Священник Никифор Адрианович Мурзакевич (1769-1834)

Родоначальником фамилии Мурзакевичей был один Крымский Мурза, взятый в плен князем В. В. Голицыным во время второго Крымского похода в 1687 году. Юный Мурза был окрещен в Москве в христианскую веру, воспринят от купели царевною Софиею и князем В. Голицыным и назван в честь крестного отца Василием, по прозвищу «Мурзиным». Василий Мурзин пристроился в числе «служилых людей разных чинов» при «государеве дворе», существовавшем в Смоленске возле Ильинской церкви, и нередко исполнял разные поручения царя Петра и царевича Алексея. Сына своего Адриана Василий Мурзин определил в только что открытую в 1728 году Смоленскую Семинарию. Окончив ее, Адриан Васильевич сделался священником и проповедником при кафедральном соборе. При встрече Екатерины II в 1780 году семинаристы в мантиях и с венками на головах пели царице гимн, составленный и положенный на ноты о. Адрианом.

1 июня 1769 года у него родился сын Никифор. Выросши под влиянием отца, Никифор выглядел гораздо развитее своих сверстников. Он много читал и десяти лет поступил в семинарию с запасом сведений из русского и латинского языков, полученным еще в отцовском доме. Пройдя три семинарских класса (аналогию, инфиму и грамматику), Никифор должен был выйти из 4-го – синтаксимы, так как в это время неожиданно умер о. Адриан, и семья его осталась без всяких средств. В 1783 г., 14 лет от роду, Никифор был определен еп. Парфением в Богоматерскую церковь «псаломщиком», а в 1799 году женился на дочери Вяземского соборного священника и, во внимание к заслугам отца, посвящен был сначала в иподьякона, а потом и в дьякона к кафедральному собору. Неприкрытая бедность царила в маленьком дьяконском домике на Ризницкой. Домик этот купила еще вдова о. Адриана на средства, оставшиеся от продажи «лишнего» имущества покойного.

Весь доход Никифора составляли ничтожные подачки за требы да 25 рублей в год штатного жалования; на них он содержал всю свою семью, состоявшую из старушки-матери, жены и 6 человек детей! Но бедность не погасила в Никифоре «духа живого». Все свое свободное время он посвящал чтению книг, желая пополнить этим свое образование.

Особенно привлекала его родная история. Хороший его знакомый, племянник еп. Парфения, ссужал его книгами из прекрасной епископской библиотеки. Даже из собственных скудных средств Никифор иногда покупал книги на базаре у старьевщиков. Здесь ему попалась рукописная история Смоленска, составленная иеромонахом Шупинским к приезду Екатерины II. Недостатки этой «истории» навели его на мысль заняться самому составлением более полной и подробной истории Смоленска. Он стал делать выписки из попадавшихся ему книг, собирать рукописи и документы. Епископ Парфений, узнав про его занятия, предоставил ему свою библиотеку и собственноручные выписки, касающиеся Смоленской старины, и допустил его в консисторский архив. С жаром принялся Никифор за работу несмотря на насмешки сослуживцев над «неученым» дьяконом-историком.

6 марта 1795 года епископ Парфений умер, и для Никифора настали тяжелые времена. В архив его теперь уже не пустили, насмешки собратий усилились. Новый еп. Димитрий не обратил внимания на Никифора и даже посмотрел на занятия своего дьякона неблагосклонно. «Много раз, – говорит Никифор в дневнике, – падал я со скамьи от изнеможения и частого кровотечения, но не падал духом». В это тяжкое время само Провидение пришло к нему на помощь. В 1801 году через Смоленск проезжали в заграничные университеты студенты Московского университета: Двигубский, Кайсаров и Тургенев. В числе «достопримечательностей» Смоленска им указали и на дьякона-историка. Они разыскали его убогий домишко и, познакомившись с Никифором, обещали помочь ему.

Через несколько месяцев, когда Никифор стал уже забывать об этом обещании, ему принесли с почты повестку на какую-то посылку. Это были книги, посланные из Москвы от имени вице-канцлера графа Ф.А. Остермана: «История России» Татищева и Щербатова, Штриттер, Летопись Никоновская, Синопсис, Вивлиофика и др. Все это слал ему в дар ректор Московского университета Иван Петрович Тургенев, состоявший членом Новиковского ученого «Дружеского общества». С удвоенным усердием принялся теперь Никифор за свой труд и к 1803 году закончил его.

С переписанной набело рукописью отправился он к епископу Димитрию в тайной надежде получить от него содействие на издание книги. Но епископ возвратил ему рукопись «с выговором и бранью». – «Этим следует заняться не тебе, но ученому человеку и опытному», – сказал он в заключение и решительно отказал Никифору в пособии на издание ее. Не найдя поддержки у своего епископа, Никифор обратился к гражданскому губернатору Д.Я. Гедеонову, а тот представил его рукопись генерал-губернатору Апраксину, человеку доброму и «просвещенному боярину».

Апраксин распорядился напечатать в губернской типографии на свой счет 600 экземпляров книги, которые и подарил автору.

В 1803 году вышла, наконец, в свет «История губернского города Смоленска, собранная из разных летописей и российских дееписателей трудами дьякона Никифора Мурзакевича» в 4 книгах. Она быстро разошлась по подписке, и вскоре понадобилось новое издание.

С экземпляром только что отпечатанной своей книги отправился Никифор к епископу, милостиво прося принять его труд. Видя, что издание состоялось без его участия и одобрения, епископ сказал: «Я не хочу иметь при себе сочинителя. Ищи себе другое место». Узнав же, что готовится 2-е издание книги, епископ призвал к себе автора и вручил ему свой послужной список для напечатания его в «Истории Смоленска» наряду с сочувственным отзывом Никифора о своем покровителе, епископе Парфении.

Для второго издания городское общество, по внушению Апраксина, дало от себя бумагу и подписалось на 100 экземпляров книги; губернатор подписался на 6 экземпляров; со всех сторон, от горожан и помещиков постоянно получались требования на книгу...

Между тем при Одигитриевской церкви открылось место священника, и Никифор подал прошение о назначении его на это место. Епископ благосклонно отнесся к этой просьбе и 16 апреля 1803 года рукоположил его во священники к Одигитриевской церкви.

В следующем 1804 году вышло 2-е издание «Истории Смоленска», где была прибавлена 5-я книга, с грамотами русских, польских и литовских государей, данными Смоленску.

На время счастье улыбнулось Никифору. Апраксин переслал книгу синодальному обер-прокурору Голицыну, а тот представил ее Императору Александру I, который велел выдать автору 500 рублей из кабинета Е.В. Кроме того, Смоленское дворянство и граждане ссудили о. Никифору более 1500 рублей, и это дало ему возможность купить за 2100 рублей дом у купца Квецинского, за алтарем Одигитриевской церкви. [На сегодняшний день не сохранился].

Таким образом, труды о. Никифора увенчались успехом, но этот успех вызвал еще большую зависть собратий по сану, удивлявшихся, «как неученый попал в писатели». Сослуживцы о. Никифора называли его между собой не иначе, как «сочинителем», распускали про него всевозможные сплетни и писали начальству жалобы. Все эти жалобы хранятся в консисторском архиве и представляют любопытный образчик старинного крючкотворства и кляузничества, совершенно не касаясь чести и доброго имени Мурзакевича. Все они оканчивались оправданием Мурзакевича и внушением кляузникам – не беспокоить епархиальную власть неосновательными жалобами; но все они, конечно, доставили немало неприятностей о. Никифору.

Наступил 1812 год. В самом начале его (4 марта) умерла от чахотки жена о. Никифора, оставив на руках его 7 человек детей мал-мала меньше и дряхлую старушку-мать. По словам его сына Ивана, о. Никифор после этого впал в задумчивость и какое-то равнодушие. Было заметно, что бывши до того времени трудолюбивым писателем, он только об одном теперь заботился, как бы устроить и учить своих детей, тогда как при жизни жены вся работа о домашнем благосостоянии лежала на ее попечении... Не оставляли в покое и «собратья по сану». Приехавший в Вербное воскресенье епископ Ириней, муж ученый, затворник, оценил труды Никифора и хотел наградить его саном протоиерея. Но некоторые члены консистории представили епископу, что Мурзакевич и без того награжден и «как неученый» не может быть удостоен протоиерейского сана.

Нашествие французов застигло смолян врасплох. Полагаясь на уверения главнокомандующих, смоляне и не подозревали, что опасность близка. Только в самый последний момент, 3 и 4 августа, началось повальное бегство жителей из Смоленска. Мурзакевича и здесь преследовала неудача: у него украли со двора только что купленную лошадь, и он со всем семейством должен был остаться в Смоленске вместе с немногими его обитателями, представителями бедных классов общества, – теми, которых позднейший историк Смоленска, Никитин, называет «людьми без имени». Люди «с именем», обладавшие, кроме того, еще собственными экипажами, слугами, лошадьми, в числе первых покинули Смоленск несмотря на данные начальству подписки и обязательства не только «отложить страх перед врагом», но и самим «наносить ему великий вред и ужас».

Несмотря на все бедствия, испытанные во время осады Смоленска 4-го и 5-го числа, о. Никифор не мог по своей впечатлительной и деятельной натуре оставаться в эти дни простым зрителем.

Власти все разъехались, церкви были оставлены на произвол судьбы. Из священников в городе остался только Спасский о. Яков Соколов, которому нечего было терять, да в соборе лежал смертельно больной соборный священник Василий Щировский. Само собою как-то случилось так, что Мурзакевич стал на виду у всех. К нему обращаются военные с просьбой напутствовать во время боя раненых, на него надеются несчастные обитатели собора, его зовут отбивать у французов соборные драгоценности, он смело ходатайствует перед королем Мюратом о пощаде церквей и святыни, к нему же относится со своими заявлениями и требованиями временное французское правительство Смоленска.

Не приводим подробностей о событиях этого времени и участия в них Мурзакевича. Они достаточно полно изложены как им самим в его дневнике, так и в неизданной его биографии, составленной Иоанном Никифоровичем, и засвидетельствованы официально военными и судебными властями того времени.

Достаточно сказать, что благодаря о. Никифору в бедственные дни нашествия французов несчастные горожане получали христианское утешение в богослужении и молитве, а раненые и умирающие защитники Смоленска – напутствие Св. Дарами в вечную жизнь. Его заботами спасен был от разорения Собор, Троицкая и Одигитриевская церкви, сохранена соборная ризница и церковные святыни, имущество архиерейского дома и многих горожан, освобождены на волю русские пленники, в том числе, протоиерей Зверев. О. Никифор своими беседами облегчил последние дни жизни несчастного П.И. Энгельгардта, он же принял последний его вздох и совершил над телом его христианский обряд погребения. Его величественная фигура, горячая речь, энергия и любовь к родному пепелищу производили сильное впечатление на французские власти, и невольно проникаясь уважением к доброму пастырю, они охотно удовлетворяли его ходатайства и удерживали своих подчиненных от излишней жестокости и обид по отношению к горожанам. За свое мужество о. Никифор поплатился своим здоровьем: он перенес немало побоев от мародеров, а удар шпорой в бок давал ему себя помнить до самой смерти. Голод, болезни, теснота и другие бедствия вырвали из его семьи 5 членов: менее чем в год умерли в его доме мать, тетка, две дочери и воспитанница. Имущество его было разграблено, дом занят казенным постоем.

Но все эти бедствия были ничтожны перед тем, что угрожало ему впереди. 27 октября французский губернатор Смоленска потребовал, чтобы наличное духовенство городское встретило бежавшего из Москвы Наполеона. Напрасно отговаривался Мурзакевич... В конце концов, опасаясь гнева Наполеона и разрушения собора и храмов и не видя особого преступления в вынужденной встрече побежденного врага, Мурзакевич с Зверевым и Соколовым пошли к Днепровским воротам. Не надевая риз, продрогли они здесь на морозе часа 2 и разошлись по домам, не дождавшись Наполеона.

«Вшествие» его в Смоленск произошло неожиданно на другой день. Мурзакевич в это время шел с просфорой к больному мещанину. Увидев взбирающегося на обледенелую гору Наполеона, он растерялся, снял шапку и сунул ему в руку черствую просфору. Наполеон спросил: «Поп?» – и пошел дальше. На улице были только французы, русские же совершенно не знали о прибытии Наполеона и не видели его, так что о «встрече» Наполеона не могло быть и речи. Но не так взглянули на это духовные власти.

Как только 5 апреля последние французы были изгнаны из Смоленска, понемногу в город стали съезжаться духовные лица и люди «с именем», скрывавшиеся дотоле в безопасных местах. Торжество русского оружия было очевидное, и вот все общество сразу прониклось необыкновенно громким, хотя и несколько запоздалым героизмом и патриотизмом. Еще громче высказывалась ненависть к неприятелю и к изменникам отечеству, которых теперь отыскивали с большим даже усердием, чем перед нашествием французов. Указать «изменника» считалось патриотическим подвигом для людей, у которых раньше не хватало смелости и силы духа на действительные подвиги.

Занятие это было небезвыгодное и легкое, ибо изменниками были признаны все люди «без имени», оставшиеся, согласно верноподданнической присяге, на своем месте и поэтому употребленные временным французским правительством в разные дела под страхом смерти за ослушание. И вот в то время, как Император Александр, преисполненный верой и благоговением пред величием и милостью Бога-Спасителя, даровал немедленно полное прощение изменникам – полякам, с негодованием отвергнув мысль даже о конфискации их имуществ; в то время как он, забыв измену своего прежнего союзника – прусского короля, идет спасать от Наполеона и Пруссию, и всю Европу, расточает всюду милость и ласки, в это самое время на родине сотни несчастных были брошены в тюрьмы по обвинению в измене. Почти 2 года особыми комиссиями разбирались дела о них, пока, наконец, 30 августа 1814 года не последовал всемилостивейший манифест о прекращении этих дел и о всеобщем прощении. Но за это время одни из обвиняемых сошли с ума или умерли по тюрьмам, другие сами убили себя с отчаяния, а все вообще пострадали и физически, и нравственно на всю жизнь.

В число таких несчастных попал и о. Никифор.

Пустая сплетня послужила собратьям по его сану удобным поводом, чтобы унизить «ученого историка» и обвинить его в измене.

Временный полицмейстер Смоленска, майор и кавалер Мельников, донес старшему духовному чину в Смоленске, Николаевскому протопопу А. Васильеву, будто в соборной ризнице, по слухам, спрятано 20 000 рублей. Не проверяя очевидной нелепости этих слухов, Васильев донес о них архиепископу Феофилакту, присланному из Синода для устройства разоренных епархий. Васильев прибавил, что ключами от собора и кладовых заведовал по поручению французов священник Мурзакевич. Спрошенный Феофилактом Мурзакевич объяснил, что ключами он не заведовал, а лишь несколько дней имел у себя один ключ, принесенный ему французами накануне бегства из города. Другой же ключ был у соборного протодьякона. Что деньги он вместе с соборными дьячками и консисторскими писцами перенес из архиерейской ризницы в соборную для спасения их от французов; и денег этих было не 20 000 рублей, а всего 72 мешка медными пятаками (в них оказалось всего 1781 р. 90 к.). Рассказал о. Никифор откровенно о своей встрече с Наполеоном.

В результате, 24 декабря, накануне Рождества Христова, он вместе с прот. Зверевым и о. Яковом Соколовым, был запрещен в священнослужении.

25 декабря возвращена была чудотворная икона Одигитрии, отслужен молебен по случаю изгнания врага – все радовались и ликовали, и в эти светлые дни только несчастные «изменники» не имели покоя, допытываемые консисторскими следователями. Показания свидетелей были за них. Сам епископ признает в своем приговоре «тягость тогдашнего времени», как смягчающее обстоятельство, и все-таки произносит всем подсудимым обвинительный приговор, как нарушившим верноподданническую присягу, хотя бы и под страхом смерти. Запуганный арх. Феофилактом, кроткий еп. Ириней забыл, что и сам ведь он, подобно другим, из страха смерти нарушил присягу и подписку – не уезжать из города, а наоборот – внушать всем мужество... Архиерейским приговором Зверев и Соколов были оставлены под запрещением, а Мурзакевич, признанный «руководителем» их, лишен и места (15 янв. 1813г.). Св. Синод утвердил этот приговор.

Но этим дело не кончилось: оно поступило наряду с другими на рассмотрение особой сенаторской комиссии по сыску изменников. Комиссия, не находя в действиях священников никакой измены, передала их дело на рассмотрение обычного суда. Допросив всех свидетелей, недопрошенных духовной властью, уголовная палата постановила (24 марта 1814 г.) следующий приговор.

«... св. Мурзакевич во время нашествия в здешний город Смоленск неприятеля находился при раненых российских офицерах и солдатах, с повешенною на шее его иконою Божьей Матери и в то же самое время, при разломании неприятелем архиерейского дома и ризницы, оную избавил от грабежа и оставил все в целости. А при выгнании неприятеля из Смоленска, когда вознамеривались и Одигитриевскую церковь также разграбить и снять колокола, не допустил и до оного, за то был бит, дран за волоса и бороду. В доносе же просвиры почесть можно последовало не почему иному, как из одной робости, и тогда, когда он нес для больного мещанина, по зову коего шел исповедовать и приобщать его, за что и следовало бы его, Мурзакевича, сделать с ним по подсудности, по правилам церковным какое-либо положение здешней консистории, но, вменяя ему выше вписанное и запрещение священнослужения, и удаление от церкви сначала производства о сем дела, также оставить свободным и всех препроводить в оную духовную консисторию, кои при сем и препровождаются с таковым уведомлением, что на сие постановление и господин начальник губернии изъявил свое согласие».

Возник вопрос – что делать с «изменниками», осужденными духовным судом и оправданными светским? – Благодушный и благообразный еп. Иоасаф, славившийся своей юридической опытностью, разрешил затруднение, ходатайствуя перед Синодом об определении 3 священников на места. 8 июля 1814 г. последовал утвердительный ответ Св. Синода, и 24 июля Мурзакевич получил указ консистории о назначении его вновь к Одигитриевской церкви.

Таким образом, и без того разоренным священникам пришлось целых 17 месяцев пробыть под запрещением и без места, следовательно, и без средств к жизни! Мало того, Мурзакевичу не только не дали никакого пособия (его товарищ свящ. Головкин получил на пропитание 100 р., а Одиг. дьячок 50 р. и за сгоревший дом 300 р.), но даже в его доме все время был казенный постой, а сам он с семьей теснился в чулане, на чердаке. Теперь правда восторжествовала, обвинение в измене было снято и даже официально признаны заслуги о. Никифора перед родным городом.

Осталось обвинение в «распоряжении» имуществом архиерейской ризницы, хранившей будто бы 20 000 рублей. Но это обвинение было так нелепо, что его не коснулись даже в приговоре. Вскоре выяснился и источник слуха о 20 000 р. Мельников указал на аптекаря Мего, говорившего ему об этих деньгах. Спрошенный «вольный аптекарь Мего» показал, что Мельников все напутал, а именно: Мего говорил Мельникову и св. Соколову, что французы насильно забрали у него лекарств тысяч на 20 и что, когда они уходили из Смоленска, то принесли к его тестю, Шпальдингу, ключи от соборной ризницы и предлагали ему самому взять деньги за медикаменты, но Шпальдинг прогнал их и с ключами, говоря, что лучше все потерять, чем взять ему «такую заплату».

Кто был автором превращения «медикаментов тысяч на 20» в «соборные деньги – 20000 р.» – легкомысленный ли «кавалер» Мельников (получивший выговор), или убитый Богом о. Яков, или, наконец, «старший духовный чин» протопоп Васильев, – неизвестно, но замечательно то единодушие, с которым все поверили явно нелепой сплетне и не пытались даже опровергнуть ее прежде начала дела об измене.

В «деле» этом вовсе нет указания на то, чтобы кто-нибудь обратился к администрации архиерейского дома с запросом, сколько оставалось в ризнице медных денег, было ли там 20 тысяч и могла ли быть такая колоссальная для бедного Смоленского собора сумма?..

Вообще, все дело об «измене» – типичный образчик дел нашего дореформенного суда и особенно суда духовного со всем его производством, со всей первобытною простотою его форм и дикостью юридических понятий.

Несмотря на все удары судьбы и неприятности от собратий, о. Никифор не покидал своих литературных занятий. С 1801 по 1814 год он составлял свод 4 Евангелий под заглавием «История Божественного Откровения». Это был первый опыт перевода Евангелия на русский язык для чтения простому народу. Через князя Голицына рукопись поступила на просмотр архим. Филарету (будущему митрополиту Моск.), и им была «осуждена на архивное тление». В 1812 году, во время занятия Смоленска французами и после, находясь под судом, о. Никифор написал перевод на русский язык Псалтири (оригинал ее в 1902 г. куплен на базаре одним земским начальником за 11 р.). В 1817 г. Мурзакевич написал «Жизнь Иисуса», в 1815 – «Жизнь Св. Ап. Петра и Павла», а в 1831 по поручению еп. Иосифа – «Историческое описание Смоленской Чудотворной иконы Божьей Матери – Одигитрии». Все эти рукописи не увидели света (рукопись об иконе в копии находится в епархиальном музее). Кроме того, о. Никифор начал писать «Словарь изобретателей» и «Описание 1812 года». Последнюю рукопись он переслал графу Румянцеву, основателю Московского Румянцевского музея.

Собратья по сану по-прежнему были холодны с «неученым» историком, но лучшие представители светского общества и духовно-учебного мира дарили его своей дружбой и вниманием. Он находился в переписке с гр. Н. Румянцевым, государственным канцлером. Для него о. Никифор разыскивал по церквам, городам и архивам древние документы, наводил справки и проч. Князь Голицын (обер-прокурор Синода), генерал А.А. Писарев, а из духовных – архиеп. Могилевский Анастасий Братанович, ректор и инспектор Могилевской семинарии, Киевский протоиерей Леванда, Смоленский ректор Сильвестр Суходольский, Смол. префект Виктор Черняев и другие лица находились с ним в дружеской переписке. Генерал И.Ф. Паскевич гостил в его доме и ходатайствовал перед епископом Иоасафом о награждении его за подвиг 4 августа 1812 года. Приводим этот официальный документ:

«23 июля 1817 года. Преосвященнейший Владыко! Командуя 26-ю пехотною дивизией в сражении 1812 года 4 августа в Смоленске и удерживая неприятеля со стороны Королевского пролома от сильной неприятельской канонады и ружейного огня, я имел в дивизии много раненых и умирающих на месте солдат, требовавших тогда, по закону нашему, для исповедования и причащения Св. Тайн священника. По требованию моему явился с крестом в руках Одигитриевской церкви священник Никифор Мурзакевич. Исповедывая и приобщая Тайнами умирающих, примером своим ободрял стрелков и неустрашимо во все время был в сражении с 12-летним своим сыном, носившим за ним св. воду. Я в то время представил начальству о вознаграждении его за столь примерный и похвальный поступок, но прибыв с дивизиею своею в Смоленск, нашел, что помянутый священник до сего момента не награжден. Представляя о сем Вашему Преосвященству вместе с свидетельством, мною данным ему, Мурзакевичу, осмеливаюсь утруждать Ваше Преосвященство всепокорнейшею просьбою о представлении Вашем высшему начальству его, Мурзакевича, за ревность к отечеству и примерный поступок в столь критическое время, бывшее в 1812 году, к награждению, каковых удостоились полковые священники в подобных случаях. Вашего Преосвященства, моего милостивого Архипастыря, покорнейший слуга, Иван Паскевич».

Свидетельство и. Паскевича: «Дано сие Одигитриевской церкви священнику в г. Смоленске Никифору Мурзакевичу в том, что действительно он, Мурзакевич, 1812 года был при мне во время сражения под Смоленском 4 августа, на батарее в Королевском проломе, окропляя Св. водой и имея крест в руках, укреплял мужество солдат моих, сражавшихся храбро с неприятелем, присутствуя сам между стрелками; исповедовал раненых и приобщал Св. Тайнам; не щадя собственной жизни, был до конца сражения под пулями и картечами с малолетним своим сыном. Я вменяю себе в приятнейшую обязанность за столь похвальный поступок – довести и ныне до сведения начальства, ибо на представление мое тогда к бывшему командиру г. Генералу от Кавалерии Раевскому о награждении его, он ничего не получил. В чем за подписанием и с приложением герба моей печати свидетельствую. Ноября 3 числа 1816г. Его Императорского Величества, Государя моего, генерал-лейтенант, командующий 2-ым гренадерск. корпусом и разных российских и иностранных орденов кавалер Паскевич. С подлинным верно: дивизии оной адъютант, лейб-гвардии поручик, Кримида.

В следующем году, по представлению преосв. Иоасафа, Мурзакевич был награжден от Синода скуфьею.

В 1816 году 18 мая, при посещении Вел. Кн. Николаем Павловичем Смоленска, Мурзакевич был представлен ему на Королевском бастионе и удостоился благодарности Вел. князя за свои исторические объяснения и рассказ о битве 4 августа. К 1818 году он получил бронзовый наперсный крест за 12 год и представлен был Императору Александру I, проезжавшему через Смоленск.

Не оставлял о. Никифор и общественной деятельности, исполняя разные неплатные должности в учреждениях городских и епархиальных. В 1819 г. он, по поручению епископа, собрал по городу и губернии 3287 р. на бедных семинаристов, за что получил епископскую благодарность, а семинарское начальство пригласило его быть экономом и членом правления. Имея много знакомств среди губернской знати, он не раз пополнял скудные семинарские запасы выпрошенною у благотворителей провизией и вещами, (кой способ рекомендовала Правлению сама епархиальная власть). В 1826 году, по слабости здоровья, он оставил эту должность с похвальным аттестатом от начальства. Побои французов и поляков все сильнее давали себя чувствовать. «Лета изочтенные приидоша», – писал он в дневнике. В 1834 году 8 марта, после краткой болезни, он умер, имея всего 65 лет от роду. Часть своей библиотеки он еще раньше передал в кадетский корпус, до 200 томов пожертвовал в семинарию, а теперь бедным семинаристам он завещал 50 р. и 100 томов книг в училище детей канцелярских служителей. Остальные книги сын его Николай передал городу в основание Публичной библиотеки Статистического комитета (а эта последняя легла в основание нынешней Городской библиотеки). Хоронили о. Никифора ректор с семинарской корпорацией и погребли его в Окопе, перед алтарем.

«Одно обстоятельство меня поразило, – говорит в автобиографии Николай Никифорович, – это рассказ о том, как полгорода провожали покойного отца моего и как, по отшествии его в мир лучший, воздали должное его делам и характеру прямому».

После отца Никифора остались его сыновья: Илья, служивший в канцелярии Мин. Нар. Просв., Константин – врачом в Тобольске, Иоанн – полковым священником в Риге (после протоиерей, погребен в Окопе), Николай – директором Ришельевского лицея (Одесского университета), ум. 1883 г. и дочь Елена за поручиком Жуковым. Теперь из его потомков в живых — престарелая внучка Александра Игнатьевна Жукова (в доме Мурзакевича) и внук, протоиерей 72-го пехотного Тульского полка Павел Иванович Мурзакевич в Новой Александрии Любл. губ. [Данные на 1903 год].

(Из книги «История города Смоленска»)

Приложение 5.2