетворялись интересы и колонистов и вос-итателей.

«В наших пустых квартирах было и неуютно, и немного страшно по вече­рам при свете наших ночников, а в спальнях после вечернего чая нас с нетер­пением ожидали знакомые остроглазые веселые рожи колонистов с огромны­ми запасами всяких рассказов: злободневных, философских, политических и литературных, с разными играми, начиная от «кота и мышки» и кончая «юром и доносчиком». Тут же разбирались и разные случаи нашей жизни, <...> проектирова­лись детали будущей нашей счастливой жизни <...>

Вечерами в спальнях мы часто устраивали общие чтения <...> К концу зимы у нас были почти все классики и много специальной литературы. Уда­лось собрать в запущенных складах губнаробраза много популярных книжек по разным отраслям знания» (ч. 1, гл. 10, стр. 78—79).

«Вот идет все как будто благополучно. Воспитатели закончили вечером свою работу, прочитали книжку, просто побеседовали, поиграли, пожелали ре­бятам спокойной ночи и разошлись. Хлопцы остались в мирном настроении, приготовились укладываться спать. В моей комнате отбиваются последние удары дневного рабочего импульса. Сидит еще Калина Иванович и по обыкнове­нию занимается каким-нибудь обобщением, торчит кто-нибудь из любопытных колонистов, у дверей Братченко с Гудом приготовились к очередной атаке на Ка­лину Ивановича по вопросам фуражным, и вдруг с криком врывается пацан:

— В спальне хлопцы режутся!

Я — бегом из комнаты. В спальне содом и крик. В углу две зверски ощерив­шиеся группы. Угрожающие жесты и наскоки перемешиваются с головокружи­тельной руганью; кто-то кого-то «двигает» в ухо, Бурун отнимает у одного из геро­ев финку, а издали ему кричат:

— А ты чего мешаешься? Хочешь получить мою расписку? ПРИЛОЖЕНИЯ

174

На кровати, окруженный толпой сочувствующих, сидит раненый и молч_а перевязывает куском простыни порезанную руку.

Я никогда не разнимал дерущихся, не старался их перекричать. За моей спиной Калина Иванович испуганно шепчет:

— Ой, скорийше, скорийше, голубчику, бо вони ж, паразиты, nepepejtcyj один одного...

Но я стою молча в дверях и наблюдаю. Постепенно ребята замечают мое присутствие и замолкают. Быстро наступающая тишина приводит в себя и самых разъяренных. Прячутся финки, и опускаются кулаки, гневные и матерные моно­логи прерываются на полуслове. Но я продолжаю молчать: внутри меня самого за­кипает гнев и ненависть ко всему этому дикому миру. Это — ненависть бессилия потому что я очень хорошо знаю: сегодня — не последний день.

Наконец в спальне устанавливается жуткая, тяжелая тишина, утихают даже глухие звуки напряженного дыхания.

Тогда вдруг взрываюсь я сам, взрываюсь и в присутствии настоящей злобы, и в совершенно сознательной уверенности, что так нужно:

— Ножи на стол! Да скорее, черт!

На стол выкладываются ножи: финки, кухонные, специально взятые для расправы, перочинные и самоделковые, изготовленные в кузнице. Молчание продолжает висеть в спальне... Я еще коротко приказываю:

— Кистени!

— Один у меня, я отнял, — говорит Задоров. Все стоят, опустив головы.

— Спать!..

Я не ухожу из спальни, пока все не уложатся» (ч. 1, гл. 8, стр. 57—59).

При чтении возникает вопрос: не противоречит ли это выше­указанной заботе Макаренко об общности интересов, почему здесь А.С. Макаренко не заботится о развитии или укреплении дружественности, а использует приказ, по форме близкий даже к угрозе (наиболее узкие рамки предоставления инициативы)!

Вспомним, что до этого задачей Макаренко являлось форми­рование новых интересов, здесь же перед ним встает задача подав­ления прежних извращенных способов удовлетворения их колонис­тами. Дружественность плохо совместима с подавлением в чем бы то ни было. Нужно выбирать одно: отказываться в данной ситуации или от дружественности, или от подавления, то есть «незамечать» поножовщины. Но если мелкие базарные кражи в первое время су­ществования колонии А. С. Макаренко считал возможным «не заме­чать» (по материальным соображениям — см. стр. 8), то закрыть глаза на поножовщину он никак не мог. Жизнь колониста была ему дороже, чем представление об общности взглядов.

Ненависть бессилия рождается у А.С. Макаренко от крушения его планов — каждое такое событие вынуждает его пользоваться силой, а стало быть ставить под угрозу достигнутые результаты в развитии взаимоотношений. В данном случае возникшая ненависть удвоила силу, к которой Макаренко вынужден был прибегнуть.

Технически сила читается в отсутствии суетни, в немногосло­вии. Инициативу Антон Семенович берет в свои руки появлени­ем и парадоксальным на первый взгляд молчанием. В этом поис-

ПРИЛОЖЕНИЯ

дне немногословном поведении колонистам предъявляется, на-эминается разность сил, а она «ставит их на место».

«Я никогда не разнимал дерущихся, не старался их перекричать», — пишет Макаренко. Это эмпирически найденное правило очень верно. Если разъярен­ных драчунов не останавливает молчание, то никакие слова — кричи не кричи — не помогут, так как они находятся в такой стадии возбуждения, что разнять их можно только превосходящей грубой физической силой. Хотя А.С. Макаренко в какой-то степени подобной силой обладал, но до этого дело и не до­ходило, так как за ним уже была сила другого рода, основывающаяся на уважении и подчинении ему колонистов. Сила эта была настолько велика, что физические данные Антона Семеновича уже почти не играли роли в глазах колонистов.

Применение силы для подавления явно указывает на разность интересов, то есть на их враждебность. Но А.С. Макаренко всегда старался эту враждеб­ность ограничить узкими рамками конкретной ситуации (деловой подход), избежать ее распространения на все остальные отношения с колонистами. Поэтому он старается в будущем не напоминать колонистам об их поступке, противоречащем общности. «На другой день, — пишет в заключение Мака­ренко, — ребята стараются не вспоминать вчерашнего скандала. Я тоже ничем не напоминаю о нем» (ч. 1, гл. 8, стр. 59).

tHo как бы мы не ограничивали случаи подавления рамками астных обстоятельств, оберегая представления о дружественное -и, каждый новый случай ставит ее под все большую угрозу. Чоэтому Макаренко был вынужден «самого неугомонного рыца-ь>я финки» удалить из колонии, для того чтобы он мог «найти себя место, где споры решаются ножом». Поэтому Макаренко неумолим к просьбам колонистов оставить драчуна. Но, «карая», ^нтон Семенович намекает на готовность к восстановлению дру-кественности при условии отказа драчуна от прежних привычек: *До свидания, не поминай лихом. Если будет трудно, приходи, но не раньше как через две недели», — говорит ему А.С. Мака-енко (ч. 1, гл. 8, стр. 59).

Дружественность предполагает право на собственное мнение > общем деле. Чем шире это право, тем ближе дружественность Лриближается к дружбе. Но если дружба возможна между коло­нистами, то между педагогами и колонистами она вряд ли воз­можна, так как за педагогом всегда должно оставаться преиму­щество в разности сил, которое и не допускает полного исчезно­вения ограничивающих рамок. Таким образом, несмотря на дру­жественность, должна существовать дистанция, которая и отли­чает любые дружеские отношения между педагогом и воспитан­никами от дружбы между самими воспитанниками.

Развитие дружественности вызывает увеличение равноправия И уменьшение разности сил. Ребята же иногда это уменьшение ошибочно принимают за полную ликвидацию любой дистанции. Поэтому возникают пререкания. Тогда педагог напоминает вос­питаннику о своем преимуществе в официальном положении, «ста­вит его на место». Но тот, в свою очередь, отстаивая свои представ-ПРИЛОЖЕНИ Я

176

ления о соотношении сил и интересов, может начать сам ставить педагога «на место». Это при развитии дружественности случает­ся нередко, и очень удручает учителей, особенно молодых.

Трудность таких ситуаций заключается в том, что учитель видя к себе отношение, «выходящее за рамки», должен видеть не враждебность, а результат недоразумения при сильном увлече­нии воспитанников делом. Поэтому нельзя в этих случаях перехо­дить к выяснению отношений, а строго держаться дела. В этом будет проявляться превосходство в силе, которая приведет ученика к более объективным представлениям своих прав и обязанностей. Но этот процесс для воспитанника всегда очень болезненный.

«У Козыря сердечный припадок, необходимо сейчас же найти врача. Я послал за Антоном (который был добровольным конюхом — В.Б.). Он при­шел, заранее настроенный против любого моего распоряжения.

— Антон, немедленно запрягай, нужно скорее в город.

— И никуда я не поеду, и лошадей никуда не дам!.. Целый день гоняли лошадей, — посмотрите еще и до сих пор не остыли... Не поеду!

— За доктором, ты понимаешь?

— Наплевать мне на ваших больных! Рыжий (конь — В.Б.) тоже болен, так к нему докторов не возят.

Я взбеленился:

— Немедленно сдай конюшню Опришко! С тобой невозможно работать!..

— Ну и сдам, что ж такого! Посмотрим, как вы с Опришко наездите. Вам кто ни наговорит, так вы верите: болен, умирает. А на лошадей никакого вни­мания, — пусть, значит, дохнут... Ну и пускай дохнут, а я лошадей все равно не дам.

— Ты слышал? Ты уже не старший конюх, сдай конюшню Опришко. Не­медленно!

— Ну и сдам!.. Пусть кто хочет сдает, а я в колонии жить не хочу.

— Не хочешь — и не надо, никто не держит!

Антон со слезами на глазах полез в глубокий карман вытащил связку ключей, положил на стол, <...> хотел что-то сказать, но молча вытер рукавом нос и вышел.

Из колонии он ушел в тот же вечер, не зайдя даже в спальню <...>

Через два дня вечером ко мне в комнату ввалился плачущий, с окровав­ленным лицом Опришко...

В конюшне я застал Антона и еще одного из конюхов за горячей работой. Он неприветливо со мной поздоровался, но, увидев за моей спиной Оприш­ко, забыл обо мне и накинулся на него:

— Ты лучше сюда и не заходи, все равно буду бить чересседельником! Ишь, охот­ник нашелся кататься! Посмотрите, что с Рыжим наделал!

Антон схватил одной рукой фонарь, а другой потащил меня к Рыжему» (ч- U гл. 12, стр. 91-92).

Так Антон приступил к своим обязанностям, и отношения с А.С. Макаренко у него нормализовались.

Но дистанция нарушается не только при ошибочной оценке степени дружественности. Она нарушается и тогда, когда воспи­танник, будучи уверен в собственном преимуществе, бросает вызов педагогу.

177

ПРИЛОЖЕНИЯ

В «Педагогичееской поэме» есть описание такого противопо­ставления, причиной которого явилась переценка колонистом своего официального положения. Дело в том, что некоторые ко­лонисты по возрасту были много старше, опытнее, сильнее своих товарищей. Это давало им право распоряжаться окружающими. Переоценивая эту свою возможность, отдельные воспитанники начинали противопоставлять ее праву Макаренко распоряжаться колонистами как воспитателю, как директору колонии.

Осадчий был одним из таких колонистов. Он был крайне оза­бочен распространением своей власти и популярности.

«Осадчий носил умопомрачительную холку, которая мешала ему смотреть на свет божий, но, очевидно, составляла важное преимущество в борьбе за симпатию пироговских девчат. Из-под этой холки он навсегда угрюмо и, ка­жется, с ненавистью поглядывал на меня во время моих попыток вмешаться в его личную жизнь <...>

Осадчий сделался главным инквизитором евреев. Осадчий едва ли был антисемитом. Но его безнаказанность и беззащитность евреев давали ему воз­можность блистать в колонии первобытным остроумием и геройством» (ч. 1, гл. 13, стр. 98).

Осадчий занимал все больше и больше места в умах колонис­тов.

«На его подвиги взирала вся колония, и многие относились к нему с одобрением и с восхищением. Отправить его из колонии значило бы закон­сервировать эти симпатии в виде постоянного воспоминания о пострадавшем герое Осадчем, который ничего не боялся, никого не слушал, бил евреев, и его за это «засадили» (ч. 1, гл. 13, стр. 100).

Развернувшиеся события требовали принятия срочных мер. Интересы Осадчего были резко враждебны — о дружественности не могло быть и речи. Осадчий боролся за власть и «ничего не боялся», поэтому А.С. Макаренко опять был вынужден прибег­нуть «к самому позорному способу» — физической силе.

«<...> Осадчий пришел, ввалился в кабинет в пиджаке внакидку, руки в карманах, по дороге двинул стулом <...> Осадчий глянул на меня через плечо и спросил:

— Ну, я пришел... Чего?

Я показал ему на Остролеухова и Шнайдера:

— Что это такое?

— Ну, что ж такое! Подумаешь!.. Два жида. Я думал, вы что покажете.

И вдруг педагогическая почва с треском и грохотом провалилась подо мной. Я очутился в пустом пространстве. Тяжелые счеты, лежавшие на моем столе, вдруг полетели в голову Осадчего. Я промахнулся, и счеты со звоном ударились в стену и покатились на пол.

<...> Я ринулся на Осадчего. Он в панике шарахнулся к дверям, но пид­жак свалился с его плеч на пол, и Осадчий, запутавшись в нем, упал <...>

Осадчий наконец поднялся с полу, держа пиджак в руке, а другой рукой ликвидировал последний остаток своей нервной слабости — одинокую слезу на грязной щеке. Он смотрел на меня спокойно, серьезно.

— Четыре дня отсидишь в сапожной на хлебе и на воде. Осадчий криво улыбнулся и, не задумываясь, ответил:

— Хорошо, я отсижу.

12-527На второй день ареста он вызвал меня в сапожную и попросил:

— Я не буду больше, простите.

— О прощении будет разговор, когда отсидишь свой срок» (ч. 1, гл i -, стр. 101-102).                                                                                       ' •

Но стремление к власти у Осадчего было столь сильным, что об установлении дружественности речи быть не могло, поэтому при большом возрасте Осадчего единственным возможным вари­антом для А. С. Макаренко явилось удаление его из колонии.

Развитие дружественности ведет к пересмотру соотношения сил, делая их разность все меньшей, а рамки предоставления ини­циативы все более широкими. Но это дает воспитаннику возмож­ность отказаться от предлагаемой подагогом деятельности, в ходе выполнения которой им планировалось формирование новых ин­тересов, служащих для дальнейшего развития дружественности. Возврат к прежним представлениям о силе, ограничение ини­циативы и возможности существования собственного мнения автоматически ведут к пересмотру дружественности.

Ситуации, рожденные противонаправленностью дружествен­ности и обязательным преимуществом взрослого в силе — тяже­лы и воспитанникам, и воспитателям. Подобная ситуация имела место и в колонии им. Горького:

«Изгнание Карабанова и Митягина оказалось очень болезненной ситуа­цией. То обстоятельство, что были изгнаны «самые грубые хлопцы», пользо­вавшиеся до того времени наибольшим влиянием в колонии, лишило коло­нистов правильной ориентировки» (ч. 1, гл. 23, стр. 179). Использование официальной силы повлекло пересмотр пред­ставлений об общности интересов. В колонии воцарилась тяже­лая атмосфера.

«Вершнев еше больше закопался в книги, Белухин шутил как-то чересчур серьезно и саркастически, такие, как Волохов, Приходько, Осадчий, сделались чрезмерно серьезны и вежливы, малыши скучали и скрытничали, вся колонист­ская масса вдруг приобрела выражение взрослого общества. По вечерам трудно стало собрать бодрую компанию: у каждого находились собственные дела <...> И в воспитательских квартирах царила такая же депрессия <...> Возроди­лись старые разговоры о безнадежности нашей работы, о том, что соцвос с «такими» ребятами невозможен, что это напрасная трата души и энергии <—^? Колония шла вперед без улыбок и радости, но шла с хорошим, чистым ритмом, как налаженная, исправная машина» (ч. 1, гл. 23, стр. 179—180, 182). Выход заключался в следующем — раз применение официаль­ной силы начинает сдерживать развитие дружественности, то значит ее нужно заменить силой другого содержания. Преиму­щество в официальном положении А. С. Макаренко после неко­торых проб заменяет своим преимуществом перед ребятами в знаниях, умениях, навыках по физкультурному и военному делу-«Не знаю почему, вероятно, по неизвестному мне педагогическому иЯ-стинкту, я набросился на военные занятия <...> Колонисты шли на такое дело охотно <...>

179

П РИЛОЖЕНИЯ

Ребятам все это очень понравилось, и скоро у нас появились настоящие

ружья, так как нас с радостью приняли в ряды Всеобуча <...>

В своем увлечении военным строем колонисты много внесли и придума-I ли сами, используя свои естественные мальчишеские симпатии к морскому и

боевому быту» (ч. 1, гл. 23, стр. 182—183).

Заинтересованность в результате вызывает у ребят признание '•преимущества в средствах достижения этого результата. Если пе­дагог обладает таким преимуществом, то ребятами будут признаваться его права на распоряжение ими во всем, что как-либо сявзано с ин­тересующей их деятельностью, при каком бы то ни было высоком уровне развития дружественности. Поэтому Макаренко делает вывод:

«Вы можете быть с ними (ребятами — В.Б.) сухи до последней степени, требовательны до придирчивости, вы можете не замечать их, если они торчат у вас под рукой, можете даже безразлично относиться к их симпатии, но если вы блещете работой, знанием, удачей, то спокойно не оглядывайтесь: они все на вашей стороне, и они не выдадут. Все равно, в чем проявляются эти ваши • способности, все равно, кто вы такой: столяр, агроном, кузнец, учитель, ма­шинист» (ч. 1, гл. 24, стр. 189).

Новый агроном Э.Н. Шере, появившийся в колонии в это время, как раз и отличался большим знанием дела. Агроном был высококвалифицированным специалистом, а это делало его не­зависимым от кого бы то ни было, а значит и сильным.

«Шере никогда ничем не возмущался и не восторгался, всегда был на­строен ровно и чуточку весело. Ко всем колонистам, даже к Галатенко, он об­ращался на «вы», никогда не повышал голоса, но и в дружбу ни с кем не вступал» (ч. 1, гл. 23, стр. 184).

«Шере был сравнительно молод, но тем не менее умел доводить колонис­тов до обалдения своей постоянной уверенностью и нечеловеческой работо­способностью» (ч. 1, гл. 23, стр. 185).

«Шере не испугался Антона, когда тот по привычке закричал, что не даст Коршуна (так звали лошадь — В.Б.), потому что Коршун, по проектам Ан­тона, должен был через день совершать какие-то особые подвиги. Эдуард Николаевич сам вошел в конюшню, сам вывел и запряг Коршуна и даже не глянул на окаменевшего от такого поношения Братченко <...> Антон при­шел в глубоко оскорбленное состояние и отправился ко мне с прошением об отставке, но посреди двора на него налетел с бумажкой в руке Шере и, как ни в чем не бывало, вежливо склонился над обиженной физиономией старшего конюха.

— Слушайте, ваша фамилия, кажется, Братченко? Вот для вас план на эту неделю <...> Вы рассмотрите с вашими товарищами и завтра скажите мне, какие вы находите нужным сделать изменения» (ч. 1, гл. 23, стр. 185—186). Антон и другие колонисты скоро поняли, что Шере уверенно распоряжается не потому, что обладает официальной силой (он —• агроном, колонисты — чернорабочие), а потому, что имеет боль­шой объем знаний. Каждое его распоряжение диктовалось деловой Необходимостью и являлось наиболее целесообразным, поэтому о Конфликтах ущемленного самолюбия не могло быть и речи. У по­нявших это колонистов к Шере появилось отношение «сдержан­ного восторга». «Этот восторг, — пишет А.С. Макаренко, — выра-12*ПРИЛОЖЕНИЯ

жался в молчаливом признании его авторитета и в бесконечны* разговорах об его словах, ухватках, недоступности для всяки_х чувств и его знаниях» (ч. 1, гл. 24, стр. 189).

С изменением содержания силы изменяется и мотивировка, _й поощрение, и наказание. Если в официальной силе поощрение и наказание касаются в первую очередь социальной субординации то при силе, основанной на знаниях, умениях, навыках поощр_е^ ние и наказание связано с увеличением или уменьшением воз­можности получения новой информации:

«Ребят очень поразило, когда в ответ на грубый отказ Приходько: «Чего я там не видел, на смородине!» — Шере приветливо и расположенно удивился без позы и игры:

— Ах, вы не хотите? В таком случае скажите вашу фамилию, чтобы я как-нибудь случайно не назначил вас на какую-нибудь работу.

— Я — куда угодно, только не на смородину.

— Вы не беспокойтесь, я без вас обойдусь, знаете, а вы где-нибудь в дру­гом месте работу найдете.

— Так почему?

— Будьте добры, скажите вашу фамилию, мне некогда заниматься ваши­ми разговорами.

Бандитская красота Приходько моментально увяла. Пожал Приходько презрительно плечами и отправился на смородину, которая только минуту назад так вопиюще противоречила его назначению в мире» (ч. 1, гл. 23, стр. 184-185).

Если Шере «не нуждался» в Приходько, то Приходько не мог не нуждаться в знаниях, которые он мог получить от Шере (эти знания ему были нужны хотя бы потому, чтобы не отставать от уровня других колонистов), поэтому он вынужден был уступить требованиям Шере.

Разумеется, сила в умениях, навыках, знаниях признаваться будет тем, кому знания необходимы, полезны, интересны. Поэ­тому по сравнению с официальной силой она менее универсаль­на. Знания педагога в одной области могут не представлять цен­ности для воспитанника, интересующегося другим предметом. Изменение содержания преимущества сил педагога по отношению к воспитаннику является необходимой закономерностью в развива­ющемся процессе воспитания, поэтому постоянное расширение кругозора и углубление знаний так важно для воспитателя.

Случается, что если на первом этапе воспитания, когда ис­пользуется официальная сила, педагог не встречает сопротивле­ния, то о дальнейшем развитии взаимоотношения он не бес­покоится. В таких коллективах нет ни общности интересов, НИ общего признания авторитета знаний. Педагог, так же как и дети, довольствуется применением одной только официальной силы.

Такое явление имело место в трепкинской части колонии, кото­рой руководили Дерюченко и Родимчик. «Они прибыли с женами И детьми и заняли лучшие помещения в колонии, — свидетельствует °

₁₈1                                                                                          ПРИЛОЖЕНИЯ

jjjix Макаренко. — Педагогические задачи не волновали ни того, ни ДРУГ⁰¹"⁰. ^им было достаточно простого послушания. После отбора колонистов, проведенного ими, в трепкинскую часть вошли ребята _и не столь яркие, и не столь трудные» (ч. 1, гл. 26, стр. 209). Послед­ствие успокоения педагогов было следующим:

«Были они (колонисты второй колонии — В.Б.) ленивы, нечистоплотны, склонны даже к такому смертному греху, как попрошайничество. Они всегда с завистью смотрели на передовую колонию, и у них вечно велись таинствен­ные разговоры о том, что было в первой колонии на обед, на ужин, что при­везли в кладовую первой и почему этого не привезли к ним. К сильному и прямому протесту они не были способны, а шушукались по углам и угрюмо дерзили нашим официальным представителям.

<...> На самом же деле во второй колонии кормились ребята лучше. Ближе были свои огороды, кое-что можно было покупать на мельнице, нако­нец — свои коровы. Перевозить молоко в нашу колонию было трудно: и дале­ко, и лошадей не хватало» (ч. 1, гл. 26, стр. 209—210). А.С. Макаренко считал, что воспитатель не должен удовле­творяться только послушанием, поэтому он был очень не дово­лен трепкинскими педагогами, работа которых, по его мнению, только портила детей. А ведь часто и в современной школе несо­противление, послушание ребят успокаивает учителей, и они не заботятся о дальнейшем развитии воспитательного процесса. По круговому курсированию семиклассников на перемене в коридо­ре делается вывод о наличии воспитательной работы.

«Слово «отряд» было термином революционного времени, того времени, когда революционные волны еще не успели выстроиться в стройные колонны полков и дивизий. Партизанская война, в особенности длительная у нас на Украине, велась исключительно отрядами <...>

Отряд в нашем лесу, пусть только снабжённый топором и пилой, возрождал привычный и родной образ другого отряда, о котором были если не воспоминания, то многочисленные рассказы и легенды.

<...> Педагогические писаки, так осудившие и наши отряды, и нашу военную игру, просто не способны были понять, в чем дело <...>

Ничего не поделаешь. Вопреки их вкусам, колония начала с отряда» (ч. 1, гл. 25, стр. 199).

Рассказы и легенды об отрядах были известны колонистам Давно, но форма отрядов в колонии возникла только при опреде­ленном условии. Таким условием явилось наличие определенно­го уровня развития интересов воспитанников.

Форму отряда колонисты стали принимать вместе с осознани­ем необходимости выполнения той или иной работы. Осознание Же необходимости зависит от уровня развития интересов — объ­ективно сеять пшеницу и рубить дрова было необходимо с пер­вых дней существования колонии, но как раз в это время эта не­обходимость не признавалась воспитанниками, так как не отве­чала существующим у них интересам.

Подчинение командиру отряда также связано с существую­щими интересами — если колонисты заинтересованы в успеш-ПРИЛОЖЕНИЯ__________________________________ 1_8г

ном выполнении дела, то знания и умения в данной области сразу для них становились ценными, за тем из товарищей, кт₀ ими обладал, в большей степени признавалась сила — прав₀ распоряжения.

Назначенный командир будет тогда командиром, когда отряд будет готов ему подчиняться. Это происходит тогда, когда пре­имуществу официального положения соответствует преимущест­во в знаниях. Если этого соответствия нет, то назначение одно­го из сверстников на руководящую должность у других в соот­ветствии с индивидуальной направленностью часто вызывает чувство либо возмущения, либо равнодушия и игнорирования, либо зависти. Повторяющееся несоответствие знаний должнос­ти будет свидетельствовать о том, что назначающий воспитатель руководствуется интересами не общего дела, а какими-то дру­гими, и если они не значимы для ребят, то у них начнет скла­дываться представление о разности интересов с педагогом.

Если же сама деятельность не соответствует интересам ребят, то независимо от соответствия назначаемого командира пред­лагаемой деятельности, ребята могут и не признавать его руко­водство, так как, не нуждаясь в результатах, они не будут за­висеть от командира. Сам командир заставить их подчинить­ся почти не может, так как он обладает только одним преимуще­ством — обратиться с жалобой к воспитателю. Только угроза при­менения официальной силы учителем будет приниматься ребятами в расчет. Ни форма отряда, ни должность командира при этом не будут играть роли.

О зависимости жизни и жизнеспособности отряда от уровня развития интересов свидетельствует неудача горьковца Волкова при создании отрядов и совета командиров в Куряжской коло­нии. Волков, как истинный горьковец, верил в силу отрядов и командиров, которым, по его мнению, нельзя было не подчи­ниться. Поэтому и в Куряже он попытался трудности преодолеть организацией отрядов, выборами командиров и созданием совета командиров. Макаренко предупреждал, что из этого ничего не получится. И действительно, на работу, «единодушно утвержден­ную» советом командиров накануне, не вышел ни один отряд (см. ч. 3, гл. 4, стр. 67—69).

Чем ближе заинтересованность ребят к заинтересованности педагога в выполнении дела, тем шире предоставляемая им ини­циатива. Поэтому переход к самостоятельному выбору комнаДИ-ров свидетельствует о развитии заинтересованности (а не наобо­рот, как казалось некоторым педагогам в годы «застоя»).