Тема в когнитивной психологии 10 страница

Вторая задача, которую она призвана решать, заключается в том, чтобы раскрыть взаимосвязь психологии с другими наука-ми. Подчеркивая единство науки, великий физик Макс Планк писал, что наука пред­ставляет собой внутренне единое целое. Ее разделение на отдельные отрасли обуслов-лено не столько природой вещей, сколько ограниченностью способности человеческо-го познания. В действительности существу-ет непрерывная цепь от физики и химии через биологию и антропологию к соци­альным наукам, цепь, которая ни в одном месте не может быть разорвана, разве лишь по произволу.

Уже была отмечена зависимость успе-хов психологии от успешного развития механики, биологии, социологии, кибер­нетики. В свою очередь, ее достижения восприняли многие отрасли знания.

Еще одной проблемой, никем, кроме ис-тории науки, не разрабатываемой, являет­ся выяснение зависимости процессов по-рождения и восприятия знаний (в нашем случае — знаний о психике) от социокуль-турного контекста, от идеологических вли­яний. Не выяснены, например, причины, по

которым от учения Демокрита сохра­нились лишь фрагменты (да и то извест­ные из вторых рук), тогда как от Платона дошло чуть ли не полное собрание сочине-ний. Но не исключается, что в самом этом факте отразилось своеобразие борьбы раз-личных людей вокруг вопросов, хотя и те-оретических, но захватывающих их корен-ные земные интересы.

Существует легенда, будто Платон пытался уничтожить сочинения Демокри­та¹, скупая их с этой целью. (А в те време-на уничтожить произведения какого-ни­будь автора было нетрудно).

Во всяком случае, Платон, заимствуя у Демокрита сведения, касающиеся приро-ды, ни в одной из своих работ его, как ука-зывает А.Ф. Лосев, не упоминает.

Если от прославленных авторов одной и той же эпохи в одном случае доходят, по существу, все труды, в другом, по су-ществу, ничего не остается, то есть осно-вания объяснять это не случайностью, а умышленными акциями против одного из них. Столкновение умов может превра-титься в установку на истребление сочи­нений какого-либо автора или даже его самого. Вненаучные средства, как извест­но, пускались в ход не только в древние времена. Свободную мысль, естественнона-учное исследование природы человека пы-тались приостановить кострами инквизи­ции, застенками, полицейскими мерами.

Разве не свидетельствует, например, об этом предписание Главного комитета по делам печати царской России “арестовать и подвергнуть судебному преследованию” книгу И.М. Сеченова “Рефлексы головного мозга” как ведущую к “развращению нравов”?²

Борьбу непримиримых воззрений от­ражают и многие современные дискуссии.

Научные проблемы, идеи, теории зарож-даются и трансформируются под влияни­ем потребностей общества, социальной практики. Так, новая наука, которая стро-илась на опыте, эксперименте, математике и объясняла мир из его собственных зако-нов, а не исходя из божьей воли, возникла, когда рушились феодальные порядки, став-шие препятствием для развития произво-дительных сил общества.

² Научное наследство. М., 1956. Т. 3 С.64.

71

В наши дни научно-технический про­гресс, сопряженный с революционными из­менениями, которые произвела компьюте­ризация в материальном и духовном производстве, изменил, как было сказано, и стиль психологического мышления.

Из этого явствует и третья, решаемая только историей психологии, задача: изу­чить взаимоотношения между обществен­ными запросами и научным творчеством как процессом, имеющим свою специфику.

Исторический анализ этой специфики позволяет проникнуть в лабораторию исследовательского труда отдельной лич­ности.

Здесь перед нами четвертая задача ис­тории науки. За творческой личностью стоит целый мир мыслей, неповторимых пе-

реживаний, нескончаемых споров ученого с другими людьми и с самим собой, интел­лектуальных радостей и поражений, неза­вершенных исканий и сбывшихся надежд. Приобщиться к этому миру — значит осоз­нать гуманистическое, личностное начало науки.

Решая эти четыре задачи, история на­уки и определяет свой собственный пред­мет. Грубо говоря, этот предмет дан в сис­теме трех координат: историологической (развитие знаний о психическом, опосре­дованное сменой стилей мышления), соци­альной (прежде всего отношения между наукой и обществом, а также между сами­ми “обитателями” мира науки) и личнос­тной (неповторимость творческих исканий отдельного ученого).

72

А.В.Петровский, М.Г.Ярошевский

[ПСИХОЛОГИЯ

КАК НАУКА О ДУШЕ]

Некогда студенты шутили, советуя на экзамене по любому предмету на вопрос о том, кто его впервые изучал, смело от­вечать: “Аристотель”. Этот древнегречес­кий философ и естествоиспытатель, жив-ший в IV веке до н.э., заложил первые камни в основание многих дисциплин. Его по праву следует считать также отцом психологии как науки. Им был написан первый курс общей психологии “О душе”. Кстати, касаясь предмета психологии, мы следуем в своем подходе к нему за Ари­стотелем. Сперва он изложил историю вопроса, мнения своих предшественников, объяснил отношение к ним, а затем, ис­пользуя их достижения и просчеты, пред­ложил свои решения.

Как бы высоко ни поднялась мысль Аристотеля, обессмертив его имя, за ним стояли поколения древнегреческих муд­рецов. Притом не только философов-тео-ретиков, но и испытателей природы, на-туралистов, медиков. Их труды — это предгорья возвышающейся в веках вер­шины: учения Аристотеля о душе. Это-му учению предшествовали революцион­ные события в истории представлений об окружающем мире.

Анимизм

Переворот заключался в преодолении древнего анимизма (от лат. “анима” —

душа, дух) — веры в скрытый за видимы-ми вещами сонм духов (душ) как особых “агентов” или “призраков”, которые поки­дают человеческое тело с последним дыха-нием, а по некоторым учениям (например, знаменитого философа и математика Пифагора), являясь бессмертными, вечно странствуют по телам животных и расте-ний. Древние греки называли душу сло-вом “псюхе”. Оно и дало позднее имя на-шей науке.

В имени сохранились следы изначаль-ного понимания связи жизни с ее фи­зической и органической основой (срав­ните русские слова: “душа”, “дух”, и “дышать”, “воздух”). Интересно, что уже в ту древнейшую эпоху, говоря о душе (“псю-хе”), люди как бы соединяли в единый ком-плекс присущее внешней природе (воздух), организму (дыхание) и психике (в ее пос­ледующем понимании). Конечно, в своей житейской практике они все это прекрасно различали. Когда знакомишься со знани­ем человеческой психологии по их мифам, не можешь не восхищаться тонкостью по-нимания ими стиля поведения своих бо-гов, наделенных коварством, мудростью, мстительностью, завистью и иными каче-ствами, которые придавал небожителям творец мифов — народ, познавший эту пси­хологию в земной практике своего обще-ния с ближними.

Мифологическая картина мира, где тела заселяются душами (их “двойниками” или призраками), а жизнь зависит от произво-ла богов, веками царила в общественном сознании.

Гилозоизм

Революцией в умах стал переход от анимизма к гилозоизму (от греч. слов, оз­начающих: “материя” и “жизнь”). Весь мир — универсум, космос — мыслился от­ныне изначально живым. Границы между живым, неживым и психическим не про-водилось. Все они рассматривались как по-рождение единой первичной материи (пра-материи), и тем не менее это философское учение стало великим шагом на пути по-знания природы психического. Оно покон-чило с анимизмом (хотя он и после этого на протяжении столетий, вплоть до наших

Феникс, 1996. Т. 1. С. 53—77, 81, 86—93.

73

дней, находил множество приверженцев, считающих душу внешней для тела сущ­ностью). Гилозоизм впервые поставил душу (психику) под общие законы есте­ства.

Утверждался непреложный и для со­временной науки постулат об изначальной вовлеченности психических явлений в круговорот природы.

Гераклит и идея развития как закон (Логос)

Гилозоисту Гераклиту космос явился в образе "вечно живого огня", а душа (“пси­хея”) — в образе его искорки. Все сущее подвержено вечному изменению: “Наши тела и души текут, как ручьи”. Другой афоризм Гераклита гласил: “Познай само­го себя”. Но в устах философа это вовсе не означало, что познать себя — значит уйти в глубь собственных мыслей и пережи­ваний, отвлекшись от всего внешнего. “По каким бы дорогам ни шел, не найдешь гра­ниц души, так глубок ее Логос”, — учил Гераклит.

Этот термин "логос”, введенный Герак­литом, но применяемый поныне, приобрел великое множество смыслов. Но для него самого он означал закон, по которому “все течет”, и явления переходят друг в друга. Малый мир (микрокосм) отдельной души идентичен макрокосму всего миропорядка. Поэтому постигать себя (свою психею) — значит углубляться в закон (Логос), кото­рый придает вселенскому ходу вещей со­тканную из противоречий и катаклизмов динамическую гармонию.

После Гераклита (его называли “тем­ным” из-за трудности понимания и “пла­чущим”, так как будущее человечества он считал еще страшнее настоящего) в запас средств, позволяющих читать “книгу при­роды" со смыслом, вошла идея закономер­ного развития всего сущего, в том числе “текущих, как ручьи” тел и душ.

Демокрит и идея причинности

Учение Гераклита о том, что от Зако­на (а не от произвола богов — властите­лей неба и земли) зависит ход вещей, пе­решло к Демокриту. Сами боги — в его изображении — не что иное, как сфери­ческие скопления огненных атомов. Че-

ловек также создан из различного сорта атомов, самые подвижные из них — ато­мы огня. Они образуют душу.

Единым и для души, и для космоса он признал не сам по себе закон, а закон, со­гласно которому нет беспричинных явле­ний, но все они — неотвратимый результат соударения атомов. Случайными кажутся события, причину которых мы не знаем.

Демокрит говорил, что хотя бы одно причинное объяснение готов был бы пред­почесть царской власти над персами. (Пер­сия была тогда сказочно богатой страной.) Впоследствии принцип причинности назва­ли детерминизмом. И мы увидим, как имен­но благодаря ему добывалось по крупице научное знание о психике.

Гиппократ и учение о темпераментах

Демокрит дружил со знаменитым ме­диком Гиппократом. Для медика важно было знать устройство живого организма, причины, от которых зависят здоровье и болезнь. Определяющей причиной Гиппок­рат считал пропорцию, в которой смеша­ны в организме различные “соки” (кровь, желчь, слизь). Пропорция в смеси была названа темпераментом. И с именем Гип­пократа связывают дошедшие до наших дней названия четырех темпераментов: сангвинический (преобладает кровь), холе­рический (желтая желчь), меланхоличес­кий (черная желчь), флегматический (слизь). Для будущей психологии этот объяснительный принцип при всей его наивности имел очень важное значение. Недаром названия темпераментов сохра­нились поныне. Во-первых, на передний план ставилась гипотеза, согласно которой бесчисленные различия между людьми умещались в несколько общих картин по­ведения. Тем самым Гиппократ положил начало научной типологии, без которой не возникли бы современные учения об ин­дивидуальных различиях между людьми. Во-вторых, источник и причину различий Гиппократ искал внутри организма. Ду­шевные качества ставились в зависимость от телесных.

О роли нервной системы в ту эпоху еще не знали. Поэтому типология являлась, го­воря нынешним языком, гуморальной (от лат. “гумор” — жидкость). Следует, впро-

74

чем, заметить, что в новейших теориях признается теснейшая связь между нервны­ми процессами и жидкими средами орга­низма, его гормонами (греческое слово, оз­начающее то, что возбуждает). Отныне и медики, и психологи говорят о единой ней-рогуморальной регуляции поведения.

Анаксагор

и идея организации

Афинский философ Анаксагор не при­нял ни гераклитово воззрение на мир как огненный поток, ни демокритову картину атомных вихрей. Считая природу состоя­щей из множества мельчайших частиц, он искал в ней начало, благодаря которому из беспорядочного скопления и движения этих частиц возникают целостные вещи. Из хаоса — организованный космос. Он признал таким началом “тончайшую вещь", которой дал имя “нус” (разум). От того, какова степень его представленности в различных телах, зависит их совершен­ство. “Человек, — говорил Анаксагор, — является самым разумным из животных вследствие того, что имеет руки”. Выходи­ло, что не разум определяет преимущества человека, но его телесная организация оп­ределяет высшее психическое качество — разумность.

Все три принципа, утвержденные фи­лософами, о которых шла речь (Геракли­том, Демокритом, Анаксагором), создавали главный жизненный нерв будущего науч­ного способа осмысления мира, в том чис­ле и научного познания психических яв­лений. Какими бы извилистыми путями ни шло это познание в последующие века, оно имело своими регуляторами три идеи: закономерного развития, причинности и организации (системности). Открытые две с половиной тысячи лет назад объяснитель­ные принципы стали на все времена осно­вой объяснения душевных явлений.

“Софисты”: поворот от природы к человеку

Новую особенность этих явлений от­крыла деятельность философов, названных софистами — “учителями мудрости”. Их интересовала не природа с ее не завися­щими от человека законами, но сам че­ловек, которого первый софист Протагор

назвал “мерой всех вещей”. Впоследствии кличка “софист” стала применяться к лжемудрецам, которые с помощью различ­ных уловок выдают мнимые доказатель­ства за истинные. Но в истории психо­логического познания деятельность софи­стов открыла новый объект: отношения между людьми с использованием средств, призванных доказать и внушить любое положение, независимо от его достовер­ности.

В связи с этим детальному обсужде­нию были подвергнуты приемы логичес­ких рассуждений, строение речи, харак­тер отношений между словом, мыслью и воспринимаемыми предметами. Как мож­но что-либо передать посредством языка, спрашивал софист Горгий, если его звуки ничего общего не имеют с обозначаемы­ми ими вещами? И это не софизм в смыс­ле логического ухищрения, а реальная проблема. Она, как и другие вопросы, обсуждавшиеся софистами, подготавлива­ла развитие нового направления в пони­мании души. Были оставлены поиски ее природной “материи” (огненной, атомной и др.). На передний план выступили речь и мышление как средства манипулирова­ния людьми. Их поведение ставилось в зависимость не от материальных причин, как представлялось прежним философам, вовлекшим душу в космический круго­ворот. Теперь она попадала в сеть произ­вольно творимых логико-лингвистических хитросплетений.

Из представлений о душе исчезали при­знаки ее подчиненности строгим законам и неотвратимым причинам, действующим в физической природе. Язык и мысль ли­шены подобной неотвратимости. Они полны условностей в зависимости от человеческих интересов и пристрастий. Тем самым дей­ствия души приобретали зыбкость и неоп­ределенность. Возвратить им прочность и надежность, но коренящиеся не в вечных законах мироздания, а в самом мышлении человека, стремился Сократ.

Сократ

и новое понятие о душе

Об этом философе, ставшем на все века идеалом бескорыстия, честности и независимости мысли, мы знаем со слов его учеников. Сам же он никогда ничего

75

не писал и считал себя не учителем муд­рости, а человеком, пробуждающим у дру­гих стремление к истине путем особой техники диалога, своеобразие которого стали впоследствии называть сократичес­ким методом. Подбирая определенные вопросы, Сократ помогал собеседнику “ро­дить" ясное и отчетливое знание. Он лю­бил говорить, что продолжает в области логики и нравственности дело своей мате­ри — повивальной бабки. Уже знакомая нам формула Гераклита “познай самого себя” означала у Сократа обращенность не к вселенскому закону (Логосу), но к внутреннему миру субъекта, его убежде­ниям и ценностям, его умению действо­вать как разумное существо согласно по­ниманию лучшего.

Сократ был мастером устного общения. С каждым встречным человеком он зате­вал беседу с целью заставить его задумать­ся о своих беспечно применяемых по­нятиях. Впоследствии его стали называть пионером психотерапии, цель которой — с помощью слова обнажить то, что скрыто за покровом сознания. В его методике таи­лись идеи, сыгравшие через много столетий ключевую роль в психологических иссле­дованиях мышления.

Во-первых, работа мысли ставилась в зависимость от задачи, создающей пре­пятствие в ее привычном течении. Имен­но с такими задачами сталкивали вопро­сы, которые Сократ обрушивал на своего собеседника, вынуждая его тем самым об­ратиться к работе собственного ума. Во-вторых, эта работа изначально носила ха­рактер диалога. Оба признака — де­терминирующая тенденция, создаваемая задачей, и диалогизм, предполагающий, что познание изначально социально, поскольку коренится в общении субъек­тов, — стали в XX веке главными ори­ентирами экспериментальной психологии мышления.

После Сократа, в центре интересов ко­торого выступила умственная деятельность индивидуального субъекта (ее продукты и ценности), понятие о душе наполнилось но­вым предметным содержанием. Его со­ставляли совершенно особые реалии, кото­рых физическая природа не знает. Мир этих реалий стал сердцевиной философии гениального ученика Сократа Платона.

Платон: душа

как созерцательница идей

Платон создал в Афинах свой научно-учебный центр, названный Академией, у входа в которую было написано: “Не зна­ющий геометрии да не войдет сюда". Гео­метрические фигуры, общие понятия, ма­тематические формулы, логические конструкции являли собой умопостигае­мые объекты, наделенные в отличие от ка­лейдоскопа чувственных впечатлений не­зыблемостью и обязательностью для любого индивидуального ума. Возведя эти объекты в особую действительность, Пла­тон увидел в них сферу вечных идеальных форм, скрытых за небосводом в образе цар­ства идей.

Все чувственно-воспринимаемое, начи­ная от непосредственно ощущаемых близ­ких предметов до воспринимаемых дале­ких звезд, — это лишь затемненные идеи, их несовершенные слабые копии. Утверж­дая принцип первичности сверхпрочных, вечных общих идей по отношению ко все­му преходящему в тленном телесном мире, Платон стал родоначальником философии идеализма.

Каким же образом осевшая в бренной плоти душа приобщается к вечным иде­ям? Всякое знание, согласно Платону, есть воспоминание. Душа вспоминает (для это­го требуются специальные усилия) то, что ей довелось созерцать до своего земного рождения.

Открытие внутренней речи как диалога

Опираясь на опыт Сократа, доказавше­го нераздельность мышления и общения (диалога), Платон сделал следующий шаг. Он под новым углом зрения оценил про­цесс мышления, не получивший выраже­ния в сократовом внешнем диалоге. В этом случае, по мнению Платона, его сме­няет диалог внутренний. “Душа, размыш­ляя, ничего иного не делает, как разгова­ривает, спрашивая сама себя, отвечая, утверждая и отрицая”.

Феномен, описанный Платоном, извес­тен современной психологии как внутрен­няя речь, а процесс ее порождения из речи

76

внешней (социальной) получил имя “ин-териоризации” (от лат. “интериор" — внут­ренний).

У самого Платона нет этих терминов. Тем не менее перед нами феномен, проч­но вошедший в состав нынешнего науч­ного знания об умственной деятельности человека.

Личность

как конфликтующая структура

Дальнейшее развитие понятия о душе шло в направлении его дифференциации путем выделения в ней различных "частей” и функций. У Платона их разграничение приняло этический смысл. Это пояснял платоновский миф о вознице, правящем колесницей, в которую впряжены два коня: дикий, рвущийся идти собственным путем любой ценой, и породистый, благо­родный, поддающийся управлению. Возни­ца символизировал разумную часть души, кони — два типа мотивов: низшие и выс­шие побуждения. Разум, призванный согла­совать эти два мотива, испытывает, соглас­но Платону, большие трудности из-за несовместимости низменных и благородных влечений.

В сферу изучения души вводились та­кие важнейшие аспекты, как конфликт мотивов, имеющих нравственную ценность, и роль разума в его преодолении и интег­рации поведения. Через много столетий версия о взаимодействии трех компонен­тов, образующих личность как дина­мическую, раздираемую конфликтами и полную противоречий организацию, ожи­вет в психоанализе Фрейда.

Природа, культура и организм

Знание о душе — от его первых зачат­ков на античной почве до современных систем — росло в зависимости от уровня знаний о внешней природе, с одной сторо­ны, и от общения с ценностями культуры — с другой. Ни природа, ни культура сами по себе не образуют область психического. Однако ее нет без взаимодействия с ними.

Коренной поворот в познании этой об­ласти и работе по построению предмета психологии принадлежал Аристотелю. Философы до Сократа, размышляя о психических явлениях, ориентировались

на природу. Они искали в качестве экви­валента этих явлений одну из ее стихий, образующих единый мир, которым пра­вят естественные законы. Лишь сопоста­вив эти воззрения с древней верой в души как особые двойники тела, можно ощутить их взрывную силу.

Грянула великая интеллектуальная революция, от которой следует вести счет новому воззрению на психику. После со­фистов и Сократа в объяснениях души наметился поворот к пониманию ее дея­тельности как феномена культуры. Ибо входящие в состав души абстрактные по­нятия и нравственные идеалы невыводи-мы из вещества природы. Они — порож­дения духовной культуры.

Для обеих ориентации — и на приро­ду, и на культуру — душа выступала как внешняя по отношению к организму реа­лия, либо вещественная (огонь, воздух и др.), либо бесплотная (средоточие понятий, об­щезначимых норм и др.). Шла ли речь об атомах (Демокрит) или об идеальных фор­мах (Платон) — предполагалось, что и одно, и другое заносится в организм извне.

Аристотель:

душа как форма тела

Аристотель преодолел этот способ мыш­ления, открыв новую эпоху в понимании души как предмета психологического зна­ния. Не физические тела и не бестелесные идеи стали для него источником этого знания, но организм, где телесное и духов­ное образуют нераздельную целостность. Тем самым было покончено и с наивным анимистическим дуализмом, и с изощрен­ным дуализмом Платона. Душа, по Арис­тотелю, это не самостоятельная сущность, а форма, способ организации живого тела.

Аристотель был сыном медика при македонском царе и сам готовился к медицинской профессии. Семнадцати­летним юношей он появился в Афинах у шестидесятилетнего Платона и ряд лет за­нимался в его Академии, с которой в даль­нейшем порвал. Известная картина Ра­фаэля “Афинская школа” изображает Платона указывающим рукой на небо, Аристотеля — на землю. В этих образах запечатлено различие в ориентациях двух великих мыслителей. По Аристотелю, идейное богатство мира скрыто в чув-

77

ственно-воспринимаемых земных вещах и раскрывается в их опирающемся на опыт исследовании.

Аристотель создал свою школу на ок­раине Афин, названную Ликеем (по этому названию в дальнейшем словом “лицей” стали называть привилегированные учеб­ные заведения). Это была крытая галерея, где Аристотель, обычно прогуливаясь, вел занятия. “Правильно думают те, — гово­рил Аристотель своим ученикам, — кому представляется, что душа не может суще­ствовать без тела и не является телом”.

Кто же имелся в виду под теми, кто “правильно думает”?

Очевидно, что не натурфилософы, для которых душа — это тончайшее тело. Но и не Платон, считавший душу паломницей, странствующей по телам и другим мирам. Решительный итог размышлений Аристо­теля: “Душу от тела отделить нельзя”, — делал бессмысленными все вопросы, стояв­шие в центре учения Платона о прошлом и будущем души.

Выходит, что, упоминая тех, кто “пра­вильно думает”, Аристотель имел в виду собственное понимание, согласно которо­му переживает, мыслит, учится не душа, а целостный организм. “Сказать, что душа гневается, — писал он, — равносильно тому, как если бы кто сказал, что душа занима­ется тканьем или постройкой дома".

Биологический опыт

и изменение объяснительных

принципов психологии

Аристотель был и философ, и исследо­ватель природы. Одно время он обучал на­укам юного Александра Македонского, который впоследствии приказал отправ­лять своему старому учителю образцы ра­стений и животных из завоеванных им стран. Накапливалось огромное количество фактов — сравнительно-анатомических, зоологических, эмбриологических и дру­гих, богатство которых стало опытной ос­новой наблюдений и анализа поведения живых существ.

Психологическое учение Аристотеля строилось на обобщении биологических фактов. Вместе с тем это обобщение приве­ло к преобразованию главных объяснитель­ных принципов психологии: организации (системности), развития и причинности.

Организация живого (системно-функциональный подход)

Уже сам термин “организм” требует рассматривать его под углом зрения орга­низации, то есть упорядоченности целого, которое подчиняет себе свои части для решения какой-либо задачи. Устройство этого целого и его работа (функция) не­раздельны. “Если бы глаз был живым су­ществом, его душой было бы зрение”, — говорил Аристотель.

Душа организма — это его функция, деятельность. Трактуя организм как сис­тему, Аристотель выделял в ней различ­ные уровни способностей к деятельности.

Понятие о способности, введенное Ари­стотелем, было важным новшеством, на­всегда вошедшим в основной фонд психологических знаний. Оно разделяло возможности организма (заложенные в нем психологические ресурсы) и их реализа­цию на деле. При этом намечалась схема иерархии способностей как функций души: а) вегетативная (имеется и у расте­ний); б) чувственно-двигательная (у жи­вотных и человека); в) разумная (прису­щая только человеку). Функции души становились уровнями ее развития.

Закономерность развития

Тем самым в психологию вводилась в качестве важнейшего объяснительного принципа идея развития. Функции души располагались в виде "лестницы форм”, где из низшей и на ее основе возникает функ­ция более высокого уровня. (Вслед за веге­тативной — растительной — формирует­ся способность ощущать, из которой развивается способность мыслить.)

При этом в отдельном человеке повто­ряются при его превращении из младенца в зрелое существо те ступени, которые про­шел за свою историю весь органический мир. (Впоследствии это было названо био­генетическим законом.)

Различие между чувственным воспри­ятием и мышлением было одной из пер­вых психологических истин, открытых древними. Аристотель, следуя принципу развития, стремился найти звенья, веду­щие от одной ступени к другой. В этих поисках он открыл особую область пси-

78

хических образов, которые возникают без прямого воздействия вещей на органы чувств. Сейчас их принято называть пред­ставлениями памяти и воображения (Аристотель говорил о фантазии). Эти образы подчинены открытому опять-таки Аристотелем механизму ассоциации — связи представлений.

Объясняя развитие характера, он ут­верждал, что человек становится тем, что он есть, совершая те или иные поступки.

Учение о формировании характера в реальных поступках, которые у людей как существ “политических” всегда предпола­гают нравственное отношение к другим, ставило психическое развитие человека в причинную, закономерную зависимость от его деятельности.

Понятие о конечной причине

Изучение органического мира побудило Аристотеля придать новый импульс главно­му нерву аппарата научного объяснения — принципу причинности (детерминизма). Вспомним, что Демокрит хотя бы одно при­чинное объяснение считал стоящим всего персидского царства. Но для него образцом служило столкновение, соударение матери­альных частиц — атомов. Аристотель же, наряду с этим типом причинности, выделя­ет другие. Среди них — целевую причину или "то, ради чего совершается действие", ибо "природа ничего не делает напрасно".

Конечный результат процесса (цель) заранее воздействует на его ход. Психи­ческая жизнь в данный момент зависит не только от прошлого, но и потребного будущего. Это было новым словом в по­нимании ее причин (детерминации). Итак, Аристотель преобразовал ключевые объяс­нительные принципы психологии: систем­ности, развития, детерминизма.

Аристотелем было открыто и изучено множество конкретных психических явле­ний. Но так называемых "чистых фактов" в науке нет. Любой ее факт по-разному видится в зависимости от теоретического угла зрения, от тех категорий и объяснительных схем, которыми вооружен исследовательский ум. Обогатив эти принципы, Аристотель предста­вил совершенно иную сравнительно с его предшественниками (подготовившими его синтез) картину устройства, функций и раз­вития души.

Психологическая мысль эпохи эллинизма

После походов македонского царя Александра (IV век до н.э.) возникает крупнейшая мировая монархия древ­ности. Вскоре она распалась, и ее распад открыл новый период в истории древне­го мира — эллинистический. Его отли­чал синтез элементов культур Греции и стран Востока.

Положение личности в обществе ко­ренным образом изменилось. Свободный грек утрачивал связь со своим родным городом, его стабильной социальной сре­дой и оказывался перед лицом непредс­казуемых перемен. Со все большей ост­ротой он ощущал зыбкость своего существования в изменившемся, ставшим чужим мире. Эти сдвиги в реальном положении и в самовосприятии личности наложили отпечаток на представления о ее душевной жизни. В них она осмысли­валась под новым углом зрения.