Тема в когнитивной психологии 13 страница

Моск. ун-та, 1976. С.8—24.

95

В этой схеме отдельные удары обозна-чены нотами, а более сильные удары — уда-рениями, поставленными над нотами. Ряд А представляет поэтому так называемый восходящий, а ряд В — нисходящий такт. Если окажется, что в ударах маятника мы по произволу можем слушать то восходя­щий, то нисходящий такт, т. е. можем слы­шать один и тот же удар то подчеркну-тым более сильно, то звучащим более слабо, то такой инструмент будет пригодным для всех излагающихся ниже психологических экспериментов.

Хотя только что описанный опыт дол-жен был служить лишь для испытания метронома, однако из него можно уже сде­лать один заслуживающий внимания пси­хологический вывод. Именно при этом опыте замечается, что для нас в высшей степени трудно слышать удары маятника совершенно равными по силе, иначе говоря, слышать их не ритмически. Мы постоян­но впадаем вновь в восходящий или нис­ходящий такт. Мы можем выразить этот вывод в таком положении: наше сознание ритмично по природе своей. Едва ли это обусловливается каким-либо специфичес­ким, лишь сознанию присущим свойством, скорее это явление находится в тесной свя­зи со всей нашей психофизической орга-низацией. Сознание ритмично потому, что вообще наш организм устроен ритмично. Так, движения сердца, дыхание наше, ходь-ба ритмичны. Правда, в обычном состоя­нии мы не ощущаем биений сердца. Но уже дыхательные движения воздействуют на нас как слабые раздражения, и прежде всего движения при ходьбе образуют ясно различаемый задний фон нашего сознания. Ноги при ходьбе представляют собой как бы естественные маятники, движения ко-торых, подобно движениям маятника мет­ронома, обыкновенно следуют друг за дру-гом ритмически, через равные интервалы времени. Когда мы воспринимаем в наше сознание впечатления через одинаковые интервалы, мы располагаем их в анало­гичной этим нашим собственным вне­шним движениям ритмической форме, причем особый вид этой ритмической формы в каждом данном случае (хотим ли мы, например, составить ряд из нисхо­дящих или из восходящих тактов) в изве­стных границах остается предоставленным нашему свободному выбору, как это быва-

ет, например, при движениях ходьбы и их видоизменениях — в обычной ходьбе, в беге, в прыганье и, наконец, в различных фор­мах танцев. Наше сознание представляет собою не какое-нибудь отдельное от нашего физического и духовного бытия существо, но совокупность наиболее существенных для духовной стороны этого бытия со­держаний.

Из вышеописанных опытов с метроно-мом можно получить и еще один резуль-тат, если мы будем изменять длину восходящих или нисходящих рядов так­тов. В приведенной выше схеме каждый из рядов А и В состоит из 16 отдельных ударов или, если считать повышение и по­нижение за один удар, 8 двойных ударов. Если мы внимательно прослушаем ряд такой длины при средней скорости ударов метронома в 1—1¹/₂ секунды и после ко­роткой паузы повторим ряд точно такой же длины, то мы непосредственно заметим их равенство. Равным образом, тотчас же замечается и различие, если второй ряд бу-дет хотя бы на один удар длиннее или ко­роче. При этом безразлично, будет ли этот ряд состоять из восходящих или нисходя­щих тактов (по схеме А или В). Ясно, что такое непосредственное воспризнание ра-венства последующего ряда с пред­шествующим возможно лишь в том слу-чае, если каждый из них был дан в сознании целиком, причем, однако, отнюдь не требуется, чтобы оба они сознавались вме-сте. Это станет ясным без дальнейших объяснений, если мы представим себе ус-ловия аналогичного воспризнания при сложном зрительном впечатлении. Если посмотреть, например, на правильный шес­тиугольник и затем во второе мгновение вновь на ту же фигуру, то мы непосред­ственно познаем оба впечатления как тож­дественные. Но такое воспризнание стано­вится невозможным, если разделить фигуру на многие части и рассматривать их в от­дельности. Совершенно также и ряды так­тов должны восприниматься в сознании целиком, если второй из них должен про­изводить то же впечатление, что и первый. Разница лишь в том, что шестиугольник, кроме того, воспринимается во всех своих частях разом, тогда как ряд тактов возни­кает последовательно. Но именно в силу этого такой ряд тактов как целое имеет ту выгоду, что дает возможность точно опре-

96

делить границу, до которой можно идти в прибавлении отдельных звеньев этого ряда, если желательно воспринять его еще как и целое. При этом из такого рода опытов с метрономом выясняется, что объем в 16 следующих друг за другом в смене повы­шений и понижений (так называемый ²/₈ такт) ударов представляет собою тот maximum, которого может достигать ряд, если он должен еще сознаваться нами во всех своих частях. Поэтому мы можем смотреть на такой ряд как на меру объема сознания при данных условиях. Вместе с тем выясняется, что эта мера в известных пределах независима от скорости, с кото­рой следуют друг за другом удары маят­ника, так как связь их нарушается лишь в том случае, если или вообще ритм ста­новится невозможным вследствие слиш­ком медленного следования ударов друг за другом, или же в силу слишком большой скорости нельзя удержать более простой ритм ²/₈ такта, и стремление к связному восприятию порождает более сложные со­четания. Первая граница лежит приб­лизительно около 2 7₂, последняя — около 1 секунды.

Само собою разумеется, что, называя наибольший, еще целиком удерживаемый при данных условиях в сознании ряд так­тов “объемом сознания”, мы разумеем под этим названием не совокупность всех со­стояний сознания в данный момент, но лишь составное целое, воспринимаемое в сознании, как единое. Образно выражаясь, мы измеряем при этом, если сравнить со­знание с плоскостью ограниченного объе­ма, не саму плоскость во всем ее протяже­нии, но лишь ее поперечник. Этим, конечно, не исключается возможность многих дру­гих разбросанных содержаний, кроме из­меряемого. Но, в общем, их тем более мож­но оставить без внимания, что в этом случае благодаря сосредоточению сознания на из­меряемом содержании все лежащие вне его части образуют неопределенные, из­менчивые и по большей части легко изо­лируемые содержания.

Если объем сознания в указанном смысле и представляет собою при соблю­дении определенного такта, например ²/₈, относительно определенную величину, ко­торая в указанных границах остается не­изменной при различной скорости ударов маятника, зато изменение самого такта

Рис. 2

оказывает тем большее влияние на объем сознания. Такое изменение отчасти зависит от нашего произвола. В равномерно проте­кающем ряде тактов мы можем с одина­ковым успехом слышать как ²/₈ такта, так и более сложный, например, ⁴/₄ такта.

Такой ритм получается, когда мы вво­дим различные степени повышения, на­пример, ставим самое сильное из них в начале ряда, среднее по силе — в середи­не и каждое из слабых — посредине обе­их половин всего такта, как это показано на только что приведенной схеме (рис. 2), в которой самое сильное повышение обо­значено тремя ударениями, среднее — двумя и самое слабое — одним. Помимо произвольного удара, однако, и этот пере­ход к более сложным тактам в высокой степени зависит от скорости в последо­вательности ударов. Тогда как именно при больших интервалах лишь с трудом воз­можно выйти за пределы простого ²/₈ так­та, при коротких интервалах, наоборот, не­обходимо известное напряжение для того, чтобы противостоять стремлению к пере­ходу к более сложным ритмам. Когда мы слушаем непосредственно, то при ин­тервале в V₂ секунды и менее очень лег­ко возникает такт вроде вышеприведен­ного ⁴/₄ такта, который объединяет восемь ударов в один такт, тогда как простой ²/₈ такт содержит в себе лишь два удара. Если теперь измерить по вышеуказанно­му способу объем сознания для такого, более богато расчлененного ряда тактов, то окажется, что еще пять ⁴/₄ такта, пост­роенных по приведенной выше схеме, схва­тываются как одно целое, и если их по­вторить после известной паузы, они воспризнаются как тождественные. Та­ким образом, объем сознания при этом более сложном ритмическом делении со­ставляет не менее 40 ударов такта вместо 16 при наиболее простой группировке. Можно, правда, произвольно составить еще более сложные расчленения такта, напри­мер, ^в/₄ такта. Но так как это усложне­ние ритма со своей стороны требует из-

97

вестного напряжения, длина ряда, воспри­нимаемого еще как отдельное целое, не увеличивается, но скорее уменьшается.

При этих опытах обнаруживается еще дальнейшее замечательное свойство созна­ния, тесно связанное с его ритмической при­родой. Три степени повышения, которые мы видели в вышеприведенной схеме ⁴/₄ так­та, образуют именно maximum различия, который нельзя перейти. Если мы при­чтем сюда еще понижения такта, то четы­ре степени интенсивности исчерпают все возможные градации в силе впечатлений. Очевидно, что это количество степеней оп­ределяет также и ритмическое расчлене­ние целого ряда, а вместе с тем и его объе­динение в сознании, и, наоборот, ритм движений такта обусловливает то число градаций интенсивности, которое в расчле­нении рядов необходимо в качестве опор­ных пунктов для объединения в сознании. Таким образом, оба момента находятся в тесной связи друг с другом: ритмическая природа нашего сознания требует опреде­ленных границ для количества градаций в ударении, а это количество, в свою очередь, обусловливает специфическую ритмичес­кую природу человеческого сознания.

Чем обширнее ряды тактов, объединя­емых в целое при описанных опытах, тем яснее обнаруживается еще другое весьма важное для сущности сознания явление. Если обратить внимание на отношение воспринятого в данный момент удара так­та к непосредственно предшествовавшим и, далее, сравнить эти непосредственно пред­шествовавшие удары с ударами объединен­ного в целое ряда, воспринятыми еще рань­ше, то между всеми этими впечатлениями обнаружатся различия особого рода, суще­ственно отличные от различий в интен­сивности и равнозначных с ними разли­чий в ударении. Для обозначения их всего целесообразнее воспользоваться выраже­ниями, сложившимися в языке для обо­значения зрительных впечатлений, в кото­рых эти различия равным образом относительно независимы от интенсивнос­ти света. Эти обозначения — ясность и отчетливость, значения которых почти со­впадают друг с другом, но все-таки указы­вают различные стороны процесса, посколь­ку ясность более относится к собственному свойству впечатления, а отчетливость — к его ограничению от других впечатлений.

98

Если мы перенесем теперь эти понятия в обобщенном смысле на содержания созна­ния, то заметим, что ряд тактов дает нам самые различные степени ясности и отчетливости, в которых мы ориентируем­ся по их отношению к удару такта, вос­принимаемому в данный момент. Этот удар воспринимается всего яснее и отчетливее; ближе всего стоят к нему только что ми­нувшие удары, а затем чем далее отстоят от него удары, тем более они теряют в яс­ности. Если удар минул уже настолько дав­но, что впечатление от него вообще исчеза­ет, то, выражаясь образно, говорят, что оно погрузилось под порог сознания. При об­ратном процессе образно говорят, что впе­чатление поднимается над порогом. В по­добном же смысле для обозначения постепенного приближения к порогу со­знания, как это мы наблюдаем в от­ношении давно минувших ударов в опы­тах с маятником метронома, пользуются образным выражением потемнения, а для противоположного изменения — проясне­ния содержаний сознания. Пользуясь та­кого рода выражениями, можно поэтому следующим образом формулировать ус­ловия объединения состоящего из раз­нообразных частей целого, например, ряда тактов: объединение возможно до тех пор, пока ни одна составная часть не погрузи­лась под порог сознания. Для обозначения наиболее бросающихся в глаза различий ясности и отчетливости содержаний созна­ния обыкновенно пользуются в соответ­ствии с образами потемнения и проясне­ния еще двумя наглядными выражениями: о наиболее отчетливо воспринимаемом со­держании говорят, что оно находится в фиксационной точке (Blickpunkt) сознания, о всех же остальных — что они лежат в зрительном поле (Blickfeld) сознания. В опытах с метрономом, таким образом, воз­действующий на нас в данный момент удар маятника каждый раз находится в этой внутренней точке фиксации, тогда как предшествующие удары тем более перехо­дят во внутреннее зрительное поле, чем да­лее они отстоят от данного удара. Поэтому зрительное поле можно наглядно предста­вить себе как окружающую фиксацион­ную точку область, которая непрерывно тускнеет по направлению к периферии, пока, наконец, не соприкоснется с порогом сознания.

Из последнего образного выражения уже ясно, что так называемая точка фик­сации сознания, в общем, обозначает лишь идеальное сосредоточие центральной об­ласти, внутри которой могут ясно и от­четливо восприниматься многие впечат­ления. Так, например, воздействующий на нас в данный момент удар при опытах с метрономом, конечно, находится в фикса­ционной точке сознания, но только что перед ним воспринятые удары сохраня­ют еще достаточную степень ясности и от­четливости, чтобы объединяться с ним в более ограниченной, отличающейся от ос­тального зрительного поля своею большею ясностью области. И в этом отношении психические процессы соответствуют за­имствованному из сферы зрительных вос­приятий образу, где также один из пунк­тов так называемого зрительного поля является точкой фиксации, кругом кото­рой может быть ясно воспринято еще зна­чительное количество впечатлений. Имен­но этому обстоятельству обязаны мы тем, что вообще можем в одно мгновение схва­тить какой-либо цельный образ, например, прочесть слово. Для центральной части зрительного поля нашего сознания, непос­редственно прилегающей к внутренней фиксационной точке, давно уже создано под давлением практических потребнос­тей слово, которое принято и в психо­логии. Именно мы называем психический процесс, происходящий при более ясном восприятии ограниченной сравнительно со всем полем сознания области содержаний, вниманием. Поэтому о тех впечатлениях или иных содержаниях, которые в данное мгновение отличаются от остальных со­держаний сознания особенной ясностью, мы говорим, что они находятся в фокусе внимания. Сохраняя прежний образ, мы можем поэтому мыслить их как цент­ральную, расположенную вокруг внутрен­ней фиксационной точки область, кото­рая отделена от остального, все более тускнеющего по направлению к перифе­рии зрительного поля более или менее резкой пограничной линией. Отсюда сей­час же возникает новая эксперименталь­ная задача, дающая важное добавление к вышеизложенному измерению всего объе­ма сознания. Она заключается в ответе на возникающий теперь вопрос: как ве­лик этот более тесный объем внимания?

Рис.3

Насколько удобны ритмические ряды, в силу присущего им расчленения, для оп­ределения всего объема сознания, настоль­ко же малопригодны они, в силу того же самого свойства, для разрешения второй задачи. Ибо ясно, что как раз вследствие той связи, которую ритм известного ряда тактов устанавливает между фокусом внимания и остальным полем сознания, точное разграничение между обеими об­ластями становится невозможным. Прав­да, мы замечаем с достаточной ясностью, что вместе с непосредственно воздейству­ющим ударом такта в фокус внимания попадают также и некоторые предшеству­ющие ему удары, но сколько именно — это остается неизвестным. В этом от­ношении чувство зрения находится, ко­нечно, в более благоприятных условиях. В чувстве зрения именно можно наблю­дать, что физиологические условия зре­ния, взятые сами по себе, независимо от психологического ограничения нашего ясного восприятия ограничивают вос­приятие протяженных предметов, так как

99

более ясное отличие впечатления ограни­чено так называемой областью “ясного ви­дения”, окружающей фиксационную точ­ку. В этом легко убедиться, если твердо фиксировать одним глазом на расстоя­нии 20—25 см центральную букву О на прилагаемой таблице (рис. 3), а другой глаз закрыть. Тогда можно, направляя внимание на расположенные по краям точки зрительного поля, воспринимать еще буквы, лежащие на периферии этого круга из букв, например, верхнее h или находящееся справа f. Этот опыт требует известного навыка в фиксации, так как при естественном, непринужденном зрении мы всегда бываем склонны направлять на тот пункт, на который обращено наше внимание, также и нашу оптическую ли­нию. Если же приучиться направлять свое внимание на различные области зри­тельного поля, в то время как фиксаци­онная точка остается неизменной, то та­кие опыты покажут, что фиксационная точка внимания и фиксационная точка поля зрения отнюдь не тождественны и при надлежащем управлении вполне мо­гут отделяться друг от друга, ибо внимание может быть обращено и на так называе­мую непрямо видимую, т. е. находящую­ся где-либо в стороне, точку. Отсюда стано­вится в то же время ясным, что отчетливое восприятие в психологическом и отчет­ливое видение в физиологическом смыс­ле далеко не необходимо совпадают друг с другом. Если, например, фиксировать среднюю букву О в вышеприведенной фи­гуре, в то время как внимание обращено на лежащую в стороне букву п, то располо­женные вокруг п буквы f, g, s, i восприни­маются отчетливо, тогда как находящие­ся вокруг О буквы h, t, r, n отступают в более темное зрительное поле сознания. Нужно только сделать эту таблицу из букв такой величины, чтобы при рассмат­ривании ее с расстояния в 20—25 см она приблизительно равнялась объему облас­ти ясного видения, причем за критерий последнего принимается возможность от­четливо различать буквы такой величи­ны, как шрифт этой книги. Поэтому толь­ко что упомянутые наблюдения сейчас же показывают нам, что объем фокуса вни­мания и области отчетливого видения в физиологическом смысле также на­столько далеко расходятся друг с другом,

насколько отчетливое видение в физио­логическом смысле при вышеуказанных условиях, очевидно, охватывает гораздо большую область, чем объем фокуса вни­мания. Помещенная выше фигура содер­жит 95 букв. Если бы мы должны были все физиологически отчетливо видимые предметы отчетливо воспринимать также и в психологическом смысле, то, фикси­руя букву О, мы схватили бы все буквы таблицы. Но это отнюдь не бывает, и в каждый данный момент мы всегда разли­чаем лишь немногие буквы, окружающие внутреннюю фиксационную точку внима­ния, будет ли она совпадать с внешней фиксационной точкой зрительного поля, как при обычном зрении, или же при на­рушении этой связи лежать где-либо эк­сцентрически.

Хотя уже и эти наблюдения над од­новременным восприятием произвольно сгруппированных простых объектов, на­пример, букв, с достаточной определен­ностью указывают на довольно тесные границы объема внимания, однако с по­мощью только их нельзя решить вопрос о величине этого объема вполне точно, т.е. выразить его в числах, подобно тому, как это оказалось возможным при опре­делении объема сознания посредством опытов с метрономом. Однако эти опыты над зрением можно без сложных прибо­ров видоизменить таким образом, что они будут пригодны для разрешения этой за­дачи, если только не упускать из виду, что непосредственные результаты естествен­ным образом и здесь имеют значение лишь при допущении особых условий. Для этой цели скомбинируем несколько таких таблиц букв, как вышеприведенная, каждый раз с новым расположением эле­ментов. Кроме того, нужно изготовить не­сколько большую по размерам ширму из белого картона с маленьким черным кружком посредине. Этой ширмой S за­крывают выбранную для отдельного опы­та фигуру А и просят экспериментируе-мое лицо, которому фигура неизвестна, фиксировать находящийся в центре ма­ленький черный кружочек, причем дру­гой глаз остается закрытым. Затем с боль­шой скоростью сдвигают ширму на мгновение в сторону и вновь возможно бы­стрее закрывают ею фигуру. Скорость при этом должна быть достаточно большой

100

для того, чтобы в то время, как фигура остается открытой, не произошло ни дви­жения глаза, ни отклонения внимания за поле зрения К При повторении опыта не­обходимо точно так же каждый раз вы­бирать таблицы букв, так как в против­ном случае отдельное моментальное впечатление будет дополняться пред­шествовавшими восприятиями. Чтобы по­лучить однозначные результаты, нужно найти такие условия опыта, при которых влияние прежних впечатлений отпадало бы и задача, следовательно, сводилась бы к вопросу: как велико число простых, вновь вступающих в сознание содержаний, которые могут попасть в данный момент в фокус внимания? Относительно поста­новки вопроса можно было бы, конечно, возразить против нашего метода проведе­ния опытов, что буква является не про­стым содержанием сознания и что мож­но было бы выбрать еще более простые объекты, например, точки. Но так как точки ничем не отличаются друг от дру­га, то это вновь в высшей степени затруд­нило бы опыт или даже сделало бы его невозможным. С другой стороны, в пользу буквенных обозначений говорит их при­вычность, благодаря которой буквы обыч­ного шрифта схватываются так же быст­ро, как и отдельная точка — факт, в котором легко убедиться через наблюде­ние. Вместе с тем буквенные обозначения благодаря своим характерным отличиям имеют ту выгоду, что они легко удержи­ваются в сознании даже после мгновен­ного воздействия, почему после опыта воз­можно бывает дать отчет об отчетливо воспринятых буквах. Если мы будем про­изводить опыты указанным образом, то заметим, что неопытный еще наблюдатель по большей части может непосредственно схватить не более 3—4 букв. Но уже после немногих, конечно, как было сказа­но, каждый раз с новыми объектами про­изведенных опытов число удерживаемых в сознании букв повышается до 6. Но уже выше этого числа количество удержанных букв не поднимается, несмотря на даль­нейшее упражнение, и  остается неиз-

менным у всех наблюдателей. Поэтому его можно считать постоянной величиной внимания для человеческого сознания.

Впрочем, нужно заметить, что это опре­деление объема внимания связано с одним условием, как раз противоположным приведенному нами при объяснении изме­рения объема сознания. Последнее было возможно лишь благодаря воздействию ря­дов впечатлений, связанных в объединенное целое. При измерении объема внимания мы, наоборот, должны были изолировать друг от друга отдельные впечатления, так, чтобы они образовывали любые не-объединенные и неупорядоченные группы элементов. Эта разница условий зависит не исключительно от того, что один раз, при опытах с метрономом участвует чув­ство слуха, другой раз, при опытах со зре­нием — зрительное чувство. Скорее, на­оборот, мы уже сразу можем высказать предположение, что в первом случае глав­ную роль играют психологические усло­вия соединения элементов в единое целое, в другом, — наоборот, изоляция их. Поэто­му сам собою возникает вопрос: какое изменение произойдет, если мы заставим до известной степени обменяться своими ролями зрение и слух, т.е. если на зрение будут воздействовать связные, объеди­ненные в целое впечатления, а на слух, на­против, — изолированные? Простейший же способ связать отдельные буквы в упорядо­ченное целое — это образовать из них сло­ва и предложения. Ведь сами буквы — не что иное, как искусственно выделенные из такого естественного образования элемен­ты. Если произвести описанные выше опы­ты (с тахистоскопом) над этими действи­тельными составными частями речи, то результаты, в самом деле, получатся совер­шенно иные. Положим, что эксперименти-руемому лицу предлагается слово вроде следующего: wahlverwandtschaften, тогда даже малоопытный наблюдатель может сразу прочесть его без предварительной подготовки. В то время, следовательно, как изолированных элементов он с трудом мог воспринять 6, теперь он без малейшего зат­руднения воспринимает 20 и более элемен-

¹ Для более точного и равномерного выполнения этого опыта целесообразно воспользоваться одним простым прибором, так называемым тахистоскопом (от греч. tachiste — как можно скорее и scopeo — смотрю), у которого падающая ширма на очень короткое и точно измеримое время позволяет видеть открывающуюся фигуру. Но если нет этого аппарата под руками, то достаточно и вышеописанного опыта, для которого требуется только большая быстрота рук.

101

тов. Очевидно, что по существу это тот же случай, который самим нам встречался и при опытах с ритмическими слуховыми восприятиями. Лишь условия связи здесь иные, поскольку то, что в зрительном об­разе дается нам как единовременное впе­чатление, при слухе слагается из последо­вательности простых впечатлений. С этим стоит в связи еще другое различие. Слово только тогда может быть схвачено в одно мгновение, если оно уже раньше было из­вестно нам как целое или по крайней мере при сложных словах, в своих составных ча­стях. Слово совершенно неизвестного нам языка удерживается поэтому не иначе, как лишь в комплексе необъединенных в це­лое букв, и мы видим, что тогда восприни­мается не более 6 изолированных элемен­тов. Напротив, при ритмическом ряде ударов маятника дело совсем не в форме такта, связывающего отдельные удары, так как мы можем мысленно представить себе любое ритмическое расчленение, лишь бы оно не противоречило общей природе со­знания, например, не превышало вышеупо­мянутое условие maximuma в 3 повыше­ния. При всем том, как вытекает из этого требования, указанная разница в восприя­тии последовательного и одновременного целого, как оно бывает при опытах над слу­хом и зрением, в сущности говоря, лишь кажущаяся. Адекватный нашему ритми­ческому чувству размер, в общем, относит­ся к нему не иначе, как соответствующее нашему чувству речи целое слово или це­лое предложение. Поэтому и в опытах с чтением, совершенно так же как и в опы­тах с метрономом, мы должны будем пред­положить, что вниманием схватывается не целое, состоящее из многих элементов слов как целое, но что в объем его каждый дан­ный момент попадает лишь ограниченная часть этого целого, от которой психичес­кое сцепление элементов переходит к тем частям, которые находятся в более отда­ленных зрительных полях сознания. В са­мом деле, существует общеизвестный факт, который дает поразительное доказа­тельство этому сцеплению воспринятой вниманием части целого слова или пред­ложения со смутно сознаваемыми содер­жаниями. Это прежде всего тот факт, что при беглом чтении мы очень легко можем просмотреть опечатки или описки. Это было бы невозможно, если бы для того, что-

бы читать, мы должны были бы одинаково отчетливо воспринять в нашем сознании все элементы сравнительно длинного сло­ва или даже целого предложения. В дей­ствительности же в фокус внимания в каж­дый данный момент попадают лишь немногие элементы, от которых затем тя­нутся нити психических связей к лишь неотчетливо воспринятым, даже отчасти лишь физиологически в области непрямо­го видения падающим впечатлениям; со­вершенно также и в слуховом восприя­тии ритма моментально воздействующие слуховые впечатления соединяются с пред­шествовавшими, отошедшими в область бо­лее смутного сознания, и подготовляют наступление будущих, еще ожидающихся. Главная разница обоих случаев лежит не столько в формальных условиях объема внимания и сознания, сколько в свойстве элементов и их сочетаний.

Если мы обратимся теперь, получив та­кие результаты от опытов над зрением, вновь к нашим наблюдениям над метро­номом, то очевидно, что через эту анало­гию тотчас же возникает вопрос, нельзя ли и при опытах с маятником найти такие условия, которые делали бы возможной та­кую же изоляцию простых элементов, ка­кая была нужна для измерения объема внимания в области чувства зрения. Дейст­вительно, и в опытах с метрономом такая изоляция ударов такта произойдет тотчас же, как только мы не будем делать мыс­ленно никаких ударений, слушая удары маятника, так что не будет даже простейше­го размера в ²/₈ такта. Ввиду ритмической природы нашего сознания и всей нашей психофизической организации это, конеч­но, не так легко, как может показаться с первого взгляда. Все-таки мы всегда бу­дем склонны воспринимать эти удары маятника как ряд, протекающий по край­ней мере в ²/₈ размера с равными интерва­лами. Тем не менее, если только в ударах маятника нет заметной объективной разни­цы, удается достигнуть этого условия без особого труда. Только при этом промежу­ток между ударами такта должен быть до­статочно большой, чтобы мешать нашей склонности к ритмическому расчленению и в то же время допускать еще объедине­ние ударов в целое. Этому требованию, в общем, отвечает интервал в 1 7₂ — 2 7₂ се­кунды. В этих пределах можно после не-

102

которого упражнения довольно свободно схватывать удары маятника то ритмичес­ки, то неритмически. Если мы добьемся этого и так же, как и при ритмических опытах, будем через небольшую паузу после восприятия известного числа ударов метро­нома слышать одинаковое или чуть боль­шее или меньшее число, то и в этом случае можно еще отчетливо различать равенст­во первого и второго рядов. Если, напри­мер, при первом опыте мы выберем ряд А в 6 ударов, при другом же ряд В в 9 ударов (рис. 4), то при повторении обоих рядов тотчас же обнаружится, что при ряде А еще возможно вполне отчетливо различить равенство, а при ряде В это невозможно, и уже на 7-м или 8-м ударе сличение рядов становится в высшей степени ненадежным.