Тема в когнитивной психологии 43 страница

Словом, если выделить характерные осо­бенности ситуаций, где психическое отра­жение, образ окружающего мира необхо­дим для управления действием, то прежде всего нужно указать на отсутствие в этих ситуациях того, что в данный момент непос­редственно необходимо индивиду. Это со­здает особое положение. Если бы в таком положении оказалось растение (а у расте­ний такие ситуации регулярно повторяют­ся вместе с изменением времени года), то все, что может сделать растение при наступле­нии такого неблагоприятного для жизни сезона,— это замереть. И действительно, растения замирают: на зиму (на севере и в умеренном климате) или на особенно за­сушливое время (в жарком климате). Если такие неблагоприятные условия наступа­ют слишком резко или длятся чрезмерно долго, то растения просто погибают. Другое дело — животные с подвижным образом жизни. Такие животные переходят к ново­му способу существования — они отправ­ляются на поиски того, что им необходи­мо и чего в непосредственном окружении нет. Для подавляющего большинства жи­вотных характерен поэтому подвижный образ жизни.

Подвижность становится условием существования, но она принципиально ме­няет характер жизненных ситуаций. Это изменение заключается в том, что возни­кает непостоянство отношений между животным и теми объектами, за которы­ми оно охотится (или которые на него охо­тятся и от которых оно вынуждено оборо­няться или убегать). Это непостоянство

отношений между животным и объекта­ми, в которых оно так или иначе заинтере­совано, получает более точное и ближай­шее выражение в непостоянстве отношений между органами действия животного и объектами, на которые оно воздействует. А если этот объект еще и подвижен, как это бывает в отношениях между живот­ным-охотником и его добычей, то непос­тоянство этого соотношения возрастает в чрезвычайной степени.

К этому надо добавить еще одно обсто­ятельство. Объект, с которым взаимодей­ствует животное, должен выступать гене-рализованно: если это "враг", то это должен быть не индивидуальный враг, а по край­ней мере враг этого рода; если это добыча, то она тоже должна выступать, так ска­зать, обобщенно; если бы волк набрасывал­ся только на такую овцу, которая была бы в точности похожа на съеденную им рань­ше, и отказывался от всякой другой овцы, то подобный “волк-педант” очень скоро стал бы жертвой естественного отбора. Овца для волка должна выступать “обоб­щенно"; может быть, эта обобщенность за­ключается просто в том, что от овцы исхо­дит определенный запах, характерный для всех овец, и волк узнает свою добычу по этому генерализованному признаку. Опоз­навательный признак объекта должен быть весьма “общим”, а реакция должна быть точно приспособлена к объекту охоты и условиям действия: наброситься на эту “обобщенную добычу" хищник должен с учетом того, какого она размера, как по­вернута к нему, на каком расстоянии на­ходится и т. д.

Парадоксальность ситуации заключа­ется в том, что раздражитель выступает генерализованно, а действие должно быть точно подогнано к частным особенностям объекта и данной ситуации. Если бы в актуальной ситуации волк в точности повторил действие, которое прошлый раз было успешным, то оно легко могло бы оказаться не вполне отвечающим налич­ным обстоятельствам: волк мог бы недо­прыгнуть до овцы, перепрыгнуть через нее или прыгнуть так, чтобы лишь толкнуть, но не схватить ее, и т. д. Одним словом, если бы животное только стандартно по­вторяло действие, которым оно располага­ет по своему прошлому опыту, то это дей­ствие в измененных обстоятельствах могло

326

бы оказаться не совсем или даже совсем не подходящим в данной актуальной си­туации. А ведь жертва не стала бы ждать повторения, и неудачное действие привело бы к потере благоприятной возможности.

Известный полярник Э. Кренкель при­водит следующее описание охоты белого медведя на тюленя (сделанное им без вся­кой связи с проблемами психологии). “В бинокль с мыса Выходного, на расстоянии примерно около километра, а может быть поменьше, я увидел однажды, как к лежа­щему тюленю (а они очень чуткие) по-пла­стунски подкрадывался белый медведь. Самое интересное, что тюлень изредка под­нимает голову, оглядывается — все ли в порядке, все ли спокойно, можно ли про­должать отдых, но медведя не замечает. А тот подкрадывался предельно осторожно, распластавшись на снегу, как меховой пла­ток. Он полз на брюхе и одной лапой при­крывал свой черный нос, чтобы не выде­лялся на фоне белого снега.

Наконец, медведь оказался совсем ря­дом, а его жертва так ничего и не замеча­ла. Медведь прыгнул. Но... видимо, это был молодой зверь. Он не рассчитал прыжок и примерно на полметра перемахнул через тюленя. Оглянулся — тюленя не было. И что бы вы думали, сделал медведь? Он по­шел обратно и два раза прыгал на лунку, пока не отработал достаточной точности прыжка. Молодой охотник за тюленями

явно тренировался............... Зверь твердо знал,

что, если он не отработает номер, останется голодным”.

Чтобы не пропасть с голоду, животно­му нужно хорошо отработать точную оцен­ку расстояний и усилий прыжка, которые нельзя ни повторить, ни изменить на ходу. И молодой зверь, о котором рассказывает Кренкель, уже “твердо знал" это.

У подвижных животных возникают чрезвычайно непостоянные отношения меж­ду ними и объектами, в которых они заин­тересованы. А это ведет к тому, что никакой прошлый опыт — ни видовой, ни индивиду­альный — при его стереотипном повторе­нии (а ведь повторен он может быть только в том виде, в каком он прежде был успешно выполнен и получил подкрепление) не мо­жет быть достаточен для успешного действия в наличных, каждый раз несколько изме­ненных обстоятельствах. Именно для того, чтобы прошлые действия могли быть эф-

фективно использованы в этих индивиду­альных обстоятельствах, эти действия нуж­но несколько изменить, подогнать, приспосо­бить к наличным обстоятельствам. И это надо сделать или до начала действия, или (если возможно) по ходу действия, но во вся­ком случае до его завершения.

Схема основных уровней действия

Мы рассматриваем психику, точнее ориентировочную деятельность, как важ­нейший вспомогательный аппарат поведе­ния, аппарат управления поведением. Этот аппарат возникает на том уровне разви­тия активных животных, когда в резуль­тате их подвижности и возрастающей из­менчивости отношений между ними и объектами среды животные оказываются в непрерывно меняющихся, индивидуаль­ных, одноразовых ситуациях. С этого уров­ня возникает необходимость приспосабли­вать действия к этим одноразовым условиям. Такое приспособление достига­ется с помощью примеривания, экстрапо­ляции и коррекции действий в плане об­раза наличной ситуации, что и составляет жизненную функцию ориентировочной де­ятельности. Понимая так психическую де­ятельность, мы можем представить себе ее место в общем развитии мира, если рас­смотрим отдельную единицу поведения — отдельное действие — со стороны отноше­ния между его результатом и его меха­низмом, с точки зрения того, поддерживает ли результат действия производящий его механизм. Тогда общую линию эволюции действия — от неорганического мира до человека включительно — можно схема­тически разделить на четыре большие сту­пени, каждой из которых соответствует определенный тип действия: физическое действие, физиологическое действие, дей­ствие субъекта и действие личности.

Уровень физического действия. У нас нет оснований исключить действие физи­ческих тел из группы тех явлений, кото­рые на всех языках обозначаются словом “действие”. Наоборот, физическое действие составляет основное содержание понятия о действии; оно должно быть нами приня­то в качестве исходного. Особенность и ограниченность физического действия в

327

интересующем нас аспекте заключается в том, что в неорганическом мире механизм, производящий действие, безразличен к его результатам, а результат не оказывает ни­какого, кроме случайного, влияния на со­хранение породившего его механизма. “Вода точит камень" — таково действие воды на камень, но результаты этого дей­ствия безразличны для источника и не поддерживают ни его существование, ни этого его действия. Существование потока, который прокладывает себе путь через скалы, зависит вовсе не от этого пути, а от того, что снова и снова пополняет воды потока.

Если мы возьмем машины, созданные человеком, то их можно снабдить програм­мой управления, механизмом обратной связи, с помощью которых регулируется действие этой машины. Но результат, ко­торый служит объектом обратной связи, не поддерживает существование такой машины. Он только регулирует ее рабо­ту. Но работа машины и этого регули­рующего механизма ведет к их износу и разлаживанию, к сбою. Если предоставить машину самой себе, то вместе со своим регулирующим механизмом она в конце концов будет давать такой продукт, ко­торый будет негоден с точки зрения че­ловека, построившего эту машину. Не результат действий машины, а человек, заинтересованный в этом результате, за­ботится о сохранении такого механизма (или о его замене более совершенным); результат действия машины не поддер­живает ее существование.

Уровень физиологического действия. На этом уровне мы находим организмы, ко­торые не только выполняют действия во внешней среде, но и заинтересованы в оп­ределенных результатах этих действий, а следовательно, и в их механизмах. Здесь результаты действий не только регулиру­ют их исполнение, но если эти результаты положительны, то они и подкрепляют ме­ханизм, производящий эти действия.

Однако для этого нового уровня разви­тия действий характерно одно существен­ное ограничение — результаты действу­ют лишь после того, как они физически достигнуты. Такое влияние может иметь не только конечный, но и промежуточный результат, однако лишь результат, матери­ально уже достигнутый. На уровне чисто

физиологических отношений такой кор­рекции вполне достаточно.

Уровень действия субъекта. Как мы видели выше, условия подвижной жизни в сложно расчленной среде постоянно при­водят животное к таким одноразовым вариантам ситуаций, в которых прошлый опыт недостаточен для успешного выпол­нения действий. Наоборот, воспроизведе­ние действий в том виде, в каком они были успешны в прошлом опыте, может привес­ти к неудаче в новых, несколько изменив­шихся условиях. Здесь необходимо при­способление действия и до его начала, и по ходу исполнения, но обязательно до его окончания. А для этого необходимо при­бегнуть к примериванию действий или к их экстраполяции в плане образа. Лишь это позволяет внести необходимые поправ­ки до физического выполнения или, по меньшей мере, до завершения этих дей­ствий и тем обеспечить их успешность.

Принципиальное значение в расшире­нии приспособительных возможностей животного на этом уровне действия за­ключается именно в том, что животное по­лучает возможность установить пригод­ность действия и внести в него изменения еще до его физического исполнения или завершения. Здесь тоже действуют прин­ципы обратной связи, необходимых кор­рекций, подкрепления удачно исполненных действий, но они действуют не только в физическом поле, но и в плане образа. Новые, более или менее измененные значе­ния объектов (по сравнению с теми значе­ниями, которые они имели в прошлом опы­те) используются без их закрепления, только для одного раза. Но зато каждый раз процедура может быть легко повторе­на, действие приспособлено к индивидуаль­ным, единичным обстоятельствам и удач­ный результат подкрепляет не только исполнительный, но и управляющий ме­ханизм действия.

Уровень действия личности. Если дей­ствие животного отличается от чисто фи­зиологических отношений с окружающей средой тем, что его коррекции возможны в плане образа, восприятия открывающейся перед животным среды, то действие лич­ности означает принципиально новый шаг вперед. Здесь субъект действия учитывает не только свое восприятие предметов, но и накопленные обществом знания о них, и

328

не только их естественные свойства и от­ношения, но также их социальное значе-ние и общественные формы отношения к ним. Человек не ограничен индивидуаль-ным опытом, он усваивает и использует общественный опыт той социальной груп-пы, внутри которой он воспитывается и живет.

И у человека в его целенаправленных предметных действиях полностью сохраня-ются принципы кибернетического управ­ления. Но условия этих действий, факторы, с которыми считается такое управление, — это прежде всего общественная оценка и ха-рактеристика целей, вещей и намечаемых действий.

У животного намечаемый план дей­ствия выступает лишь как непосредствен-но воспринимаемый путь среди вещей; у человека этот план выделяется и оформ­ляется в самостоятельный объект, наряду с миром вещей, среди которых или с кото-рыми предстоит действовать. Таким об­разом, в среду природных вещей вводится новая “вещь” — план человеческого дей­ствия. А с ним и цель в прямом смысле слова, т.е. в качестве того, чего в готовом виде нет и что еще должно быть сделано, произведено.

Соотношение основных эволюционных уровней действия. Каждая более высокая ступень развития действия обязательно включает в себя предыдущие. Уровень физиологического действия, конечно, вклю-чает физическое взаимодействие и физи­ческие механизмы действия. Уровень жи­вотного как субъекта действия включает физиологические механизмы, обеспечива-ющие только физиологическое взаимодей­ствие с внешней средой, однако над ними надстраиваются физиологические меха-низмы высшего порядка, осуществляющие психические отражения объективного мира и психологическое управление дей­ствиями. Наконец, уровень личности вклю-чает и физические, и физиологические, и психические механизмы поведения. Но у личности над всем этим господствует но-вая инстанция — регуляция действия на

основе сознания общественного значения ситуации и общественных средств, образ-цов и способов действия.

Поэтому каждую более высокую фор­му действия можно и нужно изучать со стороны участвующих в ней более простых механизмов, но вместе с тем для изучения каждой более высокой ступени одного изу-чения этих более простых механизмов принципиально недостаточно. Недостаточ­но не в том смысле, что эти высшие меха-низмы не могут возникнуть из более про­стых, а в том, что образование высших из более простых не может идти по схемам более простых механизмов, но требует но-вого плана их использования. Этот новый план возникает вследствие включения в новые условия, в новые отношения. Воз-никновение живых существ выдвигает новые отношения между механизмом дей­ствия и его результатом, который начина-ет подкреплять существование механизма, производящего полезную реакцию. Воз­никновение индивидуально изменчивых одноразовых ситуаций диктует необходи­мость приспособления наличных реакций в плане образа и, следовательно, необходи­мость психических отражений. Возникно-вение таких общественных форм совмест­ной деятельности (по добыванию средств существования и борьбы с врагами), кото-рые недоступны даже высшим животным, диктует необходимость формирования тру-да и речи, общественного сознания.

Таким образом, основные эволюцион­ные уровни действия намечают, собствен-но говоря, основную линию развития ма-терии: от ее неорганических форм — к живым существам, организмам, затем — к животным, наделенным психикой, и от них — к человеку с его общественным сознанием. А сознание, по меткому заме-чанию Ленина, “...не только отражает объективный мир, но и творит его”¹. Тво-рит по мере того, как становится все бо-лее полным и глубоким отражением ме-ханизмов общественной жизни и веду­щим началом совокупной человеческой деятельности.

¹ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 29. С. 194.

329

А.Н.Леонтьев

РАЗВИТИЕ

ПСИХИКИ

В ЖИВОТНОМ МИРЕ¹

Два главных вопроса, нуждающихся в предварительном решении, неизбежно встают перед исследователем, подходящим к проблеме развития психики животных.

Первый, самый важный из них, это — вопрос о критерии, пригодном для оцен­ки уровня психического развития. С точ­ки зрения, свободной от сложившихся в зоопсихологических исследованиях тради­ций, решение этого вопроса кажется са­моочевидным: если речь идет о развитии психики — свойства, выражающегося в способности отражения, то, следовательно, таким критерием и должно быть не что иное, как развитие самого этого свойства, то есть форм самого психического отра­жения. Кажется очевидным, что суще­ственные изменения и не могут состоять здесь ни в чем другом, кроме как в пере­ходе от более элементарных форм психи­ческого отражения к формам более слож­ным и более совершенным. С этой независимой, пусть наивной, но зато, не­сомненно, верной точки зрения весьма парадоксально должна выглядеть всякая теория, говорящая о развитии психики и вместе с тем выделяющая стадии этого развития по признаку, например, врож­денности или индивидуальной изменяемо­сти поведения, не связывая с данными признаками никакой конкретной харак­теристики тех внутренних состояний

субъекта, которые представляют собой со­стояния, отражающие внешний мир.

В современной научной зоопсихологии вопрос о том, какова же собственно пси­хика, какова высшая форма психическо­го отражения, свойственная данной сту­пени развития, звучит как вопрос почти неуместный. Разве недостаточно для на­учной характеристики психики различ­ных животных огромного количества точ­но установленных фактов, указывающих на некоторые закономерности поведения той или иной группы исследуемых жи­вотных? Мы думаем, что недостаточно, что вопрос о психическом отражении все же остается для зоопсихологии основным вопросом, а то, что делает его неуместным, заключается вовсе не в том, что он явля­ется излишним, а в том, что с теоретичес­ких позиций современной зоопсихологии на него нельзя ответить. С этих пози­ций нельзя перейти от характеристики поведения к характеристике собственно психики животного, нельзя вскрыть не­обходимую связь между тем и другим. Ведь метод (а это именно вопрос метода) лишь отражает движение, найденное в самом содержании; поэтому если с само­го начала мыслить мир поведения замк­нутым в самом себе (а значит, с другой стороны, мыслить замкнутым в самом себе и субъективно психический мир), то в дальнейшем анализе невозможно най­ти никакого перехода между ними.

Таким образом, в проблеме развития психики полностью воспроизводит себя то положение вещей, с которым мы уже встре­тились в проблеме ее возникновения. Оче­видно, и принципиальный путь преодоле­ния этого положения остается одинаковым здесь и там. Мы не будем поэтому снова повторять нашего анализа. Достаточно указать на конечный вывод, к которому мы пришли: состояния субъекта, представ­ляющие собой определенную форму пси­хического отражения внешней объек­тивной действительности, связаны внут­ренне-закономерно и, следовательно, необходимо — с определенным же строе­нием деятельности. И наоборот, определен­ное строение деятельности необходимо свя­зано, необходимо порождает определенную

330

форму психического отражения. Поэтому исследование развития строения деятель­ности может служить прямым и адек­ватным методом исследования развития форм психического отражения действи­тельности.

Итак, мы можем не обходить пробле­мы и поставить вопрос о развитии пси­хики животных прямо, то есть именно как вопрос о процессе развития психического отражения мира, выражающегося в пере­ходе ко все более сложным и совершен­ным его формам. Соответственно основа­нием для различения отдельных стадий развития психики будет служить для нас то, какова форма психического отраже­ния, которая на данной стадии является высшей.

Второй большой вопрос, который нуж­дается в предварительном решении, это — вопрос о связи развития психики с общим ходом биологического развития животных.

Упрощенное, школьное и по существу своему неверное представление об эволю­ции рисует этот процесс как процесс ли­нейный, в котором отдельные зоологичес­кие виды надстраиваются один над другим, как последовательные геологические пла­сты. Это неверное и никем не защищае­мое представление, однако, необъяснимым образом проникло в большинство зоопси-хологических теорий. Именно этому пред­ставлению мы во многом обязаны и выде­лению в качестве особой генетической стадии, пресловутой стадии инстинкта, су­ществование которой доказывается фак­тами, привлекаемыми почти исключитель­но из наблюдений над насекомыми, пауками и, реже, — птицами. При этом игнориру­ется самое важное, а именно, что ни одно из этих животных не представляет основ­ной линии эволюции, ведущей к высшим ступеням зоологического развития — к приматам и человеку; что, наоборот, эти животные не только представляют собой особые зоологические типы в обычном смысле этого слова, но что им свойствен­ны и особые типы приспособления к среде, глубоко своеобразные и заметным обра­зом не прогрессирующие; что никакой реальной генетической связи, например,

между насекомыми и млекопитающими вообще не существует, а вопрос о том, стоят ли они “ниже" или “выше", например, пер­вичных хордовых, биологически неправо­мерен, ибо любой ответ будет здесь иметь совершенно условный смысл. Что представ­ляет собой более высокий уровень биоло­гического развития — покрытосеменные растения или инфузория? Достаточно по­ставить этот вопрос, чтобы его нелепость сразу же бросилась бы в глаза: прежде всего это представители качественно раз­личных типов приспособления, различных типов жизни — жизни растительной и жизни животной; можно вести сравнение внутри этих типов, можно сравнивать сами эти типы жизни, но невозможно сравни­вать между собой отдельных конкретных представителей этих различных типов. То, что выступает здесь в своем грубом и об­наженном виде, принципиально сохраня­ется при любом “прямолинейном” со­поставлении, игнорирующем реальные генетические связи, реальную генетичес­кую преемственность видов.

Именно в зоопсихологии это особенно важно подчеркнуть, потому что, если срав­нительно-анатомическая или сравнитель­но-физиологическая точка зрения вносит с собой достаточную определенность и этим исключает ложные сближения, то, наобо­рот, традиционный для зоопсихологии спо­соб рассмотрения фактов неизбежно про­воцирует ошибки. Слепого следования за генетико-морфологической или генетико-физиологической классификацией, выте­кающего из идеи “структурных” или “функциональных” (то есть физиологичес­ких) критериев психики, здесь еще недо­статочно, ибо, как мы уже много раз под­черкивали, прямого совпадения типа строения деятельности и морфологическо­го или физиологического типа не суще­ствует.

Именно отсюда рождается так называ­емый психологический “парадокс” про­стейших¹. В чем собственно состоит этот мнимый парадокс? Его основу составляет следующее противоречие: морфологичес­кий признак, признак одноклеточности, объединяет соответствующие виды в еди­ный зоологический тип, который действи-

331

тельно является именно как морфологичес­кий тип более простым, чем тип многокле­точных; с другой стороны, деятельность, возникающая в развитии этого простейше­го типа, является относительно сложной. Конечно, в действительности никакого раз­рыва между деятельностью и ее анатоми­ческой основой и здесь нет, потому что внутри данного простейшего общего морфо­логического типа мы наблюдаем огромное, хотя и весьма своеобразное, усложнение анатомического строения. С каждым но­вым шагом в развитии исследований мор­фологии одноклеточных принцип "малое — простое” все более и более обнаруживает свою несостоятельность, как и лежащие в его научной основе теоретические попытки обосновать физическую невозможность сложного строения микроскопических животных (А. Томпсон), попытки, пороч­ность которых состоит уже в том, что все рассуждение ведется с точки зрения интер­молекулярных процессов и отношений, в то время как в действительности мы имеем в этом случае дело с процессами и отноше­ниями также и интрамолекулярными. На­сколько можно об этом судить по первона­чально полученным данным, развитие новой техники электронной микроскопии еще более усложнит наши представления о строении одноклеточных. "В термине "про­стейшие", — писал лет двадцать тому назад В. Вагнер, — заключено больше иронии, чем правды”. В наше время еще легче по­нять всю справедливость этого вывода.

Путь развития, отделяющий гипотети­ческих первобытных монер или даже пер­вичных броненосцев от ресничных инфу­зорий, конечно, огромен и нет ничего парадоксального в том, что у этих выс­ших представителей своего типа мы уже наблюдаем весьма сложную деятельность, осуществляющую по-видимому опосред­ствованные отношения к витально значи­мым свойствам среды, деятельность, не­обходимо предполагающую, следовательно, наличие внутренних состояний, отража­ющих воздействующие свойства в их свя­зях, то есть согласно нашей гипотезе, на­личие состояний чувствительности. Нет ничего, конечно, парадоксального и в том, что, переходя к многоклеточным живот-

ным, более высоким по общему типу сво­ей организации, мы наблюдаем на низ­ших ступенях развития этого типа, наобо­рот, более простую “до-психическую” жизнь, более простую по своему строению деятельность. Чтобы сделать это очевид­ным, достаточно указать, например, на тип губок, у которых, кстати говоря, ясно вы­ражена и главная особенность примитив­ного типа деятельности низших много­клеточных, а именно — подчеркнутая “автономика" отдельных реакций¹.

Мы подробно остановились на этом сложном соотношении, так как мы встре­чаемся с ним на всем протяжении разви­тия, причем его игнорирование неизбеж­но ведет к ошибочным умозаключениям. Конечно, мы не сможем вовсе отказаться от сближений, выходящих за пределы ре­альной генетической преемственности ви­дов, хотя бы уже потому, что в изучении деятельности палеонтологический метод вовсе не применим и мы должны будем иметь дело только с современными видами животных; но в этом и нет никакой необ­ходимости — достаточно избежать прямых генетических сближений данных, относя­щихся к представителям таких зоологи­ческих типов, которые представляют раз­личные, далеко расходящиеся между собой линии эволюции.

Мы должны, наконец, сделать и еще одно, последнее предварительное замечание.

Подходя к изучению процесса развития психики животных с точки зрения задачи наметить главнейшие этапы предыстории психики человека, мы естественно ограни­чиваем себя рассмотрением лишь основ­ных генетических стадий, или формаций, характеризующихся различием общей формы психического отражения; поэтому наш очерк развития далеко не охватывает ни всех типов, ни всех ступеней внутри каждой данной его стадии. <...>

Мы видели, что возникновение чув­ствительности живых организмов связа­но с усложнением их жизнедеятельнос­ти. Это усложнение заключается в том, что выделяются процессы внешней дея­тельности, опосредствующие отношения организма к свойствам среды, от которых непосредственно зависит сохранение и раз-

1923. 44. Р. 153.

332

витие его жизни. Именно с появлением раздражимости к этим, опосредствующим основные витальные свойства организма, воздействиям связано появление и тех специфических внутренних состояний организма — состояний чувствительнос­ти, ощущений, функция которых заклю­чается в том, что они с большей или мень­шей точностью отражают объективные свойства среды в их связях.

Итак, главная особенность деятельнос­ти, связанной с чувствительностью организ­ма, заключается, как мы уже знаем, в том, что она направлена на то или иное воздей­ствующее на животное свойство, которое, однако, не совпадает с теми свойствами, от которых непосредственно зависит жизнь данного животного. Она определяется, сле­довательно, не отдельно взятыми или совме­стно воздействующими свойствами среды, но их отношением.

Мы называли такое отражаемое живот­ным отношение воздействующего свойства к свойству, удовлетворяющему одну из его биологических потребностей, инстинк­тивным смыслом того воздействия, на ко­торое направлена деятельность, то есть ин­стинктивным смыслом предмета.

Что же представляет собой такая дея­тельность в своей простейшей форме, и на каком конкретном этапе развития жиз­ни она возникает?

Исследуя условия перехода от явлений простой раздражимости к явлениям чув­ствительности, то есть к способности ощу­щения, мы вынуждены были рассматривать простейшую жизнь в ее весьма абстракт­ной форме. Попытаемся теперь несколько конкретизировать наши представления.

Обычное наиболее часто приводимое гипотетическое изображение первоначаль­ного развития жизни дается примерно в такой схеме (по М. Ферворну, упрощено; см. рис.1).

Таким образом, уже на низших сту­пенях развития жизни мы встречаемся с ее разделением на два главнейших общих ее типа: на жизнь растительную и жизнь животную. Это и рождает первую специ­альную проблему, с которой мы сталки­ваемся: проблему чувствительности рас­тений.

Существуют ли ощущения у растений? Этот вопрос, часто отвергаемый, и отверга­емый без всяких в сущности оснований

Рис. 1.

является с нашей точки зрения совершен­но правомерным. Современное состояние фактических знаний о жизни раститель­ных организмов позволяет полностью пе­ренести этот вопрос из области фехнеров-ских фантазий о “роскошно развитой психической жизни растений” на почву точного конкретно-научного исследования.