Критика Карлом Поппером концепции «историцизма».

Подробно проблема поиска объективных универсальных законов истории разобрана в работах Карла Поппера [167].

За современное неудовлетворительное состояние теоретических социальных наук, считает Поппер, во многом ответственна повсеместно распространенная среди социальных философов и учёных концепция историцизма. Историцизм видит главную задачу социальных наук в историческом предсказании. Задача эта решается, когда в основе исторической эволюции усматривают «ритмы», «схемы», «законы» или «тенденции» [168].

«Научный интерес к социальным и политическим вопросам – так начинает Поппер книгу «Нищета историцизма» – вряд ли возник позднее, чем интерес к космологии и физике; в древности иногда даже казалось, что наука об обществе обогнала науку о природе (достаточно познакомиться с политическими учениями Платона и Аристотеля). Однако с появлением Галилея и Ньютона физика преуспела настолько, что оставила позади все другие науки, а с появлением Пастера, этого «Галилея биологии», почти такой же рывок сделали биологические дисциплины. Что касается социальных наук, то они, по-видимому, так до сих пор и не нашли себе собственного Галилея».

В «Нищете историцизма» Поппер предлагает следующую классификацию школ мысли, занимающихся методологией социальных, то есть непреуспевающих наук. Соответственно тому, как они смотрят на проблему применимости методов физики, их можно разделить на «пронатуралистические» и «антинатуралистические». «Пронатуралистические», или «позитивные», – это школы, которые взирают на применение методов физики к социальным наукам с благосклонностью; «антинатуралистические», или «негативные», – это школы, которые считают, что эти методы здесь неприменимы[169]. Следует обратить особое внимание на то, что в приведенных рассуждениях Поппера и в предложенной им классификации школ методологии социальных исследований он, будучи с самого начала его научной деятельности ориентирован на логику и методологию естественных наук, всячески подчеркивает важность той позиции, которую социальный философ, придерживающийся антинатуралистических, пронатуралистических или же сочетающих элементы той и другой концепции, разделяет по поводу науки и её предмета[170]

Историцизм, отмечает Поппер, очень древнее учение. Его первые формы, вроде учения о жизненных циклах городов и народов, появились даже раньше, чем примитивный телеологизм, согласно которому за, казалось бы, слепыми изгибами судьбы скрываются свои цели. Те, кто идёт вслед этому учению, по мнению Поппера заранее предполагают наличие смысла в истории, отрицают возможность выбора.

В «Нищете историцизма» Поппер привел ряд серьёзных аргументов, с помощью которых, как он справедливо считает, ему удалось опровергнуть историцизм. Он, в частности доказал, что по строго логическим основаниям предсказать течение событий невозможно.

Его основная аргументация состоит из пяти пунктов:

(1) Значительное воздействие на человеческую историю оказывает развитие человеческого знания. (Истинность этой посылки признают и те, кто видит в наших идеях, в том числе в научных идеях, побочные продукты материального развития.)

(2) Рациональные или научные способы не позволяют нам предсказать развитие научного знания.

(3) Таким образом, ход человеческой истории предсказать невозможно.

(4) Это означает, что теоретическая история невозможна; иначе говоря, невозможна историческая социальная наука, похожая на теоретическую физику. Невозможна теория исторического развития, основываясь на которой можно было бы заниматься историческим предсказанием.

(5) Таким образом, свою главную задачу историцизм формулирует неправильно и поэтому он несостоятелен»[171].

Критикуя историцизм, Поппер большое внимание уделяет анализу исторических законов, теории исторического развития, вопросам социального изменения и социальной инженерии.

Он утверждает, что для историциста социология является теоретической историей. Её научные прогнозы основаны на законах, а поскольку это исторические прогнозы, говорящие о социальном изменении, они основываются на исторических законах.

В то же время, по мнению историциста, метод обобщения неприменим в социальной науке, а единообразия социальной жизни не следует считать неизменно истинными в любой точке пространства и в любой момент времени, поскольку они ограничены определенным культурным или историческим периодом. «Таким образом, социальные законы – если они существуют – имеют несколько иную структуру, чем обычные обобщения, основанные на единообразиях. Истинность реальных социальных законов является «всеобщей». Это означает, что они приложимы ко всей в целом человеческой истории, охватывая не просто отдельные периоды, но все периоды, из которых она состоит. Но социальных единообразий, истинных за рамками единичных периодов, не существует. Таким образом, единственными универсально истинными законами следует считать законы, соединяющие следующие друг за другом периоды. Это должны быть законы исторического развития, определяющие переход от одного периода к другому. Именно это, говорит Поппер, и имеют ввиду историцисты, утверждая, что единственными реальными законами социологии являются исторические законы» [172]

Исторические законы, подчеркивает Поппер, в том случае, если они будут найдены, позволили бы предсказывать весьма отдаленные события, пусть и, не достигая точности в деталях. Таким образом, социология пытается решить древнюю проблему прорицания, и не столько в отношении индивидов, сколько в отношении групп и всего человечества в целом. «Социология – наука о грядущем, о надвигающемся развитии событий. И если бы политическое научное предвидение имело успех, социология доказала бы свою величайшую ценность, особенно для тех политиков, кто живет не сегодняшним днем, для людей с чувством исторической судьбы. Правда, некоторые историцисты не идут дальше предсказания ближайших шагов на пути человеческого паломничества, и даже это делают с чрезвычайной осторожностью. Одна идея, впрочем, объединяет их всех. Это идея о том, что с помощью социологического исследования мы можем увидеть политическое будущее, и что тем самым социология становится важнейшим инструментом дальновидной практической политики» [173]

С прагматической точки зрения, утверждает Поппер, значимость научных предсказаний несомненна. В науке имеются два вида предсказаний и соответственно два вида практичности. Например, мы можете предсказать (а) приближение тайфуна. Это предсказание имеет немалую практическую ценность, позволяя людям укрыться от ненастья. Мы можем также предсказать, что (б) укрытие выдержит напор стихии, будучи сконструировано определенным образом.

Возможны два вида предсказаний: пророчество или прогноз. Реальным по Попперу может быть только краткосрочный прогноз, не претендующий на предсказание будущего во всех деталях. Но вполне можно прогнозировать вероятные направления движения.

Предсказания второго вида можно назвать технологическими, поскольку они образуют базу для инженерии. Это конструктивные предсказания, они знакомят нас с шагами, которые мы можем предпринять, если желаем достигнуть определённых результатов. Большая часть предсказаний в физике (астрономия и метеорология составляют исключение) являются технологическими предсказаниями. Различие этих двух видов предсказания приблизительно соответствует роли в науке спланированного эксперимента и обычного терпеливого наблюдения. Экспериментальные науки дают технологические предсказания, в то время как науки занимающиеся главным образом неэкспериментальными наблюдениями, высказывают предсказания-пророчества [174].

Выделение двух видов предсказаний – пророческих и технологических дало возможность Попперу определить разные виды наук. Термины «пророческий» и «технологический» позволяют указывать на прагматические черты науки, однако это не означает, что прагматическая точка зрения превосходит все остальные и научный интерес замыкается на пророчествах и технологических предсказаниях. Открытия астрономии интересны главным образом с теоретической точки зрения, хотя не лишены и практической ценности; будучи «пророчествами», они сродни предсказаниям метеорологии, практическая ценность которых очевидна.

Различение пророчества и инженерии и соответствующее различение структур научных теорий исключительно важно для попперовского методологического анализа социальных наук. «Историцисты, вполне последовательно считающие, что социологические эксперименты бесполезны и невозможны, выдвигают аргументы исторического пророчества (касающегося социального, политического и институционального развития) и против социальной инженерии как практической цели социальных наук. Некоторым историцистам идея социальной инженерии, планирования и конструирования институтов с целью торможения социального развития, контроля за ним, или его ускорения представляется вполне реальной. Другим это кажется или почти невозможным, или предприятием, не учитывающим, что политическое планирование, подобно всякой социальной деятельности, находится во власти высших исторических сил» [175].

В «Нищете историцизма» Поппер реконструирует сердцевину историцистскои аргументации. Согласно историцистам, социальная наука – нечто иное, как история: таков важнейший тезис историцистов. Однако это не история в традиционном смысле, не простая хроника исторических фактов. Ее интересует не только прошлое, но и будущее. Социальная наука – это изучение действующих сил и законов социального развития. Соответственно, её можно было бы, по мнению Поппера, назвать исторической теорией, или теоретической историей, поскольку единственными универсально истинными социальными законами считаются здесь исторические законы – законы процесса, изменения, развития, а не псевдозаконы кажущихся постоянств или единообразий. «По мнению историцистов, социологи должны дойти до идеи об общих тенденциях, в русле которых изменяются социальные структуры. Помимо этого, им следует понять причины происходящего процесса, действие сил, ответственных за изменение. Они должны сформулировать гипотезы об общих тенденциях социального развития, чтобы, выводя из этих законов пророчества, люди могли приспособиться к грядущим переменам» [176].

Историцистскую концепцию социологии можно представить с помощью различения двух видов прогноза и связанного с ним различения двух видов науки. Представим себе, пишет Поппер, методологию, противоположную историцистской и сориентированную на технологическую социальную науку. Она составляла бы основу изучения общих законов и фактов социальной жизни, необходимых для работы всех проводящих реформу социальных институтов. Такие факты, несомненно, существуют. Многочисленные утопические системы нереализуемы просто потому, что не считаются с ними в должной мере. «Задачей технологической методологии стала бы разработка средств, помогающих избежать нереальных конструкций. Она была бы антиисторицистской, но ни в коем случае не антиисторичной. Исторический опыт служил бы для неё важнейшим источником информации. Но она не стала бы заниматься поиском законов социального развития. Технологическая методология нацелена на открытие законов, говорящих о границах, в которых мы могли бы конструировать социальные институты или какие-то другие единообразия (хотя таких законов, согласно историцизму, не существует)» [177].

Историцисты, таким образом, ставят под вопрос возможность и полезность социальной технологии. Допустим, говорят они, социальный инженер разработал план новой социальной структуры. Этот план и практичен и реалистичен в том смысле, что не противоречит известным фактам и законам социальной жизни, и мы даже можем предположить, что он подкреплен реальным планом преобразования общества. Даже если это так, историцистские аргументы покажут, что данный план не заслуживает серьезного рассмотрения. Он останется нереалистической и утопической мечтой, поскольку не принимает в расчет законов исторического развития. Социальные революции вызываются не рациональными планами, а социальными силами, например – конфликтом интересов. Древние идеи о могущественном правителе-философе, претворяющем в жизнь некие тщательно обдуманные планы, – просто сказка. «Демократическим эквивалентом этой сказки является предрассудок, согласно которому людей доброй воли можно убедить с помощью рациональных аргументов в том, чтобы они приняли участие в запланированном действии. История показывает, что социальная реальность ничего общего с этим не имеет. Теоретические конструкции, даже самые прекрасные, никогда не определяют ход исторического развития, хотя и могут оказать на него какое-то влияние наряду с другими не столь рациональными (или даже иррациональными) факторами. И даже если рациональный план совпадает с интересами влиятельных групп, он никогда не осуществляется в том виде, как был задуман, несмотря на то, что борьба за него становится решающим фактором исторического процесса. Реальный результат всегда отличается от рациональных конструкций, являясь равнодействующей соперничающих сил. Кроме того, результат рационального планирования всегда оказывается непрочной структурой, ибо баланс сил постоянно изменяется. Социальная инженерия, какой бы реалистичной и научной она ни была, обречена оставаться утопической грезой» [178].

Историцист отвергает не только практическую возможность социальной инженерии, но и идею теоретической социальной науки. Практическая инженерия, считает он, обречена на неудачу потому, что не учитывает важные социологические факты и законы, прежде всего – законы развития. Не учитывает этих законов и «наука», на которой они основываются. В противном случае она никогда бы не выдвигала столь нереалистических конструкций. «Любая социальная наука, которая не учит о том, что рациональная социальная конструкция невозможна, остается слепой в отношении важнейших фактов социальной жизни и не замечает единственно истинных и значимых социальных законов. Поэтому социальные науки, стремящиеся составить основу для социальной инженерии, не могут быть истинным описанием социальных фактов. Они вообще невозможны» [179]. Поппер подчеркивает, что сторонники историцизма видят и другие основания для того, чтобы отвергнуть технологическую социологию. Так, они с пренебрежением относятся к таким аспектам социального развития, как новизна. Идея рационального, основанного на базе науки, конструирования новых социальных структур предполагает, что новую социальную структуру можно создать приблизительно в том виде, как она планировалась. Однако, если план основан на науке, игнорирующей важнейшие социальные факты – общие социальные законы развития, то в этом случае можно объяснить только новизну иного расположения частей, но не ее существенно новые черты. Этот аргумент превращает любое детальное планирование в пустое занятие, а любую науку, на которой оно основывается, делает неистинной.

Историцисты убеждены в том, что верно для всех социальных наук, то должно быть верным и для экономики. Конечной целью экономики может быть – и здесь Поппер цитирует Маркса – только «открытие экономического закона движения человеческого общества» [180].

Поппер подчеркивает, что историцистские взгляды на социальное развитие нельзя назвать фаталистическими, не ведут они и к бездеятельности. Напротив, большинство историцистов испытывают склонность к «активизму». Согласно историцизму, наши желания и мысли, мечты и рассуждения, опасения и знания, наши интересы и наша энергия все это силы в развитии общества. Дело не в том, что ничего невозможно сделать, а в том, что ни мечты, ни конструкции разума никогда не претворяются согласно плану. И эффективны только те планы, которые совпадают с главным течением истории. Совершенно ясно, какого рода деятельность историцисты считают разумной. Разумна та деятельность, которая не противоречит и даже способствует предстоящим изменениям. На научном прогнозе можно, считают историцисты, основать только одну деятельность – социальное акушерство.

Таким образом, историцистское пророчество и интерпретация истории должны стать основой любого продуманного и реалистического социального действия. Интерпретация истории является главной задачей историцистского мышления. Все помыслы и действия историцистов обращены к интерпретации прошлого в целях предсказания будущего [181].

Такой взгляд близок к вере в социальные и политические чудеса, отрицая за человеческим разумом силу сотворения более разумного мира. Некоторые влиятельные историцистские авторы с оптимизмом пророчествовали о пришествии царства свободы, в котором человеческие дела можно было бы планировать рационально. Они учили, что переход от царства необходимости, этой доли страданий, к царству свободы осуществится не посредством разума, а с помощью чуда, в силу строгой необходимости, по слепым и непреложным законам развития.

Поппер подчеркивает, что тем, кто желает, чтобы разум оказывал большее влияние на общественную жизнь, историцист посоветует изучать и интерпретировать историю с целью обнаружения законов её развития. Если при этом выяснится, что желательные изменения уже близки, тогда эти желания являются разумными. Если же развитие идет в другом направлении, тогда наши желания оказываются совершенно неразумными – историцисты сочтут их просто утопической мечтой. Активизм оправдан только в том случае, когда покоряется предстоящим изменениям и способствует им.

Прекрасную формулировку сути историцистской позиции Поппер усматривает в следующих словах Маркса: «Когда общество находит естественный закон, определяющий его развитие, даже в этом случае оно не может ни перескочить через естественные фазы своей эволюции, ни выкинуть их из мира росчерком пера. Но кое-что оно может сделать: сократить и облегчить родовые муки»[182]. Историцизм, таким образом, не учит бездеятельности или фатализму, однако утверждает, что любая попытка вмешаться в надвигающиеся изменения тщетна; историцизм – это особая разновидность фатализма, для которого неизбежными выступают тенденции истории. Марксово активистское изречение «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»[183] должно, утверждает Поппер, понравиться историцистам (слово «мир» обозначает здесь развивающееся человеческое общество), поскольку подчеркивает значимость изменения. Однако оно плохо согласуется с важнейшими положениями историцизма. И поэтому Поппер предлагает его переформулировать следующим образом: «Историцист может только объяснять социальное развитие и помогать ему различными способами; однако дело, по его мнению, заключается в том, что никто не способен его изменить» [184].

Путь, пройденный исторической наукой в XX столетии – путь идеологического противостояния. Труды Карла Поппера, как и работы его оппонентов, писались в условиях «холодной войны». Отсюда категоричность суждений, отрицание других точек зрения, приписывание им идей, которые в действительности не имели доминирующего значения в соответствующих теоретических системах. Академик И.Д. Ковальченко писал, что всякое противостояние по идеологическим причинам не даёт конструктивных результатов: «Нужен синтез идей и методов, а не механическое отбрасывание одних из них (что сейчас наиболее активно проявляется по отношению к марксизму) и замена их другими (чаще всего субъективно-идеалистическими)». По его мнению, во-первых, следует напрочь исключить какие бы то ни было претензии на возможность создания неких универсальных и абсолютных теорий и методов исторического познания. Это обусловлено неисчерпаемостью черт и свойств общественно-исторического развития, что делает невозможным выработку каких бы то ни было всеохватывающих теорий. А само допущение подобных построений фактически исключает возможность прогресса исторического познания.

Во-вторых, следует учитывать, что любая научная теория, т, е. теория, основанная на анализе и обобщении исторической действительности, а не на априорных конструкциях и отрывочных фактах, содержит то или иное рациональное зерно и тем самым вносит определённый вклад в развитее общественно-научной мысли. Например, в марксизме такой непреходящей ценностью были соединение материализма с диалектикой и распространение такого подхода на изучение истории. Вместе с тем и любой метод научного познания для чего-нибудь да хорош.

В-третьих, любая философско-историческая теория позволяет выработать ту или иную концепцию исторического развития, которая всегда исторически в большей или меньшей мере ограничена. Иначе говоря, характеристика сущности тех или иных общественных отношений на основе той или иной теории всегда справедлива лишь в определенных исторических границах.

Между тем хорошо известно, что синтез теорий, подходов и методов и конкретно-научных концепций является органическим компонентом в развитии любой науки [185].

Таким образом представление о том, что наука устанавливает законы, что она ведёт к воцарению строгой предсказуемости типа «если произойдёт событие А, то непременно произойдёт и событие В» стало достоянием истории науки. Оказалось, что определение науки через закон не вполне правомерно. Научные законы утратили чисто детерминистский характер, да и современная физика стала вероятностной. Тем не менее, физика продолжает описывать реальность через строгие процедуры проверки/опровержения, на которые неспособна история, как впрочем, и другие социальные науки. Ясно, что история не может быть наукой того же плана, что и химия. Она на это и не претендует. Она имеет целью обособить некую форму познания, которая, отличаясь значительным своеобразием, не являясь в силу этого менее строгой или менее истинной в своём роде, на уровне своего порядка обобщений, нежели объективное познание наук о природе [186].

Историки могут сказать что можно, а чего нельзя делать в силу тех или иных условий, но их рекомендации могут быть и ошибочными. Случается, что историки ошибаются: многие описывали социалистические режимы Восточной Европы как абсолютно стабильные структуры, а между тем Берлинская стена пала, а различного рода «кремленологи» и «советологи» остались без работы. Также можно было предполагать, что СССР распадётся, но никто не мог до 1991 года точно спрогнозировать это событие.

Объективных, независящих от человека, законов общества не существует. Есть разные социальные модели, для которых присущи те или иные закономерности, перестающие действовать за их пределами. Однако и при такой постановке вопроса возможно два основных подхода к выявлению этих закономерностей. Можно выявлять общие, постоянно действующие общественные связи, определяющие поведение больших групп людей в определённых условиях (онтологический подход), или рассматривать историю человечества в духе персонализма как изменение человеческого сознания, стремящегося к большей степени индивидуальной свободы (гносеологический подход). Причём и в том и в другом случае единственным объектом изучения будет человек как главный субъект исторического творчества.

В современной отечественной науке также утверждается сходная система взглядов.

«Самый поверхностный анализ показывает, что в каждой науке есть слой общих теоретических утверждений, которые сами по себе проверены быть не могут, зато служат логическими основаниями для более конкретных уже проверяемых теорий и утверждений. В физике таким примером может служить закон сохранения энергии, исходные постулаты квантовой теории. В социальных науках и истории эмпирическим основанием становится жизненный неосознаваемый опыт человечества, отход от которого грозит разрушением логики взаимопонимания» [187].

Самое худшее – наложить на историю некую застывшую схему; в таком случае история становится объектом и уже не может быть ценностью; становясь фатальной, она не может быть избрана. История может быть лишь сотворчеством свободных людей. Следовательно, историю надо объяснять с точки зрения изменения системы ценностей, символов (знаков), которые и являются отражением коллективного разума.

Существенными свойствами такой сложной самоорганизующейся системы как общество, созидаемой человеком в процессе своей общественной, творческой деятельности, являются ценности. Человеческая деятельность всегда осуществляется в обществе, состоящем из различных социальных общностей с присущими им системами ценностей, которые в совокупности образуют смысловую структуру данного общества. С данной точки зрения, всякое общество, всякая культура выступает как система значений, интегрирующих, цементирующих это общество, обеспечивающих его единство и целостность, создающих механизм культурной преемственности, но вместе с тем побуждающих людей к деятельности, направленной на изменение, преобразование существующих социальных структур и создание новых.

Такой подход предполагает изучение не столько свойств вещей, сколько отношения человека к миру, выражающегося через ценности, которые можно рассматривать как знаки, символы, с помощью которых люди общаются друг с другом и достигают взаимопонимания.