ЧАСТЬ 4. БУДНИ ДУРДОМА 2 (NEW) 28 страница

Хер стоял и охуевал, он просто не мог поверить своим глазам:

— Я много видел дерьма, но такого как ты — нет! — наконец выговорил он. — Стоп. Что с тебя возьмешь, — горестно сказал он, развернулся и ушел. А Подстилка стояла, переводя дыхание и сотрясаясь от дрожи, бившей ее с головы до ног. Казалось бы — давай радуйся, добилась же своего — ебаное достоинство не было посрамлено, ты на высоте, а он, придурок, облажался. Но теперь ей до смерти хотелось побежать к Муде и во всем признаться, и зареветь, и заорать, лишь бы не ощущать себя такой мразью. Вот так невпопад научила действовать идиотка-мамаша, и так она всегда действовала сама. Когда надо было выходить замуж за миллионера — она вышла за летчика-романтика, который стал алкашом-психопатиком, когда надо было делать аборт — она высрала полудохлого выпердыша, на лечение которого уходили все зарплаты, когда надо было устраиваться на престижную работу — она пошла работать инженеришком в никчемном институте, потому шо там «атмосфера какая-то особая» и т. д. и т. п. Все наоборот, все невпопад, но самая главная цель ее жизни была то, шо «он с тобой должен считаться!» Ну-ну, блядь! Не в силах вынести напряжения, Подстилка поплелась с повинной к Муде.

— Я виновата, я обижалась и не хотела признаваться. Всему виной поебень, я хотела выставить тебя дураком, а себя типа умной, — говорила она, пытаясь изобразить раскаяние. — Прости меня, я не хотела принимать, выставила свою ложную харю, — заискивающе смотрела она на Мудю. Дуре главное было вымолить у него прощения. Она не могла спокойно жрать, срать и спать, когда на нее хто-то там злился. Долбоебы-родичи — сплошные профессора и сливки общества с самого детства завнушивали ее, что все о ней должны хорошо думать, что никто не должен на нее обижаться, что она всегда должна делать людям хорошо. Они открывали охуенный шкаф, доверху набитый всякими мышиными скрижалями и медалями: «Грамота почетного пердуна», «С 700-летием», «Дорогому учителю-мозгоёбу», «Товарищу министру» и часами зачитывали хвалебные дифирамбы о себе, приговаривая: «Тебе тоже должны такое написать. Тебя тоже должны уважать, как твоего деда и отца. О тебе должны все хорошо думать, а значит, ты должна делать людям только добро». «Кто бы к нам ни пришел — мы ни-ког-да, ни-ког-да никому ни в чем не отказывали, — эмоционально пиздела бабуся. — Твоя бабушка, Подстилуся, никогда никому и плохого слова не сказала, и поэтому все ее так уважают». И Подстилуся с малолетства тащилась от таких рассказов, воображая, как она всем будет делать только добро и все будут ее уважать и у нее к исходу жизни будет такой же охуенный шкаф грамот и дипломов с похвальбами ее распрекрасной личности. И Подстилка росла таким завнушенным дебильным одуванчиком, который боялся сделать кому-то что-то плохо, страстно мечтая, чтобы о ней всегда хорошо думали. И о ней думали… хорошо… используя ее как безотказную давалку — то денег взаймы, то экзамен сдай, то аборт помоги сделать, то жрачку приготовь, то переночевать дай, то с парнем сведи, то себя подставь, и Подстилка радостно делала все для всех, воображая, что ее теперь, дескать, уважают.

— Иди нахуй, — огрызнулся Мудя.

«Наверно, надо все-таки поспать», — вяло подумала Подстилка и, стараясь производить как можно меньше шума, отправилась восвояси и задрыхла без задних ног, на несколько часов погрузившись в спокойное блаженство, где нет ни ментов, ни Муди, ни тупых мышей — ни-ко-го. Проснулась она от нехилого пинка:

— Вставай, дура! — заорал Мудя. — Пора в суд.

Подстилка жалобно покосилась на него глазами побитой собаки, Мудя тут же смягчился:

— Не выспалась?

— Ага, — жалобно проныла она, пытаясь вызвать еще большую жалость. Ей жалость нужна была как воздух, а точнее как подтверждение великой любви к ней Муди. С детства наслушавшись всяких дебильных мышиных фразочек, типа «Если он тебя жалеет, значит любит», «Я же тебя пожалела, значит уже не больно», «Иди, мама тебя пожалеет и все будет хорошо», она самозабвенно пыталась реализовать их хуевый смысл в жизни, но не тут-то было. Мудя любил только себя, а стало быть, жалеть любил только себя, а поэтому он заорал:

— Че расплылась как свинья, давай быстрей!

Подстилка дернулась, вскочила и как ошпаренная побежала умываться, проклиная своего неудалого прынца, дуру-мамашу и всю гребаную жизнь.

— Значит так, слушай мине, я усё знаю, — поучал ее Мудя. — То, шо ты там в ментовке им лапшала, подписивала — это все херота для слабонервных. Главное, шо ты судье намелешь. А поэтому, притворяешься такой же дебильной, как вчера, и говоришь, шо ты ничего не соображала, шо тебя напоили гашишем, а потом заставили, а у тебя, бедолаги ваще порок сердца или че-ты там им несла?

— Ага! — радостно заржала Подстилка. — Порок.

— Ну так, вот, — заткнулся вдруг Мудя, словив очередную тучу мыслей, которых в его башке всегда было больше чем надо и от которых он большую часть своей жизни сильно смахивал на ежика в тумане. — Не-е, может это ниправильно? Может лучше заплатить штраф?

— Ой, лучше давай не пойдем, — предложила жадная до денег Подстилка. — Денег и так нету, а они пусть подавятся моим паспортом.

— Ну да, — забесился Мудя, — ты больше бабла потратишь, чтобы паспорт восстановить. Бля-ядь, че же делать? Иди, погадай!

— Не-е, лучше ты, — заныла ленивая свинья, которая не любила напрягаться лишний раз, соприкасаясь с Нагвалем.

Хер взял карты и стал делать расклад, но гадатель из него был хуевый, и все сводилось к тому — хорошие карты выпадали или плохие. В этот раз карты выпали непонятные, и они, решив, что карты говорят ни в чем не признаваться, попиздохали в суд. Перед домом Подстилка вошла во вчерашнее состояние пришибленной дурочки и радостно поперлась к дежурному осведомляться, кто ее повезет в суд. Дежурный нихуя не въехал в тему, и прошло минут 20, прежде чем разыскался кто-то, кто знал про Подстилкино дело.

— А мы паспорт передали участковому, — заявил он и, продиктовав Муде адрес, уперся.

Два дурака поперлись искать участкового. Его берлога оказалась в каком-то полуразрушенном здании — отделении милиции того района, где был многострадально обкраденный книжный магазин.

Запершись в здание, они с ба-альшим трудом выспросили, где находится их участковый, и принялись ждать.

Несмотря на то, что было уже 11 часов, участковые явно не торопились на работу. Но мало-помалу комната, где они заседали, наполнилась разносортными мужиками, больше похожими на грузчиков, чем на ментов. Наконец, приперся тот самый участковый и позвал Подстилку. Она старательно строила из себя невинную овечку, но все было напрасно — ментозавр оказался тупорылым до невозможности чуркой.

— А-а, так ти украл книги?! — заявил он, нагло щупая ее своими пустыми глазками.

— Не-е-ет, — радостно пропела Подстилка, пытаясь присадить его на свадхистану.

— Ну как нит, воть здэсь написяно, — и он стал, еле разбирая слова, зачитывать протокол. —

Так украла?! — опять спросил он.

— Не-ет, — растерянно проныла Подстилка, чувствуя, что почва уходит у нее из-под ног, и этот чурбан на свадхистану не присядет и нихуя не услышит. Но, что делать дальше, она не знала, потому что думать не умела, а могла только выдавать заготовленные ответы.

— Так, украла, почему не признаешься? А поделника твой где?

Подстилка совсем охуела:

— К-какой подельник. Не-ету, — решила она самоотверженно спасать Мудю.

— Ну, туть же написьано — с дже-ни-ком. Вот он-а? — спросил мент, показывая на зеленую харю Муди, видную издалека.

— Ага, — бессмысленно кивнула Подстилка.

— Сюда, — важно позвал мент Мудю.

Тот подошел.

— Паспорт, — потребовал мент.

Подстилка пересралась не на шутку: «Этот отберет и еще не отдаст назад».

— Давай признавайся, что ты украла, — опять приебался к ней мент, переписывая данные из паспорта Муди в свои бумаги.

— Ну, я же не крала, — пыталась наивно петь Подстилка, радостно заглядывая в красную харю мента, но на этот раз это у нее плохо получалось, и мент заорал:

— Что ты не признаёшься!!! Давай признавайся! Вот ты здесь передо мной, участковым раскаешься, и твой душа чиста!

— Не-е-ет, — чуть не плача, проныла Подстилка.

— Давай, давай, признавайся, — тихо сказал ей Мудя.

— Ага, — радостно сказала Подстилка, — простите меня, пожалуйста, я взяла книги, но я больше так не буду, — самоотверженно смотрела она на участкового.

— Вот так, — самодовольно сказал он. — Передо мной, участковым, раскаешься и все — ты чиста, искупила вину.

«Во, бля, поп!» — охуела Подстилка.

— Да, простите меня, я сглупила, — пристыжено говорила Подстилка, всосав наконец-то тему.

— Да, вот так. Раскаялась здесь пиридо мной — и твоя душа чиста, — беспокоился мусор за Подстилкину душу. — Я тут решиль нэ пиредавать дело в суд. Сичас поидешь со мной в маказин, который ти обокрала, ещо там раскаэшься и всё — искупишь вину. Ти машин лови, я сичас выду, — сказал он Муде, и куда-то поперся, заграбастав оба паспорта.

Подстилка забесилась — раскаиваться перед этими жирными курами ей хотелось меньше всего. Она уже успела навоображать, что она великая святоша — сама невинность, а куры-дуры облажались, на саму невинность посягнули, и вдруг ей надо каяться.

— Хули я буду перед ними раскаиваться!! — бесилась она.

— Заткнись, — оборвал ее Мудя. — Хули мы будем возить этого дурака, сука! И паспорт мой у него, блядь.

— Вот говно! — бесилась Подстилка. — Пошли нахуй, пусть сами передо мной раскаиваются, у меня порок сердца! Мудя, ну че ты молчишь, не буду я перед ними раскаиваться, — изводилась на гавно дура.

— Заткнись тупая, надо — значит раскаешься. Че ты о себе навоображала уже? — забесился на нее Мудя. — А?! Че уже сталкинг сыграть не можешь, дура?!

Подстилка сразу села на измену и заткнулась. «Ну ладно, раскаюсь, — стала завнушивать она себя, — подумаешь, попросить прощения — это раз плюнуть после всех практик Рулона. Но все равно они твари! — не выдержала ложная личность. — Хуй с вами, суки, сейчас я унижусь, а потом накрашусь поярче и заявлюсь туда, скажу, что я сеструха той бедной девочки, и запугаю их до смерти, они у меня попляшут!!! Пусть знают, на кого залупились!», — бесился мозг.

— О! Мудя! А давай потом мы накрасимся и припремся туда, и скажем, что уже на них в суд подали, и они облажались, потому что я при смерти лежу и они поплатятся за все, — упивалась воображаемой местью Подстилка.

— Не-а, че с дураков возьмешь! Запомни, с мышами лучше не связываться. Говно не трогай — вонять не будет! — сказал Мудя знаменитую фразу Рулона.

— Нет! — желчно наседала Подстилка. — Они должны знать, с кем связались, пусть поплатятся за все мои страдания! — бесилась дура. — Хули они такие безнаказанные! Суки! Пусть знают, с кем связались! Мы им покажем! Хули всякое быдло на нас ездит!

— Ну ладно, — вяло согласился Мудя, больше всего озабоченный в тот момент тем, что сейчас ему придется возить на себе толстого свиного мусора.

Тут на горизонте замаячила жирная ряшка тупого мусора, и Мудя, отождествленно виляя хвостом, принялся ловить тачку. Загрузившись в машину, они поехали в магазин. Подстилка, вместо того, чтобы останавливать мысли и ловить момент для просветления — наблюдать за трением частей, упорно продолжала завнушивать себя, что раскаяться перед толстыми курами — это ей раз плюнуть, она еще не такое видывала, и сейчас так раскается, что они охуеют. Полоумный ум решил, что раз выебываться нельзя, значит нужно оставить о себе след в истории по-другому. «Ну они у меня подавятся, — бесилась Подстилка, — я как грохнусь на колени, как завою, как зарыдаю, им мало не покажется!!!»

Тачка остановилась перед магазином, и мент гордо выперся, сказав им подождать. Прошло 5 минут, 10, 15 — лысого пидора так и не было.

— Я пойду подслушаю, — предложила Подстилка.

— Давай, — еле выдавил серо-зеленый Мудя. Он опять сидел и воображал, как хуево живется петухам на зоне.

Подстилка незаметно подкралась к двери магазина, впрочем, близко подходит даже не было нужды, так как вой ненавистных ей кур было слышно за много метров.

— Они говорят недоказуемо и все!!! — бесилась самая жирная. — Но как так недоказуемо, если мы видели эти книги в ее руках??!!!

«Нихуя себе, — села на измену Подстилка. — Вот суки! Ну все, вам конец, жирные твари! — забесилась она, сгорая от желания ворваться в магазин и отпиздохать всех уродов. — Допиздитесь у мен-я-я-яя!!!!», — сжимала она кулаки, прыгая на месте.

Отдавшись во власть маразматического ора своего ума, дура не заметила, что мент уже выперся из магазина и тупо смотрит на нее, лупая беньками.

— Ой! А я в аптеку вышла, — приняв наивный вид, пропищала она. — Мне лекарство надо от сердца. А Вы уже все? Да? А я сейчас плиду, — расплылась она и побежала в аптеку делать вид, что покупает лекарство.

Усевшись в машину мент заявил:

— Ты, это, давай теперь в Мид.

— Ага, — пробурчал Мудя. В душе у него творилось нечто невообразимое. Денег у него и так нихуя не было, а теперь вози этого дурака еще и паспорт не отдает, сука!

Мент сидел явно пригруженный, а Подстилка радовалась во всю мочь своей никчемной душенки, радостно неся всем отсутствующим какую-то ересь.

— Ви их купили? — вдруг спросил мент.

— Кого? — радостно вылупилась на него Подстилка.

— Следователей, — буркнул мусор.

— Не-ет, что Вы? — заверила его Подстилка.

— Сколько вы им дали? — наседал тупорылый.

— Нисколько, — радостно пропищала дура.

Мусор покачал головой и заткнулся. Мудя толкнул Подстилку в бок и мотнул головой на мусора.

— А вы знаете, — начала она, вспомнив недавний приказ Муди, чтобы она запугивала мента в машине разговорами о высокопоставленном папочке-юристе, — скоро мой папа из Италии приедет. Он очень известный адвокат! Та-а, — мечтательно пропела она.

— Да-а? — включился в разговор шофер. — И че, как там дела в Италии? Я тоже там бывал.

— Ну-у, я не-е знаю, — пропела Подстилка, внутренне бесясь на шофера, так как она нихуя не знала, как там дела, — мой папа ад-во-кат, — по слогам произнесла она, пытаясь подействовать на мусора. — Там мусульмане воюют, — ляпнула она первое, че взбрело в безмозглую бошку.

— Да-а-а???! — охуел шофер.

— Ага! — радостно подтвердила Подстилка, как ни в чем не бывало. Уж пиздеть с уверенным видом она умела с самого детства, т. к. быстро просекла тему, что, когда она говорит правду — ее ругают и хуярят, а когда она врет — ее не трогают и даже нахваливают. Однажды, когда ей было пять лет, она ебнулась со шкафа и случайно разбила любимую напольную вазу свиноматки.

— Что здесь случилось?! — заорала мамаша, влетая в комнату.

— Ой, мамочка, прости, — залепетал выродок, — я случайно на нее упала и порезалась, — доверчиво протягивая тощую ручонку, пролепетал выпиздыш, ожидая прощения. Но вместо этого свиноматка со всей дури врезала своей любимой доченьке по лицу:

— Растяпа!!!

Через полгода, Подстилке опять не посчастливилось разбить очередную напольную вазу, которыми был завален весь их дом так, что нельзя было даже спокойно пердануть.

— Что здесь случилось? Это ты разбила?! — влетела мамаша в комнату и угрожающе надвинулась на выродка.

— Ой нет, мама, — испуганно залепетала дура. — Это ветер, — ляпнула она вдруг ни с того ни с сего.

Мамаша посмотрела на колыхающиеся занавески раскрытого балкона и, ничего не сказав, принялась убирать вазу. А Подстилка, потом долго экспериментировала, подставляя ветру разные хернюшки, которые он так и не разбил. Зато Подстилка усвоила великий мышиный урок и с тех пор стала врать на каждом шагу по поводу и без, удачно выгораживая свою жопу и ни за что не отвечая. Продолжала она это делать, даже находясь в рядах доблестных рулонитов, стяжающих Просветление. Но с прозорливыми старшими учениками Рулона это нихуя не проходило, там все было наоборот — нормально!!! Если ты провинился, но признал свою вину — молодец, исправляйся теперь!!! А если ты насвинил, да еще и отпираешься — все, сука, пощады не жди! И Подстилка каждый раз сполна отвечала за свою брехню до тех пор, пока тупой умишко наконец-то не всосал, что рулониты — это не тупые мышиные родители, на гнилой базар не ведутся, и только правда о себе и готовность и умение отвечать за свои поступки поможет выработать тот внутренний стержень, который только и может привести к освобождению.

Глава 2

На задворках Рулон-холла

Я, отождествившись с мамкиной хуйней, засевшей в мозгах очень прочно, все никак не хотела писать рулонину, и вот, получив очередной пинок под зад и гычу между лопаток, проснулась, дико зарадовалась и начала действовать.

Легко, конечно, всякую хуйню из далекого прошлого выкапывать, ты не так отождествлен с ентим, ты вроде как и не был там, вроде как енто и не ты. А вот, чем больше твое прошлое подходит к настоящему моменту, тем больше растет твое свинское отождествление, а на самом-то деле, какая хрен разница, год назад это произошло, 50 лет, или мгновение назад. Прошлое — енто иллюзия, его нет, поентому нехуй страдать, мучаться, выставлять себя хорошим и великим, а нужно начинать смеяться над своим свинским отождествлением с тем, чего нет. Какая вам разница, поорал на вас начальник 10 лет назад или мгновение назад, поучитесь лучше у кошки жить в моменте здесь и сейчас, как учит Гуру Рулон.

— Как же побыстрее писать рулонину? — думала я, мучаясь от того, что надоело скрючиваться над тетрадкой, хотелось уже и на компе попечатать.

Я впервые в жизни начала действовать не по мамкиному, а так, как говорит Гуру Рулон.

— Вы ничего не можете делать, — говорил Гурджиев, которого я изучала по совету Рулона, — вы можете только пытаться что-то делать. И я решила пытаться, чтобы убрать свою слабую часть. Я стала просить у наставницы Рулон-холла Хиппы:

— Ну, разрешите мене на компупере писать рулонину, а то у мене идеи прут, а писать в тетрадке лениво, а стать великой писательницей, ё-моё, хочется.

Стала я, значит, так гундеть, чоб намерение свое осуществить, а то мамка-дура не научила меня ничего добиваться, а только ныть, самосожалеть и мечтать, самозабвенно ковыряя пальцем в носу.

— Ладно, по часу то можно, токмо чоб делу — то рулонитовскому не мешала, не отождествлялась чтобы. И если нужно, чоб Хрыча за компупер, значит, пущала, а то совсема, как год назад, зазомбируешься, отупеешь сидя за компьютером, и придется дурь-то твою выбивать из тупой твоей репы крутыми рулоновскими практиками.

— У-р-р-а! — Ликовало все мое существо, — вить я всю свою тупую жизнь занималась мечтами, чтоб стать писательницей, певицей, или какой другой великой дурой, а ничего реального не делала, я не знала, что же делать, мать не говорила, что перво-наперво нужно ПОПРОСИТЬ. И для 22-хлетней дуры ента прописная истина стала откровением. А вот Марианна знала енту истину с детства, а также знала, что енто только первый шаг к своей цели, нужно еще прилагать огромную волю, упорство, и стремление. А еще важно начать действовать. Рулон тоже учит нас ентому, он учит как достичь самой великой цели — просветления.

И енто всего один раз я попросила, всего один раз, а ежли б с самого детства меня учили ставить высокие цели и, главное, добиваться их, то я бы уже в 22 года могла бы жить в Америке, выпустить много книг и песен и даже, как Мудрец, достичь просветления.

И вот, впервые послушав Гуру Рулона, я уже сижу и весело щелкаю пальцами по клавишам, но счастье мое длилось не долго, через пять минут ко мне подбежала жирная свинья, которую мы называли Карлсон за ее рыжие короткие волосы, веселый, отходчивый нрав и жирок, который свисал с нее. Она дико смеялась и орала:

— Я не буду болеть, я самая здоровая, — верещала она как недорезанный поросенок, тряся меня за плечи.

Енто она так давала себе установки, пытаясь вылечить свое больное горло. Я молчала, чувствуя, как мой творческий поток вдруг стал активно трансформироваться в дикое раздражение. Тут какой-то слабенький голосок в моей репе начал пищать, мол ты вить решила контролировать свои негативные эмоции, даже всем сказала об этом. И я начала, перекосив свою морду, пытаться скультивировать чувство любви

— Я люблю мир, я люблю людей, — шепелявила я в своем внутреннем пиздеже, но получалось энто херово, так как побуждение мое не было слишком духовным, скорее я пыталась показать всем, какая я положительная, без негативных эмоций, как всегда задавливая в себе энергию злости, которая не реализовавшись, била в мой тупой чайник, усиливая тупые мамкины программки.

Я начала краснеть от натуги, как будто сижу на унитазе в тщетной попытке посрать, но любовь усе не рождалась у мене, только росло дикое раздражение, как это мне мешают свою гордыню подпитывать, про мое великое писательство, в котором моей-то заслуги нет, а просто звезды на небе так встали, когда меня погань на свет высирала. И вот, как апогей всей этой ситуации, я разбесилась.

— Отойди от меня, ебучий Карлсон, — истерично заорала я, сбрасывая руки со своих плечей. Она улыбнулась своей скорпионьей улыбкой и спокойно отошла, а я как всегда загрузилась и начала думать,

— А че енто она так легко ко всему относится, а почему енто я так не могу? Я же решила работать над собой, но ничего не помню, действительно, наверное, я сплю.

Карлсон отошла от меня, а творческого вдохновения как не бывало, но я собралась таки с духом, поднатужилась, вошла в состояние творчества, которое сначала со скрипом, а затем все легче и легче стало изливаться из меня. Вот уже я стала хихикать в кулачок и вновь отождествилась. Но Бог видит все и не дает спать сынам и дочерям своим, милостливо помогая им пробуждаться охуенными пинками под зад или по мозгам.

— Шепелявая! Вы убрали свои ответственности? — подкатила ко мне Мегера. Новая волна раздражения родилась во мне.

— Я люблю мир, я люблю людей, — уже в полном бешенстве и сжав зубы, твердила я.

— Вы что, охуели что-ли? Опять лодырничаете!

— А не пойти ли вам на хуй? — хотело сорваться с моих губ, но я, покраснев как рак, сдержалась, кипя как паровой котел.

— Виновата, исправлюсь, — сказала я, перекосившись, как пытающийся сдержаться пачкун, чоб позорно не обкончаться. На негнущихся деревянных ногах я поперла убирать свои ответственности, которые как раз соответствовали моей раздувшейся гордыне: ванну, туалет да говняный мусор. На мое счастье мне навстречу попалась Хиппа, которая в своей всегдашней манере задумчиво ковырялась у себя в штанах.

— Гыычь Ом, Хиппа, — робко начала я.

— Ом Гуру, — рассеянно произнесла она, как всегда глядя сквозь меня, ведь я так скучно и назойливо всегда проявлялась, что многие наставники Рулон — холла в прямом смысле засыпали, слушая меня, особенно на индивидуальной беседе.

Два раза во время мистической беседы, которая раньше всегда проводилась ночью, я заваливала наставников скучными, тупыми вопросами, и они засыпали. Енто были Бешеная Белка и Гурун, Вонь Подретузная один раз тоже чуть не стала моей жертвой, но ей удалось не уснуть, выполняя быстрое дыхание бхастрика.

Хиппа с трудом подавила зевок и изрекла:

— Чо-о-о?

Я поспешно рассказала ей всю хуйню, которая творится в моей репе, когда мне мешают отождествляться со своей важностью и зомбизмом.

— Хуйня какая! — воскликнула она, — используй енто для своего духовного роста, хватит уже, как заезженная пластинка по мамкиному-то жить, давай умней, пущай енто тебе будет практика на переключение внимания. Вот так то. Ясно?

— Ясно, — чеша репу, согласилась я.

В мозгенях моих прояснилось на время, но не на долго, когда же Мегера вместе с Карлсоном приперлись вместе и стали гутарить на тарабарском языке как дети, подражая иностранцам, и тыкая пальцами в монитор, я опять начала беситься, забыв про практику переключения внимания.

— Вот видите, какие вы механичные, — говорил Гуру Рулон, — даже элементарного не можете, только мните себя 12-лопастными нагвалями. Вы полностью зависите от аспектов, вы не можете следовать принятому решению.

Даже Карлсон, казалось бы очень преданная ученица, тоже шизовала, она три раза съебывалась с духовного пути, съебывалась из Рулон-холла. А все потому, что она продолжала слушать мамку в своей голове, потакая слабым состояниям и жалея себя. Погань сказала, ты есть мысли, ты есть эмоции, как только в тебе рождается хуевая мысль, как только возникает какой-то аспект, так сразу беги — вешайся, топись, жизнь потеряла смысл.

Я знала по рассказам, что много раз она пыталась покончить свою мышиную жизнь самоубийством, много раз она решала съебаться прежде сроку из сансары, а все почему? Гороскоп такой, как говорят, звезды раком встали. А она то дура думала, что енто ей — Карлсону, хочется страдать, убивать свой скафандр, а енто звезды так на нее светили в момент высирания на свет, енто планеты хотят кушать, енто огромный вампир — Луна проявляется.

— Вы — хуевый комплекс воздействий планет и того, чем напичкали вас родители, школьные учителя и социум, — пытался донести до наших тугодумных машин Гуру Рулон. Но одних слов нам было недостаточно, поентому в Рулон-холле часто применяли шоковую терапию, которая позволяла вывести чучика из говняного сна, в котором он находится по воле родителей, природы, социума и планет.

Когда чучик только приходит в Рулон-холл, то он находится в поросячьем восторге, он восприимчив как ребенок, так как эмоции радости, эротики и секса, которые царят в Рулон-холле, на время отключают критичный ум и мысли, что я все знаю. Енто позволяет чучику многого достичь, на ентой первой волне наставники Рулон-холла особо часто занимаются с чучиком шоковой терапией: тащут новичка сразу на встречу к Рулону, везут на рулоновские семинары, шоб проводить семинары рулоновские учились, и многие другие практики.

Вот и Карлсон с открытой варежкой, всасывая истину как губка, приперлась из мира прямо по объявлению на рулоновский семинар и, конечно же, как и все самки, воспитанные в лучших традициях маминизма, она искала принца и нашла. Высокий, спокойный, с выпученными глазами с духовным погонялом Нищий Барин, который очень понравился дуре, и она уже размечталась, представляя, что она поедет с ним проводить рулоновские семинары, как у них создастся нечто типа семейки. Он хитро подвалил к дуре и начал давить на ее центр удовольствия.

— Я вижу в твоих тонких телах особый знак.

— А че енто такое? — ни хуя не врубилась овца, которая на семинаре впервые узнала о каких-то там телах.

— Он показывает, что в прошлой жизни ты была Клеопатрой, — продолжал хитрожопый Нищий Барин.

— О! Я была Клеопатрой, — включился у идиотки центр удовольствия, тем более, что похвала исходила от особи мужского пола, включая программу поиска принца. И ужо не важно стало, правду ли говорит наставник, и не важно, что никаких тонких тел она не видит, и не важно, что в ентой-то жизни она никакая не Клеопатра, а мешок с говном. Важно, что мамкина хуйня сбылась, к ней первым подошел мужчина и начал хвалить ее, что почти было признанием в любви. И она теперь была готова бежать за Нищим Барином на край света. Вот так, с помощью уловок духа Рулон обучил своих ближайших учеников приводить чучиков на духовный путь, потому что таких людей как Рулон, чоб сознательно начали избавляться от мамкиной хуйни просто нет, а если и есть, то не больше чем 1–2 человека на всей Земле.

— Шоб развить Ваши тонкие тела, вам необходимо пройти индивидуальную практику со мной, — похотливо глядя на Карлсона, сказал Лупоглазый. Почувствовав на себе неравнодушный мужской взгляд. Карлсон сразу распрямилась, начала поправлять прическу.

— Да, я согласна, — кокетливо сказала она, вешая на Нищего Барина титул принца.

В отдельной комнате горели свечи, играла мягкая, мистическая музыка, был приятный запах благовоний. Нищий Барин начал снова втирать ей что-то про Клеопатру, про то, как она раскроет свои сверхспособности, при ентом его голос становился все более мягким и вкрадчивым, как у кота. Сердечко дуры забилось очень быстро, ведь три месяца перед семинаром она особо интенсивно мечтала о принце и даже постоянно молилась, чтобы Господь послал ей принца-бомжа.

«Наконец-то, мольбы мои услышаны, наконец-то, я обрела ЕГО», — думала Карлсон.

Нищий Барин, конечно же, так и не думал. Его целью было как можно больше людей привести на путь секоризма, пусть даже при ентом нужно включать мамкину хуйню и мечтания о принцах. Конечно, похоть сильно включалась, но однако же это было намного лучше, чем те иллюзии, которыми пичкают поганые головы своих дочерей, тем более, что, идя по тантрическому пути как Рулон, похотью можно овладеть, а вот имея иллюзии о принцах, ты до ентого тантрического пути даже и не дочапаешь, а из всех твоих попыток тантризма получится обычная поебень и семейка. Поентому Рулон всегда говорил своим ученикам, что избавление от иллюзий — первоочередная вещь на духовном пути. Вот почему в Рулон-холле бывает чучикам иногда дико дискомфортно, ведь им там разрушают иллюзии, намотанные на центр удовольствия, как сопли, которые каждая мамаша мотает на кулак в семейке. Всем 17-тилопастным нагвалям обрубают лишние лопасти, всем Ассоль говорят, что их Грей — ничтожество и бомж, и ваще с английского Грей переводится — серый.

— Вот кто такие ваши принцы — серость, посредственность, бомжи и пропитухи, — говорил Великий Мудрец всех времен и народов Гуру Рулон, открывая чучикам великую истину, которую раньше от них скрывало государство, попы и семейка.

Практика продолжалась. Нищий Барин начал тянуть свои грабли к Карлсону, что ввергло ее в состояние легкого паралича, так как в ее тупых мозгенях не стыковалась пара критериев: святой человек, каким она считала Нищего Барина и секс. В ее мозгенях секс был чем-то грязным, неприличным, тем, что нужно делать в темноте под одеялом и только после свадьбы. Он расстегнул на ней блузку, умело и ласково начал поглаживать ее маленькую, упругую грудь, продолжая давать дуре яркие перспективы духовного развития, связывая духовность в ее мозговой машине с центром удовольствия. Во время практики Нищий Барин почти полностью раздел Великовозрастную Зомби, обмацал ее с ног до головы, доставляя ей несказанное блаженство. Вся красная и счастливая вышла Карлсон из комнаты. Нищий Барин дал дуре свой электронный адрес и сказал, что возьмет ее с собой проводить семинары. Дура, как безумная, начала строчить ему письмо за письмом, с нетерпением ожидая ответа. Нищий Барин отвечал ей, в каждом письме хваля ее, делая послушной и призывал приехать в Рулон-холл навсегда, засыпая обещаниями. И, спустя месяц, дура не выдержала, бросила все: учебу, мамашу и вкусную жрачку, которую она так любила и ломанулась за принцем в Рулон-холл.