II. ХАРИБХАДРА. ШАД-ДАРШАНА-САМУЧЧАЯ 24 страница

Цицерон Acad. prior. II131. Зенон, основатель и глава [школы] стоиков,  считает, что цель людей

493

добродетельных — это честная жизнь, то есть согласная с природой.

Диоген Лаэртский VII. (100) Существуют четыре вида прекрасного: справедливость, мужество, умерен­ность, благоразумие. Соответственно существуют четы­ре вида безобразного: несправедливость, трусость, не­умеренность, неразумие... (101)... [Стоики] говорят,что одни существующие вещи суть благо, другие — зло, а иные — ни то ни другое. (102) Блага — это добродете­ли: рассудительность, справедливость, мужество, здра­вомыслие и т. д. Зло — это противоположное [благам]: нерассудительность, несправедливость и прочее. Не благо и не зло — это то, что не приносит ни пользы, ни вреда, например жизнь, здоровье, удовольствие, красота, сила, богатство, слава, знатность, а также про­тивоположное им: смерть, болезнь, страдание, уродли­вость, бессилие, бедность, безвестность, незнатность и т. п. Так говорят Гекатон в седьмой книге о цели и Аполлодор в «Этике», а также Хрисипп. В самом деле, говорят они, все это не блага, а нечто безразличное, принадлежащее к виду относительных [благ]. (103) Ведь так же как особенность жара — согревать, а не охлаждать, так и особенность блага — быть полезным, а не приносить вред. Богатство же и здоровье прино­сят вред не меньше, чем пользу; следовательно, ни богатство, ни здоровье не благо. И еще они говорят так: то, чем мы можем пользоваться хорошо и плохо, не есть благо; богатством же и здоровьем пользуются хорошо и плохо; значит, богатство и здоровье не благо. Однако Посидоний считает их благами. Гекатон в де­вятой книге о благах и Хрисипп в книгах об удоволь­ствии говорят, что удовольствие не благо. Ведь есть постыдные удовольствия, а ничто постыдное не благо.

Диоген Лаэртский VII. (89) Добродетель, [по Кле-анфу], — это согласное расположение [души], она су­ществует в силу самой себя а не в силу страха, наде­жды или чего-то внешнего. В ней заключается сча­стье, так как душе полагается пребывать в согласии со всей жизнью. Разумное живое существо портится как от воздействия ; внешних обстоятельств, так и из-за поучений тех, с кем оно общается, ведь природа

494

никогда не исходит из чего-то испорченного. (125) [Стоики] говорят, что добродетели сопутствуют друг другу и тот, кто обладает одной добродетелью, обла­дает и всеми, ибо основы у них общие, как говорят Хрисипп в первой книге о добродетелях, Аполлодор в «Учении древних о природе», Гекатон в третьей книге о добродетелях. (126) Добродетельный человек и умо­зрителен, и деятелен, ибо то, что должно быть сделано, следует и выбирать, на это нужно решиться, твердо его держаться, распределять. Поэтому если кто-то де­лает одно с разбором, другое с решимостью, третье с упорством, а четвертое путем [справедливого] распре­деления, то он будет благоразумным, мужественным, справедливым и рассудительным. Каждая добродетель имеет дело с чем-то определенным; например, муже­ство— с тем, на что нужно решиться, благоразумие — с тем, что нужно или не нужно делать, или с тем, что не нужно ни делать, ни не делать; подобным же обра­зом и другие [добродетели] направлены на что-то свое. С другой стороны, благоразумию сопутствуют здравый смысл и сообразительность, сдержанности — добропо­рядочность и скромность, справедливости — беспри­страстие и благожелательность, мужеству — постоян­ство и твердость. (127) [Стоики] утверждают, что нет ничего среднего между добродетелью и пороком, в то время как перипатетики заявляют, что между добро­детелью и пороком находится преуспеяние... (130)... Жизнь бывает трех [видов]: умозрительная, деятель­ная и разумная; третий [вид] они считают предпочти­тельным. В самом деле, наделенное разумом живое существо [самой] природой расположено к умозрению и деятельности. Мудрец может на -разумном основа­нии отдать свою жизнь за отечество и за своих дру­зей, даже если он подвергается жестокостям и испы­тывает боль или страдает от увечья либо неизлечимых болезней. (131) Они считают, что у мудрецов должны быть общие жены, дабы каждый мужчина мог сходи­ться с любой женщиной. Так пишут Зенон в «Госу­дарстве» и Хрисипп в книге о государстве, а кроме того, киник Диоген и Платон. Всех детей мы одинаково бу­дем любить, как отцы, и будем избавлены от ревности

495

из-за нарушения супружеской верности. Лучший го­сударственный строй — это сочетание демократии, цар­ской власти и аристократии.

Цицерон de fin. Ill 19, 62—64. Ясно, что природа наделила нас отвращением к боли; точно так же оче­видно, что сама природа побуждает нас любить тех, кого мы породили. Отсюда возникает общее естествен­ное тяготение людей друг к другу, так что человек не может рассматривать другого человека как чужого именно потому, что он человек. Одни части тела со­зданы как бы для самих себя, например глаза или уши, другие же способствуют деятельности остальных час­тей тела, например ноги или руки. Также существуют дикие животные, которые созданы только для себя... Муравьи, пчелы, аисты делают кое-что для других. Сильнее эта связь между людьми. По природе мы спо­собны собираться вместе, совещаться, объединяться. [Стоики] считают, что мироздание управляется волей богов, что оно представляет собой как бы общий город и общину людей и богов, что каждый из нас есть часть этого мироздания, а отсюда, естественно, следует, что необходимо ставить общее благо выше своего.

Цицерон de fin. Ill 20, 66. Подобно тому как мы пользуемся частями своего тела до того, как узнаем, ради какой пользы мы обладаем ими, так и между со­бой мы природой связаны и объединены для [созда­ния] гражданского общежития. Если бы дело обстояло иначе, то не было бы места ни для справедливости, ни для доброты.

Цицерон de fin. Ill 21. (72) К тем добродетелям, о которых шла речь, [стоики] прибавляют еще диалекти­ку и физику и называют и то и другое добродетелью. Диалектику [прибавляют потому], что она содержит способ, позволяющий нам не соглашаться с чем-либо ложным, не давать себя вводить в заблуждение обман­чивым правдоподобием и удерживать в памяти то, что мы знаем о добре и зле. Они считают, что без этого искусства можно каждого сбить с истинного пути и ввести в заблуждение.

Если при всех обстоятельствах необдуманность и невежество порочны, то искусство устранять их впол-

496

не правильно называется добродетелью. (73) Физике тоже выпадает — л не без основания — та же честь, потому что всякий желающий жить в согласии с при­родой должен брать за исходное все мироздание и его· управление. Кроме того, никто не может правильно еудить о добре и зле, не зная всего смысла природы, а также жизни богов, не зная, соответствует ли челове-^ ческая природа общей природе или нет. Что касается старых наставлений мудрецов, предписывающих «co^j образоваться со временем», «следовать богу», «познать самого себя», «ничего слишком», то без [знания] фи­зики никто не может понять их значение, а значение их очень велико. Только знание физики может на­учить нас, что значит природа для соблюдения спра­ведливости, сохранения дружбы и других привязанно­стей. Каковы должны быть благочестие и благодар­ность по отношению к богам, этого нельзя понять без объяснения природы.

Климент Александрийский Strom. II460 (Арним II, № 377). Влечение — это движение мысли к чему-то или от чего-то. Страсть - влечение чрезмерное или преступающее границы, установленные разумом, или увлекающее стремление, не повинующееся разуму. Итак, страсти — это противоестественные движения души, не повинующиеся разуму.

- Диоген Лаэртский VII. (110) Стоики говорят, что душа состоит из восьми частей; части эти таковы: пять чувств, способность речи, мыслительная способ­ность, то есть само мышление, воспроизводительная сила. Искажение мысли есть следствие лжи, а отсюда возникают все многочисленные страсти и причины не­устойчивости. Сама страсть, по Зенону, — это неразум­ное и противоестественное движение души, или чрез-мерное влечение души. Как говорят Гекатон во второй книге о страстях и Зенон в сочинении о страстях, глав­ные страсти бывают четырех родов: печаль, страх, вожделение, удовольствие. (111) Они полагают, что страсти суть суждения, как об этом говорит Хрисипп в сочинении о страстях, ведь сребролюбие — это пред­положение, что серебро прекрасная вещь; то же самое можно сказать о пьянстве, распущенности и тому

497

подобном. Печаль — это неразумное сжатие души; виды печали таковы: сострадание, зависть, ревность, недоб­рожелательность, тоска, беспокойство, горе, боль, смя­тение. Сострадание — это печаль о незаслуженном страдании другого; зависть — это печаль от чужого благополучия; ревность — это печаль оттого, что дру­гой владеет тем, чего ты сам желаешь; недоброжела­тельство — это печаль оттого, что другой имеет то, что и ты; (112) тоска — это мучающая нас печаль; беспо­койство — это давящая печаль от ожидаемых трудно­стей; горе — это длящаяся печаль, вызванная размыш­лениями; боль — это тягостная печаль; смятение — это неразумная, удручающая печаль, препятствующая ви­деть настоящее положение дел.

Страх — это предчувствие зла; к нему относится следующее: боязнь, робость, стыд, ужас, замешатель­ство, тревога. Боязнь — это страх, вызывающий тре­пет; стыд — это страх перед дурной славой; робость— это страх перед предстоящей деятельностью; ужас — это страх, порожденный представлением о необычайной вещи; замешательство — это страх, делающий речь не­внятной; тревога — это страх перед неизвестным делом.

Вожделение — это неразумное стремление, которо­му подчинены неудовлетворенность, ненависть, при­дирчивость, злоба, любовь, гнев, негодование. Неудов­летворенность — это вожделение, возникающее от не­удачи, когда мы как бы отгорожены от предмета его, но тщетно к нему стремимся и влечемся. Ненависть— это возрастающее и длительное вожделение к тому, чтобы кому-то было плохо. Придирчивость — это вож­деление, связанное с пристрастием. Злоба — это вож­деление отомстить тому, кто нанес несправедливое оскорбление. Любовь — это вожделение, не подобающее достойным людям, ведь это намерение сблизиться с кем-то из-за бросающейся в глаза красоты. (114) Гнев— это застаревшее и злобное вожделение, выжидающее удобного случая [для мести], как это можно видеть из следующих слов:

«Вспыхнувший гнев он хотя и смиряет на первое

время,

498

Но сокровенную злобу, покуда ее не проявит,

В сердце таит» ⁵.

А негодование — это зарождающаяся злоба. Удо­вольствие — это неразумное возбуждение тем, что кажется желанным. К удовольствию относятся восхище­ние, злорадство, наслаждение, развлечение. Восхи­щение — это удовольствие, услаждающее наш слух; злорадство —это удовольствие от чужих бед; наслажде­ние (terpsis) — это как бы поворот (trepsis), склон­ность души к несдержанности; развлечение— это от­ступление от добродетели. (115) Как говорят о разных телесных недугах, например о подагре, боли в суста­вах, так же можно говорить и о душевных недугах — о честолюбии, о стремлении к наслаждению и тому подобном. Недуг — это болезнь, сопряженная с бесси­лием, а болезнь есть мнение о вещи, которая кажется крайне желательной. И подобно тому как в теле есть предрасположенность к заболеваниям, например к на­сморку, поносу, так и у души имеются подобные на­клонности, например завистливость, жалость, сварли­вость и тому подобное. (116) [Стоики] говорят, что существуют три вида блаженства: радость, предусмо­трительность, воля. Радость противоположна удоволь­ствию, поскольку она разумное возбуждение; преду­смотрительность противоположна страху, потому что она есть разумное избегание, ведь мудрый никогда не боится, а только остерегается. Воля, говорят они, про­тивоположна вожделению, поскольку она разумное стремление. Так же как главным страстям сопутству­ют другие, так и главным блаженствам [сопутствуют другие]. Так, к воле относятся благоволение, благо­склонность, привязанность, сердечность; предусмотри­тельности сопутствуют совесть, [душевная] чистота; радости сопутствуют удовлетворение, веселье, спокой­ствие духа.

Андроник de pass. I (Арним III, № 391). Страсть— это неразумное противоестественное движение души, или чрезмерное влечение... Существуют четыре глав­ных рода страстей: печаль, страх, вожделение, удо­вольствие. Печаль—это неразумное сжатие или свежее впечатление от наличного зла, против которого, как

499

полагают, необходимо сжаться. Страх — это неразум­ное избегание ожидаемой угрозы или бегство от нее. Вожделение — это неразумное стремление или поиски ожидаемого блага. Удовольствие — это неразумное воз­буждение или свежее впечатление от наличного блага, которым, как полагают, необходимо увлечься.

Цицерон Tuscul. disp. IV 6. Зенон дает такое опре­деление страсти: страсть — то, что он называет pathos, — есть душевное волнение, противоположное здравому смыслу и противное природе. Некоторые вы­ражаются короче и говорят, что страсть — это чрезмер­ное влечение, и, когда они говорят «чрезмерное», они имеют в виду того, кто слишком удаляется от посто­янства природы.

Диоген Лаэртский VII. (107)... Стоики называют долгом то, что, когда оно совершено, может быть опра­вдано разумным основанием, например сообразное в жизни, что простирается также на растения и живот­ных, так как и у них мы видим обязанности. (108) Зенон первый употребил слово «долг», ибо он вывел его из слов «то, что подобает»⁶: долг есть действие, присущее природным созданиям. Из действий, совер­шенных по влечению, одни сообразны с долгом, дру­гие противны долгу, третьи — ни то ни другое. Сооб­разно с долгом то, что внушается разумом, например почитать родителей, братьев, отечество, уступать дру­зьям. Противно долгу то, чего разум не внушает, на­пример относиться пренебрежительно к родителям, не заботиться о братьях, не думать о друзьях, презирать отечество и т. д. (109) А то, что разум не внушает и не запрещает, — это и не сообразно с долгом, и нe про­тивно долгу, например поднять соломинку, держать грифель или гребень и т. п. Из сообразного с долгом одно безусловно, другое случайно. Безусловна забота о своем здоровье, о своих органах чувств и т. п. Слу­чайно нанесение себе увечья, разделение своего иму­щества.

Диоген Лаэртский VII. (117) [Стоики] говорят, что мудрец бесстрастен, поскольку он : не падок [до чего-либо]. Есть и другая, дурная бесстрастность — чело­века черствого и жестокого. Мудрец не тщеславен, так

500

как он одинаково относится к славе и к ее отсутст­вию. Есть и другое равнодушие к славе, присущее че­ловеку легкомысленному, который ни к чему не годен. Они говорят, что все добродетельные люди суровы, так как сами они не предаются удовольствию и от других не принимают того, что может служить удовольствию. Есть и другого рода суровость, подобная крепкому ви­ну, которое полезно для приготовления лекарства, но совершенно негодно для заздравия. (118) Доброде­тельные искренни и остерегаются казаться лучше, чем они есть: они не скрывают своих недостатков и не выставляют напоказ присущих им достоинств. Они не лицемерны и избегают притворства в голосе и выра­жениях лица. Они сторонятся мирских дел, так как избегают делать то, что противно долгу. Если они и пьют вино, то не до опьянения; они никогда не теря­ют рассудка, однако иногда у них появляются стран­ные фантазии вследствие меланхолии или слабоумия. Это происходит не по доброй воле, а против природы. Мудрец не печалится, потому что печаль есть нераз­умное сжатие души, как говорит Аполлодор в своей «Этике». (119) Мудрецы богоподобны, так как содер­жат в себе как бы божество. Дурной же человек — безбожник. Слово «безбожник» имеет два смысла: оно обозначает или того, кто враждебен божеству, или то­го, кто ни во что не ставит божество, однако это не обязательно присуще всем дурным людям. Доброде­тельные благочестивы, так как они сведущи в обыча­ях, касающихся богов; благочестие есть знание того, как служить богам. Они приносят жертвы богам и правдивы, ибо избегают прегрешений. Они боголюбе-зны, потому что они набожны и надлежащим образом служат богам. Только мудрецы — истинные священно­служители, потому что соблюдают жертвенные обряды, заботятся о храмах, очистительных жертвах и об остальном, касающемся богов. (120) [Стоики] считают, что после богов следует почитать родителей и братьев. Они говорят, что привязанность к детям заложена в добродетельных природой и что у дурных людей этой привязанности нет. Они считают, что все прегреше­ния равны. Так говорят Хрисипп в четвертой книге

501

своих этических исследований, а также Персей и Зе-нон... (121) Гераклид же из Тарса, ученик Антипатра из Тарса, и Афинодор говорят, что прегрешения не равны между собой. Мудрец, если ничто ему не пре­пятствует, должен принимать участие в обществен­ных делах, как утверждает Хрисипп в первой книге об образах жизни. Он должен отвращать от зла и по­ощрять добродетель. Как говорит Зенон в «Государ­стве», он должен жениться и произвести детей. Далее, мудрец не должен высказывать предположений, то есть никогда не должен соглашаться с ложным. Он должен жить как киник, ибо образ мыслей и дейст­вий киников — кратчайший путь к добродетели, гово­рит Аполлодор в «Этике». При крайней необходимо­сти мудрец отведает даже человеческого мяса. Только он свободен, дурные люди — рабы. Свобода — это воз­можность действовать самостоятельно, рабство же — утрата такой самостоятельности. (122) Другой [вид] рабства состоит в подчинении, третий — в возможно­сти быть приобретаемым и попадать в подчинение, чему противостоит деспотия, но и она зло. Не только мудрецы свободны, но и цари. Царская власть неогра­ниченна, она может быть устойчивой только среди мудрецов, как говорит Хрисипп в книге о том, как Зе­нон употреблял слова в их собственном смысле. Ведь правитель должен различать, что хорошо и что плохо, а этого не знают люди дурные. И только мудрецы умеют управлять, сведущи в судебных делах, облада­ют даром красноречия, а отнюдь не дурные люди. * Кроме того, они непогрешимы, так как не подвержены * прегрешениям. (123) Они безвредны, ибо не вредят ни другим, ни себе. И они ни к кому не проявляют сострадания, ибо никому не прощают и ни с кого не снимают полагающегося по закону наказания, по­скольку уступки и жалость и сама снисходительность есть ничтожность души, прикидывающейся доброй, когда наказывают; ведь они не считают, что наказания слишком строги. Далее, мудрец не удивляется тому, что кажется необычайным, как, например, Хароновым [пропастям], морским отливам, горячим источникам и извержениям огнедышащих гор. Однако добродетель-

602

ный, говорят они, не будет жить в одиночестве, так как он по природе общителен и деятелен, он упраж­няет свое тело ради его укрепления. (124) Мудрец обращается к богам и молит их о благах, как говорят Посидоний в первой книге о долге и Гекатон в треть­ей книге о необычайном. [Стоики] говорят, что дружба бывает только среди добродетельных людей ввиду их сходства между собой. Дружба, говорят они, есть не­которая общность того, что необходимо для жизни, ведь мы обращаемся с друзьями, как с собой. Друг желателен ради него самого, и множество друзей — благо. У дурных людей не бывает дружбы, и у них нет друзей.

Плутарх de Alex. virt. 16 (Арним I, № 262). Весьма удивительно, что главное в форме правления, которую описал Зенон, положивший начало школе стоиков, со­стоит не в том, что мы обитаем в городах и областях и отличаемся своими особыми законами и правами, а в том, что мы рассматриваем всех людей как своих сограждан, что жизнь одна подобно тому, как миро­здание одно. Это как бы стадо, которое пасется на об­щих пастбищах согласно общему закону.

СЕНЕКА

Луций Анней Сенека (ок. 4—65) — самый значительный представитель позднего,»в основном римского, стоицизма. Про­исходил из Испании, принадлежал к высшему, сенаторскому сословию, был воспитателем императора Нерона, занимал при нем высшие государственные должности. Обвиненный Нероном в государственной измене, был вынужден покончить само­убийством. Сенека оставил обширное литературное наследие: 12 диалогов морально-религиозного содержания, морально-фи­лософское сочинение «Письма к Луцилию» (всего 124 письма), натурфилософский трактат «Естественнонаучные вопросы», 9 трагедий и историческую драму. Сочинения Сенеки — важ­нейший источник наших сведений о философии стоиков {в меньшей степени и представителей других философских школ). В первой части публикуемых ниже текстов приведены отрывки, носящие подзаголовок «Отдельные высказывания» и характеризующие все стороны стоического мировоззрения их автора. Эти отрывки заимствованы главным образом из «Писем к Луцилию» (в ссылках Ер. ad Luc.), «Естественнонаучных вопросов» (Quaest. nat.), трактата «О благодеяниях» (De berief.), а также из «Утешения к Марции» (Consol. ad Marc.) и

503

«О досуге» (De otio). Во второй части приводимых нами текстов воспроизведены наиболее важные отрывки одного из основных морально-этических сочинений Сенеки — «О блажен­ной жизни» — в переводе С, Ц. Янушевского. Все эти отрывки публикуются по изданию: «Древнеримские мыслители». Киев, 1958.

[ОТДЕЛЬНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ]

Все возникает из всего. Из воды воздух; из воз­духа вода; огонь из воздуха; из огня воздух. Почему, следовательно, не возникать земле из воды и из земли воде? Если земля может превращаться в другие эле­менты, то она может превращаться и в воду; скорее всего именно в нее. Оба этих элемента родственны друг другу: оба тяжелы, оба плотны, оба оттеснены в низшую область мира... Почему ты не изумляешься при виде волны, которая надвигается после стольких волн, разбившихся о берег? Нет недостатка в том, что возвращается в самого се^д. Все элементы подвержены взаимным возвращениям. Что погибает из одного, переходит в другое. И природа сохраняет образующие ве части в равновесии, словно боясь, чтобы при нару­шении отношения частей Не рухнул мир. Все находит­ся во всем. Воздух не только переходит в огонь, но и не бывает никогда без огня. Изъемли из него теплоту: он застывает, становится неподвижным и затвердевает. Воздух переходит во влагу, тем не менее не бывает без влаги. Земля превращается в воздух, в воду, но никогда не лишена ни воды, ни воздуха. И взаи­мопереход тем легче, что второй элемент, в какой надо переходить, уже смешан с первым. Quaest. nat., Ill, 10.

Как тебе известно, по учению стоиков, в создании вещей участвуют два элемента: материя и причина. Материя инертна, способна принимать любую форму и мертва, пока ничто не приводит ее в движение. При­чина же, или разум, придает материи форму, дает ей по своему усмотрению то или другое назначение и производит' из нее различные вещи. Итак, должно быть нечто, из чего состоит предмет, и затем то, что созда­ло его. Первое есть материя, второе — причина. Ер. ad Luc., 65, 2.

604

Не может быть природы без бога и бога без при­роды. De benef., IV, 3.

Захочешь ли назвать [бога] судьбой? Не ошибешь?. ся: ведь от него все в мире зависит, он причина всех причин. Хочешь ли назвать его провидением? Верно будет сказано: ведь его мудростью все направляется, чтобы не было в мире беспорядка и' все получало раз­умный смысл и объяснение. Назовешь ли его приро­дой? Не согрешишь против истины, ибо от него все рождается, его дыханием мы живем. Назовешь ли его миром? Не обманешься: ведь он и есть то целое, что ты видишь, совершенный во всех составляющих его частях, сам сохраняющий себя своей силой. Quaest. nat., II, 45.

Закон судьбы совершает свое право... ничья мольба его не трогает, ни страдания не сломят его, ни милость. Он идет своим невозвратным путем, предначертанное вытекает из судьбы. Подобно тому как вода быстрых потоков не бежит вспять и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так повинуется цепь со­бытий вечному вращению судьбы, а первый ее за­кон — соблюдать решение. Quaest. nat., II, 35.

Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем лишь одно: обрести высокое мужество, достой­ное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить все, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов природы. Ер. ad. Luc., 107, 7.

Судьбы ведут того, кто хочет, и тащат того, кто не хочет. Ер. ad Luc., 107, И.

Вселенная, которую видишь, обнимающая весь бо­жественный и человеческий мир, образует единство: мы — члены единого тела. Природа создала нас род­ными друг другу, поскольку она сотворила нас из од­ной и той же материи для одних и тех же целей. Ер. ad Luc., 95, 52.

Разум — это не что иное, как часть божественного духа, погруженная в тело людей. Ер. ad Luc., 66, 12 (перевод А. Ч. Козаржевского).

Высшее благо заключено в разуме, а не в чувствах. Что в человеке самое лучшее? Разум. Силой разума он превосходит животных и идет вровень с богами.

506

Итак, разум в его совершенстве есть благо, при­сущее человеку, тогда как все остальные чувства —. общие с животными и растениями. Ер. ad Luc., 76, 8-9.

В борьбе за существование животные, вооруженные зубами и когтями, кажутся сильнее человека, но при­рода одарила человека двумя свойствами, которые де­лают это слабое существо сильнейшим на свете: разу­мом и обществом. De benef., IV, 8.

Общительность обеспечила человека господством над зверями. Общительность дала ему, сыну земли, возможность вступить в чуждое ему царство природы и сделаться также владыкой морей... Она не дает слу­чаю одолеть его, ибо ее можно призвать для противо­действия случаю. Устрани общительность, и ты разо­рвешь единство человеческого рода, на котором поко­ится жизнь человека. De benef., IV, 18.

Философия научила нас почитать божество, любить людей, верить, что у богов власть, а среди людей тес­ное сообщество. Ер. ad Luc., 90, 3.

Мы должны представить в воображении своем два государства: одно — которое включает в себя богов и людей; в нем взор наш не ограничен тем или иным уголком земли, границы нашего государства мы изме­ряем движением солнца; другое — это то, к которому нас приписала случайность. Это ^торое может быть афинским или карфагенским или связано еще с ка­ким-либо городом; оно касается не всех людей, а только одной определенной группы их. Есть такие люди, которые в одно и то же время служат и боль-шо'му, и малому государству, есть такие, которые слу­жат только большому, и такие, которые служат только малому.

Страсти меняют выражение лица, заставляют хму­рить лоб, улыбаться, краснеть или бледнеть. И неуже­ли ты думаешь, что столь явственные изменения в теле могут происходить не от причин материальных? Если страсти материальны, то материальны и душевные бо­лезни: скупость, жестокость... Соприкасаться могут лишь материальные вещи, говорит Лукреций. Между тем все перечисленные мною вещи не производили бы

507

в теле никаких изменений, если бы не соприкаса­лись с ним; итак, все они материальны. Ер. ad. Luc., 106, 5.

Скелет, который ты видишь у нас, мышцы и обтя­гивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно как и все другие члены, которыми мы окружены, — это оковы духа и тьма. Они подавляют, затемняют, заражают дух, отклоняют его от истины и навязывают ему ложь; с этим отягчающим его телом душе прихо­дится вести настоящую борьбу. Consol. ad Marc., 24, 4.

Не надо поднимать руки к небесам, не надо упра­шивать служителя храма, чтобы он тебя допустил по­молиться поближе к образу божества в надежде, что так скорее дойдет твоя мольба. Вот что я тебе скажу, Луцилий, внутри нас находится дух святой, который следит за нами и направляет нас среди добра и зла; смотря по тому как мы его лелеем, он- блюдет и нас: без бога нельзя стать честным человеком. Ер. ad Luc., 41, 1-2.

Я спрашиваю: быть может, верно предположение, которое служит иным философам сильнейшим под­тверждением божественности природы человека и ко­торое состоит в том, что души суть искорки, оторвав­шиеся от высших святынь, упавшие и приставшие к чуждому им элементу. De otio, 32.

Я рожден для высших устремлений, и я выше того,
чтобы быть рабом моего тела; в теле своем я увижу
не что иное, как цепи, сковывающие мою свободу. Ер.
ad Luc., 65, 16.

Тот, кто думает, что рабство распространяется на всю личность, заблуждается: ее лучшая часть свобод­на от рабства. Только тело подчинено и принадлежит господину, дух же сам себе господин... Только судьба тела в руках господина: его он покупает, его продает; то, что внутри человека, он не может присвоить себе с помощью торговой сделки. De benef., Ill, 20.

Раб есть человек, равный по натуре другим людям; в душе раба заложены те же начала гордости, чести, мужества, великодушия, какие дарованы и другим че­ловеческим существам, каково бы ни было их общест­венное положение. De benef.

508

Приятно мне было узнать от посетивших тебя дру­зей, что ты запросто обращаешься со своими рабами; в этом сказываются твое благоразумие и твоя образо­ванность. Тебе скажут: ведь это рабы? Да, но и лю­ди — человеки. Ведь они рабы? Да, но они живут под одной кровлей с тобой. Ведь они рабы? Да, но также и друзья смиренные. Ведь они рабы? Да, но они твои сотоварищи по рабству, если подумать, что и они, и мы одинаково находимся во власти судьбы. Ер. ad Luc., 47, 1.

Мне скажут: да ведь они рабы. Да, но вот этот раб обладает свободным духом. А покажите мне, кто не рабствует в том или другом смысле! Этот вот — раб похоти, тот — корыстной жадности, а тот — честолю­бия... Нет рабства более позорного, чем рабство добро­вольное. Пускай же не мешают тебе крикуны обходить­ся с твоими рабами приветливо вместо того, чтобы показывать им высокомерно надутый вид; пускай луч­ше почитают тебя, чем боятся. Ер. ad Luc., 47, 17.