Тема в когнитивной психологии 44 страница

Мы, однако, не имеем в виду специаль­но заниматься здесь этой проблемой; ее постановка имеет для нас прежде всего лишь то значение, что, рассматривая ее с точки зрения нашей основной гипотезы о генезисе чувствительности, мы получаем возможность несколько уточнить и раз­вить эту гипотезу. При этом мы должны раньше всего поставить вопрос о раздра­жимости растений, так как только на высших ступенях развития раздражимос­ти возможен переход к той ее форме, кото­рую мы называем чувствительностью.

Два основных факта, важных в этом
отношении, можно считать установленны­
ми. Первый из них _____  это факт раздражи­
мости, по крайней мере высших, растений
по отношению к достаточно многочислен­
ным воздействиям, общим с теми воздей­
ствиями, которые способны вызвать реак­
цию также и у большинства животных:
это температурные изменения изменения
влажности, воздействие света, гравитация,
раздражимость по отношению к газам к
некоторым питательным веществам нар­
котикам и наконец к механическим раз­
дражениям. Как и у животных, реакции
растений на эти воздействия могут быть
положительными или негативными. В не­
которых случаях пороги раздражимости
растений значительно ниже порогов, уста­
новленных у животных; например, X. Фу-
лер (1934) приводит величину давления

333

достаточную для того, чтобы вызвать ре­акцию растения, равную 0,0025 мг.

Другой основной факт заключается в том, что, хотя чаще всего раздражимость растений является диффузной, в некото­рых случаях мы все же можем уверенно выделить специализированные зоны и даже органы раздражимости, а также зоны специальной реакции. Значит существу­ют и процессы передачи возбуждения от одних зон к другим. <...>

Уже в прошлом столетии был постав­лен вопрос о приложимости к растениям закона Вебера (М. Массар, 1888). Дальней­шее развитие исследования подкрепило возможность выразить отношение между силой раздражения (степень концентрации вещества в растворе, сила света) и реакци­ей растения (П. Парр, 1913; П. Старк, 1920)¹.

Если к этим данным присоединить тот, уже указанный нами выше факт, что жизнедеятельность высших растений осу­ществляется в условиях одновременного действия многих внешних факторов, вы­зывающих соответствующую сложную реакцию, то принципиально можно допу­стить также и наличие у них раздражи­мости по отношению к воздействиям, вы­полняющим функцию соотнесения организма с другими воздействующими свойствами, то есть наличие опосредство­ванной деятельности, а следовательно, и чувствительности. <...>

Итак, с точки зрения развиваемой нами гипотезы о генезисе чувствительно­сти наличие чувствительности, в смысле способности собственно ощущения, у рас­тений допущено быть не может. Вместе с тем, некоторые растения, по-видимому, все же обладают некой особой формой раз­дражимости, отличной от ее простейших форм. Это — раздражимость по отноше­нию к таким воздействиям, реакция на которые посредствует основные витальные процессы растительного организма. Свое­образие этих отношений у растений, по сравнению с подобными же отношениями у животных, состоит, однако, в том, что в

то время как у последних эти отношения и связанные с ними состояния способны к изменению и развитию, в результате чего они выделяются и начинают подчи­няться новым специфическим закономер­ностям,— у растений эти отношения хотя и возникают, но не способны к развитию и дифференциации; разделение воздей­ствующих свойств, обозначенных нами символами а и а, возможно и у растения, но их несовпадение, несоответствие не разрешается в его деятельности, и эти отношения не могут стать отношениями, порождающими развитие соответствую­щих им внутренних состояний.

Из этого вытекают два вывода. Во-пер­вых, тот вывод, который мы можем сделать в связи с самой проблемой чувствитель­ности у растений. Очевидно, мы можем говорить о чувствительности растений, но лишь как о чувствительности совершенно особого типа, столь же отличающегося от собственно чувствительности, то есть от чувствительности животных, сколь и сама их жизнедеятельность отличается по свое­му типу от жизнедеятельности животных. Это, конечно, не исключает необходимости все же различать у растений явления чув­ствительности и явления раздражимости; наоборот, нам кажется, что применительно к высшим растениям это различие сохра­няет некоторое значение и может быть еще сыграет в дальнейшем свою роль в пробле­ме воспитания их функциональных способ­ностей.

Второй вывод, который может быть сделан из рассмотрения проблемы чув­ствительности растений, относится к чув­ствительности животных и той дея­тельности, в которой она формируется. Своеобразие фиточувствительности объяс­няется, как мы это пытались показать, особым характером жизнедеятельности растений. Чем же отличается от нее с точки зрения рассматриваемой проблемы деятельность животного? Мы видим ее специфическое отличие в том, что живот­ное способно к активным, отвечающим его потребностям движениям — движениям,

¹ Литература вопроса по фитопсихологии весьма велика, даже если отбросить собственно фито-физиологические исследования реакций, как, например, цитированные выше исследования Г. Молиша и др. Франсэ указывает на Марциуса и на первых авторов, поставивших проблему фитопсихологии. Последующие исследования принадлежат М.Массару (1888), Т.Ноллю (1896), Г. Гоберландту (1901). Более новую литературу см.: Fuller H. J. Plant Behavior // The Journal of general Psychology. 1934. V.XI. № 2. P. 379.

334

описанным нами как движения “пробу­ющие” или “поисковые", то есть к такой деятельности, в которой и происходит соотнесение между собой воздействующих на организм свойств действительности. Только такая деятельность может быть подлинно направленной, активно находя­щей свой предмет. Движение зеленого растения к свету также, разумеется, на­правленно, однако никогда растение не из­гибает своего стебля то в одну, то в дру­гую сторону до тех пор, пока оно наконец не окажется в лучах солнца; но даже ин­фузория, испытывая недостаток в пище­вом веществе, ускоряет свое движение и меняет его направление, а гусеница, унич­тожившая последний лист на ветке дере­ва, прекращает свое “фототропическое” восхождение, спускается вниз и принима­ется за поиск нового растения, который кончается иногда далеко за пределами данного участка сада. Не всегда, конечно, это — движение перемещения; иногда это только движение органа — антенны, щу­пальца; впоследствии — это почти неза­метное внешне движение.

С точки зрения выдвигаемого нами критерия наличие простейших ощущений может быть признано у тех животных, де­ятельность которых: 1) может быть выз­вана воздействием того типа, который мы символически обозначим буквой а; 2) на­правлена на это воздействие и 3) способна изменяться в зависимости от изменения отношения а:а.

Обращаясь к фактическим данным, мы имеем все основания предполагать, что этими признаками обладает уже деятель­ность высших одноклеточных животных (ресничные инфузории). Впрочем, для того, чтобы судить об этом с полной основатель­ностью, были бы необходимы данные спе­циальных экспериментальных исследова­ний, которыми мы располагаем. <...>

Впрочем, нас интересует сейчас не столько вопрос о том, у каких именно жи­вотных из числа существующих ныне ви­дов мы впервые находим наличие чувстви­тельности, сколько вопрос о том, что представляет собой ее простейшая форма

и какова та деятельность, с которой она внутренне связана.

На низших ступенях развития живот­ного мира мы вправе предполагать суще­ствование лишь немногих, весьма мало дифференцированных органов чувстви­тельности, а соответственно и существова­ние лишь весьма диффузных ощущений, по-видимому, возникающих не одновремен­но, но сменяющих одно другое, так что их деятельность в каждый данный момент оп­ределяется всегда одним каким-нибудь воздействием. Отсюда и возникает впечат­ление машинообразности их поведения. Присмотримся, например, к известным фактам поведения планарии по отноше­нию к свету. Как только планария оказы­вается под давлением воздействия света, она начинает двигаться параллельно рас­пространяющимся лучам; изменим на­правление света, и ее путь тотчас же изме­нится; но мы можем повторить этот опыт еще и еще раз, движение планарии будет столь же послушно следовать за направле­нием лучей¹. Геометрическая точность, кажущаяся машинообразность подобного поведения не должна вводить нас в заб­луждение. Она объясняется именно элемен­тарностью чувствительности животного, а отнюдь не автономностью и автоматично­стью его двигательных реакций. Дви­жения выступают и здесь как подчинен­ные элементы единой простой деятельнос­ти, определяющейся в своем целом тем предметом, по отношению к которому она направлена, то есть биологическим инстин­ктивным смыслом для животного соот­ветствующего воздействия. Выше мы пы­тались показать это экспериментально установленными фактами изменчивости, приспособляемости деятельности живот­ных, принадлежащих к данному зоологи­ческому типу. Теперь мы можем присое­динить к этому некоторые физиологичес­кие основания. Так, О. Ольмтедом (1922) и К. Леветцовым (1936) было показано, что у червей существует сложная иерар-хизация двигательных реакций². После­дний из указанных авторов описывает у лентопланн и других Polychadae три уров-

¹ Опыты Kiihn’a, no: Hempelmann. Tierpsychologie, 1926. S. 146.

² См. Olmtead 0. М. The Role of the Nervous System in the Locomotion of certain Marine Polychads
// Journal of Experimental Zoology, 1922. V. 36. P. 57; Fon Levetzow K. G. Beiträge zur Reizphysiologie
der Polychaden Strudewürmer // Zeitschrift für vergleichende Physiologie. XXII. 5. 1936. S. 721.

335

ня движений: уровень цилиарных движе­ний (Bewegung durch cilien), прямо не за­висящих от каких бы то ни было центров иннервации, далее — уровень движений мускульных, иннервируемых нервными узлами, и, наконец, — уровень движений, которые автор называет ориентированны­ми, поляризованными и спонтанными (orientiert, polarisiert, spontan); последние зависят от цереброидных центров, коорди­нирующих поведение в целом. Таким об­разом, у этих представителей червей прин­цип общей координированности дея­тельности выступает как уже ясно оформленный анатомически; очевидно, он сохраняется и у более примитивных жи­вотных, принадлежащих к данному зооло­гическому типу. Важнейший же факт со­стоит здесь в том, что процессы на этом высшем для данного вида уровне имеют простейший тип афферентации, и при этом чем ниже опускаемся мы по лестнице раз­вития, тем непосредственнее, тем ближе связь координирующего центра с соответ­ствующим “командующим” органом чув­ствительности. Л. Бианки, опираясь на данные Пуше и Энгельмана, указывает, что у планарий группы клеток, которые мож­но рассматривать как рудиментарный мозг, одновременно являются и органом свето­чувствительности¹. Таким образом, эти данные, еще раз и с другой стороны под­тверждают то положение, что деятельность низших животных координируется в це­лом и при этом координируется на осно­ве элементарной (здесь — в смысле “эле­ментной”) чувствительности.

Резюмируя, мы можем прийти, следо­вательно, к тому выводу, что деятельность животных на низших ступенях развития характеризуется тем, что она отвечает от­дельному воздействующему свойству (или — в более сложных случаях — совокупно­сти отдельных свойств) в силу существую­щего отношения данного свойства к тем воздействиям, от которых зависит осуще­ствление основных биологических функ­ций животного. Соответственно психичес­кое отражение действительности, связанное с таким строением деятельности, имеет форму чувствительности к отдельным воз­действующим свойствам (или совокупно­сти свойств), форму элементарного ощуще-

ния. Эту первую стадию в развитии пси­хики мы будем называть поэтому стадией элементарной сенсорной психики.

Стадия элементарной сенсорной пси­хики охватывает собой длинный ряд жи­вотных до некоторых видов позвоночных включительно. Понятно, что в пределах этой стадии также происходит известное дальнейшее развитие деятельности и психики животных, подготовляющее пе­реход к следующей, новой, более высокой стадии.

Тот общий путь изменений, которые наблюдаются внутри стадии элементарной сенсорной психики (мы называем такие из­менения “внутристадиальными”), прежде всего заключается в том, что органы чув­ствительности животных, стоящих на этой стадии развития психики, все более диффе­ренцируются и их число увеличивается; соответственно дифференцируются и ощу­щения. Так, например, у низших животных клетки, возбудимые по отношению к свету, рассеяны по всей поверхности тела и, сле­довательно, эти животные могут обладать лишь весьма диффузной светочувствитель­ностью. Затем, впервые у червей, светочув­ствительные клетки стягиваются к голов­ному концу тела и, концентрируясь, приобретают форму пластинок; эти органы дают возможность уже достаточно точной ориентации в направлении к свету. Нако­нец, на еще более высокой ступени разви­тия в результате выгибания этих пласти­нок возникает внутренняя сферическая светочувствительная полость, действующая как “камера-люцида", которая позволяет воспринимать движения предметов.

Развиваются и органы движения, орга­ны внешней деятельности животных. Их развитие происходит особенно заметно в связи с двумя следующими главными из­менениями: с одной стороны, в связи с пе­реходом к жизни в условиях наземной среды, а с другой стороны, — у гидробион-тов — в связи с переходом от простого поиска к преследованию добычи.

Вместе с развитием органов чувстви­тельности и органов движения развивают­ся также и органы соотнесения, связи и координации — нервная система. <...>

Изменение деятельности, наблюдаемое по всем этим линиям эволюции внутри

336

данной стадии развития психики, заклю­чается в своем общем виде во все боль­шем усложнении ее состава, происходящем вместе с развитием органов восприятия, действия и нервной системы животных. Однако, как общее строение деятельности, так и общий тип отражения действитель­ности остается на этой стадии, как мы уви­дим, тем же самым. Деятельность по­буждается и регулируется отражением отдельных свойств или ряда отдельных свойств; отражение действительности ни­когда, следовательно, не является отраже­нием целостных вещей. При этом у более низкоорганизованных животных (напри­мер, у червей) деятельность побуждается всегда одним каким-нибудь свойством, так что, например, характерной особенностью поисков пищи является у них, по свиде­тельству В. Вагнера, то, что их поиск все­гда производится “при посредстве какого-либо одного органа чувств, без содействия других органов чувств: осязания, реже обоняния и зрения, но всегда только одно­го из них" '.

То усложнение деятельности, которое мы здесь наблюдаем, наиболее ярко выра­жено по линии эволюции, ведущей к па­укообразным и насекомым. Оно про­является в том, что деятельность этих животных приобретает характер иногда весьма длинных цепей, состоящих из большого числа реакций, отвечающих на отдельные последовательные воздействия. Ярким примером такой деятельности у насекомых может служить, например, по­стоянно приводимое в литературе описа­ние поведения муравьиного льва, которое мы здесь ввиду его общеизвестности не воспроизводим. Хотя против выводов, которые делаются в связи с этим наблю­дением Дофлейна, существует ряд возра­жений, основные факты “элементности” поведения этой личинки остаются непо-колебленными. Более тщательные новые исследования полностью подтверждают то положение, что и у пауков и у насеко­мых мы имеем ориентировку на после­довательно действующие отдельные раз­дражители.

В отношении насекомых мы уже при­водили ряд подтверждающих это фактов; ограничимся поэтому только иллюстраци­ей. Так, Microplectron fascipennis откла­дывает свои яйца в коконы Diprion’a; это — весьма сложный процесс, предполагаю­щий участие многих органов чувств. Од­нако, как показывают специальные опыты G.Ullyett’a, поставленные с фальшивыми коконами, что позволило эксперименталь­но выделить различные воздействия, про­цесс этот протекает так: ранее, направля­ясь к кокону, насекомое руководствуется обонянием; далее, после того как насеко­мое достигло кокона, то отвергнет ли оно его или нет, зависит уже от его формы, вос­принимаемой зрительно; наконец, самый акт откладывания яиц решается в зави­симости от того, подвижна ли личинка в коконе.

Очень ясно выступает тот же самый характер сложных процессов деятельнос­ти у пауков. Если Рабо экспериментально показал, что тем, на что направлена дея­тельность пауков до момента умерщвле­ния добычи, является вибрация и ничего больше, то последующие исследования по­зволяют проследить другие ее звенья, аф-ферентируемые уже иначе. Так, М. Тома, возражая против того мнения, что у пау­ков зрение вообще не играет никакой роли (И. Денис), указывает, что место прокуса жертвы выбирается ими зрительно. На­гель подверг сомнению существование у пауков вкусовой чувствительности; одна­ко в ответ на это Милло в экспериментах с кормлением пауков мухами, импрегниро-ванными различными веществами (хинин и проч.), показал роль вкусовых ощуще­ний в акте поглощения ими пищи и опи­сал специальный орган вкуса в виде кле­ток бутылочной формы, находящихся в pharynx². По-видимому, многие из подоб­ных кажущихся противоречий в данных об ощущениях пауков и насекомых легко разрешаются, если принять во внимание строгую сменность тех воздействий, кото­рые определяют их весьма своеобразную, комплексную, но вместе с тем весьма про­стую по своей структуре деятельность; ведь

¹ Вагнер В. А. Возникновение и развитие психических способностей, 1928. Вып. 8. С. 4.

² См. Thomas M. La yue et la sensibilite tactile chez les Araignées // Bulletin de Société Entomologique.
1936. XLI. P. 95; Millot J. Le sens du goût chez les Araignées // Bulletin de la Société zoologique de
France. LXI. 1. 1936. P. 27.

337

вся трудность анализа заключается здесь именно в том, что, например, добыча с само­го начала может быть обнаружена пауком не только посредством вибрационного чув­ства, но и зрительно, однако его деятель­ность направляется только вибрацией, так что зрения у него как бы не существует; в другом звене его поведения главная роль переходит, наоборот, к зрительным ощу­щениям и т. д.

Своеобразное усложнение деятельности, близкое по своему типу к вышеописанно­му, представляет собой поведение голово­ногих моллюсков. Особенно характерным в этом отношении является поведение ось­минога. Внешне оно во многом напомина­ет поведение высших хищных животных: та же настойчивость в преследовании жерт­вы, та же стремительность нападения и ак­тивность борьбы.

Глаза осьминога также очень близки по своему строению к глазам высших животных. Хотя они имеют другое проис­хождение, а именно — являются дальней­шим усовершенствованием периферичес­ких органов светочувствительности, они, однако, обладают подвижностью и, главное, снабжены преломляющим хрусталиком, благодаря чему возможна достаточно со­вершенная проекция формы предметов на чувствительные клетки их внутренней поверхности.

Таким образом, можно было бы пред­положить, что осьминог стоит на более высокой ступени развития психики и об­ладает способностью отражения вещей. Анализ его деятельности показывает, од­нако, что мы имеем здесь дело с тем же самым типом отражения, выражающим­ся в способности элементарной чувстви­тельности, то есть чувствительности к от­дельным воздействиям.

Когда рыба или какая-нибудь другая добыча движется мимо осьминога, то в ре­зультате испытываемого им светового воз­действия он стремительно бросается за ней в точном соответствии с направлени­ем и скоростью ее движения. На этом и прекращается участие в его поведении зрительного аппарата, функция которого заключается, таким образом, лишь в ори­ентации по отношению к движущемуся объекту. Вместе с тем заканчивается и первое звено его поведения, так как к ох-ватыванию добычи данное воздействие

привести уже не может. Для этого не­обходимо, чтобы его щупальцы коснулись добычи; только при этом условии, то есть в результате прямого прикосновения, раз­вертывается следующее, второе, звено его деятельности — охватывание жертвы и, наконец, последнее — ее пожирание.

Как и деятельность насекомых и пау­ков, эта также достаточно сложная и внеш­не совершенная, но вместе с тем имеющая весьма примитивную внутреннюю струк­туру деятельность не имеет своего дальней­шего развития, приводящего к переходу на новую стадию. Моллюски, как и насекомые, представляют собой одну из не прогресси­ровавших далее многочисленных ветвей, по которым шла эволюция животных.

Другое направление в усложнении дея­тельности и чувствительности, является, наоборот, прогрессирующим. Оно необходи­мо приводит к изменению самого строения деятельности, а на этой основе и к возник­новению новой ведущей формы отражения действительности, характеризующей уже более высокую, вторую стадию развития психики животных — стадию перцептив­ной психики. Это прогрессирующее на­правление в усложнении деятельности свя­зано с прогрессирующей же в дальнейшем линией эволюции: от полимерных червеоб­разных к первичным хордовым и далее — к позвоночным животным.

Усложнение деятельности и чувстви­тельности животных выражается по этой линии эволюции в том, что их поведение координируется сочетанием ряда отдель­ных воздействий. Примером такого пове­дения может служить поведение рыб. Именно у этих животных можно с особен­ной отчетливостью наблюдать резкое про­тиворечие между уже относительно слож­ным содержанием процессов деятельности и высоким развитием отдельных функ­ций, с одной стороны, и еще по-прежнему примитивным общим ее строением — с другой.

Этот тезис нуждается в более деталь­ном обсуждении. Обратимся прежде всего к экспериментальным данным. В исследо­вании Е. П. Черчилля (1916) у рыб выра­батывалось умение проходить через отвер­стия, сделанные в двух поставленных одна за другой перегородках. На 50—60-м опыте это умение у рыб вырабатывалось, давая “нормальную" кривую образования навы-

338

ка в условиях лабиринта. При этом Чер­чилль для трех различных эксперимен­тальных групп животных создавал различ­ные ориентирующие признаки. В одном случае (незамечаемые рыбами на расстоя­нии стеклянные перегородки) рыбы могли ориентироваться на преграду только так­тильно, в другом — к тактильной ориен­тировке присоединялся локальный зри­тельный стимул (черная рамка вокруг отверстия), наконец, в третьем случае пре­града выделялась полностью оптически (деревянная перегородка). Полученные сравнительные данные являются чрезвы­чайно важными; главное в них отводится следующим двум фактам: во-первых, ока­залось, что введение дополнительно опти­ческого стимула вносит определенное из­менение, но изменение парадоксальное — начальное время, требуемое для прохожде­ния через препятствие, возрастает почти в четыре раза (110—405); во-вторых, как по­казали последующие эксперименты, даль­нейший процесс образования умения на­ходить отверстия был связан в обоих случаях с переходом на кинестетическую афферентацию движений, причем указан­ное начальное различие к концу опытов сглаживалось,— уже на 5-м опыте время в первом случае падало всего в 2 7₂ раза, в то время как во втором случае оно падало почти в 6 раз¹.

Как мы увидим из сопоставления с ре­зультатами других исследований, получен­ные в этих экспериментах данные отнюдь не являются случайными, но выражают действительную особенность психической деятельности рыб. О чем собственно гово­рят эти данные? С одной стороны, мы ви­дим, что у рыб, как и у нижестоящих жи­вотных, сохраняется ориентировка только на одно воздействие — тактильное, и по­этому введение дополнительного призна­ка не упрощает для них ситуации. Кроме того, ситуация этим явно усложняется. Чем это объясняется? Очевидно, рыбы не просто не замечают оптического стимула, но происходит нечто совсем другое: они вступают к нему в новое отношение; толь­ко по мере того как соответствующая ре­акция угасает, процесс научения в основ­ной деятельности начинает идти нормально,

и кривая времени стремительно падает. Таким образом, присоединяемый оптичес­кий стимул не интегрируется, но ломает процесс, побуждая ориентировочную реак­цию, то есть вызывая новое отношение.

Объяснение, которое мы даем, оправды­вается дальнейшим сопоставлением фак­тов. Прежде всего обратимся к данным того же исследования, полученным в опы­тах с третьей экспериментальной группой животных. Оказывается, что в этом слу­чае возрастание времени, по сравнению с первой группой, значительно меньшее (110—277), зато дальнейшее падение его идет гораздо медленнее (на 5 пробе в пер­вой группе — 42, в третьей — 101). Это понятно: в то время как черные полосы рамки выступают как локальный выделя­ющий стимул, сплошная перегородка выс­тупает прежде всего как тормозящий фон, то есть только отрицательно; именно по­этому его "сбивающая” роль меньше, но зато преодоление его тормозящего значения, естественно, происходит лишь постепенно.

Насколько, однако, правомерно то ос­новное допущение, на котором основыва­ются наши объяснения, а именно, что жи­вотное не интегрирует дополнительный стимул-признак в единый "образ пути”, но отвечает на него как на воздействие, име­ющее другой инстинктивный смысл, то есть как на предмет, побуждающий вообще иную деятельность? Чтобы ответить на этот вопрос, очевидно, необходим опыт, где та­ким дополнительным признаком был бы стимул, вызывающий не только ориенти­ровку или малоопределенную, диффузную реакцию, но который имел бы для живот­ного вполне определенный инстинктивный смысл; тогда само поведение животного покажет нам, имеем ли мы действительно в подобной ситуации дело с логикой на­чавшегося процесса и с возникновением новой деятельности. Требуемый опыт мы находим, но лишь в одной из работ с амфи­биями; однако сближение фактов являет­ся здесь, как мы это увидим ниже, совер­шенно правомерным.

Работая с жабами в лабиринте, состо­ящем из двух перегородок с проходами, то есть в условиях, аналогичных услови­ям опытов Черчилля, Бойтендейк в каче-

V.6. N 3. Р. 247.

339

стве дополнительного ориентирующего стимула ввел также черную полосу, на­клеенную на одну из перегородок. Так как для этих животных она выступила в смысле укрытия, то вместо попыток про­хождения через лабиринт у них возник­ла новая тенденция — тенденция сбли­жения с черной полосой, и образование навыка затормозилось¹.

Итак, переходя к низшим позвоночным животным, мы находим в деятельности некоторое время содержание, которое от­четливо может быть выделено и которое в приведенных примерах выступает как об­ходное движение, имеющее свою особую аф-ферентацию и определяемое объективно иным воздействием, чем то, которое опре­деляет деятельность в целом. Объектив­ное различие между этими воздействиями состоит в том, что, в то время как воздей­ствие со стороны предмета деятельности является побуждающим ее, воздействие второго рода, то есть воздействие со сторо­ны условий, в которых дан данный пред­мет деятельности, само по себе может не вызвать у животного никакой активнос­ти. Тем не менее мы склонны выдвигать здесь тот тезис, что, несмотря на это ус­ложнение деятельности со стороны ее со­держания, само строение ее, как и связан­ная с ней форма психического отражения, остаются теми же, что и у животных, ни­жестоящих по основной линии эволюции, или у таких животных, как, например, на­секомые. Этим и объясняются наблюдае­мые своеобразные черты поведения данных животных, качественно отличающие его от поведения животных, еще более высоко­организованных, даже в том случае, когда оно внешне выступает как более простое.

Чтобы показать это, нам придется об­ратиться к специально поставленным опы­там (А.В.Запорожец и И.Г.Диманштейн, 1939).

В отдельном аквариуме, в котором живут два молодых американских сомика, устанавливается поперечная перегородка, не доходящая до одной из его стенок, так что между ее концом и этой стенкой остается свободный проход. Перегородка сделана из белой марли, натянутой на рамку.

Когда рыбы, обычно держащиеся вмес­те, находились в определенной, всегда од-

ной и той же стороне аквариума, то с про­тивоположной его стороны на дно бросали кусочки мяса. Побуждаемые распростра­няющимся запахом мяса рыбы, скользя у самого дна, направлялись прямо к нему. При этом они наталкивались на марле­вую перегородку: приблизившись к ней на расстояние нескольких миллиметров, они на мгновение останавливались и далее плыли вдоль перегородки, поворачивая то в одну, то в другую сторону, пока, наконец, случайно не оказывались перед боковым проходом, через который они и проникали дальше, в ту часть аквариума, где находи­лось мясо.

Наблюдаемая деятельность рыб проте­кает, таким образом, в связи с двумя ос­новными воздействиями. Она побуждает­ся запахом мяса и развертывается в направлении этого главного, доминирую­щего воздействия; с другой стороны, рыбы замечают преграду, в результате чего их движение в направлении распространяю­щегося запаха приобретает сложный, зиг­загообразный характер. Здесь нет, однако, простой цепи движения: раньше реакция на натянутую марлю; потом реакция на запах; нет и простого сложения влияний обоих этих воздействий и движения по равнодействующей. Это — сложно коор­динированная деятельность, в которой объективно можно действительно ясно вы­делить двоякое содержание. Во-первых, оп­ределенную направленность деятельности, приводящую к соответствующему резуль­тату; это содержание возникает под вли­янием запаха, имеющего для животного инстинктивный смысл пищи. Во-вторых, собственно обходные движения. Это содер­жание деятельности также связано с оп­ределенным воздействием (преграда), но данное воздействие отлично от воздей­ствия запаха пищи: оно не может само­стоятельно побудить деятельность живот­ного, сама по себе марля, конечно, не вызывает у рыб никакой реакции. Сле­довательно, это второе воздействие связа­но не с предметом, который побуждает де­ятельность и на который она направлена, но с теми условиями, в которых дан этот предмет. Таково объективное различие обоих этих воздействий, их объективное соотношение. Соответствует ли, однако,