Тема пути. Метафоры смерти: смерть - путь (мост, водная стихия, огонь, лестница, гора, дорога, дерево)

Наряду с долей важнейшая для погребального обряда семантическая тема — это тема пути. Многократно зафиксированыснотолкования, по которым сборы в дорогу предвещают смерть: «если больной говорит в бреду о лошадях, дороге, упряжи — умрет» (блр. [Никифоровский 1897, 279]).Традиционное начало севернорусского плача — вопрос, куда собрался ехать покойный (Чистяков 1974); умерший именуется в плачах «странником» и «скитальцем»; этот образ заключен в известной загадке («собрался не так, оделся не так, заехал в ухаб»). Метафорическая обрядовая терминология широко использует лексику с корнем пут-: блг. е на п´ътя 'умирает', пътнина 'хлеб обрядовый', блр. збúцца з дороги, сбить с путя 'затянуть агонию' [Никифоровский 1897,281; Анимелле 1854,136]. С представлением о долгом и трудном пути связан набор предметов, полагаемых в гроб: запасной обуви, каточика (инструмента для изготовления лаптей) и лапотного деревца, запаса еды и питья. Кульминация обряда как пути — погребальная процессия из дома на кладбище, самое прямое выражение этого образа.

Мотив пути в плачах и его обрядовые соответствия описала Л. Г. Невская [Невская 1980а]. С этим мотивом может быть связан широкий круг терминов обряда, в которых используется корень гост- (гóстьбище, гостéбище, погóст, погóстье 'кладбище'), ср.: погостъ 'удаленный постоялый двор' [Даль]; др.-рус. гостинецъ 'большая дорога [Срезневский 1893-1903][36]. Тема пути конкретизирована в целом ряде равноправных метафор.

Путь — мост — водная стихия. На исходный синкретизм этих значений в и.-е. *pont- указал Бенвенист [Бенвенист 1974,338-340], в качестве связующего семантического мотива расходящихся значений определивший труд, неуверенность, опасность: см. о санскр. panthah: «Это скорее переход, который пытаются проделать через неизвестную и часто враждебную местность, путь, открытый богами стремительному движению вод... или дорога, которую выбирают птицы в небе» [там же, 339]. Путь в загробный мир лежит через водную преграду: забытную реку, Забытъ-реку, огненную реку. Это представление является, видимо, мифологической универсалией (см. [МНМ, 1,453]).

Внутренняя форма термина заонеж., пудож. буйвище, буявище, буява, буевка [Базанов 1962, 581] связывает представление 'кладбища' (и, соответственно, «области смерти») с образом острова Буяна (в заговорах, в загадках: «На море на окияне На острове Буяне Сидит птица Юстрица — смерть» [Садовников 1884, 234]); ср. смерть в плаче: «Иванска славна улочка, Варварска славна Буява» [Барсов 1872,127]), Славянская традиция «мостить мосты», «класть кладки» по умершим [Moszynski 1967,598] отвечает представлению о переходе этой водной стихии по мосту. См. заготовление этого моста впрок «Каждая баба берет в баню лучину, по которой будет переходить огненную реку при переходе в будущую жизнь» (смол. (Добровольский 1894,309]).

«Если повивальня не одарит приемыша пояском, ей придется по пути на тот свет переходить реку вброд. А иначе восприемник переведет ее по кладкам» (укр. [Гнатюк 1912,413]).

В Ровенском Полесье после того, как вынут хлеб из печи, кладут полино в длину: «як умрэ, так на том свэтэ нема барвины, нэма куда пэрэйти через рэчку, шоп нэ замочыцца» [Страхов 1983,100]. Таким мостом может быть радуга [Бурцев 1911, 71] или Гусиная Дорога — Млечный Путь (смол. [Добровольский 1894,308]).

Известно и другое представление о преодолении водной стихии — переплывание в ладье. Оно отражено в традиции древнерусских княжеских похорон в ладье; в древнейшей форме гроба, имитирующей ладью; в терминологии, общей для гроба и лодки (полее. колода, дуб); в фольклорных мотивах «бродов-перевозов» и перевозчика (ал. Петра, Николы): ср. мотивацию вкладывания денег в гроб или могилу — «для перевозчика» (болгарский материал о плате за перевоз (пари за превоз), см [Стоилов 1900,452-455]).

Водная стихия может быть представлена в образе «грязей», «болота», «лужи», которые переходят вброд (см. [Седакова 1983]).

Если в собственно обрядовых погребальных действиях вода выступает прежде всего в роли преграды между миром живых и миром мертвых, то в других случаях она является, напротив, средством связи с ним, мостом в загробье: по воде пускают помáну, вещи покойного; дети в весеннее половодье отправляют щепки «про каўзну батьку, матку, бабу» (смол. [Добровольский 1894,307]); по реке пускают венки при гадании и пр. За расслоением единого комплекса вода-мост—путь стоит их древнейшее единство и сближенность с семантикой смерти, которое засвидетельствовано славянской лексикой, образованной от корня nav- (и-е. *паи- 'корабль') и служащей обозначением как умершего, так и загробного мира вообще: навь, навье, др.-рус нави, Навской день и т. п.

Путь — вода — мост — огонь: Образ огненной реки (ср. другое объяснение того же обряда с поленом-мостом: чтобы был мост на том свете через канаву с кипящей смолой (Дубровиц. р-н), чтобы «на тому свити по тому полинови вылазять из пэкла» (волын. [Страхов 1983,100]) передает единство комплекса вода-огонь у славян (см. этимологию Купала [Иванов, Топоров 1965,146-147]). В погребальном обряде вода и огонь могут выступать в одной функции: так, известно возвращение с кладбища как через воду (лужичане), так и через огонь, разожженный в воротах дома (Болгария): в обоих случаях обрядовый акт моделирует возвращение из загробного мира. Вода и огонь в равной мере выступают в роли очистительного средства: см. наряду с омовением — подпаливание волос, прижигание ран покойного; подпаливание — и мытье дома; мытье рук после возвращения на кладбище — и глядение в огонь, прикосновение к печи. Обрядовые акты с разведением огня в погребении и поминках многочисленны.

Как и вода, огонь в обряде обладает синкретической семантикой преграды между «тем» и «этим» светом и связи между ними (своего рода моста), ср. равноправное значение закапывания вещей умершего, положения их в гроб, отправления по воде — и сжигания (например, ногтей, щепок от гроба, соломы, которую подстилали умирающему). Связь с «родителями» осуществляется через огонь, разведенный во дворе (обряд жечь перины) с приговором: «Ты святой огонек и серенький дымок, несись на небо, поклонись моим родителям, расскажи им, как мы все здесь поживаем», орл. [Зеленин 1909]. См. также ритуалы с печным огнем, подобные приведенному выше. Наконец, сам загробный мир может представляться в образе пекла, блг. пъкъл, др.-рус. пекло 'ад'; пькло 'смола' (ср. витеб. пикéльник 'грешный предок' [Никифоровский 1907, 85]). В связи с этой семантикой огня в обряде можно предположить связь древнерусского названия погребального огня — клада (ср. «И по сем творяху кладу велику и възложахуть й на кладу, мертвеца сожьжаху и посемь собравше кости вложаху в судину малу и поставляху на столбе на путех», — об обряде кривичей [ПВЛ, 15]) с терминами «мостов по мертвом» — кладок (кладки также — особые надгробия вместо крестов для грешных, блр. (Никифоровский 1897,294]).

Путь — лестница — гора. Путь может быть воплощен и в движении по вертикали, и при этом в движении ступенчатом. 40 или, в другой традиции, 24(26) мытарств, вам, вами, вамите (блг.), которые душа проходит в течение 40 дней после кончины, расположены как ступени. По числу их пекут обрядовое печенье — лесенки к 40-му дню, иногда эти лестницы — в три ступени, ворон. [Зеленин 1914-1916, 338]. Мотив лестницы встречается в обряде неоднократно: см. лесенку в три ступени, по которой умерший должен подняться на призыв причетницы («есть крутая-та лисёнка, она о три ступенечки»), оставив на 1-й ступени «свою смертоньку скорую», на 2-й — «свою скорбь ту тяжелую», на 3-й — «платьицё умиральное», Кокшеньга [Ефименкова 1980, 164]. Ступенчатое движение моделирует процессия с остановками и раздачей жертв на каждой остановке (особенно характерная для украинского обряда).

Другое воплощение пути вверх — гора, стеклянная (хрустальная) гора: для карабканья на эту гору в гроб кладут ногти (одна из мотивировок этого акта): «Колы обрьозуешь ньохти, то треба йих усе в пазуху кыдаты, 6о як предецця на страшному суди на скляну гору до Бога лизти, той злизешь чрез те», чернит. [Гринченко 1925,23]. С «горой» бывает связана смерть в загадках: «На гори горынской...» и т. п.; «Ходит Хам по Горам» [Худяков 1861,108]. Вероятно, здесь в конкретно-образной форме сохранено изначальное единство значений неба, верха и горы, известное по славянским дериватам корня gor-.

С представлением о лестнице связан позднейший обычай вкладывать в гроб лестовки (четки) как символ духовного восхождения, вероятно, заместивший древнейшие «ременные плетенья древолазные», вкладывание которых в гроб обличали церковные проповедники.

Дорога—дерево. Дерево как медиатор оппозиций верх/низ, близкое/далекое конкретизирует содержательную тему пути в обряде. Этимологическую связь дерева и дороги (*der-ụ- и *dor-gụ-) см.[Иванов, Топоров 1965, 167]). О роли дерева в погребальном обряде подробнее мы будем еще говорить в последующих главах. Заметим, что здесь, как и в приведенных выше метафорах моря, моста, огня, мы имеем синкретическое слияние значений пути и цели, дороги в загробный мир и самого загробного мира, который может быть воплощен в метафорах воды (навь), огня (пекло, блг. пъкъл) и дерева (сада, рощи) — рай (см о рае как мировом древе [Иванов, Топоров 1974,246]). См., например, распространеннейшее у славян метафорическое обозначение смерти через дуб — в загадках, в терминологии кончины: блр. глядéць у дуб, рус. дубу дать и т. п.

В любой из своих конкретизаций путь, который моделирует погребальный обряд, противопоставлен «блужданию» «нечистых» покойников как прямой, невозвратный, достигающий цели. См. такой термин заложных, как блр. звихлéнники: они сло´няюцца по рáзныму стáтку, хóдят, сну´ются [Владимирская 1963,230]. Характерно, что среди дурных последствий нарушения обрядовых предписаний есть и блуждание, плутание: «Не правила дедов, поехала навоз возить — заблудилась» (гом, [ПА 75]). «Если некрещеного похоронят на кладбище (некрещеных нельзя было хоронить за оградой, удавленников, утопленников, кто вином обопьется), то в Закудице (лужайка между двумя перелесками) заводило. Сидят двое или трое, или возьмутся проводить, или попросят довести — и заводят» (влад., запись автора).