Тема в когнитивной психологии 51 страница

Сама по себе необходимость возникно­вения у человека явлений сознания, ра­зумеется, еще ничего не говорит о процес­се их порождения. Она, однако, ясно ставит задачу исследования этого процесса, зада­чу, которая в прежней психологии вооб­ще не возникала. Дело в том, что в рам­ках традиционной диодической схемы объект -> субъект феномен сознания у субъекта принимался без всяких объяс­нений, если не считать истолкований, до­пускающих существование под крышкой нашего черепа некоего наблюдателя, созер­цающего картины, которые ткут в мозге нервные физиологические процессы.

Впервые метод научного анализа по­рождения и функционирования человечес­кого сознания — общественного и инди­видуального — был открыт Марксом. В результате, как это подчеркивает один из современных авторов, предмет исследова­ния сознания переместился от субъектив­ного индивида на социальные системы де-

ятельности, так что “метод внутреннего на­блюдения и понимающей интроспекции, долгое время монопольно владевший ис­следованиями сознания, затрещал по швам”¹. На немногих страницах невоз­можно, разумеется, охватить сколько-ни­будь полно даже главные вопросы марк­систской теории сознания. Не претендуя на это, я ограничусь лишь некоторыми по­ложениями, которые указывают пути ре­шения проблемы деятельности и сознания в психологии.

Очевидно, что объяснение природы со­знания лежит в тех же особенностях чело­веческой деятельности, которые создают его необходимость: в ее объективно-предмет­ном, продуктивном характере.

Трудовая деятельность запечатлевает­ся в своем продукте. Происходит, говоря словами Маркса, переход деятельности в покоящееся свойство. Переход этот пред­ставляет собой процесс вещественного воп­лощения предметного содержания дея­тельности, которое презентируется теперь субъекту, т.е. предстает перед ним в фор­ме образа воспринимаемого предмета.

Иначе говоря, в самом первом прибли­жении порождение сознания рисуется так: представление, управляющее деятель­ностью, воплощаясь в предмете, получает свое второе, “объективированное” суще­ствование, доступное чувственному воспри­ятию; в результате субъект как бы ви­дит свое представление во внешнем мире; дублируясь, оно осознается. Схема эта является, однако, несостоятельной. Она возвращает нас к прежней субъективно-эмпирической, по сути идеалистической, точке зрения, которая как раз и выделя­ет прежде всего то обстоятельство, что указанный переход имеет в качестве сво­ей необходимой предпосылки сознание — наличие у субъекта представлений, наме­рений, мысленных планов, схем или “мо­делей”; что эти психические явления и объективируются в деятельности и ее продуктах. Что же касается самой дея­тельности субъекта, то, управляемая созна­нием, она выполняет по отношению к его содержанию лишь передаточную функ­цию и функцию их “подкрепления — неподкрепления”.

С. 14.

387

Однако главное состоит вовсе не в том, чтобы указать на активную, управляющую роль сознания. Главная проблема заклю­чается в том, чтобы понять сознание как субъективный продукт, как преобразован-ную форму проявления тех общественных по своей природе отношений, которые осу-ществляются деятельностью человека в предметном мире.

Деятельность является отнюдь не про­сто выразителем и переносчиком психи­ческого образа, который объективируется в ее продукте. В продукте запечатлевается не образ, а именно деятельность, то пред­метное содержание, которое она объектив­но несет в себе.

Переходы субъект —> деятельность —> предмет образуют как бы круговое дви­жение, поэтому может казаться безразлич­ным, какое из его звеньев или моментов взять в качестве исходного. Однако это вовсе не движение в заколдованном кру-ге. Круг этот размыкается, и размыкается именно в самой чувственно-практической деятельности.

Вступая в прямое соприкосновение с предметной действительностью и подчи­няясь ей, деятельность видоизменяется, обо-гащается, в этой своей обогащенности она кристаллизируется в продукте. Осуществ­ленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание. При этом для сознания субъекта вклады, которые вно­сятся его деятельностью, остаются скры­тыми; отсюда и происходит, что сознание может казаться основой деятельности.

Выразим это иначе. Отношения про­дуктов предметной деятельности, реализу-ющей связи, отношения общественных ин­дивидов выступают для них как явления их сознания. Однако в действительности за этими явлениями лежат упомянутые объективные связи и отношения, хотя и не в явной, а в снятой, скрытой от субъек-та форме. Вместе с тем явления созна-ния составляют реальный момент в дви­жении деятельности. В этом и заключа-ется их не “эпифеноменальность”, их

существенность. Как верно отмечает В. П. Кузьмин, сознательный образ выс­тупает в функции идеальной меры, кото-рая овеществляется в деятельности¹.

Подход к сознанию, о котором идет речь, в корне меняет постановку важней­шей для психологии проблемы — пробле­мы соотношения субъективного образа и внешнего предмета. Он уничтожает ту мистификацию этой проблемы, которую создает в психологии многократно упомя-нутый мною постулат непосредственнос­ти. Ведь если исходить из допущения, что внешние воздействия непосредственно вы­зывают в нас, в нашем мозге, субъектив­ный образ, то тотчас встает вопрос, как же происходит, что образ этот выступает как существующий вне нас, вне нашей субъективности — в координатах внеш­него мира.

В рамках постулата непосредственнос­ти ответить на этот вопрос можно, только допустив процесс вторичного, так сказать, проецирования психического образа вов­не. Теоретическая несостоятельность та-кого допущения очевидна², к тому же оно находится в явном противоречии с факта-ми, которые свидетельствуют о том, что пси­хический образ с самого начала уже “от­несен” к внешней по отношению к мозгу субъекта реальности и что он не проеци­руется во внешний мир, а, скорее, вычерпы­вается из него³. Конечно, когда я говорю о “вычерпывании”, то это не более чем мета-фора. Она, однако, выражает реальный, до-ступный научному исследованию процесс — процесс присвоения субъектом предмет­ного мира в его идеальной форме, в форме сознательного отражения.

Этот процесс первоначально возника-ет в той же системе объективных отно­шений, в которой происходит переход предметного содержания деятельности в ее продукт. Но для того чтобы процесс этот реализовался, недостаточно, чтобы продукт деятельности, впитавший ее в себя, предстал перед субъектом своими ве­щественными свойствами; должна про-

¹ См.: История марксистской диалектики. М., 1971. С. 181— 184.

² См.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 34; Лекторский В А. Проблема субъекта
и объекта в классической и современной буржуазной философии. М., 1965; Ерушлинский А.В.
О некоторых методах моделирования в психологии // Методологические и теоретические пробле-
мы психологии. М., 1969. С. 148—254.

³ См.: Леонтьев АЛ. Образ и модель // Вопросы психологии. 1970. № 2.

388

изойти такая его трансформация, в ре­зультате которой он мог бы выступить как познаваемый субъектом, т.е. идеаль-но. Трансформация эта происходит по­средством функционирования языка, яв-ляющегося продуктом и средством общения между собой участников произ­водства. Язык несет в своих значениях (понятиях) то или другое предметное со-держание, но содержание, полностью ос­вобожденное от своей вещественности. Так, пища является, конечно, веществен-ным предметом, значение же слова “пища” не содержит в себе ни грамма пищевого вещества. При этом и сам язык тоже имеет свое вещественное существование, свою материю; однако язык, взятый по отношению к означаемой реальности, яв-ляется лишь формой ее бытия, как и те вещественные мозговые процессы индиви­дов, которые реализуют ее осознание¹.<...>

2. Чувственная ткань сознания

Развитое сознание индивидов характе-ризуется своей психологической много­мерностью.

В явлениях сознания мы обнаружива-ем прежде всего их чувственную ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуаль-но воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой. Образы эти разли­чаются по своей модальности, чувственно-му тону, степени ясности, большей или меньшей устойчивости и т. д. Обо всем этом написаны многие тысячи страниц. Однако эмпирическая психология посто-янно обходила важнейший с точки зрения проблемы сознания вопрос: о той особой функции, которую выполняют в сознании его чувственные элементы. Точнее, этот вопрос растворялся в косвенных пробле-мах, таких, как проблема осмысленности восприятия или проблема роли речи (язы-ка) в обобщении чувственных данных.

Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают

реальность сознательной картине мира, от­крывающейся субъекту. Что, иначе гово-ря, именно благодаря чувственному содер­жанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в созна-нии, а вне его сознания — как объектив-ное “поле” и объект его деятельности.

Это утверждение может показаться парадоксальным, потому что исследования чувственных явлений издавна исходили из позиций, приводивших, наоборот, к идее об их “чистой субъективности”, “иероглифич-ности”. Соответственно, чувственное содер­жание образов представлялось не как осу-ществляющее непосредственную связь сознания с внешним миром², а, скорее, как отгораживающее от него.

В послегельмгольцевский период экс­периментальное изучение процессов пер­цепции ознаменовалось огромными успе-хами, так что психология восприятия наводнена сейчас великим множеством разнообразных фактов и частных гипотез. Но вот что удивительно: несмотря на эти успехи, теоретическая позиция Г. Гельм-гольца осталась непоколебленной.

Правда, в большинстве психологичес­ких работ она присутствует невидимо, за кулисами. Лишь немногие обсуждают ее серьезно и открыто, как, например, Р. Гре-гори — автор самых, пожалуй, увлекатель-ных современных книг о зрительном вос­приятии³.

Сила позиции Г. Гельмгольца в том, что, изучая физиологию зрения, он понял невозможность вывести образы предметов непосредственно из ощущений, отождест­вить их с теми “узорами”, которые све-товые лучи рисуют на сетчатке глаза. В рамках понятийного строя естествозна-ния того времени решение проблемы, предложенное Г. Гельмгольцем (а имен­но, что к работе органов чувств необходи­мо присоединяется работа мозга, строяще-го по сенсорным намекам гипотезы о предметной действительности), было един-ственно возможным.

Дело в том, что предметные образы со-знания мыслились как некоторые психи­ческие вещи, зависящие от других вещей, составляющих их внешнюю причину.

¹ См.: Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2.

² См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 18. С. 46.

³ См.: Грегори Р. Разумный глаз. М., 1972.

389

Иначе говоря, анализ шел в плоскости дво­якой абстракции, которая выражалась, с одной стороны, в изъятии сенсорных про­цессов из системе деятельности субъекта, а с другой — в изъятии чувственных об­разов из системы человеческого сознания. Сама идея системности объекта научного познания оставалась неразработанной.

В отличие от подхода, рассматривающе­го явления в их изолированности, систем­ный анализ сознания требует исследовать “образующие” сознания в их внутренних отношениях, порождаемых развитием форм связи субъекта с действительностью, и, значит, прежде всего со стороны той функции, которую каждое из них выполня­ет в процессах презентирования (представ­ленности) субъекту картины мира.

Чувственные содержания, взятые в си­стеме сознания, не открывают прямо сво­ей функции, субъективно она выражает­ся лишь косвенно — в безотчетном переживании “чувства реальности”. Одна­ко она тотчас обнаруживает себя, как только возникает нарушение или извра­щение рецепции внешних воздействий. Так как свидетельствующие об этом фак­ты имеют для психологии сознания прин­ципиальное значение, то я приведу неко­торые из них.

Очень яркое проявление функции чув­ственных образов в сознании реального мира мы наблюдали в исследовании вос­становления предметных действий у ране­ных минеров, полностью ослепших и одно­временно потерявших кисти обеих рук. Так как у них была произведена восстано­вительная хирургическая операция, свя­занная с массивным смещением мягких тканей предплечий, то они утрачивали также и возможность осязательного вос­приятия предметов руками (явление асим-болии). Оказалось, что при невозможнос­ти зрительного контроля эта функция у них не восстанавливалась, соответственно у них не восстанавливались и предметные ручные движения. В результате через не-

сколько месяцев после ранения у больных появлялись необычные жалобы: несмотря на ничем не затрудненное речевое обще­ние с окружающими и при полной сохран­ности умственных процессов, внешний пред­метный мир постепенно становился для них “исчезающим”. Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои ло­гические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесен­ность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. "Я обо всем как читал, а не видел... Вещи от меня все дальше” — так описывает свое состояние один из ослеп­ших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, “то как будто и челове­ка нет”¹.

Сходные явления потери чувства реаль­ности наблюдаются и у нормальных испы­туемых в условиях искусственной инвер­сии зрительных впечатлений. Еще в конце прошлого столетия М. Страттон в своих классических опытах с ношением специ­альных очков, переворачивающих изобра­жение на сетчатке, отмечал, что при этом возникает переживание нереальности вос­принимаемого мира².

Требовалось понять суть тех качествен­ных перестроек зрительного образа, кото­рые открываются субъекту в виде пережи­вания нереальности зрительной картины. В дальнейшем были обнаружены такие особенности инвертированного зрения, как трудность идентификации знакомых пред­метов³ и особенно человеческих лиц⁴, его аконстантность⁵ и т. п.

Отсутствие прямой отнесенности инвер­тированного зрительного образа к объек­тивному предметному миру свидетельству­ет о том, что на уровне рефлектирующего сознания субъект способен дифференциро­вать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено сознательными “значимыми” образами, второе — собственно чувствен­ной тканью. Иначе говоря, чувственная

¹ Леонтьев А. Н., Запорожец А. В. Восстановление движений. М., 1945. С. 75.

² См. Stratton M. Some preliminary experiments in vision without inversion of the retinal image //
Psychological Review. 1897. № 4.

³ Cm. Gaffron M. Perceptual experience: an analysis of its relation to the external world through
internal processings // Psychology: A Study of a Science. 1963. Vol. 4.

⁴ Cm. Yin E. Looking an upside-down face // Journal of Experimental Psychology. 1969. Vol. 81 (1).

⁵ См.: Логвиненко А. Д., Столин В. В. Восприятие инверсии поля зрения // Эргономика: Труды
ВНИИТЭ. М., 1973. Вып. 6.

390

ткань образа может быть представлена в сознании двояко: либо как то, в чем су­ществует для субъекта предметное содер­жание (и это составляет обычное, "нормаль­ное" явление), либо сама по себе. В отличие от нормальных случаев, когда чувственная ткань и предметное содержание слиты меж­ду собой, их несовпадение обнаруживается либо в результате специально направлен­ной интроспекции¹, либо в специальных экспериментальных условиях, особенно от­четливо в опытах с длительной адаптаци­ей к инвертированному зрению². Сразу после надевания инвертирующих призм субъекту презентируется лишь чувствен­ная ткань зрительного образа, лишенная предметного содержания. Дело в том, что при восприятии мира через меняющие про­екцию оптические устройства видимые образы трансформируются в сторону их наибольшего правдоподобия; другими сло­вами, при адаптации к оптическим иска­жениям происходит не просто иное “деко­дирование” проекционного образа, а сложный процесс построения воспринима­емого предметного содержания, имеющего определенную предметную логику, отлич­ную от “проекционной логики” сетчаточ-ного образа. Поэтому невозможность вос­приятия предметного содержания в начале эксперимента с инверсией связана с тем, что в сознании субъекта образ представ­лен лишь его чувственной тканью. В даль­нейшем же перцептивная адаптация со­вершается как своеобразный процесс восстановления предметного содержания зрительного образа в его инвертированной чувственной ткани³.

Возможность дифференцирования фе­номенального поля и предметных “значи­мых" образов, по-видимому, составляет осо­бенность только человеческого сознания, благодаря которой человек освобождается от рабства чувственных впечатлений, ког­да они извращаются случайными услови-

ями восприятия. Любопытны в этой связи эксперименты с обезьянами, которым на­девали очки, инвертирующие сетчаточный образ; оказалось, что, в отличие от челове­ка, у обезьян это полностью разрушает их поведение и они впадают на длительный срок в состояние инактивности⁴.<...>

3. Значение как проблема психологии сознания

<...> У человека чувственные образы приобретают новое качество, а именно свою означенность. Значения и являются важ­нейшими “образующими” человеческого сознания.

Как известно, выпадение у человека даже главных сенсорных систем — зре­ния и слуха — не уничтожает сознания. Даже у слепоглухонемых детей в резуль­тате овладения ими специфически челове­ческими операциями предметного дей­ствия и языком (что, понятно, может происходить лишь в условиях специаль­ного воспитания) формируется нормаль­ное сознание, отличающееся от сознания видящих и слышащих людей только сво­ей крайне бедной чувственной тканью⁵. Другое дело, когда в силу тех или иных обстоятельств “гоминизация” деятельнос­ти и общения не происходит. В этом слу­чае, несмотря на полную сохранность сен-сомоторной сферы, сознание не возникает. Это явление (назовем его феноменом Кас­пара Гаузера) сейчас широко известно.

Итак, значения преломляют мир в созна­нии человека. Хотя носителем значений является язык, но язык не демиург значе­ний. За языковыми значениями скрывают­ся общественно выработанные способы (опе­рации) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реаль­ность. Иначе говоря, в значениях представ­лена преобразованная и свернутая в мате-

¹ Это дало основание ввести понятие “видимое поле" в отличие от понятия “видимый мир" //
Gibson J. J. Perception of the Visual World. Boston, 1950.

² См.: Логвиненко А. Д. Инвертированное зрение и зрительный образ // Вопросы психологии.
1974. № 5.

³ См.: Логвиненко А. Д. Перцептивная деятельность при инверсии сетчаточного образа // Вос­
приятие и деятельность. М., 1975.

⁴ См. Foley J. В. An experimental investigation of the visual field in the Resus monkey // Journal
of Genetic Psychology. 1940. № 56.

⁵ См.: Мещеряков А. И. Слепоглухонемые дети. М., 1974; Гургенидзе Г. С, Ильенков Э. В. Выда­
ющееся достижение советской науки // Вопросы философии. 1975. № 6.

391

рии языка идеальная форма существования предметного мира, его свойств, связей и от-ношений, раскрытых совокупной обще­ственной практикой. Поэтому значения сами по себе, т. е. в абстракции от их функ­ционирования в индивидуальном сознании, столь же “не психологичны”, как и та обще-ственно познанная реальность, которая ле­жит за ними¹.

Значения составляют предмет изуче­ния в лингвистике, семиотике, логике. Вместе с тем в качестве одной из “обра-зующих” индивидуальное сознание они необходимо входят в круг проблем пси­хологии. Главная трудность психологичес-кой проблемы значения состоит в том, что в ней воспроизводятся все те противоре­чия, на которые наталкивается более широкая проблема соотношения логичес­кого и психологического в мышлении, ло­гике и психологии понятия.

В рамках субъективно-эмпирической психологии эта проблема решалась в том смысле, что понятия (словесные значения) являются психологическим продуктом — продуктом ассоциирования и генерализа-ции впечатлений в сознании индивидуаль-ного субъекта, результаты которых закреп­ляются за словами. Эта точка зрения нашла, как известно, свое выражение не только в психологии, но и в концепциях, психологизирующих логику.

Другая альтернатива заключается в признании, что понятия и операции с по­нятиями управляются объективными ло­гическими законами; что психология имеет дело только с отклонениями от этих зако­нов, которые наблюдаются в примитивном мышлении, в условиях патологии или при сильных эмоциях; что, наконец, в задачу психологии входит изучение онтогенети­ческого развития понятий и мышления. Исследование этого процесса и заняло в психологии мышления главное место. До-статочно указать на труды Ж. Пиаже, Л.С. Выготского и на многочисленные со­ветские и зарубежные работы по психоло-гии обучения.

Исследования формирования у детей понятий и логических (умственных) опе-

раций внесли очень важный вклад в на-уку. Было показано, что понятия отнюдь не формируются в голове ребенка по типу образования чувственных генетических образов, а представляют собой результат процесса присвоения “готовых”, историчес-ки выработанных значений и что процесс этот происходит в деятельности ребенка, в условиях общения с окружающими людь-ми. Обучаясь выполнению тех или иных действий, он овладевает соответствующи­ми операциями, которые в их сжатой, иде­ализированной форме и представлены в значении.

Само собой разумеется, что первона-чально процесс овладения значениями про-исходит во внешней деятельности ребенка с вещественными предметами и в симпрак-сическом общении. На ранних стадиях ребенок усваивает конкретные, непосред­ственно предметно отнесенные значения; впоследствии ребенок овладевает также и собственно логическими операциями, но тоже в их внешней, экстериоризированной форме — ведь иначе они вообще не могут быть коммуницированы. Интериоризуясь, они образуют отвлеченные значения, по­нятия, а их движение составляет внутрен­нюю умственную деятельность, деятель­ность “в плане сознания”.

Этот процесс подробно изучался послед­ние годы П. Я. Гальпериным, который выдвинул стройную теорию, названную им “теорией поэтапного формирования ум­ственных действий и понятий”; одновре-менно им развивалась концепция об ори­ентировочной основе действий, о ее особенностях и о соответствующих ей ти­пах обучения².

Теоретическая и практическая продук­тивность этих и идущих вслед за ними многочисленных исследований является бесспорной. Вместе с тем проблема, кото­рой они посвящены, была с самого начала жестко ограничена; это проблема целенап­равленного, “не стихийного” формирования умственных процессов по извне заданным “матрицам” — “параметрам”. Соответствен­но, анализ сосредоточился на выполнении заданных действий; что же касается их

¹ В данном контексте нет необходимости жестко различать понятия и словесные значения,
логические операции и операции значения.

² См.: Гальперин П. Я. Развитие исследований по формированию умственных действий // Пси-
хологическая наука в СССР. М., 1959. Т. 1; его же. Психология мышления и учение о поэтапном
формировании умственных действий // Исследования мышления в советской психологии. М., 1966.

392

порождения, т. е. процесса целеобразова-ния и мотивации деятельности (в данном случае учебной), которую они реализуют, то это осталось за пределами прямого ис­следования. Понятно, что при этом усло­вии нет никакой необходимости различать в системе деятельности собственно дей­ствия и способы их выполнения, не возни­кает необходимости системного анализа индивидуального сознания.

Сознание как форма психического от­ражения, однако, не может быть сведено к функционированию усвоенных извне зна­чений, которые, развертываясь, управляют внешней и внутренней деятельностью субъекта. Значения и свернутые в них опе­рации сами по себе, т. е. в своей абстрак­ции от внутренних отношений системы деятельности и сознания, вовсе не являют­ся предметом психологии. Они становят­ся им, лишь будучи взяты в этих отноше­ниях, в движении их системы.

Это вытекает из самой природы пси­хического. Как уже говорилось, психичес­кое отражение возникает в результате раздвоения жизненных процессов субъек­та на процессы, осуществляющие его пря­мые биотические отношения, и “сигналь­ные" процессы, которые опосредствуют их; развитие внутренних отношений, порож­даемых этим раздвоением, и находит свое выражение в развитии структуры дея­тельности, а на этой основе — также в развитии форм психического отражения. В дальнейшем, на уровне человека, проис­ходит такая трансформация этих форм, которая приводит к тому, что, фиксиру­ясь в языке (языках), они приобретают квазисамостоятельное существование в ка­честве объективных идеальных явлений. При этом они постоянно воспроизводят­ся процессами, совершающимися в голо­вах конкретных индивидов. Последнее и составляет внутренний “механизм” их передачи от поколения к поколению и условие их обогащения посредством ин­дивидуальных вкладов.

Здесь мы вплотную подходим к про­блеме, которая является настоящим кам­нем преткновения для психологического анализа сознания. Это проблема особенно­стей функционирования знаний, понятий, мысленных моделей, с одной стороны, в си-

стеме отношений общества, в обществен­ном сознании, а с другой — в деятельности индивида, реализующей его общественные связи, в его сознании.

Как уже говорилось, сознание обязано своим возникновением происходящему в труде выделению действий, познаватель­ные результаты которых абстрагируются от живой целостности человеческой дея­тельности и идеализируются в форме язы­ковых значений. Коммуницируясь, они становятся достоянием сознания индиви­дов. При этом они отнюдь не утрачива­ют своей абстрагированности; они несут в себе способы, предметные условия и ре­зультаты действий, независимо от субъек­тивной мотивации деятельности людей, в которой они формируются. На ранних этапах, когда еще сохраняется общность мотивов деятельности участников коллек­тивного труда, значения как явления ин­дивидуального сознания находятся в от­ношениях прямой адекватности. Это отношение, однако, не сохраняется. Оно разлагается вместе с разложением перво­начальных отношений индивидов к мате­риальным условиям и средствам произ­водства, возникновением общественного разделения труда и частной собственнос­ти¹. В результате общественно выработан­ные значения начинают жить в сознании индивидов как бы двойной жизнью. Рож­дается еще одно внутреннее отношение, еще одно движение значений в системе индивидуального сознания.

Это особое внутреннее отношение про­являет себя в самых простых психологи­ческих фактах. Так, например, все учащи­еся постарше, конечно, отлично понимают значение экзаменационной отметки и вы­текающих из нее следствий. Тем не менее отметка может выступить для сознания каждого из них существенно по-разному: скажем, как шаг (или препятствие) на пути к избранной профессии, или как способ утверждения себя в глазах окружающих, или как-нибудь иначе. Вот это-то обстоя­тельство и ставит психологию перед необ­ходимостью различать сознаваемое объек­тивное значение и его значение для субъекта. Чтобы избежать удвоения тер­минов, я предпочитаю говорить в послед­нем случае о личностном смысле. Тогда

393

приведенный пример может быть выражен так: значение отметки способно приобре-тать в сознании учащихся разный лично­стный смысл.

Хотя предложенное мною понимание соотношения понятий значения и смысла было неоднократно пояснено, оно все же нередко интерпретируется совершенно не­правильно. По-видимому, нужно вернуть-ся к анализу понятия личностного смысла еще раз.

Прежде всего несколько слов об объ­ективных условиях, приводящих к диф­ференциации в индивидуальном сознании значений и смыслов. В своей известной ста-тье, посвященной критике А. Вагнера, Маркс отмечает, что присваиваемые людь-ми предметы внешнего мира первоначаль-но словесно обозначались ими как сред­ства удовлетворения их потребностей, как то, что является для них “благами”. “...Они приписывают предмету характер полезности, как будто присущий самому предмету”¹, — говорит Маркс. Эта мысль оттеняет очень важную черту сознания на ранних этапах развития, а именно, что пред­меты отражаются в языке и сознании слит­но с конкретизованными (опредмеченны-ми) в них потребностями людей. Однако в дальнейшем эта слитность разрушается. Неизбежность ее разрушения заложена в объективных противоречиях товарного производства, которое порождает противо­положность конкретного и абстрактного труда, ведет к отчуждению человеческой деятельности.

Эта проблема неизбежно возникает пе­ред анализом, понимающим всю ограни­ченность представления о том, что значе­ния в индивидуальном сознании являются лишь более или менее полными и совер­шенными проекциями “надындивидуаль­ных” значений, существующих в данном обществе. Она отнюдь не снимается и ссыл-ками на тот факт, что значения преломля­ются конкретными особенностями инди­вида, его прежним опытом, своеобразием его установок, темперамента и т.д.