ПОСТСКРИПТУМ ВТОРОЙ. ДОГОНИТ ЛИ РОССИЯ ЕВРОПУ И АМЕРИКУ?

– Мы не верхи на колпаке Фортуны…

– Но также и не низы ее подошв!

– Ни то, ни это, принц.

Шекспир. Гамлет

Все познается в сравнении. В том числе национальный характер, национальное историческое амплуа, национальная судьба.

Следует воспринимать свое место в мире спокойно, как данность, которая сама по себе не хороша и не плоха.

Русским в XVIII-XIX веках пришлось быстро-быстро наверстывать отставание, прежде всего информационное, от развитых западных стран. Разрыв был большим, но и страсть к науке и культуре велика. Россия скоро стала родиной великих книгочеев, покрывшись сетью публичных библиотек и поразительных по богатству частных книгохранилищ (к примеру, у Пушкина была библиотека на 14 языках, а он был не самым читающим человеком эпохи). Умы стремительно развивались во всех направлениях, зачастую уже и обгоняя европейцев. А в области политической мысли даже существенно их перегнав, дойдя в начале ХХ века на свою беду до такой степени радикализма, перед которой те благоразумно остановились.

К сожалению, нам так и не удалось пока что обогнать европейцев в наиважнейшей области: информатике. Хотя несколько раз (Попов с радио, Зворыкин с телевидением) русские были очень к тому близки. И я не теряю надежды, что однажды это, все же, произойдет. Сегодня, однако, люди Запада, захватившие глобальное информационное первенство еще при Гутенберге, уступать его никому не собираются. Чем и обеспечивают себе прочные лидерские позиции в мире.

Это обстоятельство следует воспринимать как вызов, но ни в коем случае не как основание для комплекса неполноценности. Прежде всего потому, что тяга к науке и культуре присущи русскому человеку по самой его природе, она лишь ждет и ищет благоприятных условий, чтобы развернуться во всю мощь, как это мы видели на примере XVIII века. Стоило тогдашнему правительству лишь немного подтолкнуть процесс обретения людьми новой грамотности, как тяга к самообразованию вызвала лавинообразный рост книгоиздания, а там и частных, и государственных учебных заведений. Усиливая и подгоняя друг друга, эти факторы уже не имели предела для развития.

Важность означенного свойства русских нельзя переоценить.

И еще об одном важном историческом обстоятельстве я хотел бы напомнить. Когда нам указывают на догоняющий характер развития России (по сравнению с Западом) и пытаются представить это чуть ли не извечной и непреоборимой данностью, доброжелатели забывают о двух вещах.

Во-первых, о том, что так было не всегда.

Во-вторых, о том, как и почему возникло историческое отставание России.

Правильный ответ на данный вопрос – залог преодоления отставания. А поскольку он напрямую связан с историей русской книжности, я посвящаю ему настоящий постскриптум.

Гардарика – страна моя

Твой щит на вратах Цареграда.

А.С. Пушкин

Древнюю Русь соседствующие с ней скандинавы именовали Гардарикой – Страной городов. Вотличие от Запада, именно города, а не замки и поместья феодалов, не княжеские дворы и монастыри были главными центрами жизни и развития нашей страны. По сведениям, почерпнутым из летописей, с Х по середину XIII века, М.Н. Тихомиров подытожил: «Общее количество русских городов… ко времени монгольского нашествия, вероятно, подходило к 300»[13]. На пространстве всей Европы, как Западной, так и Восточной, Русь в IX– первой половине XIII века вовсе не выглядела пасынком европейской цивилизации.

Конечно, Византия – цветущий наследник разложившейся античной традиции – во многом цивилизационно превосходила нашу древнюю родину, но что касается Западной Европы, ориентирующейся на пребывающий в захирении Рим, тут в чем-то Русь уступала, а в чем-то, напротив, первенствовала. Страна была богатой, могущественной и весьма цивилизованной, относительно большинства ее соседей на Западе и Востоке.

Впрочем, и с Византией все было не так просто: показатель относительного могущества Руси – неоднократные победоносные походы Олега, Игоря, Святослава, Владимира и Ярослава Мудрого на Восточную Империю. Если даже древние полудикие предки славян – склавины и анты – наводили ужас на культурных византийцев, предпочитавших лучше откупиться, чем воевать с ними, то подробности войн названных князей позволяют говорить о большом техническом прогрессе, в т.ч. в области вооружений, о стратегическом и тактическом мастерстве русов. Чего стоила одна, до смерти перепугавшая византийцев, инженерная идея Олега поставить свой флот на колеса и полем двинуть его под парусами на потрясенного врага!

Но сравнение с первенствующей в том мире Византией сейчас нас мало занимает. А вот что касается Запада, то многие свидетельства говорят о превосходстве или, по крайней мере, равноценности русской культуры IX-XIIIвв.

Известно, что мостовые Новгорода на 200 лет старше парижских и на 500 – лондонских, они появляются уже в Х веке, во время княжения Святослава. Были деревянные тротуары в Киеве, в Суздале. А в XII в. в Новгороде уже были водопровод и канализация. Все эти удобства тоже были деревянные; цельные стволы дубов выжигались и высверливались изнутри, превращаясь в прочные и долговечные трубы, вставлявшиеся одна в другую по принципу «верхушка в комель». Кустарно? Зато остроумно, а в средневековой Европе и таких не было – римские акведуки в Испании и Франции не в счет, ведь это не их заслуга. К 1133 году относится древнейшее достоверное упоминание Великого моста через широкий Волхов в Новгороде. Не удивительно, что этот город по заслугам входил в состав Ганзы – торгового союза северноевропейских городов, в котором занимал не последнее место.Интересно в данной связи наблюдение историков-экономистов, чтов Киевской Руси, как и в Византии, монетарная экономика превалировала над натуральным хозяйством, в отличие от современных им западноевропейских стран. Иными словами, уровень нашего экономического развития был выше на целую фазу[14].

Сегодня в зарубежной историографии всецело господствует мнение, лаконично и твердо выраженное Дж. Мариоттом: «Россия не является и никогда не являлась членом европейской семьи. Еще со времен падения Римской империи и миграций, вследствие завоеваний викингов и тевтонцев, между скандинавами, англичанами, немцами, французами, иберами и итальянцами сложилась определенная степень родства, несмотря на все значительные различия в их развитии. Даже Польша, благодаря своей приверженности западной форме христианства, имела некоторое родовое сходство с Европой. Россия же нет»[15].

Доля истины в этом есть: если Россия и Европа, то весьма особенная, «не такая». Стоит, однако, обратить внимание на то, что данный постулат высказан в книге, охватывающей относительно поздние века. В домонгольские времена все было совсем не так.

Престиж русских городов (не только Новгорода и Киева) и Руси в целом был на Западе велик, и никакой духовной пропасти между русским и западным миром еще не сложилось. Судить об этом с уверенностью позволяют династические браки, начиная с Владимира Святого, появшего за себя в т.ч. византийскую царевну. Владимир заложил этим прочную традицию. Характернейший факт: все три его внучки, дочери Ярослава Мудрого (978-1054), вышли замуж за европейских владык: Елизавета за норвежского принца Гарольда, Анастасия за короля Венгрии и Анна за французского короля Генриха I (первоначально сваталась за германского короля Генриха III, что тоже неплохо). Более того. Сам Ярослав Владимирович был женат на шведской королевне, его сестра стала женой польского короля (всего в домонгольский период насчитывается 15 русско-польских династических браков), его сын Всеволод женился на византийской царевне, а внук Владимир Мономах – на английской принцессе, а правнук Мстислав Великий – на шведской королевне, а дочери Мстислава вышли за датского, венгерского, норвежского королей и византийского царевича и т.д.

Все это однозначно свидетельствует о том, сколь высоко котировалась дотатарская Древняя Русь среди первейших дворов Европы, если самые высокородные правители стремились связать себя с нею династическими браками. Так не ведут себя передовые страны с отсталыми, которых невозможно признать за «членов европейской семьи», выражаясь словами Мариотта.

А вот в годы татарского владычества и феодальных междоусобиц, войн за великое княжение, почетное породнение русских великих князей с европейскими монархиями немедленно прекращается (если не считать женитьб заметно ниже рангом на половецких да литовских княжнах). И не восстанавливается аж до самого XVIII века – за исключением Ивана III, который внезапно по протекции папы римского подобрал себе беглую сироту-бесприданницу Зою Палеолог, дочь византийского императора, после плачевного крушения империи (можно сказать, приобрел жену по случаю). Попытки его внука Ивана IVжениться на шведской принцессе или английской королеве успеха не имели, выше кабардинской княжны его брачные претензии так и не поднялись.

Не претендовали на династические браки и первые Романовы, включая царевну Софью. Заведомую беспочвенность подобных притязаний приходилось прикрывать мотивом русской религиозной исключительности, из-за чего все царевны с молодых лет были сурово и несправедливо обречены на монастырское заточение во избежание мезальянса – социального либо (якобы) конфессионального. Непростительное расточительство русского царственного генофонда под припев «зелен виноград»!

Лишь много позже, когда Россия вернула себе могущество и «европейскость», традицию династических браков удалось возобновить, начиная с Анны, дочери Петра Великого.

Отметим еще одну важнейшую традицию, вполне развитую в домонгольский период, заглохшую в эпоху ига и вновь расцветшую уже в XVIстолетии: это наступательные, победоносные войны русских с народами Запада, включая Польшу и Литву. К примеру, в 1076 г. Владимир Мономах совершил успешный поход против немецкого императора Генриха IV. Русские войска с боями прошли Богемию и остановились в Силезии, западнее города Глогау. Позднее, в 1254 г. дружины Даниила Галицкого сражались с немцами в Чехии и Германии за Одером, возле города Оппель. Немало было и русско-польских войн, начиная уже с Владимира Святого.

После татарского нашествия Русь уже не могла так эффективно проводить свой интерес на Западе и, вплоть до Ливонской войны, только теряла от военной агрессии западных соседей, в первую очередь, поляков и литовцев, отчасти и немцев. Своеобразным исключением стало участие в Грюнвальдской битве трех смоленских полков, поставленных в центре союзной обороны и выдержавших главный, самый страшный удар тяжелой конницы Валленрода. Мощь тевтонского ордена не была бы сломлена без этой относительно небольшой, но все решившей русской силы.

Эти факты заставляют нас вновь вернуться к разговору о взаимном соотношении культурных уровней России и Европы IX-XIIIвв.

В ту далекую пору русским в голову бы не пришло комплексовать перед лицом европейской цивилизации. Ни о каком «догоняющем» характере нашего, и без того передового, развития не могло быть и речи. Характерно, что побывав в Реймсе и Париже, будущей столице мира, королева Франции Анна Ярославна имела основания жаловаться в письмах к отцу: «В какую варварскую страну ты меня отослал. Дома здесь мрачные, церкви – некрасивые, а обычаи ужасны…»[16]. Такую оценку можно было дать только в сравнении, а сравнивала она, понятное дело, с Киевом, с другими русскими городами.

Анна знала, что писала. Ведь именно ее отец Ярослав заложил в 1037 году «город великий Киев», увеличив его территорию более чем в десять раз и выстроив храм св. Софии по образцу цареградского. Недаром выдающийся католический писатель-хронист Адам Бременский (ум. после 1081) назвал город «соперником Константинополя». Как показали раскопки археологов, «Большой Киев» при Ярославе достиг 400 га и был окружен валом высотой 14-15 м и длиной 3,5 км.

Но и до того Киев был одним из самых больших городов Европы, вызывавшим восхищение современников. К примеру, хронист и епископ города Мерзебурга Титмар (975-1018) указывал, что ко времени смерти Владимира Первого «в этом большом городе, составляющем столицу этого государства, имеется более 400 церквей и 8 рынков, народу же неизвестное множество»(кн. 8, гл. 32). Подсчеты советских ученых позволили уточнить: население города Киева должно было достигать 50-80 тыс. человек. Для сравнения: Париж, один из крупнейших европейских городов, в начале XIIIв. имел около 100 тыс. жителей, Страсбург в XIVв. – 20 тыс., Бремен в 1349 г. – 30 тыс., Франкфурт-на-Майне в XIVв. – 8 тыс.

О масшатбах русского градостроительства зачастую приходится судить по летописным рассказам о больших пожарах. Они весьма впечатляют. К примеру, Никоновская летопись утверждает, что в Киеве в пожаре 1017 г. (через два года после смерти Владимира Святославича) погорело «яко до семи сот» церквей, а Лаврентьевская летопись сообщает, что в пожаре 1124 г. их сгорело в городе «близь шести сот». Русские города легко горели, но легко и восстанавливались в своем деревянном обличье.

Вторым после Киева по величине и значению древнерусским городом был Новгород Великий, в котором с 1045 г. до XIXв. сгорело не менее 816 церквей[17]. Сведения об этих опустошительных пожарах (всего их было более 100) достаточно подробны, что позволило историкам предположить, что в начале XIв. в Новгороде проживало около 5-10 тыс. человек, а в начале XIIIв. – 20-30 тыс.

Одним из крупнейших городов Руси первой трети XIIIв. был Смоленск. Судя по записи Троицкой летописи под 1230 г., во время мора, продолжавшегося два года, в городе было похоронено 32 тыс. человек, но жизнь в нем не прекратилась, следовательно первоначально население существенно превышало данную цифру.

Крупными по европейским меркам были Ярославль (в пожаре 1221 г. сгорело 17 церквей); Ростов Великий (во время пожара 1211 г. погибло 15 церквей); Владимир-на-Клязьме (в 1186 г. сгорело 32 церкви). Их население, по расчетам, составляло от 10 до 20 тыс. человек.

Всего же в Гардарике-Руси, по данным М.Н. Тихомирова, общая численность городского населения Руси, проживавшего в начале XIIIв. в примерно 300 городах, должна была приближаться к полумиллиону[18]. Что на фоне общего количества проживавших на Руси в то время людей, оценивающегося примерно в 7,75 млн человек[19], составляет весьма высокий по тем временам процент.

Уже эти скупые цифровые данные помогают понять русского писателя XIII века, не сдержавшего своих чувств, сочиняя предисловие к житию Александра Невского: «О светло светлая и украсно украшена земля Русьская! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокими, дубравами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковными и князьями грозными, бояры честными, вельможи многами – всего еси испольнена земля Руськая».

Наряду с природными чудесами, Русь, как видно, удивляла искусством градостроения, архитектуры, изобразительного и прикладного искусства. И впрямь, ни архитектура, ни камнерезное мастерство, ни мозаики и фрески русских людей того времени, судя по уцелевшим образцам, отнюдь не уступали лучшим аналогам романской Европы. Во многом обязанные урокам высокого класса, полученным от Византии, от греческих учителей, русские архитекторы и художники-монументалисты привносили в свои произведения и национальное своеобразие. Особенно в резной белокаменный декор, отразивший стилистику деревянной резьбы, как можно судить по Дмитровскому собору во Владимире или княжеским палатам в Боголюбово. Далеко не всякий европейский собор того времени сравнится с этими шедеврами. Хотя некоторые исследователи доказывают, что западные строители, художники и ремесленники, носители романской стилистики, трудились по найму на Руси, но их воздействие на русскую традицию не было определяющим.

До нашего времени не дошли многие главнейшие памятники древнейшего русского каменного зодчества: Десятинная церковь, разрушенная монголами, и радикально перестроенный Софийский собор в Киеве, а также и многое другое. Но и сохранившееся позволяет делать вполне определенные выводы. Тем более, что, скажем, образ Киевской Софии просматривается в Софии Новгородской, а к ней, в свою очередь, близок также пятинефный Софийский собор в Полоцке (середина XI в.). Все три собора роднит между собой и техника кладки. Напомню, что Киевская София строилась под впечатлением от Софии Цареградской и, если не превзошла ее по грандиозности масштабов, остроумию инженерно-строительного решения и богатству внутреннего убранства, то во всяком случае стала самым великолепным храмом Европы того времени. В частности, ее мозаики не имели равных на Западе.

Упомяну и другие выдающиеся образцы древнерусской архитектуры: трехнефный, трехапсидный собор Спаса Преображения в Чернигове (1036); одноглавый трехнефный шестистолпный Успенский собор Киево-Печерского монастыря (1073–1077), аналогичный собор Выдубицкого монастыря (1070–1088) и не сохранившийся после Великой Отечественной войны собор Михайловского Златоверхого монастыря (1108–1113), церковь Спаса на Берестове (начало XII в.); в Новгороде церковь Благовещения на Городище (1103), Никольский собор на Ярославовом дворище (1113); Рождественский собор Антониева монастыря (1117) и Георгиевский собор Юрьева монастыря (1119), расположенный на другой стороне Волхова, церковь Спаса Нередицы (1199) и др.

В отличие от западной традиции, русские мастера, подражая византийцам, увлеченно использовали фрески и мозаики для украшение подкупольного пространства, апсид, стен и колонн. Что во многом искупало отсутствие витражей и позволяло «выровнять счет» с Западом.

Интересно, что традиции дохристианской Руси, ее народного быта и творчества уже в этих ранних образцах начинают определять отход от византийского духовного наследия, несмотря на полное заимствование технологий. Эта самобытность проявляется и в травяных орнаментах, и в изображении скоморохов и русалок, охотничьих сцен, воспроизводящих типично русские способы охоты и русских зверей, а что самое главное – в русской, а не греческой или семитской типажности лиц на фресках (ср.: св. Пантелеимон в центральном нефе Киевской Софии). Отмечу, что в иконе эта революция изобразительной этничности началась лишь после победы на Куликовом поле. Подражая великому константинопольскому образцу, древние киевские художники даже изобразили, правда, не в мозаике, а на фресках, княжичей – детей князя Ярослава и самого князя с миниатюрным храмом в руке.

Сравнив названные храмы с, допустим, наиболее древней сохранившейся церковью Парижа – Сен-Жюльен-ле-Повр (1165-1220), легко отметить, что внушительностью монументальной архитектуры, гармонией пропорций и мастерством кладки русские храмы дают куда более совершенный образец строительства. Правда, в этой неказистой старинной парижской церковке, преимущественно романской архитектуры (скругленные, а не стрельчатые арки и часть окон, сводчатый туннелеобразный потолок центрального нефа без нервюр и т.д.), уже просматриваются местами робкие начала готического стиля (ряд окон имеет едва намеченную стрельчатость, на потолке боковых нефов – простейшие нервюры). В этом отразился плавный переход от увядающего стиля к расцветающему, совершавшийся в течение полувека. Впоследствии именно готика достигнет величайших высот и ярко обозначит, как, может быть, ничто другое, всю бездну духовного отличия европейца от русского человека[20], но тогда, в начале XIII века, это отличие было еще еле заметно. И уж во всяком случае, оно не позволяет говорить о каком-то превосходстве западной архитектурной мысли и традиции над русской.

Ранняя икона Древней Руси дошла до нас, к несчастью, в слишком недостаточном количестве (всего около 50 единиц). Мы догадываемся, что в XI веке уже было создано множество икон (известно даже имя одного из иконописцев – Алимпия, жившего в конце того столетия). Однако пожары, войны и нашествия уничтожили большую их часть. О самом страшном из подобных несчастий речь впереди. Тем не менее, можно утверждать, что весьма долгое время, по крайней мере до XIII века, не только архитектура и стенная роспись, но и русская живопись (иконопись) также ни в чем не уступала европейской. Во многом это было обусловлено высокой византийской традицией, но так или иначе, а факт налицо. Достаточно взглянуть хотя бы на прославленные флорентийские иконы того времени, чтобы в этом убедиться.

Правда, в Европе в указанном веке уже появляется первый живописный светский портрет (французского короля Иоанна Доброго), на триста лет обгоняя рождение данного жанра в России. Но это не значит, что портреты не писались на Руси. Пусть не на доске или холсте, но на фресках (например, в Софии Киевской) или в книжной миниатюре (великокняжеская семья в «Изборнике Святослава», Ярополк и его семья в «Трирской псалтыри») русские исторические светские персонажи изображались уже в XI веке.

Что можно сказать о прикладных видах искусства[21]? Общий вывод таков: ни в ювелирном деле (скань, зернь, чернь, финифть, т.е. выемчатая и перегородчатая эмаль, обработка кабошонов, общий ассортимент и качество украшений и т.д.), ни в резьбе по кости, ни в мастерстве оружейников и вообще кузнецов русские в ту эпоху нисколько не были слабее западных ремесленников[22].

Нелишне напомнить, что уже из самых ранних письменных источников по истории Руси известно, что экспорт холодного оружия (мечей, в частности) был постоянным источником дохода русских купцов. И вывозили его не только на Запад, но даже и на Восток, где данная отрасль ремесла традиционно стояла куда выше, чем в Европе. Так же как иконы, русские домонгольские мечи сохранились в ничтожном количестве (около 150), другим видам вооружения также не повезло, тем не менее, их качество позволяет сделать указанный вывод.

Что же касается ювелирных изделий, то некоторые древние клады позволяют догадываться об их некогда огромном количестве и выдающемся качестве. Так, незадолго до взятия татарами Киева, между 70-ми годами XIIв. и 1240 г., там был зарыт клад, найденный в 1842 г. в при строительстве новой Десятинной церкви рабочими строителя А.С. Анненкова. Золотые и серебряные вещи из этого невероятно богатого клада еле уместились в двух мешках. Одних только золотых с перегородчатой эмалью колтов – височных колец – было несколько сотен. Варвар Анненков продал русские золотые сосуды XIII века на переплавку, получив за это тысячи рублей – огромную сумму по тем временам.

Лишь три области прекрасного были развиты в Европе больше и лучше, чем в Древней Руси. Это, во-первых, непопулярнаяв нашем искусстве домонгольского периода круглая скульптура, напоминавшая о языческих идолах, чья участь после крещения Руси была плачевна. Во-вторых, витраж, которого мы не знали вовсе и завозили к себе из Европы с XIII века, а европейцы научились делать уже в VIстолетии. И в-третьих, рукописная книга, самобытная традиция которой не прерывалась в Европе с античных времен; на Руси же письменность получает распространение лишь в X в., с опорой на готовую византийскую традицию. Ранние русские книги, даже высокохудожественные, все производят несколько кустарное впечатление[23].

Впрочем, о книгах надо сказать то же, что и об иконах: количество сохранившихся несопоставимо с количеством уничтоженных. Так что полноценное суждение о них затруднено.

Этот факт – повод для перехода к разговору о главном. О причинах вначале русского цивилизационного расцвета, а потом – русской цивилизационной катастрофы, обрекшей нас на догоняющий путь развития.