Социальная опора либеральных преобразований.

Для того, чтобы понять логику перехода от реформ к контрреформам, понять причины неудачи мирной перестройки российского общества, надо обратиться к жизни этого общества. Ведь для либеральной политики решающим является то, в какой мере различные социальные группы поддерживают стратегию общественного диалога.

Сближение и интеграция тенденций социально-экономического развития России и Европы подразумевали углубление процесса модернизации, распространение его на все слои населения. Это выражалось в распространении буржуазных общественных отно­шений, формального равенства людей как продавцов и покупателей на рынке товаров, труда и капитала, в распространении буржу­азных, либеральных и демократических ценностей. Но развитие буржуазных общественных отношений в России вызывало не толь­ко стремление усваивать западные ценности, но и активное про­тивостояние им. Социально-экономическая интеграция порождала социокультурную инверсию, встречный поток развития традиционных ценностей и норм жизни.

Развитие буржуазных общественных отношений зависело от связи групп населения с внешним или внутренним рынком. Возможности для этого во 2-й половине XIX в. увеличились. Лозунгом правительства стало: “Не доедим, а вывезем!”. Вывоз хлеба в 50—90-е годы возрос с 5 до 20% чистого сбора хлебов, а по пшенице — до 40%. Крепче всего связаны с мировым рынком оказались южные и юго-восточные губернии, где производилась пшеница. Дворянство южных губерний, либералы-латифундисты, быстро освоили капиталистические способы ведения хозяйства. В Прибалтике и Сибири крепли хозяйства богатых крестьян-кулаков. За счет этого в 10 раз возрос вывоз из России яиц, в 5 раз - сливочного масла. Двигателем прогресса сельскохозяйственного производства была наемная рабочая сила. Число сельскохозяйственных рабочих за 60—90-е годы возросло впятеро. Отметим, что капиталистическое развитие в сельском хозяйстве шло в основном на окраинах России.

Напротив, капиталистическое развитие в промышленности было связано прежде всего с центром страны. В Москве, Владимире, Иванове, Шуе росли текстильные предприятия. Новый крестьянин, более подвижный и имевший кое-какие деньги, стал больше по­купать промышленных товаров. Внутренний товарооборот России в 70—90-е годы возрос более чем в 3 раза. Быстрее всего росла легкая промышленность, ориентированная на удовлетворение потребностей населения. Благодаря дешевизне рабочей силы и сырья в России, быстрому обороту капитала она была конкурентоспособной и по объемам производства далеко опережала тяжелую промышленность. Одни текстильные предприятия давали продукции в полтора раза больше, чем вся добыча угля, нефти и производство металла. Правда, текстильные фабриканты, вчерашние мещане или крепостные, были тесно связаны с купеческими традициями. Им часто не хватало инициативы, умения распорядиться капиталом уверенности в своем праве быть богатым.

2. Особенности развития российского предпринимательства.

Чем меньше была связь с рынком, тем большим было значение инверсионных тенденций. Наиболее очевидными они были в центральной России, где еще в деревне господствовало натуральное хозяйство. Сопротивление модернизации проявлялось там в виде укрепления общинной идеологии. В результате реформы три четверти надельных земель попали во владение общий. Это была область коллективной собственности и традиционного права, отличных от частной собственности и формального буржуазного права, господствовавших в городах. Для общины были характерны коллективная ответственность за проступки своих членов, в частности за неуплату налогов. Права коллектива ставились выше интересов личности. Из общины нельзя было уйти, не передоверив надел и обязанность платить налоги кому-то другому. Однако крестьяне, как правило, не чувствовали тяжести общинных норм жизни, не стремились освободиться от них. На рост экономических трудностей (высокие налоги, малоземелье, отрезки) крестьяне цен­тра России лишь внешне реагировали как самостоятельные работники: шли в батраки, арендовали землю, т.е. вступали в буржуазные общественные отношения. Их воля при этом была направлена не на торжество этих отношений, а на их уничтожение, на укрепление общины, ее уравнительных принципов. Для этого крестьяне переходили от переделов земли по числу работников к более уравнительному способу передела по числу едоков (т.е. с учетом детей, больных, стариков). Это позволяло выжить наибольшему количеству людей без изменения привычного образа жизни и без обострения отношений между бедными и богатыми в общине. За 20-30 лет в конце XIX в. процент общин с переделами по едокам возрос в Московской губернии с 27 до 77%, во Владимирской — с 20 до 94%, в Саратовской — с 1 до 41%. При этом в арендный оборот попадало всего 10% надельных земель.

Ценности уравнительности, коллективной ответственности, общественной собственности, отстаивавшиеся крестьянами центра России, прямо противостояли либерально-индивидуалистическим ценностям буржуазного общества Запада. Они противостояли тенденции развития страны по капиталистическому пути. Передельная система переводила логику мышления людей из свойственной буржуазному обществу плоскости совершенствования производства, предпринимательства в свойственную традиционному обществу плоскость совершенствования распределения. Община, конечно, поощряла исправных хозяев как хороших налогоплательщиков и порицала лентяев, за которых другим приходилось платить налоги. Тем самым поддерживалась трудовая этика. Общинники кланялись кулаку, у которого могли занять зерна до нового урожая. Но не успех и богатство были идеалом для основной массы крестьянства, как не были они идеалом для православия. В отличие от протестанта, видевшего в деньгах божье благословение, русский крестьянин видел в них угрозу спасению души.

Инверсионные тенденции общественного развития в России проявлялись не только в деревне, но и в городе, в самом центре процесса модернизации. От свободных рыночных отношений было ограждено не только крестьянство, но и процесс индустриализации страны, связанные с ним капиталисты. Прежде всего от индустриализации зависела обороноспособность державы. Поэтому этот процесс был окружен протекционистскими мерами, поддерживался и субсидировался государством. Результаты этого были ошеломляющими. По темпам роста в отраслях, определявших ход индустриализации, Россия вышла в 80—90-х годах на первое место в мире. За 90-е годы производство чугуна в стране увеличилось в 3 раза, производство нефти за 25 лет - в 226 раз. Была создана новая база металлургии на юге страны, центры металлообработки в Петербурге, Москве, других городах.

Все это было бы невозможно без участия мирового рынка капиталов и квалифицированной рабочей силы, без привлечения иностранных технических специалистов. Но из-за политики правительства иностранный капитал попадал не непосредственно на предприятия (в 1893 г. прямо в акционерные общества попало всего 8,1% иностранных капиталовложений), а вкладывался в ценные бумаги государственных займов и уже затем распределялся государственными чиновниками.

Экономическая интеграция России и Запада в важнейшей своей части - индустриализации, создании тяжелой промышленности была опосредована политически, государством. Это ослабило зависимость жизненно важных для страны отраслей экономики от иностранного капитала и одновременно деформировало ценностные ориентации вовлеченной в этот процесс буржуазии.

В этой сфере производства капиталисты оказались зависимы прежде всего не от рынка сырья, капиталов и товаров, а от государства, выступавшего как монополист на всех этих рынках. Высокие прибыли в производстве чугуна или строительстве железных дорог зависели от умения получить государственный заказ и субсидии на его реализацию. Эти условия требовали от капиталиста не качеств предпринимателя, умения рисковать, а качеств придворного, знающего все лазейки при дворе. Недаром процесс индустриализации обогатил многих дворян, приближенных к царскому двору. В результате капиталист ценил не свою свободу, а близость ко двору и правительству. Если на Западе буржуазия была ориентирована на свободу рынка, индивидуалистические ценности и завоевание политической власти, то в России значительная часть буржуазии активно отрицала эти ценности, стремясь при­способиться к самодержавной власти как источнику своего благо­состояния. Во главе ее иерархии стояли самодержавие и монопо­лизм, а не либерализм и рынок.

Определенное исключение составляли лишь текстильные фаб­риканты, более тесно связанные со свободным рынком сырья, капиталов и товаров.

3.Традиционные ценности Многоукладный характер экономики общества.

. Разорение крестьянства и создание промышленных предприятий впервые в массовом масштабе породили в России пролетариат. С 1865 по 1903 г. число занятых в промышленности, добыче сырья и на транспорте возросло с 0,7 до 2,2 млн. человек, т.е. более чем в 3 раза. Особенностью российского пролетариата была его тесная связь с деревней. Более половины рабочих жили вне городов, в деревнях и рабочих поселках, продолжая вести сельское хозяйство. Их семьи имели огород, держали скот. Женщины, свободные от работы на предприятии, вели хозяйство в традиционных формах, неотличимых от крестьянских. Но даже если рабочий уходил в большой город, отрываясь от семьи, заботы об оставленном в деревне земельном наделе и поддержании хозяйства, как правило, были для него главными.

До 1905 г. связь с селом оставалась для массы пролетариата стержнем жизни, вокруг которого строилась вся система ценностей. Даже в Москве и Петербурге наделы имели 50-70% рабочих. В фабричных казармах — рабочих общежитиях, рабочие делились не по цехам, а по губерниям и уездам, откуда они приехали. Между рабочими из разных мест возникло соперничество, они презрительно относились друг к другу, еженедельно сталкивались “стенка на стенку” в ритуальных коллективных драках. Жизнь рабочих даже в городе воспроизводила деревенские, общинные формы. Во главе рабочих из одной местности стоял мастер, который и набирал их на предприятие. Малые “общины” в цехах и казармах объединялись в большую, фабричную общину, часто совпадавшую с церковной общиной, во главе которой стоял предприниматель. Все это делало отношения на фабрике не формальными, связанными лишь с актом куп­ли-продажи рабочей силы, как это было на Западе, а личными, что характерно для традиции Востока.

Российский капиталист, иногда и иностранец, пытался играть для своих рабочих роль отца или доброго помещика. Ритм работы на фабриках был приспособлен к ходу сельскохозяйственных работ. Наем рабочих происходил на срок “от Покрова до Пасхи”, с перерывом на время работы в поле. Особенно заботились предприниматели о сохранении кадров малочисленных в России высококвалифицированных рабочих, для которых строились дома, которым выплачивались премии и пенсии, а по уходе с фабрики подчас дарились дом в деревне и корова.

Но найти общий язык российским капиталистам и рабочим было трудно именно потому, что рабочий, даже родившись в городе, так и не становился горожанином. Он с трудом усваивал буржуазные ценности, на которых строилась вся городская жизнь. Этим он в корне отличался от европейского рабочего, стремившегося во всем подражать буржуазии и мещанству. К рубежу XX в. рабочие в Англии, например, стремились иметь хорошую одежду, проводить выходные с семьей в парке, отпуск — на даче или у моря. Для достижения этих целей они вели экономическую борьбу с предпринимателями, создавали и укрепляли свои профессиональные союзы как гарантию высоких заработков. Основой этого была общая ценностная ориентация рабочих и хозяев, на­правленная на рост личного потребления.

У российского рабочего забота о деревенском хозяйстве пересиливала заботу об удовлетворении личных нужд. В деревне жила его семья, там были его корни. Отрыв от этих корней вел к падению морального уровня, росту пьянства. Доходы рабочих были таковы, что они, как правило, не могли подражать мещанам и буржуазии. Общинные нормы жизни, насаждаемые на фабриках, напоминали рабочим о вечном противостоянии мужика и барина, о необходимости бороться за высшую справедливость, за превращение общинной уравнительности в основной принцип жизни всего общества. Все это толкало рабочих скорее к политической, революционной, а не экономической борьбе.

Этому же способствовали революционеры и правительство. Революционеры видели в рабочих агитаторов за идею революции среди крестьянства. Они подталкивали их на забастовки, внося в требования стачечников политические пункты. Правительство способствовало этому, запрещая экономическую борьбу пролетариата и превращая таким образом каждую стачку в антиправительст­венное, политическое выступление. Рабочие начинали думать, что элементарных улучшений жизни: повышения заработной платы, уменьшения рабочего дня и т.п. можно добиться, лишь разрушив существующий государственный и общественный строй. В их ценностных ориентациях традиционализм крестьянства приобрел наступательный, разрушительный характер. Пролетариат становился ударной силой революционного движения. В условиях растущего раскола общества он мог выступить зачинщиком борьбы сторонников общинных ценностей, коллективизма и уравнительности, против сторонников ценностей модернизации.

Результатом социально-экономического развития России во 2-й половине XIX в. было создание многоукладной экономики, различные сектора которой эволюционировали в разных, порой противоположных направлениях. Их противостояние было особенно очевидно в социокультурной сфере. Ценностные ориентации слоев общества, связанных с различными укладами, могли как воспроизводить, повторять буржуазные ценности Запада, так и вступать с ними в противоречие. Причем с течением времени это противоречие не уменьшалось, а нарастало. Это усиливало раскол общества, подрывало возможности для диалога, основы которого были заложены либеральными реформами. Общественный диалог, едва начавшись, вновь распадался на монологи отдельных социальных сил. В этих условиях власть чувствовала себя более уверенно. Ее авторитет возрос в результате реформ. За счет более активной попечительной политики расширилась ее социальная база. Это создавало пред­посылки для возвращения от диалога власти с обществом, выра­жением которого стали либеральные реформы, к привычному мо­нологу власти, проявлением которого были контрреформы.

Если в 1-й половине XIX в. поворот от либеральных начинаний к реакции имел в основном внешнеполитические причины, то во 2-й половине XIX в. поворот от либеральных реформ к контрреформам имел глубокие внутриполитические, социально-экономи­ческие и социокультуриые предпосылки. Начавшаяся модернизация сама порождала собственных противников и множила их ряды. Самодержавие лишь попыталось встать во главе этих сил и ис­пользовать их в своих интересах.